Маленькие взрослые

Бин исполняется полтора года, и

мы отводим ее в Центр раннего

плавания. Платные занятия

организует наш городской совет,

проходят они по субботам в одном из

бассейнов недалеко от нашего дома.

За месяц до первого занятия

организаторы приглашают родителей

на информационное собрание. Мы

все похожи: образованные и не прочь

потолкать коляску промозглым

субботним утром ради того, чтобы

научить своих малышей плавать.

Занятие длится 45 минут. Нам

напоминают: как и во всех городских

бассейнах Парижа, мужчины должны

быть в спортивных плавках, а не в

семейных шортах до колен.

(Объясняется это, якобы,

соображениями гигиены: ведь в

шортах можно не только плавать, но

и просто ходить, и, следовательно, на

них собирается грязь.)

Мы втроем переодеваемся в

общей раздевалке. Затем плюхаемся

в бассейн вместе с другими

родителями и детьми. Бин играет с

пластиковыми мячами, скатывается с

горки и прыгает с надувных плотов.

Один раз за сеанс к нам подплывает

инструктор, знакомится и уплывает.

Не успеваем опомниться, как наша

смена кончается, и в бассейн

погружается новая партия родителей

с детьми.

Понимаю, что это был

ознакомительный сеанс, а настоящие

занятия начнутся на следующей

неделе. Но и в следующий раз нас

ждет то же самое: мы плещемся в

воде, но никто не учит Бин

двигаться, задерживать дыхание —

короче, плавать. Похоже, тут вообще

не предусмотрено никакого

организованного обучения. Время от

времени к нам подплывает

инструктор — убедиться, что мы

хорошо проводим время. Спрашиваю

его в лоб: когда же он начнет учить

мою дочь плавать? Инструктор

улыбается, глядя на меня, как на

ребенка.

— В центре раннего плавания

детей не учат плавать, — объясняет

он таким тоном, будто это

совершенно очевидно. (Позднее

узнаю, что дети в Париже учатся

плавать только лет с шести.)

Тогда зачем мы сюда пришли?

По словам инструктора, цель занятий

— познакомиться с водной стихией,

пробудить связанные с этим

ощущения.

Что-что? Бин уже

познакомилась с «водной стихией»

— в ванне. А я хочу, чтобы она

научилась плавать! Причем чем

раньше, тем лучше, желательно уже в

два года! Именно за это я платила

деньги и именно по этой причине

вытаскиваю всю семью из теплой

кровати в ледяное субботнее утро!

Но вдруг понимаю, что все

остальные родители — те, что были

с нами на собрании, прекрасно

знали, на что подписываются:

именно на то, чтобы их дети

«познакомились с водной стихией» и

«пробудили ощущения».

Они вовсе не ждут, что их

научат плавать. Интересно, уроки

игры на фортепиано у них проходят

так же — дети «знакомятся» с

инструментом, вместо того чтобы

учиться играть на нем?

Чуть позже до меня доходит: во

всем, что касается воспитания,

французы не просто что-то делают

иначе. Нет, они совершенно по-

другому воспринимают саму учебу, а

если взглянуть шире — самих детей.

Проблема явно философская.

В 1960-е годы швейцарский

психолог Жан Пиаже приехал в

Америку, чтобы поделиться своей

теорией о стадиях развития ребенка.

После каждой лекции кто-то из

присутствующих неизменно задавал

ему один и тот же вопрос, который

сам Пиаже впоследствии окрестил

«американским»: как ускорить

развитие, быстрее проходить эти

стадии?

«А зачем вам это нужно?» —

удивлялся он. По его мнению,

форсировать обучение ребенка

нежелательно, да и невозможно.

Дети проходят фазы развития в

определенном темпе, руководствуясь

внутренними ритмами.

«Американский вопрос»

объясняет главное различие между

французскими и другими

родителями, не только

американскими. Многие считают

своим долгом подталкивать детей,

стимулировать их, силой поднимать

на новый уровень развития. Нам

кажется, что чем быстрее наши дети

развиваются, тем лучшими

родителями мы являемся. В

английском игровом центре

некоторые мамочки хвастаются тем,

что их дети берут уроки музыки или

ходят еще в один центр развития —

португальский. При этом часто

скрывают, где именно проходят эти

занятия, чтобы больше никто не мог

записать туда своих детей. Эти мамы

вряд ли признаются, что стремятся

перещеголять остальных, однако дух

соперничества витает в воздухе.

А вот во Франции родители

вовсе не лезут из кожи вон, чтобы их

дети стали первыми. Не стремятся

научить их читать, считать или

плавать как можно раньше, не

пытаются сделать из них гениев. В

Париже у меня не было чувства, что

все мы участвуем в гонке.

