XXXVIII. XXXIX есть четыре вида идолов, которые осаждают умы людей[6]

Идолы и ложные понятия, которые уже пленили человеческий разум иглубоко в нем укрепились, так владеют умом людей, что затрудняют входистине, но, если даже вход ей будет дозволен и предоставлен, они сновапреградят путь при самом обновлении наук и будут ему препятствовать, еслитолько люди, предостереженные, не вооружатся против них, насколько возможно.

XXXIX

Есть четыре вида идолов, которые осаждают умы людей^[6]. Длятого чтобы изучать их, дадим им имена. Назовем первый вид идолами рода, второй -- идолами пещеры, третий -- идолами площади и четвертый -- идоламитеатра.

XL

Построение понятий и аксиом через истинную индукцию есть, несомненно,подлинное средство для того, чтобы подавить и изгнать идолы. Но и указаниеидолов весьма полезно. Учение об идолах представляет собой то же дляистолкования природы, что и учение об опровержении софизмов -- дляобщепринятой диалектики.

XLI

Идолы рода находят основание в самой природе человека, в племени илисамом роде людей, ибо ложно утверждать. что чувства человека есть меравещей^[7]. Наоборот, все восприятия как чувства, так и ума покоятсяна аналогии человека, а не на аналогии мира. Ум человека уподобляетсянеровному зеркалу, которое, примешивая к природе вещей свою природу,отражает вещи в искривленном и обезображенном виде.

XLII

Идолы пещеры суть заблуждения отдельного человека^[8]. Ведь укаждого помимо ошибок, свойственных роду человеческому, есть своя особаяпещера, которая ослабляет и искажает свет природы. Происходит это или отособых прирожденных свойств каждого, или от воспитания и бесед с другими,или от чтения книг и от авторитетов, перед какими кто преклоняется, иливследствие разницы во впечатлениях, зависящей от того, получают ли их душипредвзятые и предрасположенные или же души хладнокровные и спокойные, или подругим причинам. Так что дух человека, смотря по тому, как он расположен уотдельных людей, есть вещь переменчивая, неустойчивая и как бы случайная.Вот почему Гераклит правильно сказал, что люди ищут знаний в малых мирах, ане в большом или общем мире.

XLIII

Существуют еще идолы, которые происходят как бы в силу взаимнойсвязанности и сообщества людей. Эти идолы мы называем, имея в видупорождающее их общение и сотоварищество людей, идолами площади. Людиобъединяются речью. Слова же устанавливаются сообразно разумению толпы.Поэтому плохое и нелепое установление слов удивительным образом осаждаетразум. Определения и разъяснения, которыми привыкли вооружаться и охранятьсебя ученые люди, никоим образом не помогают делу. Слова прямо насилуютразум, смешивают все и ведут людей к пустым и бесчисленным спорам итолкованиям.

XLIV

Существуют, наконец, идолы, которые вселились в души людей из разныхдогматов философии, а также из превратных законов доказательств. Их мыназываем идолами театра, ибо мы считаем, что, сколько есть принятых илиизобретенных философских систем, столько поставлено и сыграно комедий,представляющих вымышленные и искусственные миры. Мы говорим это не только офилософских системах, которые существуют сейчас или существовали некогда,так как сказки такого рода могли бы быть сложены и составлены во множестве;ведь вообще у весьма различных ошибок бывают почти одни и те же причины. Приэтом мы разумеем здесь не только общие философские учения, но имногочисленные начала и аксиомы наук, которые получили силу вследствиепредания, веры и беззаботности. Однако о каждом из этих родов идолов следуетболее подробно и определенно сказать в отдельности, дабы предостеречь разумчеловека.

