Глава I Теория образования в новом изложении

 

 

Из книги Леонардо да Винчи ди Джузеппе Босси «О Тайной Вечере»

Рис. 1. Квадратура круга

 

В этом рисунке Леонардо да Винчи объединяет две фигуры человека из архитектурных канонов Bumpyвия, показывая тем самым, что человек является идеальной мерой и моделью всех вещей. По этому поводу великий римский коллегиат высказывается так: *Если человека положить на спину на плоской поверхности с раздвинутыми ногами и вытянутыми в стороны руками и поместить в его пупке, как в центре, ножку циркуля, то пальцы обеих его рук и ног будут касаться описанной вокруг него окружности. И точно так же, как в окружность, человеческое тело вписывается и в квадрат. Далее, если мы измерим расстояние от его подошв до темени и приложим эту мерку к вытянутым в стороны рукам, то ширина будет равна высоте, как и в случае идеально квадратных плоских поверхностей».

 

 

Публикуя настоящий трактат по оккультной анатомии, автор полностью отдает себе отчет в том, что он станет объектом критики со стороны науки. С болью осознавая собственные недостатки в вопросах трактовки этого предмета, автор убежден в непреложной цельности и обоснованности доктрин, которые стремился защитить. Платона обогащало его философское видение мира, современного же мыслителя обедняет его скептицизм. Сравните благородную голову бюста Аристотеля из Геркуланума с жертвой современного интеллектуального инбридинга[5]. Этот старый перипатетик олицетворяет суровое величие, похоже, исчезнувшее с лица земли. Завитки волос, ниспадающие на широкий лоб, из-под бровей мудреца смотрят глаза мечтателя, в уголках рта таится мягкая усмешка, короткая бородка придает выражению лица больше властности; эта голова могла бы принадлежать Зевсу или Асклепию — божеству, но не смертному. Воистину в то время были на земле боги. Профессор Говард У.Хаггард вполне мог иметь в виду Аристотеля, записывая эти знаменательные слова: «Только высшие типы людей обладают интеллектом, независимостью, честностью и мужеством, чтобы признавать свои ошибки и беспристрастно искать истину».

Взглянув на обломки нашей нынешней цивилизации, ясно понимаешь, что если в сердцах людей красота приносится в жертву практичности, жизнь превращается всего лишь в кошмарную пародию. Истинная цель образования состоит не в полном уничтожении идеализма, а в том, чтобы сделать мир безопасным для идеалов. Высоко над широким просцениумом одного крупного университета глубоко выгравирована такая горделивая фраза об образовании: «Образование — это научение пользоваться инструментами, которые раса сочла необходимыми». Разве жизнь — это всего лишь битва умов? И эти инструменты просто-напросто схоластические рапиры, а образование — лишь подготовка к направлению и защите при обмене мнениями? Образование совершенно очевидно должно готовить молодежь к чему-то большему, чем донкихотство в отношении идей или сражение с ветряными мельницами. Получить настоящее образование — значит узнать, как подвести основание под идеалы расы. В мрачное Средневековье образование приносило освобождение от кабалы суеверия. В наш еще более мрачный век образование должно освободиться от материализма — самого жалкого из всех предрассудков. Высшие аспекты философии — эстетика, этика и метафизика — составляют инструменты, необходимые расе. Ибо какая польза человеку становиться искуснейшим ремесленником, если его руки не состоят в учениках у творческого видения? Образование подразумевает высвобождение идеалов и определение духовных ценностей. Чем дальше оно от этой законной цели, тем в меньшей степени заслуживает названия образования.

Под фактами обоснованно подразумеваются динамичные, действующие истины — знание причин и принципов. Факт наличия какого-либо предмета[6] и есть обоснование его существования. Все факты должны отвечать на вопрос «почему, не «как», «когда» или «что», а именно «почему», и никакой иной. Пока не встал вопрос «почему», наука основывается не на фактах, а на наблюдениях, экспериментировании, логике, здравом смысле и заключениях. Все это достойные инструменты интеллекта, и мы отнюдь не собираемся преуменьшать их важность или тот вклад, который они способны сделать в науку. Мы просто ставим под сомнение экспансионизм науки, которая претендует — по крайней мере втираясь в доверие — на непогрешимость, не подкрепленную готовыми доказательствами. Наука не была ни честной, ни справедливой, ни беспристрастной при рассмотрении метафизики. Иными словами, при своих проверках она не была «научной». Она не проверяла опытным путем и не вела научных наблюдений. Она делала выводы не из имевшихся данных, а из предубеждений и огульно отвергала необъяснимую известными законами физики причинную обусловленность с высокомерным выражением крайнего презрения.

Наша главная цель заключается в рассмотрении первооснов, а не частностей. Не лишним, однако, было бы привести пример. Сферой исследований, приковавшей внимание нескольких выдающихся людей науки, стал спиритизм. Существование спиритических явлений не вызывает сомнений и подтверждается гораздо чаще, чем многие в высшей степени абстрактные посылки[7], с энтузиазмом выдвигаемые в наши дни наукой. Но когда парапсихологические явления воспроизводятся в условиях эксперимента и даже когда кто-либо, вроде профессора Эйнштейна, оказывается в тупике, все это окружено лишь зловещим молчанием, пропитанным затаенными злобой и досадой. С другой стороны, если удастся доказать, что пожилая дама подталкивала планшетку для спиритических сеансов или медиум производил негромкое постукивание большим пальцем ноги, следует дикий взрыв презрительного осуждения и воздух наполняется дикими воплями: «Караул! Ну что я говорил!»

