Депрессивная личность и любовь

 

Любовь, стремление к любви, становление любовных отношений является самым главным в жизни депрессивных личностей. В этом направлении развиваются самые лучшие стороны их натуры, здесь же таится наибольшая опасность для их психики. Из приведенных выше описаний становится ясно, что именно в партнерских отношениях депрессивные личности при­ходят к кризису. Напряженность, столкновения, кон­фликты в таких отношениях мучительны и неперено­симы для них, они угнетают их больше, чем следует из объективных обстоятельств, потому что конфлик­ты активизируют страх утраты. Для депрессивных лич­ностей непонятно, почему их старания могут довести партнера до точки кипения, так как в судорожном цеплянии за него они находят облегчение.

 

Депрессив­ные личности реагируют на кризис в партнерских отношениях паникой, глубокой депрессией; страх иногда приводит их к шантажированию партнера уг­розой или даже попытками самоубийства. Они не мо­гут себе представить, что партнер не столь нуждается в близости, как они сами, что душевная близость не доставляет ему удовольствия и радости. Потребность партнера в дистанцировании они расценивают как недостаточную склонность к ним или признак того, что их больше не любят.

 

Способность к интуитивной идентификации, так же как и умение понять сущность другого человека и в трансцендентном участии сопереживать ему, осо­бенно характерна для депрессивных личностей и является их прекрасным качеством. Подлинность и искренность чувств — важнейший элемент любви и человечности. Их готовность к идентификации мо­жет достичь медиумической чуткости, при которой реальные границы между “Я” и “Ты” стираются — все существо депрессивной личности стремится к люби­мому, любовное томление носит мистический харак­тер безграничной трансценденции божественного про­исхождения, в котором, может быть, бессознательно отражена не имеющая пределов связь с матерью в раннем детстве, обретенная вновь на высшем уровне. Мы вновь видим, что в развитии нашей способности к любви решающее значение имеет ранний опыт об­щения с матерью.

 

У здоровья людей с депрессивной акцентуацией личностных черт имеется большая и искренняя спо­собность любить, готовность к самоотдаче и жерт­венности. Они охотно переносят жизненные труд­ности вместе с партнером, их личность внушает чувство безопасности, искренности и беспричинной расположенности.

 

При глубоких расстройствах у депрессивных лич­ностей в любовных отношениях преобладает страх утраты; он настолько непереносим и так значим для них, что фактически становится самым главным в партнерских взаимоотношениях. Обе стороны в наи­более частом варианте отношений, любя партнера, стремятся самым полным образом идентифицировать­ся с ним. Это, на самом деле, означает достижение наибольшей духовной близости. Партнер может реа­гировать на это отказом от максимального сближе­ния, отстаивая свой личный суверенитет.

 

О чем дума­ет депрессивная личность и как она чувствует, можно догадаться по высказываемому желанию “читать в гла­зах” — зная о том, что он мешает партнеру, что тот хочет отвязаться от него, убрать со своей дороги, он принимает его взгляды, разделяет его мнения — ко­роче говоря, он любит так, что вообще создается уг­роза стирания различий между существованием деп­рессивной личности и партнера. Такое “слияние” для депрессивной личности является как бы заклинанием от страха утраты. Он весь в партнере и живет сознанием своей жертвенности и самоотречения. Истинность или неистинность такой любви определяется тем, что депрессивные личности решаются на любовь (так как она сама по себе смягчает страх утраты), отдавая себе отчет в опасности любви для них самих и понимая, что парт­нер должен иметь условия для свободного развития своей индивидуальности.

 

Здесь принцип “я хочу того, что подходит тебе” абсолютизируется. Для партнера такого рода связь во многих отношениях удобна, но если от своего парт­нера депрессивные личности ожидают большего, чем быть его “эхом” или обслуживающим его бессловес­ным духом, то их ждет разочарование. Подобным же образом развиваются взаимоотношения с ребенком, когда страх утраты партнера переносится на дитя.

 

Депрессивные личности делегируют партнеру все, что сами хотят и могут сделать, вступая в полную зависимость от него и становясь без него совершен­но беспомощными, веря, что их собственная по­требность в помощи удовлетворяется партнером. Это выглядит таким образом, что партнерские отноше­ния и брак являются подсознательным отражением детской связи с отцом или матерью. По таким же мотивам депрессивные личности, овдовев, вскоре вновь вступают в брак, хотя и безгранично любили своего покойного супруга: они стремятся ухватиться за нового партнера и приспособиться к нему, ведь самое главное для них — не остаться одинокими.

