Obstupui, steteruntque comae, et vox faucibus haesit. [209]
Я отнюдь не являюсь хорошим натуралистом (как принято выражаться), имне не известно, посредством каких пружин на нас воздействует страх; но какбы там ни было, это — страсть воистину поразительная, и врачи говорят, чтонет другой, которая выбивала бы наш рассудок из положенной ему колеи вбольшей мере, чем эта. И впрямь, я наблюдал немало людей, становившихсяневменяемыми под влиянием страха; впрочем, даже у наиболее уравновешенныхстрах, пока длится его приступ, может порождать ужасное ослепление. Я неговорю уже о людях невежественных и темных, которые видят со страху то своихвышедших из могил и завернутых в саваны предков, то оборотней, то домовыхили еще каких чудищ. Но даже солдаты, которые, казалось бы, должны меньшедругих поддаваться страху, не раз принимали, ослепленные им, стадо овец заэскадрон закованных в броню всадников, камыши и тростник за латников икопейщиков, наших товарищей по оружию за врагов и крест белого цвета закрасный [210].
Случилось, что, когда принц Бурбонский брал Рим [211], одного знаменщика,стоявшего на часах около замка св. Ангела, охватил при первом же сигналетревоги такой ужас, что он бросился через пролом, со знаменем в руке, вон изгорода, прямо на неприятеля, убежденный, что направляется в город, к своим;и только увидев солдат принца Бурбонского, двинувшихся ему навстречу, — ибоони подумали, что это вылазка, предпринятая осажденными, — он, наконец,опомнившись, повернул вспять и возвратился в город через тот же пролом,через который вышел только затем, чтобы пройти свыше трехсот шагов в сторонунеприятеля по совершенно открытому месту. Далеко не так счастливо окончилосьдело со знаменщиком Жюля. Когда начался штурм Сен-Поля, взятого тогда у насграфом де Бюром и господином дю Рю, этот знаменщик настолько потерялся отстраха, что бросился вон из города вместе со своим знаменем через пролом ибыл изрублен шедшими на приступ неприятельскими солдатами. Во время той жеосады произошел памятный для всех случай, когда сердце одного дворянинаохватил, сжал и оледенил такой ужас, что он упал замертво у пролома, не имеяна себе даже царапины.
Подобный страх овладевает иногда множеством людей. Во время одного изпоходов Германика [212]против аллеманов два значительных отряда римлян,охваченных ужасом, бросились бежать в двух различных направлениях, причемодин из них устремился как раз туда, откуда уходил другой.
Страх то окрыляет нам пятки, как в двух предыдущих примерах, то,напротив, пригвождает и сковывает нам ноги, как можно прочесть об императореФеофиле, который, потерпев поражение в битве с агарянами [213], впал в такоебезразличие и такое оцепенение, что не был в силах даже бежать: adeo, pavoretiam auxilia formidat. [214]Кончилось тем, чтоМануил, один из главных его военачальников, схватив его за плечо ивстряхнув, как делают, чтобы пробудить человека от глубокого сна, обратилсяк нему с такими словами: «Если ты не последуешь сейчас за мною, я предамтебя смерти, ибо лучше расстаться с жизнью, чем, потеряв царство, сделатьсяпленником».
Крайняя степень страха выражается в том, что, поддаваясь ему, мы дажепроникаемся той самой храбростью, которой он нас лишил в минуту, когдатребовалось исполнить свой долг и защитить свою честь. При первом крупномпоражении римлян во время войны с Ганнибалом — в этот раз командовал имиконсул Семпроний — один римский отряд численностью до десяти тысяч пехоты,оказавшись во власти страха и не видел, в своем малодушии, иного путиспасения, бросился напролом, в самую гущу врагов, и пробился сквозь них свызывающей изумление дерзостью, нанеся тяжелый урон карфагенянам. Такимобразом, он купил себе возможность позорно бежать за ту самую цену, котороюмог бы купить блистательную победу. Вот чего я страшусь больше самогостраха.
Вообще же страх ощущается нами с большею остротой, нежели остальныенапасти.
Многих из тех, кого помяли в какой-нибудь схватке, израненных и ещеокровавленных, назавтра можно снова повести в бой, но тех, кто познал, чтопредставляет собой страх перед врагом, тех вы не сможете заставить хотя бывзглянуть на него. Все, кого постоянно снедает страх утратить имущество,подвергнуться изгнанию, впасть в зависимость, живут в постоянной тревоге;они теряют сон, перестают есть и пить, тогда как бедняки, изгнанники и рабызачастую живут столь же беспечно, как все прочие люди. А сколько было таких,которые из боязни перед муками страха повесились, утопились или бросились впропасть, убеждая нас воочию в том, что он еще более несносен и нестерпим,чем сама смерть.
Греки различали особый вид страха, который ни в какой степени независит от несовершенства наших мыслительных способностей. Такой страх, поих мнению, возникает без всяких видимых оснований и является внушением неба.Он охватывает порою целый народ, целые армии. Таким был и тот приступстраха, который причинил в Карфагене невероятные бедствия. Во всем городеслышались лишь дикие вопли, лишь смятенные голоса. Всюду можно было увидеть,как горожане выскакивали из домов, словно по сигналу тревоги, как онинабрасывались один на другого, ранили и убивали друг друга, будто это быливраги, вторгшиеся, чтобы захватить город. Смятение и неистовствапродолжались до тех пор, пока молитвами и жертвоприношениями они не смирилигнева богов [215].
Такой страх греки называли паническим.