Профессор Эдгар Джеймс Свифт, декан факультета психологии Вашингтонского университета, в своей последней статье демонстрирует ту потрясающую легкость, с которой наука «объясняет» сверхфизическое. Он начинает с того, что формулирует научные требования, предъявляемые к теории или верованию, на самом вульгарном языке. «Во-первых, "факты" какого-либо таинственного явления должны быть доказуемыми как для верящих в них, так и для скептиков; во-вторых, новая теория, которая объяснит тайну, должна быть простейшей, и, в-третьих, это объяснение не должно противоречить укоренившемуся знанию. Конечно, можно открыть новые факты, противоречащие принятым взглядам, но их не следует признавать, пока не будут устранены противоречия и им не будет найдено место в общепризнанном знании». Не совсем ясно, почему эти требования имеют столь существенное значение. Что касается первого, то скептику вообще очень мало что можно доказать. Факты почти ничего не значат, когда им приходится сражаться с предубеждением. Факт есть факт, даже если он ничем не доказан, ну а если говорить с жестокой откровенностью, то человечество все еще ищет свой первый «факт». Что же касается второго момента, то совершенно непонятно, почему теория, объясняющая тайну, должна быть простейшей, ибо если бы это соответствовало действительности, то детски наивные выводы были бы сравнительно непогрешимы. Эврика! Простейшее объяснение такого явления, как темнота, заключается в том, что солнце каждую ночь гаснет! Ну а третье заявление носит определенно инквизиторский характер и непременно порадует души тех набожных ханжей, которые пропитали мир извращенными формами аристотелизма и августинианства и ускорили наступление средневекового мракобесия. «Наше нынешнее знание, — сообщает далее профессор Свифт, — конечно, недостаточно. Многое из того, что мы считаем в настоящее время ложным, впоследствии может оказаться верным, но пока этого не произошло, лучше все-таки точно придерживаться научных доктрин». Превосходный совет Колумбам от науки, вызывающий воспоминания о той эпохе, когда людей предостерегали, чтобы они не смели удаляться от берега, дабы не достичь края земли и не свалиться с него! Заключительная мысль ошеломляет. Если новые факты окажутся противоречащими нашим нынешним воззрениям, то тем хуже для новых фактов. Они должны приспособиться к нашим законам, или их ждет жалкий конец. Ученому может стоить колоссальных трудов отыскание места для «факта» в нашем общепризнанном знании.

«Только гении, — продолжает сей эрудированный психолог, — могут совершить прыжок в неведомое и принести оттуда знание, которое открылось на мгновение лишь им одним». Но поскольку гении не могут продемонстрировать увиденное глупцам, то их объявляют вне закона как не отвечающих требованию № 1. На каком основании доктор решил, что такие древние мастера, как Пифагор[8] и Аполлоний, глубоко сведущие в трансцендентальной магии, не были «гениями»? Пытаясь подкрепить свои «научные» выводы, профессор Свифт далее разъясняет, что в сверхфизических вопросах «честность свидетельского показания ничего не стоит». (!!!) Вероятно, это объясняется тем, что они верят данным чувственных восприятий, а профессор заявляет, что «современный человек — при условии хорошей подготовки в этой области — знает, что нет ничего более ненадежного». Но ведь человек не может стать достаточно сведущим без своих чувственных восприятий, а так как они «ненадежны», то спрашивается, как стать сведущим? Похоже, данные чувственного восприятия очень точны, когда согласуются с нашими предвзятыми мнениями, но очень «ненадежны», когда уличают нас в противоречиях. Далее профессор продолжает создавать предвзятое мнение у своих читателей, подвергая всю сферу парапсихологических явлений самому нелепому сравнению, какое только можно вообразить. Его изысканная аналогия звучит так: «Допустим, что теория существования сверхъестественного верна точно так же, как в Африке могут существовать обезьяны, говорящие по-английски». Несмотря на отсутствие готовности продемонстрировать, что африканские человекообразные обезьяны не гнушаются пользоваться нашим родным языком, совершенно очевидно, что десятки тысяч говорящих по-английски обезьян ежегодно оканчивают наши высшие учебные заведения.

Вполне вероятно, что в сфере парапсихологических феноменов достаточно много обмана. И все же если в те тысячелетия, на протяжении которых фиксировались подобные явления, имела место хотя бы одна материализация, хотя бы один пример телепатии или два мира обменялись хотя бы одним посланием, то подлинность спиритических явлений можно считать научно установленной и доказанной. Так как научный мир побуждают к действию только «факты», то из этого следует, что каждый ученый муж, категорически отрицающий возможность существования метафизических сил в природе, непременно должен быть в состоянии доказать, не вызвав при этом обоснованных сомнений, что любое утверждение, относящееся к библейской или классической древности, Средним векам, равно каки к современности, является стопроцентной выдумкой. Хотелось бы заметить, что накапливание подобных доказательств совершенно не выходит за рамки возможностей любого человека или группы людей. Поэтому они могут не верить, но не имеют права безоговорочно отказывать им в существовании. Мы не собираемся заставлять науку свернуть с пути служения общему благу или ученых верить чему-нибудь противоречащему их интеллекту. Но поскольку наука предпочла отмежеваться от убеждений и суеверий и причуд непросвещенных людей, то ей можно посоветовать следовать курсом, согласующимся с ее собственными заявлениями. Огульное осуждение является таким же предрассудком, как и огульное признание.

Хотелось бы почтительно напомнить такому ученому, что ложность астрологии, к примеру, не была научно доказана. Нам не удается обнаружить никаких официальных документов каких-либо научных групп, исследующих и анализирующих посылки этой науки о звездах. С другой стороны, у нас есть сколько угодно свидетельств так называемых ученых мужей, которые, вряд ли отличая один астрологический символ от другого, настолько «ненаучны», что основывают свое мнение не на результатах исследований и наблюдений, а на фанатизме своих коллег. Кстати, нет ни одного ныне живущего человека, который действительно имел бы право опровергнуть существование бога, и тем не менее самые большие материалисты из научных сфер так далеко отходят от основ своего ремесла, что отказывают божеству даже в такой малости, как истолкование сомнений в его пользу! Наличие Высшего Интеллекта, управляющего мирозданием, возможно, не ощутимо для физического восприятия органами чувств и не доказуемо для ума, твердо усвоившего механистическую теорию. И все же то, что Бог не существует, это не научный факт, и то, что каббалистика — суеверие, это тоже не научный факт, равно как не является научным фактом то, что алхимики были сумасшедшими, или что люди Древнего мира страдали от всеобщего мрака невежества, или что чудеса — это обман. Таково мнение, которого придерживаются определенные круги, но, несмотря на то, что это мнение может казаться чрезвычайно интригующим тем, кто его разделяет, оно ничего не показывает, не доказывает и не опровергает и большей частью загромождает сферу знаний. Мнение — это полная противоположность мудрости, и чем меньше мнений, тем больше вероятность разумения. Мистицизм — это не причуда, позволяющая скоротать досуг престарелым повивальным бабкам, это особая отрасль знаний, которая могла бы внести определенный вклад в дело достижения нормального состояния и процветания мира, если бы ей уделили должное внимание и предоставили такую возможность.