 

Таким образом, депрессивные личности стремят­ся к симбиозу, к упразднению границы между “Я” и “Ты”. Такое стремление к стиранию различий между “Я” и “Ты” один депрессивный пациент описывал так: “Я не знаю больше, где заканчиваюсь я и начинается он”. Они полностью растворяются в любви, или лю­бовь “пожирает” их так, что они как бы забывают, они ли это сами или это их партнер. В обоих случаях проблема зависимости заключается в том, что они хотят избавиться от собственной индивидуальности, не признаваясь в этом партнеру.

 

Часто партнерские взаимоотношения у депрессив­ных личностей осуществляются по типу “если я тебя люблю, то я люблю все, что касается тебя”. Это пре­красная попытка избежать страха утраты: партнер может вести себя как ему заблагорассудится — в кон­це концов, депрессивная личность любит свое чув­ство больше, чем себя самого, и в этом смысле он зависим от себя и своей любовной готовности, дости­гая таким образом вечной и нерасторжимой любви.

 

Более тяжелой является другая форма депрессивньк партнерских взаимоотношений — так назы­ваемая шантажирующая любовь, или любовь-вы­могательство. Она охотно рядится в повышенную заботливость, за которой скрывается господствую­щее влечение бежать от страха утраты. Если это недо­стижимо, депрессивные личности прибегают к бо­лее сильным методам, направленным на пробуждение у партнера чувства вины, — например, к угрозе са­моубийства; если же и это не оказывает желаемого действия, они впадают в состояние глубокой де­прессии и отчаяния.

 

Формулировка “если ты меня больше не любишь, то я не хочу больше жить” побуждает партнера к ответным действиям, чтобы освободиться от тяжко­го бремени чужой жизни и изменить свои привя­занности. Даже если партнер достаточно мягок, скло­нен испытывать чувство вины и не догадывается о причинах трагедии, он все равно склонен устраниться от участия в трагедии, тогда как противоположная сторона все сильнее запутывается в своих проблемах. Таким образом, в глубине таких связей, где от партнера ожидают освобождения от страха, сострадания и чувства вины, тлеет ненависть и желание смерти. Болезнь также используется как один из видов шан­тажа и приводит к аналогичным трагедиям.

 

Мы можем снова констатировать, что страхи и конфликты депрессивных личностей имеют общие закономерности: чем глубже мы любим, тем больше боимся быть покинутыми, и при всей опасности человеческой любви мы надеемся найти в ней защи­ту. Мы видим также, что отказ от собственной инди­видуальности не дает нам никакой гарантии безо­пасности от страха утраты. Напротив, если мы уклоняемся или отказываемся от своей сущности, то в конечном итоге приходим к тому, чего пыта­лись избежать.

 

Существование партнерских отноше­ний связано с созданием дистанции, которую оба партнера, по возможности, должны не только со­блюдать, но и развивать по отношению к себе само­му. Истинное партнерство возможно только между двумя самостоятельными индивидуумами, которые относятся друг к другу как к объекту любви, а не как к зависимому от другого придатку. Не доверяя само­стоятельности партнера, мы тем самым увеличиваем опасность утраты; зависимость и ничтожное внима­ние к себе самому увеличивают вероятность того, что партнер также потеряет интерес и найдет его на стороне, где не берут и не отдают так много.

 

Даже если партнер пытается соблазнить несо­вершеннолетнего ребенка, депрессивная личность се­рьезно воспринимает это как попытку освобождения или как то, что он преступил границу толерантности партнера и тем самым способствовал переходу любви в ненависть. Такая ситуация способствует образова­нию “невроза вдвоем”, при котором взаимоотношения партнеров стабилизируются (“стагнируются”), а связь с ребенком не получает дальнейшего развития.

 

Сексуальность для депрессивных личностей менее значима, чем любовь, симпатия и нежность. В парт­нерских взаимоотношениях они могут получать удо­вольствие и от сочувствия партнеру, имея при этом установку, что в любви нет границ между дозволенным и недозволенным. В случаях выраженной зависимости от партнера мы встречаемся со всеми возможными фор­мами мазохизма вплоть до абсолютной подчиняемости, в основе которой нередко лежит представление о том, что полный отказ от собственных желаний явля­ется единственным способом удержать партнера.

 

В какой степени свободы или привязанности нуж­дается каждый, переносима или не переносима дан­ная связь, не может быть регламентировано: каждый ищет и находит свое решение этой проблемы. Каж­дый человек, его задатки, его биография и его соци­альная ситуация настолько различны и уникальны, что и требования, которые он ставит перед партне­ром, могут расцениваться как отклонения от нор­мы, фальшь или непотребство. Мы должны прояв­лять достаточно понимания и такта, чтобы уважать различные формы проявления любви, отдавая себе отчет в том, как легко осудить и наказать то, что в зрелом возрасте является компенсацией дефицита любви в детстве.