XLV

Человеческий разум в силу своей склонности легко предполагает в вещахбольше порядка и единообразия, чем их находит. И в то время как многое вприроде единично и совершенно не имеет себе подобия, он придумываетпараллели, соответствия и отношения, которых нет. Отсюда толки о том, что внебесах все движется по совершенным кругам. Спирали же и драконы^[9]совершенно отвергнуты, если не считать названий. Отсюда вводится элементогня со своим кругом для того, чтобы составить четырехугольник вместе состальными тремя элементами, которые доступны чувству^[10].Произвольно вкладывается в то, что зовется элементами, мера пропорции один кдесяти для определения степени разреженности и тому подобныебредни^[11]. Эти бесполезные утверждения имеют место не только вфилософских учениях, но и в простых понятиях.

XLVI

Разум человека все привлекает для поддержки и согласия с тем, что оноднажды принял, -- потому ли, что это предмет общей веры, или потому, чтоэто ему нравится. Каковы бы ни были сила и число фактов, свидетельствующих опротивном, разум или не замечает их, или пренебрегает ими, или отводит иотвергает их посредством различений с большим и пагубным предубеждением,чтобы достоверность тех прежних заключений осталась ненарушенной. И потомуправильно ответил тот, который, когда ему показали выставленные в храмеизображения спасшихся от кораблекрушения принесением обета и при этомдобивались ответа, признает ли теперь он могущество богов, спросил в своюочередь: "А где изображения тех, кто погиб, после того как принесобет?"^[12]. Таково основание почти всех суеверий -- в астрологии, всновидениях, в поверьях, в предсказаниях и тому подобном. Люди, услаждающиесебя подобного рода суетой, отмечают то событие, которое исполнилось, и безвнимания проходят мимо того, которое обмануло, хотя последнее бывает гораздочаще. Еще глубже проникает это зло в философию и в науки. В них то, что разпризнано, заражает и подчиняет себе остальное, хотя бы последнее былозначительно лучше и тверже. Помимо того, если бы даже и не имели места этиуказанные нами пристрастность и суетность, все же уму человеческомупостоянно свойственно заблуждение, что он более поддается положительнымдоводам, чем отрицательным, тогда как по справедливости он должен был быодинаково относиться к тем и другим; даже более того, в построении всехистинных аксиом большая сила у отрицательного довода.

XLVII

На разум человеческий больше всего действует то, что сразу и внезапноможет его поразить; именно это обыкновенно возбуждает и заполняетвоображение. Остальное же он незаметным образом преобразует, представляя егосебе таким же, как и то немногое, что владеет его умом. Обращаться же кдалеким и разнородным доводам, посредством которых аксиомы испытываются, какбы на огне, ум вообще не склонен и не способен, пока этого не предпишут емусуровые законы и сильная власть.

XLVIII

Жаден разум человеческий. Он не может ни остановиться, ни пребывать впокое, а порывается все дальше. Но тщетно! Поэтому мысль не в состоянииохватить предел и конец мира, но всегда как бы по необходимости представляетчто-либо существующим еще далее. Невозможно также мыслить, как вечностьдошла до сегодняшнего дня. Ибо обычное мнение, различающее бесконечность впрошлом и бесконечность в будущем, никоим образом несостоятельно, так какотсюда следовало бы, что одна бесконечность больше другой и чтобесконечность сокращается и склоняется к конечному. Из того же бессилиямысли проистекает ухищрение о постоянно делимых линиях^[13]. Этобессилие ума ведет к гораздо более вредным результатам в раскрытии причин,ибо, хотя наиболее общие начала в природе должны существовать так, как онибыли найдены, и в действительности не имеют причин, все же ум человеческий,не зная покоя, и здесь ищет более известного, И вот, стремясь к тому, чтодальше, он возвращается к тому, что ближе к нему, а именно к конечнымпричинам, которые имеют своим источником скорее природу человека, нежелиприроду Вселенной, и, исходя из этого источника, удивительным образомисказили философию. Но легковесно и невежественно философствует тот, ктоищет причины для всеобщего, равно как и тот, кто не ищет причин низших иподчиненных.