В недавней публикации одного выдающегося ученого «Дьяволы, снадобья и знахари» содержится следующее сравнение, которое — хотя автор и относил его к искусству врачевания — характеризует позицию, широко распространенную в ученых сферах: «Существуют две философские основы медицины: примитивная, или суеверная, и современная, или рациональная». Вот очень откровенное и безоговорочное заявление, приводящее к неизбежному выводу. До эпохи Возрождения не было ничего, кроме суеверий, после эпохи Возрождения — ничего, кроме рациональности! Хотя большинство, вероятно, сочтет (из-за недостатка знаний), что «примитивная» это синоним «суеверной», мы живем слишком неспокойно, чтобы быть вполне уверенными, что «современная» это синоним «рациональной». Представляется серьезной ошибкой внушать нынешнему поколению подобную идею абсолютного превосходства над прошлым и полной самоуверенности по отношению к настоящему. При таких условиях нет будущего, а там, где нет будущего, вообще нет оснований жить. Мудрейшие люди всех времен жили до начала современной эпохи. И в области искусства был Перикл, в медицине — Гиппократ, в математике — Евклид, в философии — Аристотель, в поэзии — Гомер, в теологии — Платон; и это только в одной Греции, не говоря уже о Заратустре, Будде, Конфуции и двух десятках других, чей образ мышления настолько изменил ход жизни человечества, что сегодня только глупцы могут быть нетерпимыми, оставаясь в относительной безопасности.

А теперь перейдем к самому существу нашей проблемы — взаимоотношениям между наукой и религией. В большинстве наших крупных университетов можно наблюдать любопытное явление. Среди университетских зданий бросаются в глаза одна-две, чаще же несколько небольших церквей. Богатые люди явно питают склонность к строительству церквей. Интересно понаблюдать за высоко взметнувшимися шпилями и колокольнями, которые в определенные дневные часы даже отбрасывают тень на внушительные здания, отведенные под науки. Так, в одном университете имеется несколько церквушек различных конфессий; на самом же деле нас уверяют, что с точки зрения образовательного процесса подобному наследству не находится решительно никакого применения. Вот уж действительно скопище несовместимых вещей. Религия ориентирована на идею присутствия Бога, которую образование (в некоторых случаях, вероятно, бессознательно) постоянно подрывает. Рассуждая с научной позиции, и невозможно представить, что Иисус Христос мог быть сыном Божьим, появившимся на свет в результате непорочного или любого другого зачатия — за исключением зачатий, происходящих, по суеверным представлениям, от сил, не объяснимых законами природы. С точки зрения физики, его рождение — миф, его жизнь — заблуждение или мошенничество, его чудеса — пустая болтовня, его религия — всего лишь суеверие, его смерть — если он действительно умер — галлюцинация, его воскресение невозможно, а его церковь — помеха на пути прогресса. Ситуация, мягко говоря, нелепая. И все же они стоят бок о бок — чертог науки и дом божий!

Анализируя здесь религию, мы интересуемся не извращенными формами теологии, а скорее теми принципами, которые легли в основу верований людей. Мы с одинаковым пониманием отнесемся к любой великой религии, существовавшей в прошлом или сохранившейся до наших дней. В поле нашего зрения оказываются не только любящие бога философы, но и боящиеся бога теологи. Разговор пойдет не об обманщиках или шарлатанах и не о фанатиках или мизантропах, а о «хороших людях, и только», о тех, кто сообщил моральный стимул человечеству. Да, они мечтатели, но и делатели тоже. Многие из этих великих людей изучали науку, благоговейно внимая богам. В процессе учения они открыли для себя совершенство духовных ценностей. Наука не учит людей преклоняться перед красотой, любить добро, верить в справедливость или черпать силу в добродетели. Мы не хотим сказать, что наука ополчается непосредственно против целостности, однако она, безусловно, недооценивает целостность, высокомерно клеймя каждый идеалистический порыв как суеверие. Все, что не является фактом, есть фантазия, и только наука служит привилегированным критерием фактов. Многие ученые являются религиозными людьми, но скорее вопреки, чем благодаря научным аспектам их образования. До той степени, до какой человек согласен с современными концепциями биологии и физики, он агностик[9], если вообще не атеист. До такой степени, до какой он верит в духовные и мистические факторы, он несовместим и непримирим с нынешним общим направлением развития точных наук. В основе большинства религий лежат три важнейших догмата: 1) существование Бога, 2) бессмертие человеческой души, 3) окончательная победа добра над злом. Ну и сколько же людей с научным образованием могут подтвердить, что их образование помогает им признать эти догматы? Эти три основы религиозной веры с научной точки зрения, мягко выражаясь, ложны не потому, что опровергнуты, а потому, что противоречат материалистической теории бытия. Давайте убедимся, что не допустили преувеличения. Д-р Джулиус Л.Сэлинджер, профессор клинической медицины Джефферсонского медицинского колледжа, врач филадельфийской больницы общего профиля и т.д., перевел с немецкого языка заключения профессора д-ра Хуго Магнуса. «Религиозное учение любого характера, — утверждает последний, — способствовало возникновению медицинских предрассудков в большей степени, чем любой другой фактор цивилизации». Отметая своим заявлением о «любом характере» все религиозные учения, господин доктор считает любые религиозные наставления или побуждения, которые один человек стремился передать другому, наносящими вред медицинской науке. Его утверждения определенны и бесповоротны, так что это научный факт. Позволительно ли просить предоставить адекватные доказательства? Не забывайте, что несмотря на то что д-р Магнус может привести миллион примеров религиозной нетерпимости по отношению к науке, он непоследователен. Говоря научным языком, его заявление требует доказательства того, что за всю историю человечества не было ни одного случая, чтобы религиозные наставления не нанесли ущерба прогрессу медицины. Это трудное дело, доктор, потому что первые врачи были посвященными жрецами мистерий, без их беззаветного служения делу продвижения знаний не было бы ни знатоков фармакологии, ни профессоров клинической медицины, ни терапевтов и хирургов. Д-р Магнус не делает никакого различия между ложными толкованиями жрецов и нравственными достоинствами. Он обрушивается на религиозное учение в целом, то есть на концепции честности, дружбы, справедливости и истины в том виде, в каком они впервые были открыты человечеству проповедниками старинных обрядов. Именно мистик, а не ученый подарил миру золотое правило[10]. Но для профессора Магнуса, по-видимому, все, кроме науки, суеверие. Мы питаем надежду, что после своих замечаний доктор не испытывает дурной склонности быть «номинальным» христианином и что он предпринял необходимые меры, чтобы снести любую церквушку, фасад которой, возможно, выходит на его университет.