Безусловно, мамы записывают своих

детей на теннис, фехтование и

английский. Но не бахвалятся этим

как доказательством своего

родительского превосходства. И не

пытаются скрывать, какие именно

центры посещают их дети, будто

речь идет о секретном оружии. Во

Франции детей водят в музыкальные

школы по субботам вовсе не для

того, чтобы активизировать какие-то

там участки мозга: их водят, потому

что детям это нравится. Как и наш

инструктор по плаванию, французы

считают, что важно «познакомиться»

и «пробудить».

Французы и саму природу

ребенка понимают иначе. Начав

изучать этот вопрос, сталкиваюсь с

двумя учеными, которых разделяет

пропасть в двести лет. Это Жан-Жак

Руссо и Франсуаза Дольто, имя

которой я слышу впервые. Их идеи

оказали огромное влияние на

философию воспитания во Франции

и актуальны по сей день.

Современная теория о том, как

правильно воспитывать детей,

начинается с Руссо. Сам философ

был никудышным родителем (и даже

не французом, как, впрочем, и

Пиаже). Он родился в Женеве в 1712

году, детство его было далеко не

идеальным: мать умерла через десять

дней после родов, единственный

брат убежал из дому, а отцу-

часовщику впоследствии пришлось

покинуть Женеву из-за ссоры с

конкурентами. Жан-Жак остался на

попечении дяди. Уже став взрослым,

Руссо переехал в Париж, а своих

собственных детей вскоре после

рождения отдал в приют, оправдывая

это тем, что пытался таким образом

защитить честь их матери, бывшей

швеи, нанятой им в служанки.

Но все эти злоключения не

помешали ему опубликовать в 1792

году свой труд «Эмиль, или О

воспитании». Речь в нем идет о

воспитании воображаемого героя,

Эмиля (который по достижении

половой зрелости встречает

чудесную Софи).

Немецкий философ Иммануил

Кант сравнивал значимость этой

книги с Французской революцией.

Друзья-французы рассказывали, что

у них «Эмиля» читают в старших

классах. Влияние этой книги столь

велико, что выражения и цитаты из

нее есть в современном

родительском лексиконе —

например, о важности «пробуждения

ощущений». Родители до сих пор

воспринимают описанные в ней

принципы как непреложную истину.

«Эмиль» вышел в свет в

отчаянные для французского

воспитания времена. По подсчетам

парижской полиции, из 21 тысячи

младенцев, рожденных в Париже в

1780 году, 19 тысяч были отданы

кормилицам в Нормандию,

Бургундию и прочие дали.

Некоторые из этих новорожденных

умерли по пути от тряски в холодных

повозках. Другие погибли от

небрежности кормилиц, бравших

слишком много детей. Они

оставляли младенцев туго

спеленутыми на долгое время —

якобы для того, чтобы те не

навредили себе ручками.

Для родителей из рабочих семей

кормилицы были дешевой

альтернативой: выгоднее было

платить кормилице, чем искать того,

кто будет работать в семейной лавке

вместо матери. Зато матери из

аристократических кругов сами

делали такой выбор:

принадлежность к обществу

вынуждала их вести светскую жизнь,

не обремененную обязанностями.

Ребенок был «помехой не только

супружеской жизни матери, но и ее

развлечениям, — пишет эксперт по

социальной истории Франции. —

Ухаживать за детьми считалось

неинтересно и неизящно».

«Эмиль» стал вызовом

подобному мировоззрению. Автор

призывал матерей кормить детей

грудью, осуждал пеленание, мягкие

чепчики и «детские поводки» —

предметы, обеспечивавшие детскую

безопасность в те времена. «Я

отнюдь не стараюсь защитить Эмиля

от травм — напротив, я был бы очень

расстроен, если бы тот ни разу не

ушибся и вырос, не имея понятия о

боли, — писал Руссо. — Даже если

он возьмет нож за лезвие, то едва ли

схватится крепко и потому

поранится не слишком глубоко.»

Философ считал, что детям для

естественного развития необходима

свобода. Он предлагал «ежедневно

выводить Эмиля на середину поля,

чтобы бегал и резвился — пусть

падает хоть сто раз на дню». Его

герой — ребенок, который мог

свободно изучать и открывать для

себя окружающий мир, позволяя

своим чувствам постепенно

пробуждаться. «По утрам давайте

Эмилю бегать босиком — хоть

летом, хоть зимой», — писал он.

Руссо разрешил своему

воображаемому воспитаннику

прочесть всего одну книгу:

«Робинзона Крузо».

До прочтения «Эмиля» мне

были непонятны все эти разговоры

французских воспитателей и

родителей о «пробуждении чувств» и

«изучении окружающего мира». На

родительском собрании в детском

саду, куда ходила Бин,

воспитательница с восторгом

рассказывала о том, что в четверг

утром они водят детей в спортивный

зал — не для того, чтобы заниматься,

а чтобы малыши могли «познавать

возможности своего тела». В

детсадовской брошюре говорится,

что дети должны «открывать мир с

удовольствием и радостью». Центр

развития рядом с нашим домом так и

называется: Enfance et Découverte

(«Ребенок и познание»).