XLIX

Человеческий разум не сухой свет, его окропляют воля и страсти, а этопорождает в науке желательное каждому^[14]. Человек скорее верит вистинность того, что предпочитает. Он отвергает трудное -- потому что неттерпения продолжать исследование; трезвое -- ибо оно неволит надежду; высшеев природе -- из-за суеверия; свет опыта -- из-за надменности и презрения кнему, чтобы не оказалось, что ум погружается в низменное и непрочное;парадоксы -- из-за общепринятого мнения. Бесконечным числом способов, иногданезаметных, страсти пятнают и портят разум.

L

Но в наибольшей степени запутанность и заблуждения человеческого умапроисходят от косности, несоответствия и обмана чувств, ибо то, чтовозбуждает чувства, предпочитается тому, что сразу чувств не возбуждает,хотя бы это последнее и было лучше. Поэтому созерцание прекращается, когдапрекращается взгляд, так что наблюдение невидимых вещей оказываетсянедостаточным или отсутствует вовсе. Поэтому все движение духов, заключенныхв осязаемых телах, остается скрытым и недоступным людям^[15].Подобным же образом остаются скрытыми более тонкие превращения в частяхтвердых тел -- то, что принято обычно называть изменением, тогда как это насамом деле перемещение мельчайших частиц. Между тем без исследования ивыяснения этих двух вещей, о которых мы сказали, нельзя достигнуть ничегозначительного в природе в практическом отношении. Далее, и сама природавоздуха и всех тел, которые превосходят воздух тонкостью (а их много), почтинеизвестна. Чувство само по себе слабо и заблуждается, и немногого стояторудия, предназначенные для усиления и обострения чувств. Всего вернееистолкование природы достигается посредством наблюдений в соответствующих,целесообразно поставленных опытах. Здесь чувство судит только об опыте, опытже -- о природе и о самой вещи.

LI

Человеческий ум по природе своей устремлен на абстрактное и текучеемыслит как постоянное. Но лучше рассекать природу на части, чемабстрагироваться. Это и делала школа Демокрита, которая глубже, чем другие,проникла в природу. Следует больше изучать материю, ее внутреннее состояниеи изменение состояния, чистое действие и закон действия илидвижения^[16], ибо формы суть выдумки человеческой души, если тольконе называть формами эти законы действия.

LII

Таковы те идолы, которых мы называем идолами рода. Они происходят илииз единообразия субстанции человеческого духа, или из его предвзятости, илииз его ограниченности, или из неустанного его движения, или из внушениястрастей, или из неспособности чувств, или из способа восприятия.

LIII

Идолы пещеры происходят из присущих каждому свойств как души, так итела, а также из воспитания, из привычек и случайностей. Хотя этот родидолов разнообразен и многочислен, все же укажем на те из них, которыетребуют больше всего осторожности и больше всего способны совращать изагрязнять ум.

LIV

Люди любят или те частные науки и теории, авторами и изобретателямикоторых они считают себя, или те, в которые они вложили больше всего труда ик которым они больше всего привыкли. Если люди такого рода посвящают себяфилософии и общим теориям, то под воздействием своих предшествующих замысловони искажают и портят их. Это больше всего заметно у Аристотеля, которыйсвою натуральную философию совершенно предал своей логике и тем сделал еесутяжной и почти бесполезной. Химики также на немногих опытах в лабораторииосновали свою фантастическую и малопригодную философию. Более того, Гильбертпосле усердных упражнений в изучении магнита тотчас придумал философию,соответствующую тому, что составляло для него преобладающий интерес.

LV

Самое большое и как бы коренное различие умов в отношении философии инаук состоит в следующем. Одни умы более сильны и пригодны для того, чтобызамечать различия в вещах, другие -- для того, чтобы замечать сходствовещей. Твердые и острые умы могут сосредоточить свои размышления,задерживаясь и останавливаясь на каждой тонкости различий. А умы возвышенныеи подвижные распознают и сопоставляют тончайшие вездеприсущие подобия вещей.Но и те и другие умы легко заходят слишком далеко в погоне либо заподразделениями вещей, либо за тенями.