Аполлоний Тианский, философ-пифагореец высочайшей личной безупречности, вызывает наибольшую антипатию у д-ра Магнуса, который считает, что глубокое уважение, которым этот мудрец пользовался у своих современников, «было полной нелепостью». Аполлоний не раз демонстрировал свое врачебное искусство, а его способности были столь велики, что римский император установил его скульптурное изображение в своей личной часовне. Непревзойденное мастерство врача из Тианы раздражало ученых мужей современности. По словам д-ра Магнуса, Аполлонию «сопутствовал такой успех, которого не знал ни один из законно практикующих врачей всех времен». Это очень напоминает хорошо известную эзоповскую басню о «зеленом винограде». Но самый жестокий удар нанес рассказ о том, как Аполлоний воскресил из мертвых юную девушку. Терпению господина доктора приходит конец. Ведь это довольно гнусно, когда мудрец излечивает хромоту простым поглаживанием поврежденной конечности. Еще хуже, когда он занимается акушерством, не имея под рукой современной техники. Но когда он приказывал смерти отступить, д-р Магнус призывает даже неспециалиста поддержать науку. «Вероятно, никто не станет обвинять нас в несправедливой оценке, — говорит он, — если мы объявим этого философа, которого язычники чтили как бога, чародеем наихудшего пошиба». Он также сообщает нам, что чародей наихудшего пошиба — это обычный шарлатан, поднаторевший в фокусах. Профессор не критикует Аполлония как человека. Его рассуждения сводятся примерно к следующему. Аполлоний творил чудеса. Чудеса невозможны. Следовательно, Аполлоний — обманщик. Ход мысли прост и логичен, но не обязательно приводит к верному выводу.

Чудеса Аполлония сильно напоминают те, что творил Христос. Согласно Евангелиям, Иисус исцелял больных, возвращал зрение слепым, изгонял демонов и воскрешал мертвых. Если признать ход рассуждений д-ра Магнуса правильным, то Иисус Христос был худшим из мошенников, а его учителя — ессеи — не научили его ничему, кроме ловкости рук. Перед наукой встает недвусмысленный вопрос, возможны ли чудеса? Она не может ответить на этот вопрос ни утвердительно, ни отрицательно. Она не в состоянии доказать невозможность чудес и не желает признать обоснованность любого свидетельства, говорящего в пользу трансцендентализма. Поэтому ей приходится занимать выжидательную позицию, ненаучную и унизительную. Будучи неспособной ни подтвердить, ни опровергнуть это утверждение, наука всегда пользуется привилегией оставаться великодушной, под этим мы подразумеваем открытое, искреннее великодушие. Если наука сможет избавиться от своего комплекса «непогрешимости» и осознает, что ученые — это всего лишь группа людей, которым, подобно всем остальным смертным, свойственно ошибаться, все эти затруднения будут устранены. Как-то раз один старый индейский знахарь разговаривал с продуктом обучения в нашем высшем учебном заведении. Университетский муж начертил на песке маленький кружок и сказал: «Вот то, что знает индеец». Краснокожий с серьезным видом кивнул головой. Тогда самодовольный бледнолицый нарисовал вокруг маленького кружка еще один, побольше, и произнес: «А это, приятель, то, что знает белый человек». Индеец, помолчав минуту, взял палочку и нарисовал вокруг обоих кругов третий, еще больший круг и выразил свое мнение словами: «А в этом круге и белый и краснокожий глупцы».

В сократическом диалоге предполагается, что знание приведет людей к согласию. Мнения могут различаться, а факты должны совпадать. Однако люди, вооруженные знаниями, предоставляемыми наукой, видимо, точно так же подвержены влиянию «мнений», как и их менее образованные собратья. Приведем в качестве примера случай с Парацельсом. Мы почтительнейше взываем к науке, умоляя ее проявить тонкую проницательность, необходимую для отделения истинного от ложного в нижеследующих комментариях, лестных и не очень. Сэр Уильям Ослер, баронет, доктор медицины, член Королевского общества, в курсе лекций «Развитие современной медицины», прочитанном в Йельском университете, говорит: «Он [Парацельс] сделал важные открытия в химии, среди которых цинк, различные соединения ртути, каломель[11], серный цвет, и был убежденным сторонником использования препаратов железа и сурьмы....Именно Парацельс, самый выдающийся из современных ятрохимиков[12], дал мощный стимул к изучению химии и фармации». Сейчас наша задача заключается в том, чтобы согласовать дань уважения, воздаваемую ученым, с нижеследующим осуждением с их стороны. Дэниел У.Геринг, доктор философии, доктор права, называет Парацельса «еще одним средневековым мошенником», а д-р Р.М.Лоренс заявляет, что Парацельс был истинным «королем шарлатанов» и что «его система основывалась на мистицизме и фанатизме грубейшего толка».