Высочайший комплимент ребенку во

Франции — назвать его éveillé

(активным, живым). (В Америке

«активными» обычно называют

несимпатичных младенцев, чтобы не

обидеть.)

Процесс пробуждения

ощущений заключается в том, что

малыш знакомится со всеми пятью

чувствами. Активное участие

родителей при этом не требуется.

Ребенок познает мир, когда смотрит

на небо, чувствует аромат

готовящейся еды или играет один на

одеяле. Таким образом чувства

обостряются, и он готовится к тому,

чтобы различать ощущения. Это

первый шаг на пути к превращению в

утонченного взрослого, знающего

толк в удовольствиях. А сам по себе

этот процесс учит ребенка ощущать

прелесть и вкус каждого мгновения.

Я, разумеется, эту идею

поддерживаю. Разве может быть

иначе? Меня удивляет другое —

какое значение этому придают

французы.

По мнению Жана Пиаже, мы,

американцы, стремимся к тому,

чтобы наши дети освоили

конкретные навыки и как можно

скорее достигли очередной фазы

развития. Нам кажется, что успехи

детей зависят от того, что делаем мы,

родители. То есть наш собственный

выбор и качество родительского

участия очень важны. Поэтому мы и

думаем, что самое главное в

воспитании детей — изучить

младенческий язык жестов, начать

«читать раньше, чем ходить»,

выбрать лучшее дошкольное

учреждение. Отсюда нескончаемые

поиски рекомендаций от экспертов

по вопросам воспитания.

В нашем маленьком парижском

дворике эти культурные различия

видны как нигде. Комната Бин

завалена черно-белыми

развивающими картинками,

кубиками с алфавитом и дисками

«Бейби Эйнштейн» (эффективность

которых, кстати, недавно была

опровергнута) — подарками друзей и

родственников из Америки. Мы

постоянно включаем ей Моцарта,

чтобы стимулировать

познавательное развитие. А вот моя

соседка Анна, архитектор, даже не

слышала про «Бейби Эйнштейн» и

когда я ей рассказала, не сильно

заинтересовалась. Дочка Анны

играет в игрушки, купленные на

распродажах, или просто гуляет во

дворе.

Чуть позже делюсь с Анной

новостью: в подготовительной

группе местного детского сада

появилось место, и Бин — в своем

саду она старше всех — могла бы

начать обучение на год раньше.

— Зачем?! — поражается

Анна. — Детство заканчивается так

быстро!

Исследователи Техасского

университета полагают, что цель

«пробуждения чувств и ощущений»

не в том, чтобы способствовать

развитию познавательных

способностей ребенка или помочь

ему продвинуться в учебе. С ними

согласны французские матери. Они

считают, что «пробужденные» дети

разовьют в себе определенные

качества характера, такие как умение

полагаться на себя и не бояться

разнообразия. Ну и кроме того —

знакомство с различными картинами

окружающей действительности,

различными вкусовыми

ощущениями, богатой цветовой

палитрой просто приятно малышам.

По признанию одной из мам: —

«Удовольствия — главная жизненная

мотивация. Не было бы у нас

удовольствий, незачем было бы

жить».

В Париже XXI века наследие

Руссо обрело две, на первый взгляд

противоречащие друг другу, формы.

С одной стороны, дети «резвятся в

полях» (или, как в нашем случае, в

бассейне). С другой — во

французских семьях довольно

строгая дисциплина. Ведь, по словам

Руссо, свобода ребенка должна быть

ограничена твердыми рамками и

сильным родительским авторитетом.

«Знаете верный способ сделать

ребенка несчастным? — пишет

он. — Приучите его к тому, что

можно получать все. Поскольку его

желания постоянно растут из-за той

легкости, с какой они

удовлетворяются, рано или поздно

беспомощность вынудит вас ответить

отказом, как бы вам это ни претило.

Непривычный отказ станет куда

большим мучением для ребенка, чем

лишение желаемого».

Согласно Руссо, родители

попадают в самую большую ловушку,

когда думают: раз малыш способен

аргументировать, то его доводы

заслуживают равного со взрослыми

уважения. «Нет воспитания хуже,

чем устроить борьбу мнений и вести

с ребенком бесконечные споры о

том, кто главнее».

У Руссо нет сомнений в том, что

главнее — родители. И он часто

говорит о «рамках» — основе

современного французского

воспитания. В идеале родители

должны проявлять строгость по ряду

основных вопросов, но очень

спокойно относиться ко всему

остальному.

Фанни, издатель, мать двух

малышей, рассказывает, что еще до

того, как у нее появились дети, она

услышала по радио интервью с

известным французским актером.

Говоря о вопросах воспитания, актер

облек в слова ее мысли по поводу

установления рамок.