LVI

Одни умы склонны к почитанию древности, другие увлечены любовью кновизне. Но немногие могут соблюсти такую меру, чтобы и не отбрасывать то,что справедливо установлено древними, и не пренебречь тем, что вернопредложено новыми. Это наносит большой ущерб философии и наукам, ибо этоскорее следствие увлечения древним и новым, а не суждения о них. Истину женадо искать не в удачливости какого-либо времени, которая непостоянна, а всвете опыта природы, который вечен. Поэтому нужно отказаться от этих устремлений и смотреть за тем, как быони не подчинили себе ум.

LVII

Созерцания природы и тел в их простоте размельчают и расслабляют разум;созерцания же природы и тел в их сложности и конфигурации оглушают ипарализуют разум. Это более всего заметно в школе Левкиппа и Демокрита, еслипоставить ее рядом с учениями других философов. Ибо эта школа так погруженав части вещей, что пренебрегает их построением; другие же так воодушевленысозерцанием строения вещей, что не проникают в простоту природы. Поэтому этисозерцания должны чередоваться и сменять друг друга с тем, чтобы разумсделался одновременно проницательным и восприимчивым и чтобы избежатьуказанных нами опасностей и тех идолов, которые из них проистекают.

LVIII

Осмотрительность в созерцаниях должна быть такова, чтобы не допустить иизгнать идолы пещеры, кои преимущественно происходят либо из господствапрошлого опыта, либо от избытка сопоставления и разделения, либо изсклонности к временному, либо из обширности и ничтожности объектов. Вообщепусть каждый созерцающий природу вещей считает сомнительным то, что особенносильно захватило и пленило его разум. Необходима большая предосторожность вслучаях такого предпочтения, чтобы разум остался уравновешенным и чистым.

LIX

Но тягостнее всех идолы площади, которые проникают в разум вместе сословами и именами. Люди верят, что их разум повелевает словами. Но бывает итак, что слова обращают свою силу против разума. Это сделало науки ифилософию софистическими и бездейственными. Большая же часть слов имеетсвоим источником обычное мнение и разделяет вещи в границах, наиболееочевидных для разума толпы. Когда же более острый разум и более прилежноенаблюдение хотят пересмотреть эти границы, чтобы они более соответствовалиприроде, слова становятся помехой. Отсюда и получается, что громкие иторжественные диспуты ученых часто превращаются в споры относительно слов иимен, а благоразумнее было бы (согласно обычаю и мудрости математиков) с нихи начать для того, чтобы посредством определений привести их в порядок.Однако и такие определения вещей, природных и материальных, не могутисцелить этот недуг, ибо и сами определения состоят из слов, а слова рождаютслова, так что было бы необходимо дойти до частных примеров, их рядов ипорядка, как я скоро и скажу, когда перейду к способу и пути установленияпонятий и аксиом.