Вернемся, однако, к нашей исходной посылке. В основе мыслей и поступков человека по-прежнему лежит человеческая природа. Нам всем очень нравится иметь свое мнение, мы все любим, когда наше мнение считают разумным, и в нас всех живет жгучее желание навязывать свое мнение другим людям. Временами мы бываем достаточно фанатичны, чтобы поверить, что некоторые наши мнения представляют собой нечто большее, чем просто мнение. А в результате получается масса так называемых фактов, реально не существующих, опровергнуть которые, однако, смогут лишь грядущие века. Поскольку вся Вселенная наполнена непостижимым и нам позволительно иметь всего лишь мнение о нем, давайте будем иметь только такие мнения, которые будут способствовать достижению общего блага. Так как нам необходимы верования, то пусть это будут только конструктивные верования. Человеку простится его вера в Бога, если эта вера сможет превратить этот мир в лучшее место для жизни. С другой стороны, неверие непростительно, если оно порождает войны, разрушение и смерть и нарушает гармонию природы. Когда мнениям придается чрезмерное значение и их ценность приравнивается к ценности фактов, неизбежно начинаются гонения. У религии были свои мнения, приведшие к инквизиции. Теперь у науки есть свои мнения, и интеллектуальная инквизиция, такая же неразумная, как и ее предшественница, подвергает свои жертвы пыткам осмеянием и остракизму.

Встает вопрос, следует ли ребенку получать религиозное образование в школе? Безусловно, но не в виде сектантских наставлений. В общем, можно посоветовать преподавать религию детям дома, хотя и эта идея не лишена недостатков. Обычным родителям недостает ни знаний, ни умения одолеть материализм, внушенный нашей молодежи. К тому же отец и мать часто не имеют высшего образования, и у детей, его получивших, в результате развиваются комплексы подавляющего превосходства. Поэтому, если родители попытаются смягчить крайний материализм нынешних научных взглядов или облагородить статистику идеалами, собственные дети могут обвинить их в туповатости. Те, чьи умы уже обращены в материализм и кто усматривает благороднейшее выражение жизни в действии химических сил, а не в исповедовании идеализма, из жалости терпеливо выслушивают родительский совет. Наука и не пытается осенить духовную жизнь расы. Она совершенно не готова предоставить человечеству заменитель морали.

Существует расхожее мнение, что в древности обучение было основано на «убеждении», а в современном мире — на «наблюдении». Такая точка зрения противоречит фактам, поскольку жрецы-философы дохристианской эпохи в гораздо большей степени заслуживают названия наблюдателей, чем люди нового времени. Свои знания они накапливали в непосредственном контакте с природой, и время было таким несущественным фактором, что на проверку какой-то одной гипотезы обычно уходило несколько тысячелетий. Как утверждает Цицерон, халдеи потратили не одно тысячелетие на наблюдения и классификацию астрологических данных. Никакая другая отрасль знаний не может претендовать на более достоверные исходные данные, полученные из первоисточника. О практической ценности обращения к древней традиции однозначно высказывается Бухан в своей «Симптоматологии». Сей достойный врач пишет: «Первоначально медицину рассматривали и изучали как раздел философии. Современная философия медицины отвергает представление о существовании связи между припадками, внезапно возникающими у маньяка, и фазами луны. Однако в таком случае трудно объяснить, почему с глубочайшей древности термин «selenilikoi»[13], эквивалентный термину «moonstruck»[14], что значит «лунатик» или «помешанный», применяли к такого рода страдальцам. Я пришел к заключению, что даже малая толика внимания к этим древним критериям обернется для меня полезным практическим руководством, и рекомендовал бы ознакомиться с ними каждому изучающему медицину и особенно тем, чей долг, может статься, призовет их заняться профессиональной деятельностью в тропиках. Ведь именно в странах с таким климатом зародились подобные доктрины и, кроме того, не секрет, что по мере приближения к экватору все сильнее сказывается влияние планет».

Пытаться примирить между собой науку и мистицизм — значит быть обвиненным в медиевизме[15]. Мы, как из старого платья, выросли из теургии[16] и более привержены новым теориям жизни и смерти со звучащей в них нотой неопределенного финала. Принято считать, что процесс приобретения знаний начался в XVI в. и закончился в XX в. Каждый великий ученый прекрасно понимает полную нелепость подобных утверждений, но великих ученых слишком мало, ведь это посредственность — правило, а гений — исключение. Самый опасный из глупцов — это глупец, получивший образование, ибо, будучи умным лишь в своих собственных глазах, он служит вечной помехой всяческому прогрессу. Материализм — это идефикс толпы, а не факт, доказуемый в процессе научного исследования. Вопреки авторитетному мнению «просвещенных личностей», каждый человек, здоровый душой и телом, содержит в себе некую долю идеализма. Он от рождения любит все прекрасное, почитает добро и испытывает внутреннее побуждение познать Высший Разум, управляющий вселенским порядком действий. И если эти естественные чувства должным образом воспитывать и поощрять, то индивидуум станет полезным для общества гражданином и конструктивным фактором в развитии цивилизации. Но что-то явно неладно в этом мире. Юные умы отвлечены от стремления к высшим идеалам этики и эстетики. Кажется, будто какая-то таинственная сила действует в сфере образования. Путем различных инсинуаций и умозаключений духовные ценности низведены до грани почти полного исчезновения. Молодое поколение запугано опасностями «нездорового мистицизма». Так спрашивается, нужно ли миллионам молодых мужчин и женщин покидать стены наших университетов и колледжей, превратившись в апостолов, более того, проповедников научного атеизма? «Ценность всех научных открытий определяется той пользой, какую извлекает из них человечество», — заявил в недавнем интервью сэр Оливер Лодж, один из самых выдающихся ученых мира. Этот почтенный мыслитель высказал также убеждение, что пришло время «перестать предавать науку, используя для взаимного уничтожения те достижения, которые предназначены для обеспечения общего блага». Дать человеку знания обо всех явлениях, хранящихся в систематизированном виде в пухлых архивах науки, и выпустить его в жизнь лишенным добродетелей и даже простой человеческой доброты — значит натравить на мир такого монстра, как Франкенштейн.