— Он сказал: «Воспитание

подразумевает жесткие границы, но

внутри этих границ — свобода». Мне

очень нравится это высказывание. В

пределах установленных рамок

ребенок чувствует себя спокойно. Он

знает, что может делать все что

хочет, но некоторые ограничения для

него неизменны.

Почти все французы, которых я

встречаю, говорят о себе как о

«строгих родителях». Это вовсе не

значит, что они постоянно

третируют своих детей. Нет, это

означает лишь то, что их решения

непререкаемы в определенных

ключевых моментах. Так и

формируется структура ограничений.

— Я всегда немножко строга, —

признается Фанни. — Есть

некоторые правила, к которым

нельзя относиться

попустительски, — это сразу

отбрасывает воспитание на два шага

назад. Я крайне редко отступаю от

основных правил.

Эти правила касаются еды, сна и

просмотра телевизора.

— В остальном — пусть делает,

что хочет, — говорит она о своей

дочери Люси.

Но даже внутри установленных

рамок Фанни пытается предоставить

Люси свободу и выбор.

— Я запрещаю ей смотреть

телевизор, но разрешаю смотреть

фильмы на DVD. И она сама

выбирает какие. И так во всех

вопросах… Когда мы утром

одеваемся, говорю ей: «Дома

можешь одеваться как угодно.

Хочешь летнюю рубашку зимой —

пожалуйста. Но как одеться на

улицу, решаю я». Пока этот метод

работает. Посмотрим, что будет,

когда ей исполнится тринадцать!

Смысл ограничений не в том,

чтобы стеснить ребенка, а в том,

чтобы создать предсказуемую и

понятную среду.

— Рамки нужны, иначе ребенок

ощущает себя потерянным, —

говорит Фанни. — Они придают

уверенность. Я не сомневаюсь в

своих детях, и они это чувствуют.

Однако у наследия Руссо есть и

темная сторона. Когда я веду Бин на

первую прививку, то качаю ее на

руках и заранее извиняюсь за боль,

которую ей предстоит испытать. Но

французский педиатр меня

отчитывает:

— Не извиняйтесь перед

ребенком. Всем приходится делать

уколы. К чему извиняться?

Он как будто повторяет слова

Руссо: «Если чрезмерной заботой

оградить ребенка от всякого

дискомфорта, его ждет большое

несчастье». (Интересно, что думал

Руссо о суппозиториях?)

Руссо не отличался

сентиментальностью. Его задачей

было вырастить достойных граждан

из мягкого «теста». Сотни лет

мыслители считали детей tabulae

rasae — «чистой доской». В конце

XIX века американский психолог и

философ Уильям Джеймс высказал

мысль о том, что для младенца мир

— «огромное многокрасочное,

многозвучное месиво». Вплоть до

XX века считалось, что процесс

осознания мира и своего присутствия

в нем происходит у детей очень

медленно.

Во Франции идея о том, что

ребенок — «половина человека»,

продержалась до 1960-х годов. Мне

приходилось встречать сорокалетних

французов, которым в детстве не

разрешали подавать голос за ужином,

пока к ним не обращался взрослый.

Считалось, что дети должны быть

sage comme une image («тихими, как

картинка») — эквивалент старой

английской поговорки, согласно

которой «детей должно быть видно,

но не слышно».

Лишь в конце 1960-х такое

представление о детях во Франции

стало меняться. В марте 1968-го

студенческая акция протеста в

университете в Нантерре повлекла за

собой серию бунтов по всей стране.

Через два месяца 11 миллионов

французских рабочих объявили

забастовку, и президент Шарль де

Голль распустил Национальное

собрание. Хотя протестующие

выдвигали вполне конкретные

финансовые требования, на самом

деле они добивались полного

изменения образа жизни.

Консервативное французское

общество, в котором веками правили

религия и мужчины, внезапно

оказалось устаревшим. Идеалом

бунтовщиков была личная свобода,

которая могла бы дать женщинам

возможность выбирать иную судьбу,

смягчила бы жесткое классовое

разграничение и обеспечила людям

существование, которое не сводилось

бы лишь к métro — boulot — dodo

(«метро-работа-сон»). В конце

концов французское правительство

подавило волнения, местами

насильственно. Однако протесты

оказали глубокое влияние на

французское общество. (К примеру,

сегодня Франция — одна из

наименее религиозных стран

Европы.)

Авторитарная модель

воспитания также пострадала в

результате событий 1968 года. Раз

все равны, почему бы и детям не

подавать голос за ужином? Чистый

идеал Руссо — дети как «чистая

доска» — больше не вписывался в

новое эмансипированное

французское общество. К тому же

французы увлеклись психоанализом.

И вдруг оказалось, что, затыкая рты

детям, родители совершают ошибку в

воспитании.