LX

Идолы, которые навязываются разуму словами, бывают двух родов. Одни --имена несуществующих вещей (ведь подобно тому как бывают вещи, у которых нетимени, потому что их не замечают, так бывают и имена, за которыми нет вещей,ибо они выражают вымысел); другие -- имена существующих вещей, но неясные,плохо определенные и необдуманно и необъективно отвлеченные от вещей. Именапервого рода: "судьба", "перводвигатель", "круги планет", "элемент огня" идругие выдумки такого же рода, которые проистекают из пустых и ложныхтеорий. Этот род идолов отбрасывается легче, ибо для их искоренениядостаточно постоянного опровержения и устаревания теорий. Но другой род сложен и глубоко укоренился. Это тот, который происходитиз плохих и неумелых абстракций. Для примера возьмем какое-либо слово --хотя бы "влажность" -- и посмотрим, согласуются ли между собой различныеслучаи, обозначаемые этим словом. Окажется, что слово "влажность" есть нечто иное, как смутное обозначение различных действий, которые не допускаютникакого объединения или сведения. Оно обозначает и то, что легкораспространяется вокруг другого тела; и то, что само по себе не имеетустойчивости; и то, что движется во все стороны; и то, что легко разделяетсяи рассеивается; и то, что легко соединяется и собирается; и то, что легкотечет и приходит в движение; и то, что легко примыкает к другим телам и ихувлажняет; и то, что легко обращается в жидкое или тает, если перед темпребывало твердым. Поэтому, если возникает вопрос о применимости этогослова, то, взяв одно определение, получаем, что пламя влажно, а взяв другое-- что воздух не влажен. При одном -- мелкая пыль влажна, при другом --стекло влажно. И так становится вполне ясным, что это понятие необдуманноотвлечено только от воды и от обычных жидкостей без какой бы то ни былодолжной проверки. Тем не менее в словах имеют место различные степени негодности иошибочности. Менее порочен ряд названий субстанций, особенно низшего вида ихорошо очерченных (так, понятия "мел", "глина" хороши, а понятие "земля"дурно); более порочный род -- такие действия, как производить, портить,изменять; наиболее порочный род -- такие качества (исключая непосредственныевосприятия чувств), как тяжелое, легкое, тонкое, густое и т. д. Впрочем, вкаждом роде одни понятия по необходимости должны быть немного лучше других,смотря по тому, как воспринимается человеческими чувствами множество вещей.

LXI

Идолы театра не врождены и не проникают в разум тайно, а открытопередаются и воспринимаются из вымышленных теорий и из превратных законовдоказательств. Однако попытка опровергнуть их решительно не соответствовалабы тому, что сказано нами. Ведь если мы не согласны ни относительнооснований, ни относительно доказательств, то невозможны никакие доводы клучшему. Честь древних остается незатронутой, у них ничего не отнимается,потому что вопрос касается только пути. Как говорится, хромой, идущий подороге, опережает того, кто бежит без дороги. Очевидно и то, что, чем болееловок и быстр бегущий по бездорожью, тем больше будут его блуждания. Наш же путь открытия наук таков, что он немногое оставляет остроте исиле дарований, но почти уравнивает их. Подобно тому как для проведенияпрямой линии или описания совершенного круга много значат твердость,умелость и испытанность руки, если действовать только рукой, -- мало илисовсем ничего не значит, если пользоваться циркулем и линейкой. Так обстоити с нашим методом. Однако, хотя отдельные опровержения здесь не нужны, надокое-что сказать о видах и классах этого рода теорий. Затем также и о внешнихпризнаках их слабости и, наконец, о причинах такого злосчастного долгого ивсеобщего согласия в заблуждении, чтобы приближение к истине было менеетрудным и чтобы человеческий разум охотнее очистился и отверг идолы.

LXII

Идолы театра или теорий многочисленны, и их может быть еще больше, икогда-нибудь их, возможно, и будет больше. Если бы в течение многих вековумы людей не были заняты религией и теологией и если бы гражданские власти,особенно монархические, не противостояли такого рода новшествам, пусть дажеумозрительным, и, обращаясь к этим новшествам, люди не навлекали на себяопасность и не несли ущерба в своем благосостоянии, не только не получаянаград, но еще и подвергаясь презрению и недоброжелательству, то, безсомнения, были бы введены еще многие философские и теоретические школы,подобные тем, которые некогда в большом разнообразии процветали у греков.Подобно тому как могут быть измышлены многие предположения относительноявлений небесного эфира, точно так же и в еще большей степени могут бытьобразованы и построены разнообразные догматы относительно феноменовфилософии. Вымыслам этого театра свойственно то же, что бывает и в театрахпоэтов, где рассказы, придуманные для сцены, более слажены и красивы искорее способны удовлетворить желания каждого, нежели правдивые рассказы изистории. Содержание же философии вообще образуется путем выведения многого изнемногого или немногого из многого, так что в обоих случаях философияутверждается на слишком узкой основе опыта и естественной истории и выноситрешения из меньшего, чем следует. Так, философы рационалистического толкавыхватывают из опыта разнообразные и тривиальные факты, не познав их точно,не изучив и не взвесив прилежно. Все остальное они возлагают на размышленияи деятельность ума. Есть ряд других философов, которые, усердно и тщательно потрудившисьнад немногими опытами, отважились вымышлять и выводить из них своюфилософию, удивительным образом извращая и толкуя все остальноеприменительно к ней. Существует и третий род философов, которые под влиянием веры ипочитания примешивают к философии богословие и предания. Суетность некоторыхиз них дошла до того, что они выводят науки от духов и гениев. Такимобразом, корень заблуждений ложной философии троякий: софистика, эмпирика и суеверие.