Ученые древности относились к телу человека с глубоким почтением, рассматривая его как вселенную в миниатюре и наиболее подходящий объект для изучения в земных условиях. И в то время как некоторым древним народам почитание священной неприкосновенности «божественной формы» запрещало производить анатомирование трупов, философия анатомии достигла высокого уровня в Китае и Индии, откуда впоследствии распространилась в Халдею, Египет и Грецию. Во многих общинах были открыты клиники, где велись наблюдения за больными, а в Азии устраивались специальные лечебницы для животных. Пифагорейцы, за ними платоники, неоплатоники и гностики называли физическое тело жилищем, или домицилием[17], души и утверждали, что телесная ткань может принимать различные формы, видоизменяясь под действием геометрических сил, присущих душе. В современных биологических системах слово «душа» не наделено смыслом, однако на основании анатомирования вряд ли возможно установить, есть она у человека или нет.

В этом вопросе оккультная анатомия полностью расходится с наукой. Оккультизм не оспаривает результаты научных исследований, а утверждает, что физикам не удалось доказать химическое происхождение жизни, хотя они упрямо отстаивают мнение, противоречащее фактам жизни. Оккуль тизм не отвергает открытий в области физики, а утверждает, что так называемые физические причины являются вторичными по отношению к причинам сверхфизическим. Мировое тело одушевлено, а мировой механизм управляем. Феноменальные аспекты жизни являются следствием адекватных причин, а эти причины принадлежат миру, не подлежащему оценке и исследованию методами физики в ее нынешних границах, миру, относящемуся исключительно к компетенции метафизики. Механисты и виталисты, зайдя в тупик, многие годы хранили молчание. Затем несколько оживились сначала одни, потом другие. Однако напыщенные словеса каждой из противоборствующих сторон помогли им всего лишь вернуть себе прежних приверженцев. И только факты, имеющие отношение к Первопричине, признанные материалистическим учением, были «узаконены» без доказательств, а в грандиозную систему обсервационализма[18] вошли люди, не способные путем наблюдения проникнуть в истинный смысл собственных посылок. Физика, как полагается, превознесла материю, отведя ей основное место во вселенной и наделив большинством атрибутов, которыми теология украшает все божественное. Метафизика, обогащенная мудростью пятидесяти тысячелетий, не выказывает склонности к теологическим спорам, но смутно прозревает сквозь завесу материи действие грандиозных сил, обнаружить которое способен лишь интеллект, подстегиваемый рассудочным познанием.

Барон фон Лейбниц, похоже, заимствовал свои теории монадологии у пифагорейцев и других ранних атомистов. Полагают, что широкое распространение в астрономии гелиоцентрической системы лишило убедительности все соответствия между человеком и вселенной, о которых твердили в древности посвященные философы. И вновь популярная метафора так и осталась без поправок. Так называемую коперниковскую систему знали и признавали именно те самые учителя, которые первыми проповедовали великую герметическую аксиому о том, что пребывающее наверху подобно тому, что внизу, а величайшее подобно ничтожнейшему. Для современного образования одновременно и опасно, и сомнительно добиваться собственного возвеличивания путем дискредитации мыслителей прошлого, поскольку именно этим древним ученым наука обязана своим существованием. И разумеется, нет нужды повторять, что доктрина Макрокосма и микрокосма была с проклятием изгнана из цитадели знаний. «Идея полного совпадения структур человека и огромной вселенной, — пишет Чарльз Сингер, — постепенно лишилась признания в научных кругах, а среди людей, далеких от пауки, она полностью деградировала, став немногим лучше, чем обычный бред сумасшедшего. Эта идея как таковая предстает в заумных бреднях английского последователя Парацельса, розенкрейцера Роберта Фладда, который часто с завидной точностью воспроизводил системы, отличавшиеся некоторой новизной за пять веков до его рождения. В той же форме фантастической навязчивой идеи эта некогда плодотворная гипотеза все еще нет-нет да и появится в современных трудах, трактующих извращенное учение» («От магии к науке»). Выходит, самое большее, на что можно надеяться в отношении настоящего труда, — это занять скромно местечко в «Index Expergalorius scientiae»[19]. Однако мы окажемся в прекрасной компании, поскольку там собралась целая конгрегация избранных. И если мистер Сингер не будет слишком осторожничать, то вполне может к нам присоединиться, так как, рассуждая о Парацельсе в своем произведении, цитата из которого была приведена выше, этот господин отмечает: «Он [Парацельс] все же верил в существование связи между микрокосмом и Макрокосмом — что в известном смысле присуще и нам [!]» (Курсив мой — М.П.Х.). По этому поводу вспоминается профессор одного колледжа, который, распалившись в споре о бессмертии души, увенчал свою аргументацию следующим сногсшибательным заявлением: «Такой вещи, как бессмертие души, вообще не существует, и когда я умру, я вернусь назад и докажу вам это».