От детей по-прежнему

требовали послушания и

самоконтроля, однако постепенно,

после 1968-го, самовыражение тоже

стало поощряться. Молодые

французские родители из моих

знакомых теперь используют термин

sage не только в значении «умеющий

себя контролировать», но и

«спокойно занятый своим делом».

«Раньше говорили „тихий, как

картинка“. Теперь — „спокойный и

активный“», — поясняет

французский психолог и

писательница Марис Вайян, сама

принадлежащая к «поколению 68-

го».

В результате бунта поколений

на сцену вышла Франсуаза Дольто,

еще один титан французской

философии воспитания. Французы, с

которыми я общаюсь, — даже

бездетные — поверить не могут, что

американцы никогда не слышали о

Дольто и лишь одна ее книга

переведена на английский (сто лет

назад, и с тех пор не

переиздавалась). Во Франции имя

Дольто известно всем и каждому, как

в США некогда было на слуху имя

доктора Бенджамина Спока.

В середине 1970-х Франсуаза

Дольто была самым знаменитым

французским педиатром и

психоаналитиком. В 1976 году

французская радиостанция запустила

цикл ежедневных 20-минутных

программ, в которых она отвечала на

письма слушателей с вопросами о

воспитании. «Никто и не думал, что

программу ждет мгновенный и

долгий успех», — вспоминал

впоследствии Жак Прадель, ведущий,

которому тогда было двадцать семь

лет. По словам Праделя, мадам

Дольто отвечала на вопросы с

«проницательностью ясновидящей».

Когда я слушаю и смотрю

записи передач того периода

(сохранились и телевизионные

версии), то понимаю, почему

беспокойные родители так верили

ей. Очки с толстыми стеклами,

консервативные наряды —

Франсуаза Дольто была похожа на

мудрую бабушку. Как и ее

американский коллега доктор Спок,

она обладала даром любое свое

утверждение — даже самое

невероятное — представлять как в

высшей степени здравомыслящее.

Идеи мадам Дольто о

воспитании были необычайно

радикальными и соответствовали

духу нового времени. Она выступала

за «эмансипацию младенцев»,

утверждая, что дети —

рациональные существа, и даже

новорожденные понимают язык

сразу после появления на свет. Это

предположение было интуитивным,

почти мистическим, но обычные

французы до сих пор верят в него.

Как только я прочла ее книги, сразу

все встало на свои места: множество

любопытных утверждений,

услышанных мной от французов, на

самом деле принадлежат ей —

например, что с младенцами

необходимо обсуждать проблему сна.

Радиопередачи Франсуазы

Дольто продолжались до 1980-х;

книгами с содержанием программ

были завалены полки во всех

французских супермаркетах. Целое

поколение детей окрестили

«поколением Дольто». В интервью,

опубликованном в специальном

выпуске журнала «Телерама»

(Télérama) за 2008 год, посвященном

Дольто, известный психоаналитик

рассказал о водителе такси, который

не пропустил ни одного выпуска

программы. И процитировал

поразившую его фразу таксиста,

очень точную по своей сути: — «Она

говорит с детьми так, будто они

люди!»

Основная идея Дольто — это

вовсе не «философия воспитания»,

конкретных указаний в ее книгах не

найти. Однако если признать в

качестве основополагающего

принципа то, что дети могут

рационально мыслить (французское

общество признает это), многое

встает на свои места. Допустим,

младенцы понимают, что вы им

говорите. В таком случае их можно

многому научить уже в раннем

возрасте.

Например, как есть в ресторане.

Франсуаза Дольто, в девичестве

Франсуаза Маретт, родилась в 1908

году в многодетной обеспеченной

семье в Париже. Ее жизнь была

чудесной: уроки музыки (скрипка),

личный повар и павлины,

разгуливающие по саду. Что

впереди? Удачное замужество и

примерная семейная жизнь? По

крайней мере так виделось ее

родителям. Однако девочка не

оправдала надежд родителей. Она не

была «тихой, как картинка».

Прямолинейная, умеющая настоять

на своем, она проявляла живой

интерес к человеческой натуре. Уже

в ранних письмах Франсуаза говорит

об отсутствии понимания между ней

и родителями. В возрасте восьми лет

она вознамерилась стать «доктором

воспитания», посредником между

взрослыми и детьми. Такой

профессии тогда не существовало,

однако позже она первая ее

придумала. (Дольто окончательно

определилась с выбором

профессиональной деятельности,

встретив некогда обеспеченных

женщин из своего квартала,

просивших милостыню, — их мужья

погибли во время Первой мировой

войны. «Я стала свидетелем того, как

бессильны буржуазные вдовы, не

имеющие профессии», — писала

она.)

В начале XX века

француженкам впервые разрешили

заниматься профессиональной

деятельностью. Как Симона де

Бовуар, тоже родившаяся в 1908-м,

Франсуаза Дольто была среди

девушек, допущенных к бакалавриату

— экзамену в старших классах, сдав

который можно было поступить в

университет.