LXIII

Наиболее заметный пример первого рода являет Аристотель, который своейдиалектикой испортил естественную философию, так как построил мир изкатегорий и приписал человеческой душе, благороднейшей субстанции, родустремления второго порядка^[17]; действие плотности иразреженности, посредством которых тела получают большие и меньшие размерыили протяженность, он определил безжизненным различием акта и потенции; онутверждал, что каждое тело имеет свое собственное единственное движение,если же тело участвует в другом движении, то источник этого движениянаходится в другом теле; и неисчислимо много другого приписал природе посвоему произволу. Он всегда больше заботился о том, чтобы иметь на все ответи словами высказать что-либо положительное, чем о внутренней истине вещей.Это обнаруживается наилучшим образом при сравнении его философии с другимифилософиями, которые славились у греков. Действительно, гомеомерии -- уАнаксагора, атомы -- у Левкиппа и Демокрита, земля и небо -- у Парменида,раздор и дружба -- у Эмпедокла, разрежение тел в безразличной природе огня ивозвращение их к плотному состоянию -- у Гераклита -- все это имеет в себечто-либо от естественной философии, напоминает о природе вещей, об опыте, отелах. В физике же Аристотеля нет ничего другого, кроме звучаниядиалектических слов. В своей метафизике он это вновь повторил под болееторжественным названием, будто бы желая разбирать вещи, а не слова. Пусть несмутит кого-либо то, что и его книгах "О животных", "Проблемы" и в другихего трактатах часто встречается обращение к опыту. Ибо его решение принятозаранее, и он не обратился к опыту, как должно, для установления своихмнений и аксиом; но, напротив, произвольно установив свои утверждения, онпритягивает к своим мнениям искаженный опыт, как пленника. Так что в этомотношении его следует обвинить больше, чем его новых последователей (родсхоластических философов), которые вовсе отказывались от опыта.

LXIV

Эмпирическая школа философов выводит еще более нелепые и невежественныесуждения, чем школа софистов или рационалистов, потому что эти сужденияоснованы не на свете обычных понятий (кои хотя и слабы, и поверхностны, новсе же некоторым образом всеобщи и относятся ко многому), но на узости исмутности немногих опытов. И вот, такая философия кажется вероятной и почтинесомненной тем, кто ежедневно занимается такого рода опытами и развращаетими свое воображение; всем же остальным она кажется невероятной и пустой.Яркий пример этого являют химики и их учения. У других это вряд ливстречается теперь, разве только в философии Гильберта. Но пренебречьпредосторожностью против такого рода философий не следует. Ибо я ужепредчувствую и предсказываю, что если люди, побужденные нашими указаниями ираспростившись с софистическими учениями, серьезно займутся опытом, тотогда, вследствие преждевременной и торопливой горячности разума и егостремления вознестись к общему и к началам вещей, возможно, возникнетбольшая опасность от философий этого рода. Это зло мы должны предупредитьуже теперь.