Сформулированный Геккелем[20] первый принцип биогенеза[21] тоже граничит с этой ересью, поскольку сей достойный профессор заявляет, что основной закон эволюции органической природы выражается теорией, «что история эмбриона есть олицетворение истории происхождения» или, проще говоря, «что последовательность форм, через которые индивидуальный организм проходит в процессе развития от яйцеклетки до состояния полного развития, есть краткое и сжатое воспроизведение длинной последовательности форм, через которые прошли животные предки этого организма (т.е. наследственных форм его вида), начиная с самых ранних периодов так называемого сотворения органического мира вплоть до настоящего времени» («Эволюция человека»). То, что великое раскрывается через малое, что прошлое представлено в настоящем и что, следовательно, вселенная, в которой эволюционировал человек, оставила на нем свой отпечаток, превратив в компендиум[22] своего бесконечного ветвления, — все это древние теории, отвергнутые, недооцененные и опороченные в других местах, а здесь тем не менее сформулированные заново на другом языке в виде научного принципа первостепенной важности. Допустим, что одноклеточный предок человеческой расы постепенно эволюционировал на протяжении невообразимого числа столетий, постоянно видоизменяясь, чтобы приспособиться к условиям окружающей среды тех веков, вплоть до достижения своего нынешнего, относительно сложного, состояния. Но тогда что же еретического можно усмотреть в предположении, что он, по крайней мере, в каком-то одном отношении является воплощением этих веков, заключая в своей малой в сравнении с вселенной структуре правдивое свидетельство тех звездных процессов, которые привели к его материализации? Человек представляет собой не малую вселенную, возникшую по приказу своевольного и капризного бога-тирана, а скорее — продукт вселенского закона, действие которого проявляется в непрерывном ряде развивающихся организмов. Человек — это микрокосм по наследству. Он — потомок субстанции и движения. Вселенная есть причина появления человека, и если подобное производит подобное, то и человек должен быть подобен вселенной. С биологической точки зрения наследственность имеет приоритет над окружающей средой, которая может видоизменять, но не в состоянии уничтожить вселенский аспект человека. Здесь стоило бы процитировать Менделя[23], дабы подкрепить утверждение, что наследственный фактор Макрокосма передается и сохраняется в каждом из его микрокосмов. Однако подобную теорию тут же наградили бы эпитетом «извращенного учения» и занесли в список книг, запрещенных католической церковью для чтения до их переработки!

Признавая важность окружающей среды в формировании наследственных факторов, не следует забывать, что для человека его собственное тело является имманентной[24] средой. Излучаясь в феноменальное состояние, ноумен[25] обретает тело как неизбежного посредника. Если тезис «нет тела, нет феномена» составляет научный трюизм[26], то утверждение «нет осязаемого тела, нет ноумена» доказать гораздо труднее. Здоровье и болезнь — это состояния, свидетельствующие о важности тела как среды обитания человека. Если знание целиком посвящается улучшению этой среды обитания, следует в обязательном порядке учитывать его темперамент как фактор, направляющий энергию на созидание или разрушение. И когда нарушение ментального, физического или морального равновесия приводит к расстройству организма, «заражая» его бесчисленными фобиями, наследуемыми плотью, миру начинает угрожать реальная опасность. Говоря о среде обитания, мы обычно имеем в виду дом, школу, места отдыха и церковь, тогда как древние под средой обитания понимали, главным образом, тело; а завоевание этой среды достигалось исключительно самодисциплиной. Если человек разумно направляет жизненные силы на законные цели, то этим он наилучшим образом защищает общее благосостояние и сохраняет собственную целостность.

Опыт проистекает из контакта с окружающей средой, и не важно, будет ли это тело как первичная среда обитания или несопоставимо огромный мир. Мы неизбежно вынуждены полагаться на наш сенсорный аппарат, когда речь идет о накоплении тех впечатлений, из которых выкристаллизовывается знание, и о том, как обогатить наш внутренний мир. Тогда почему средний, так называемый образованный, человек так редко связывает улучшение физического состояния с проблемой расширения чувственного восприятия? Научные исследования нуждаются в постоянном совершенствовании научных приборов, не требуя никакого эстетического облагораживания самого исследователя. Не в этом ли заключается разгадка провала идеи образования? И к тому же у ума есть предел насыщения. Но тогда существует только один выход: увеличить вместимость ума. То, что человек съедает, вовсе не обязательно оказывается для него питательным, а поэтому и обжоры могут умереть от анемии. Это верно и в отношении ума. Только то, что интеллект в состоянии усвоить, способствует его благополучию. И если наука должна созреть, чтобы полностью сформироваться, то ученый должен дозреть, чтобы стать таковым.

Глубокое различие между наукой и мистицизмом уже содержится в их собственных предпосылках. Наукой овладевают, приобретая знания, а мистиком становятся. Секрет воцарения в Греции золотого века заключается в ныне забытом и полностью игнорируемом факторе — философской жизни. Сегодня средний человек не только ничего не знает о высших идеалах жизни, но в своем нынешнем состоянии даже не способен их усвоить. Прежде чем посадить семя в почву, ее необходимо обработать. В этом и состоит смысл существования мистерий — тех самых тайных институтов, которые ныне высмеивают, но которые, по сути, необходимы для развития и поддержания высшего образования. Взгляды посвященных древности называют ограниченными, диктаторскими, предназначенными для избранных и антинаучными только потому, что они требовали определенного уровня совершенства от тех, кому доверяли бесценные тайны жизни и природы. В наш век была предпринята попытка поставить древнее правило с ног на голову, и вместо того, чтобы возвысить человека до знания, знание унизили до уровня человека. Результатом явилась ужасающая узость мышления. «Тот, кто просто созерцает внешнюю сторону вещей, — не философ, — писал Парацельс. — Истинный философ за внешностью всегда прозревает реальность». Наука предпочла отойти от старых традиций. Отделившаяся часть знания вступила на путь спекуляций, пронизанных духом соперничества. В мистериях более не производились «божественные аутопсии». «Священные» обряды, прекратившие существование как общественные институты, тайно сохранялись теми, кто остался верен исходным идеям. Каббалисты, а позднее герметисты, алхимики, розенкрейцеры и тамплиеры заимствовали свой оккультизм у уцелевших адептов более старой школы. По мере того, как с течением веков пропасть между материальной и духовной наукой становилась все шире, факты исчезали, а неопределенности множились, пока не остались одни лишь теории. Невозможно довести науку до совершенства, пока не объединены отдельные отрасли знания, которое растащили по углам и распределили среди ученой аристократии. Подобное деление на части выглядело издевательством перед лицом более широких требований всеобщей взаимозависимости. Если, к примеру, руки и ноги человека работают каждая по-своему, как это происходит с составляющими целой системы образования, нечего и ожидать согласованных действий. И до тех пор, пока наука, религия и философия не найдут общий язык, бесполезно пытаться скоординировать усилия людей, направленные на совершенствование расы.