 

• Депрессивная личность и агрессия

 

Из сказанного выше понятно, что для депрессив­ных личностей общение с окружением с его агрес­сивностью и аффектами представляет большую проблему. Как депрессивная личность может быть аг­рессивной, утверждать свое мнение и настаивать на своем, если такой человек полон страха утраты, если свою жизнь он проводит в системе зависимости, если он так привязан к предмету своей любви? Зависи­мость не может быть подвергнута нападению, так как депрессивная личность нуждается в ней — ведь это значит подпилить сук, на котором сидишь. С дру­гой стороны, агрессия и аффекты неизбежны, пока человек существует в мире; они так же естествен­ны, как мы сами. Что же делать с собственной аг­рессией, если она кажется депрессивной личности столь опасной?

 

Ее возможно избежать. Это становится достижи­мо с развитием идеологии миролюбия. Миролюбие принимается как противопоставление агрессивности и предназначается не только для самой депрессивной личности, но и для ее окружения. Тот, кто хочет ут­вердиться, должен критически отнестись к самому себе; тот, кто действительно хочет защитить себя, предельно заостряет ситуацию, чтобы объяснить ее и сделать безопасной, — трудно представить себе что-либо более действенное, чем превращение агрессив­ности в пустяк, чем понимание и прощение. В рамках такой идеологии нетрудно отказаться от своих наме­рений, сославшись на болезнь и беззащитность, не дать развиться собственному аффекту. Такое поведе­ние носит компенсаторный характер и вызывает чувст­во морального превосходства, которое есть не что иное, как сублимированная форма агрессии.

 

Такая манера поведения может привести к испол­нению роли жертвы или воплощения бесконечного терпения, что в конечном итоге приводит к духовно­му, моральному или сексуальному мазохизму. Кроме того, между партнерами возникают такие странные взаимоотношения, при которых любовь и принимае­мые решения вследствие идентификации с другим в значительной степени передаются другому и пережи­ваются совместно.

 

Если ты делаешь себя объектом тре­бовательности, собственности и агрессивности парт­нера, то переживание идентификации с ним сопро­вождается не только подавлением собственной индивидуальности, но и особенно сильным чувством морального превосходства: если перенесенное тобой страдание и нанесенный тебе ущерб столь желанны и так укрепляют тебя в твоих возможностях, не вини себя в этом, пусть другой испытывает по этому пово­ду чувство вины. Отсюда становится понятно то сомнение, которое вызывает столь односторонняя доб­родетельность: в то время как мы сознательно верим в свои страдания, мы подсознательно доставляем страдание другому; это оборачивается садомазохистским поведением — святой становится мучителем, а грешник — мучеником. “Не убийца, а убиенный вино­ вен” — так называется пьеса Франца Верфеля. В ней описывается терпеливое смирение человека, страдающего от агрессивного и злого партнера, вызывающее в последнем чувство вины. Эта агрессия делает героя пьесы больным, но все, что ему нужно, — это оставаться невинной жертвой, пробуждая в партнере чувство вины. Здесь разыгрывается ситуация, которую можно объяснить тем, что речь идет о такой интенсивности аффекта, которая соответствует ужасающей агрессии, переведенной в русло глубокой депрессии.

 

Мы уже упоминали, что за сверх заботливой лю­бовью депрессивных личностей скрывается подсозна­тельная агрессия; при такой сверх заботливости депрессивная личность может удушить партнера или “мяг­ко изнасиловать” его.

 

В равной степени подсознательная агрессия проявляется в часто встречающихся формах депрес­сивной агрессивности — причитаниях, жалобах и сетованиях. То, что это изматывает и изнуряет парт­нера, депрессивные личности не осознают. Они жа­луются на то, что на их долю выпало слишком много страданий, что люди так злы и беспощадны; они демонстрируют такое выражение лица, которое без слов вызывает у других чувство вины, принуждаю­щее их к участию и заинтересованности. Однако для партнера это может быть чрезмерным и он, поняв ситуацию, освобождается от чувства вины, которое возлагает на него депрессивная личность.