Экзамен она сдала, но, уступив

давлению родителей, пошла учиться

на медсестру. Лишь когда ее

младший брат Филипп выразил

желание стать врачом, ей тоже было

позволено поступить на

медицинский факультет.

Дольто посещала сеансы

психоаналитика, что для тех времен

было необычным. Зачем? —

недоумевали родственники. В

письме 1934 года отец Франсуазы

высказывает надежду, что

психоанализ поможет ей «изменить

себя», стать, как говорится,

«настоящей женщиной», что

«добавит шарма ее прочим

качествам». Но у самой Франсуазы

были другие цели. Сеансы под

руководством Рене Лафорга,

основавшего первый во Франции

институт психоанализа, помогли ей

осуществить детскую мечту — стать

«доктором воспитания». Она

выучилась на психоаналитика и

педиатра, прошла стажировку в

лучших клиниках Франции.

Дольто была прекрасной

матерью своим троим детям, что для

эксперта по воспитанию довольно

необычно. Вот что писала о своих

родителях ее дочь Катрин: «Нас

никогда не заставляли делать

домашнюю работу. Но за плохие

оценки ругали, как и всех. Каждый

четверг меня наказывали за плохое

поведение. Мама говорила: „Ты сама

виновата, что тебя наказали. Когда

надоест получать по заслугам,

научишься держать язык за зубами“».

Дольто отвергала

распространенное мнение о том, что

при детских заболеваниях следует

устранять только физические

симптомы. (В те времена

страдающих энурезом все еще

подсоединяли к устройству «пипи-

стоп», бившему электрическим

током.) Беседуя с детьми, она

сделала вывод: у физических

симптомов часто бывают

психологические корни. «А вы сами

что думаете по поводу своей жизни и

своей болезни?» — спрашивала она

своих крошек-пациентов.

Дольто прославилась тем, что в

конце каждого сеанса брала у детей

постарше «плату» за лечение.

Обычно в качестве оплаты выступал

какой-нибудь предмет, например

камушек. «Доктор воспитания» и

здесь осталась верна своей идее:

дети — самостоятельные существа,

способные расплачиваться сами.

Идея о том, что дети достойны

уважения, распространялась даже на

младенцев. Бывшая ученица Дольто

вспоминает, как Франсуаза общалась

с раскапризничавшимся младенцем

нескольких месяцев отроду: «Все ее

чувства обострились, она тщательно

прислушивалась к эмоциям,

пробужденным в ней плачем

ребенка. Но не для того, чтобы

утешить его, а чтобы понять, о чем

малыш хочет ей сообщить».

Ходят легенды о том, как

Дольто подходила к ревущим

младенцам в больнице и терпеливо

объясняла им, почему они находятся

в этом месте и где сейчас их

родители. Малыши тут же затихали.

Все это совсем не похоже на

распространенный метод общения с

грудными детьми: мол, малыши

распознают голос матери или

затихают под успокаивающие звуки.

Метод Дольто не имеет

отношения к обучению ребенка речи

или к техникам раннего развития,

нацеленным на то, чтобы превратить

малыша в очередного Эйнштейна.

Нет, Франсуаза Дольто мыслила

шире. Она пыталась донести до

родителей, насколько важно

содержание того, что говорится

непосредственно ребенку либо в его

присутствии. Прежде всего родители

должны говорить детям правду, как

бы подтверждая то, что те и так уже

знают. Дольто считала, что дети еще

в утробе начинают «подслушивать»

взрослые разговоры и интуитивно

«считывать» проблемы и конфликты.

Еще до появления сонограмм она

представляла разговор между

матерью и ребенком, которому всего

несколько минут от роду, примерно

таким: «Понимаешь, мы тебя ждали.

Ты — маленький мальчик. Может

быть, ты слышал, как мы говорили,

что хотим девочку. Но теперь мы

очень счастливы, что у нас родился

мальчик».

Дольто настаивала на том, что

малыш должен участвовать в

разговорах о разводе родителей с

полугодовалого возраста. Когда

умирает бабушка или дедушка,

ребенка следует брать на похороны,

пусть и ненадолго. «Пусть кто-то из

родных пойдет с ним и объяснит:

сегодня мы хороним дедушку. Это

часть жизни в обществе».

В предисловии к книге Дольто

«Когда родители разводятся»

социолог из Массачусетского

технологического института Шерри

Теркл писала, что, по мнению

автора, «для ребенка важнее не то,

что всегда приносит радость, а то,

что он способен рационально

осмыслить». В этой же книге

говорится, что больше всего ребенку

необходим «упорядоченный

внутренний мир, благодаря которому

он сможет стать самостоятельным и

развиваться».

Зарубежные психоаналитики

критиковали Дольто за то, что та

слишком полагается на интуицию.