Ученые мужи нынешних времен, не будьте слишком высокомерны и с большей благосклонностью отнеситесь к мудрости прошлого. Ведь строители пирамид тоже были людьми высокой учености и благородных убеждений. Будьте благодарны прошлому, уважайте мечты тех, кто пришли в этот мир раньше вас. Бережно храните память о них и, если вам покажется, что в некоторых вещах вы разбираетесь лучше, не испытывайте к ним презрения, а лучше восхититесь теми качествами, которые отличали их от остальных. Как судите вы, так же будут судить и вас. Завтра вы отойдете в вечность, ваши труды станут достоянием расы, и где гарантия, что наука будущего не набросится на ваши мечты подобно стае голодных волков? Великодушие — вот критерий истинного величия, а терпимость — показатель правильного видения. Не уподобляйтесь тем, кто с высоты своего положения выносит несправедливые суждения о других. Расширяйте научную концепцию, чтобы включить в нее все знания, а не только скудные сведения избранного меньшинства. Помните слова Парацельса: «То, что ныне представляется невозможным, свершится в будущем, то, что неожиданно сегодня, завтра окажется истинным, и то, что выглядит суеверием в одном веке, станет основой признанной науки в следующем» («Оккультная философия»).

Посмотрите на эти фолианты ушедших веков, научные труды огромных размеров, как это было принято в старину, написанные на благородном пергаменте с рисунками, сделанными от руки людьми, давно покинувшими сей бренный мир, и чопорными, выполненными в своеобразной манере портретами авторов на левой стороне разворота титульного листа. В одной из книг на портрете изображен человек, который стоит, прижав левую руку к сердцу, а правой крепко сжимает астролябию. Широкий гофрированный воротник его костюма служит явным признаком Елизаветинской эпохи, а украшение на верху его гербового щита и девиз на латыни свидетельствуют о его знатном происхождении. Этот труд хранит в себе его мечты и стремления, его надежду на бессмертие в сердцах людей. Фрагменты давно забытых дней, как трогательны они в своем пышном великолепии! Вот грубо нарисованный портрет мужчины. Вы заметили, какие усталые у него глаза? Обратите внимание на глубокие морщины, прорезавшие его лоб, на трагическую линию рта. Полные печали серьезные лица, проступившие сквозь пелену веков; люди, ставшие первопроходцами на пути к процветанию человечества и направляющие его движение вперед; герои, прокладывающие путь и содействующие прогрессу, результаты которого им не суждено было увидеть. Вот еще один портрет. Узнаете? Это Бруно. Всмотритесь в его благородное лицо, обрамленное огненно-красными языками пламени костров, запылавших по приказу инквизиции. А в этой небольшой книге — Парацельс со ступкой и пестиком, сраженный рукой наемного убийцы. На следующем портрете изображен маленький, скромного вида человек, это — Петр Де Абано, «ученый, вдохновленный вселенской жаждой знаний», изображение которого было сожжено и который сам избежал смерти на костре только потому, что умер, не дождавшись вынесения приговора. Неужели мы не в состоянии сказать ни единого слова в защиту этих великих бессмертных? Старались ли мы хоть когда-нибудь вникнуть в известное им? Пытались ли мы по достоинству оценить уровень их интеллекта или раскрыть суть их знаний, вооружившись которыми они сумели совершить переворот в мировом мышлении? Мученики и провидцы, ваши тела мирно покоятся в утробе Великой Матери, ваши души вернулись в эмпирей, чтобы там воссоединиться со звездами, освещавшими ваш земной путь!

На страницах этой книги мы попытались собрать немного крошек с пиршественного стола мудрецов. Мы не собираемся полемизировать с наукой, поскольку тот аспект человека, рассмотрением которого ограничено содержание данной книги, по сути, относится к области сверхфизических явлений, а значит, выходит за рамки научного наблюдения. Мы просто попытаемся использовать метафизику в той сфере, куда физике доступ пока еще закрыт. Мы не являемся авторами доктрин, изложенных на этих страницах: они принадлежат векам, составляя часть благородного наследия доисторических времен. Одни говорят, что знание снизошло с небес, другие — что оно вышло на свет из докембрийских наносов. Путь мудрости четко определен. Золотой нитью вьется он по цивилизации — единственная реальность в мире нереальностей. Он сравним с лучом небесного света, который касался бутонов эмпирии[27], и, согретые его сиянием, расцветали эпохи и приносили свои плоды.

Те, кто предвидел подлинное торжество мудрости, закрыли свои книги навеки. Человеческое тело свидетельствует о скрытом величии. Человек, заглядывая в собственные глаза, видит там «новый завет». Кровь циркулирует по венам и артериям; стук сердца отдается барабанным боем прогресса; разум взмывает ввысь в стремлении исследовать просторы вечности; рука тянется через вереницу тел, чтобы коснуться руки другого. Науку не удовлетворяет учение, что человек рождается, страдает и умирает. Подобные утверждения не представляют интереса для рационально мыслящего человека. Человек — это символ более благородного замысла, свидетельство более высокого предназначения. Понятие смертности интеллекта, если истинное просвещение коснулось его своим сияющим перстом, полностью преобразуется. Посредством алхимии познания человечество достигает бессмертия. Жизнь продолжается, душа, цель и реальность тоже продолжают свое существование. Бессмертие неизбежно. Только ум, который под влиянием ложных доктрин свернул со своего естественного пути, может додуматься до веры в угасание. Так что лучше давайте посыплем алхимическим «порошком» идеализма сухие факты, и они в мгновение ока превратятся в чистейшее золото.