 

Так как агрессия не находит у депрессивных лич­ностей объяснимого выхода, она может вначале вы­ражаться в форме жалости к самому себе, а затем направляется на самого себя, что особенно интен­сивно выражено при меланхолии. Из-за неразреши­мых конфликтов между агрессией, чувством вины и одновременно с ними возникающего страха утраты любви они вынуждены все первоначально возника­ющие упреки, обвинения и ненависть направлять на самих себя, вплоть до возникновения самоненавист­ничества и сознательных или подсознательных само­разрушительных действий. В прежние времена особен­но трагичным такое самоповреждение было у детей, когда их справедливый гнев или зависть не находили внешнего выражения и ситуация переживалась ими как безвыходная и угрожающая.

 

Так как невозможно найти какой-либо клапан для освобождения аффекта и в связи с тем, что этот аффект переживается как чувство вины, они испытывают необходимость направить это чувство на самих себя и даже наказывать себя. Серьезные трагедии происходят в детстве, когда свою отверженность и ненужность дети переплавляют в ненависть к самому себе, а агрессию, связанную со страхом утраты и незащищенностью, переживают как угрожающую их существованию ситуацию. Так деп­рессивные личности с раннего возраста учатся сво­дить на нет и переводить на другие рельсы свою аг­рессивность.

 

Как следствие этого у них, как правило, возни­кает представление, которое они никогда не реали­зуют, о том, что их агрессия рано или поздно при­мет такие масштабы, что они, наконец, смогут утвердить свое достоинство и настоять на своем. Это, однако, оборачивается очередным разочарованием, так как их агрессивность никогда не достигает соот­ветствующих размеров и возвращается к ним буме­рангом, усиливая страх и чувство вины, удваивая душевную тяжесть, которую они вынуждены пере­носить.

 

Осознавая, что они могут использовать заряд сво­ей агрессивности для овладения принятыми манера­ми поведения и вызвать к себе уважение, а также по­нимая, что переоценка возможных негативных послед­ствий своей агрессивности неадекватна, депрессивные личности получают возможность приобрести новый и полезный для них опыт.

 

Мы должны сказать, что подавленная агрессив­ность депрессивных личностей может сублимироваться и идеологизироваться в форме повышенной заботли­вости, скромности, доброжелательности и покорнос­ти и переходить в жалобные причитания и жертвен­ность с дальнейшей склонностью к самообвинению, самонаказанию и саморазрушению.

 

Как мы уже упоминали, агрессивность имеет склонность к соматизациии: некоторые тяжелые и неизлечимые заболевания могут развиваться из пси­хологических корней и являются как бы подсозна­тельным самонаказанием и местью в форме само­разрушения.

 

Аффекты и агрессивность, не имеющие внешне­го выхода и клапана для их регуляции, могут не только вызывать страдания, но и приводят к общей слабо­сти побуждений вплоть до пассивности и аспонтанности, которые, являясь следствием подавления аг­рессивности, по типу обратной связи тормозят ее. Ненависть, ярость и зависть неизбежны в жизни ребенка, и они становятся особенно опасными, когда накапливаются в неотреагированном виде и стано­вятся основой для развития депрессии в будущем.

 

Бессильная ярость, фрустрированная агрессивность, чувство ненависти и зависти, которые мы вынужде­ны подавлять, делают нас депрессивными, подав­ленными, т. е. похожими на детей, которые не могут проявить себя из-за своей зависимости и беспомощ­ности. Когда ребенок внешне проявляет свои аффек­ты и свою агрессивность, он одновременно учится избегать их в случаях, когда соответствующая ситуа­ция становится рискованной или когда она переста­ет быть актуальной. Если ребенок исключительно тих и покорен, если он скучает и при общении с окру­жающими от него нет никакого толку, если он не проявляет никакой инициативы и любая его актив­ность нуждается в подбадривании и стимулировании, если он не может чем-либо заниматься в одиночку и бурно реагирует на ситуацию, когда его оставляют одного, то все это является признаками начинающейся депрессии и требует особого внимания.

 

Переработка агрессии, приобретая зрелые формы, обогащает жизненный опыт. Здоровая и правильно использованная агрессивность является важнейшей составной частью чувства собственного достоинства, осознания ценности собственной личности и здоро­вой гордости. Ограничение самооценки депрессивных личностей является важным источником их нереши­тельности, их неиспользованной и извращенной аг­рессивности. Слова Гете из “Избирательного сродства” о том, что “нет лучшего средства спасения от чрез­мерной гордости, чем любовь”, есть сублимация за­висти, но ребенок неспособен к такой сублимации.

 

Мы снова обращаемся к вопросу, каким же обра­зом происходит депрессивное развитие, при котором у человека преобладает страх утраты и страх перед ста­новлением собственного “Я”.