Но во Франции ее интуитивные

предположения удовлетворяют

родителей как с интеллектуальной,

так и с эстетической точки зрения. А

вот представителям других культур

идеи Дольто, скорее всего,

показались бы странными. Во

времена Дольто многие находились

под влиянием доктора Спока,

который родился пятью годами

позже, чем она. Спок писал, что

ребенок способен понять, что у него

будет младший брат или сестра,

лишь в возрасте полутора лет. В

основе его теории лежала

необходимость прислушиваться к

родительским чувствам, но не к

детям. «Верьте себе. Вы знаете

гораздо больше, чем вам

кажется», — так звучит знаменитая

первая строка его энциклопедии

«Ребенок и уход за ним».

Дольто исповедовала совсем

другие взгляды. Даже в пожилом

возрасте, будучи тяжело больной,

она садилась на пол со своими

маленькими пациентами, чтобы

увидеть мир их глазами. Об

увиденном она рассказывала со

свойственной ей прямолинейностью:

«Если после рождения ребенка его

старший брат или сестра не

проявляют ревности… это очень

плохой знак. Старший ребенок

должен ревновать, потому что для

него появление маленького —

проблема: в первый раз он видит, как

все восхищаются ребенком младше

него».

Франсуаза Дольто настаивала на

том, что мотивы Детей всегда

рациональны, даже если поведение

— хуже некуда, и говорила, что

родители должны чутко

прислушиваться к детям, чтобы

понять эти мотивы. «Если ребенок

реагирует необычно, у него всегда

есть на то причина… Когда ребенок

вдруг начинает вести себя не так, как

всегда, наша задача — понять, что же

произошло.»

В одной из книг она приводит

пример в маленького ребенка,

который на улице вдруг отказывается

идти дальше. Для родителей это

всего лишь внезапный приступ

упрямства. Но у ребенка всегда есть

причина. «Мы должны попытаться

понять его. Какая это причина, мы

пока не знаем, но можно же над

этим задуматься. Главное — не

драматизировать ситуацию.»

В одной из статей, посвященных

столетнему юбилею Дольто,

известный французский

психоаналитик Мюриэль Джереби-

Валентин таким образом

подытожила ее учение:

«Человеческие существа общаются

друг с другом. Среди них есть

большие и маленькие. Но главное —

они общаются».

«Ребенок и уход за ним» Спока,

кажется, содержит все возможные

вопросы, которые только могут

возникнуть у родителей: от

закупорки слезных протоков до

воспитания ребенка в семьях

гомосексуалистов (это уже в

посмертном издании). А вот книги

Дольто умещаются в кармане.

Вместо множества конкретных

указаний она каждый раз

возвращается к основным принципам

воспитания, которых не так уж и

много. Она как будто ждет, что родители сами задумаются над ними.

Принимать участие в передачах на радио она согласилась при условии, что будет отвечать на письма родителей, но не на телефонные звонки. Ей казалось,что, изложив проблему на бумаге,родители сумеют приблизиться к ее решению. Прадель, ведущий программы, вспоминает ее слова: — «Вот увидите, однажды мы получим письмо от кого-то, кто напишет: „Посылаю вам эти страницы, но, кажется, я уже все понял“. И такое письмо мы действительно получили».

Как и Бенджамина Спока,

Дольто иногда обвиняют в том, что

из-за нее началась волна

вседозволенности в воспитании —

особенно в 1970-1980-е. И

действительно, ее советы легко

можно интерпретировать именно

так. (Некоторым родителям так и

казалось: слушая, что говорит

ребенок, мы должны делать все, что

он говорит.)

Однако ее идеи были далеки от

вседозволенности. Она считала, что

родители, прислушиваясь к детям,

должны объяснять им, что

происходит в мире, что их окружает.

Но в этом мире существуют также и

многочисленные ограничения, и

ребенок, будучи существом

рациональным, способен осознать и

принять их. Дольто вовсе не

намеревалась опровергнуть модель

Руссо, в которой ребенок поставлен в

определенные рамки. Напротив, она

хотела сохранить эту модель,

добавив в нее немного человечности

и уважения к детям — то, чего так не

хватало во Франции образца 1968

года.

Родители, которых я встречаю в

Париже в наши дни, кажется, сумели

найти равновесие: они внимательны

к детям, но четко знают, «кто в доме

хозяин». Во Франции родители

всегда прислушиваются к своим

детям. Но если маленькой Агате

захочется на обед шоколадного

торта, она вряд ли его получит.

Как и Руссо, Франсуаза Дольто

для французов — царь и бог в том,

что касается воспитания. Если

малышу снится кошмар, его «всегда

можно утешить, поговорив с ним»,

заявляет Александра,

воспитательница детского сада.

— Я обеими руками за то, чтобы

разговаривать и общаться с детьми,

даже с самыми маленькими. Они все

понимают. Мне так кажется.

Французский журнал

«Родители» (Parents) утверждает,

что, если ребенок боится

незнакомцев, мать должна заранее

предупредить его, что у них будут

гости. А когда раздастся звонок в

дверь, надо «сказать, что гость

пришел, и пойти открывать дверь.

Если малыш не заплачет, когда в

комнату войдет незнакомый человек,

надо похвалить его».

Мне не раз приходилось

слышать о том, как после выписки из

роддома во Франции родители

приносят новорожденного домой и

тут же устраивают ему «экскурсию

по дому». (86 % француженок

разговаривают со своими

новорожденными детьми.)

Вообще французы часто

объясняют детям, что происходит:

«вот я беру тебя на руки», «меняю

подгузник…», «готовимся

купаться…» И это не просто, чтобы

успокоить малыша, — нет, ему

сообщают нужную информацию. А

поскольку ребенок такой же человек,

родители с ним обычно вежливы. (К

тому же никогда не рано привить

малышу хорошие манеры.)

На практике вера в то, что

младенцы понимают, что им говорят,

и способны реагировать

соответствующе, дает впечатляющие

результаты. Ведь это означает, что

малыша можно с пеленок научить

спать по ночам, правильно вести

себя за столом, есть в определенные

часы и не мешать родителям.

Другими словами, можно

рассчитывать, что малыш хоть чуть

да подстроится под нужды взрослых.

Мне удается испытать это на

себе, когда Бин исполняется десять

месяцев. Уже умея вставать, она

опирается на книжный шкаф в

гостиной, выдергивает из него все

книги, которые только может

достать, и бросает их на пол. Меня

это, конечно, раздражает. Но мне

кажется, ее нельзя останавливать.

Обычно я поднимаю книги и ставлю

их на место. Но однажды утром к

нам в гости заходит знакомая

француженка Лара. Увидев, как Бин

швыряет книги, она сразу же садится

на пол рядом с ней и объясняет

терпеливо, но твердо: «Так нельзя».

А потом показывает, как ставить

книги обратно на полку, и велит Бин

заняться этим. При этом она все

время повторяет французское слово

doucement (аккуратно). (После этого

я замечаю, что французы в

разговорах с детьми часто говорят

doucement.) К моему изумлению, Бин

слушает Аару и подчиняется ей.

Этот случай

продемонстрировал, как велика

культурная пропасть между мной и

Ларой как родителями. Я-то думала,

что Бин — симпатичное, но

неуправляемое существо, с большим

потенциалом, но совершенно

неспособное себя контролировать.

Если иногда она ведет себя хорошо,

то это что-то вроде рефлекса у

животных, ну или просто везение.

Ведь она даже говорить не умеет, и у

нее даже волосы еще не выросли!

Но Лара (тогда у нее детей еще

не было, а сейчас — две идеально

воспитанные дочери) посчитала, что

даже в возрасте десяти месяцев Бин

способна понимать язык и научиться

себя контролировать. Она была

уверена, что если Бин захочет, то

сможет все сделать doucement —

аккуратно. И ведь правда.

Франсуаза Дольто умерла в 1988

году. Некоторые из ее интуитивных

догадок в области детской

психологии впоследствии нашли

научное подтверждение. Например,

ученые выяснили, что можно

определить, какие предметы ребенку

знакомы, в зависимости от того, как

долго он на них смотрит. Как и

взрослые, дети дольше задерживают

взгляд на предметах, которые

вызывают у них удивление. С начала

1990-х годов исследования,

проведенные этим методом,

показали, что «младенцы способны

решать простейшие арифметические

задачи с предметами», они

«понимают, что такое мыслительная

деятельность, а также имеют

определенное представление о том,

как люди думают и почему

совершают те или иные поступки»

(об этом пишет психолог из

Йельского университета Пол Блум).

Исследование, проведенное в

университете Британской Колумбии,

показало, что восьмимесячные дети

способны понять, что такое

вероятность. Существуют

доказательства, что у детей есть

понятие о морали! Блум и его

коллеги показывали 6-и 10-

месячным младенцам нечто вроде

кукольного представления, в

котором кружок пытался взобраться

на горку. В этом ему помогал

«добрый» помощник, а «злой»

толкал кружок вниз. После

представления малышам принесли

на подносе «доброго» и «злого».

Почти все выбрали «доброго»!

«Детей с самого раннего возраста

притягивают добрые персонажи и

отталкивают злые», — делает вывод

Пол Блум.

Разумеется, эти эксперименты

не доказывают, что дети понимают

речь, как предполагала Дольто.

Однако они подтверждают, что

младенцы с пеленок способны

мыслить рационально. Восприятие

грудного ребенка вовсе не

представляет собой

«многокрасочное, многозвучное

месиво». И нам, взрослым, следовало

бы думать о том, что мы ему

говорим.