LXV

Извращение философии, вызываемое примесью суеверия или теологии, идетеще дальше и приносит величайшее зло философиям в целом и их частям. Ведьчеловеческий разум не менее подвержен впечатлениям от вымысла, чемвпечатлениям от обычных понятий, философия сутяжная и софистическаязапутывает разум, другая же философия, полная вымыслов и как бы поэтическая,больше льстит ему. Ибо в людях не меньше честолюбия разума, чем честолюбияволи, особенно в глубоких и возвышенных дарованиях. Яркий пример этого рода мы видим у греков, в особенности у Пифагора; ноу него философия смешана с грубым и обременительным суеверием. Тоньше иопаснее это изложено у Платона и у его школы. Встречается оно и в некоторыхразделах других философий -- там, где вводятся абстрактные формы, конечныепричины, первые причины, где очень часто опускаются средние причины, и т п.Этого надо как можно больше остерегаться. Апофеоз заблуждений есть злейшеедело, и поклонение суетному равносильно чуме разума. Однако, погрузившись вэту суету, некоторые из новых философов^[18] с величайшимлегкомыслием дошли до того, что попытались основать естественную философиюна первой главе книги Бытия, на книге Иова и на других священных писаниях.Они ищут мертвое среди живого. Эту суетность надо тем более сдерживать иподавлять, что из безрассудного смешения божественного и человеческоговыводится не только фантастическая философия, но и еретическая религия.Поэтому спасительно будет, если трезвый ум отдаст вере лишь то, что ейпринадлежит.

LXVI

Уже достаточно сказано о сомнительных достоинствах философий,основанных либо на обычных понятиях, либо на немногочисленных опытах, либона суеверии. Пора сказать и о порочности предмета умозрений, особенно вестественной философии. Ибо разум человеческий заражается созерцанием того,что совершается в механических искусствах, где тела чаще всего изменяютсяпутем соединения или разделения, и предполагает, будто нечто подобноесовершается во всеобщей природе вещей. Отсюда возникла выдумка об элементахи их соединении для образования естественных тел^[19]. С другойстороны, если человек созерцает природу в ее свободном состоянии, онвстречается с видами вещей, животных, растений, минералов. Отсюда он легкосклоняется к заключению, что в природе существуют какие-то первичные формывещей, которые природа стремится воспроизвести, и что остальное разнообразиевещей происходит из-за препятствий и отклонений, возникающих в процессетворчества природы, или из-за столкновений различных видов и изпересаживания одного вида в другой. Первое соображение породило у нас идею опервичных элементарных качествах, второе -- о скрытых свойствах испецифических способностях^[20]. И то и другое относится к родупустых умствований, в которых душа успокаивается и отступается от болеетвердого знания. Медики, однако, дали нечто лучшее, говоря о вторичныхкачествах и действиях вещей: притяжении, отталкивании, разрежении, сгущении,расширении, сжатии, раздроблении, созревании и т. и. Они преуспели быбольше, если бы двумя вымыслами (о которых я уже говорил) -- элементарныхкачеств и специфических способностей -- не портили того, что было иминамечено правильно относительно вторичных качеств, сведением последних кпервичным качествам и их тонким неизмеримым смешениям и если бы еще болееусердным наблюдением довели их до качеств третьей и четвертой степени,вместо того чтобы преждевременно обрывать исследование. Подобные же качества(я не говорю те же самые) нужно искать не только в способах врачеваниячеловеческого тела, но и в изменениях других тел природы. Еще большее зло исходит из того, что созерцаются и исследуютсяпокоящиеся основания вещей, из которых -- а не движущие, посредством которых -- происходят вещи. Ибо там речь идет о словах, здесь -- о действиях. Ничегоне стоят те обычные различения движения, которые известны в общепринятойестественной философии: возникновение, уничтожение, увеличение, уменьшение,изменение и перемещение. В самом деле они означают следующее. Если тело неизменяется ни в чем другом, но сдвинуто с места, то это перемещение. Еслионо остается на своем месте и в своем виде, но меняет состояние, то это изменение. Если же при изменении сама масса и количество тела не остаютсятеми же, то это движение увеличения или уменьшения. Если же тела меняютсянастолько, что меняется самый вид их и сущность и они переходят в другиетела, то это есть возникновение и уничтожение. Но все это слишком упрощеннои никоим образом не проникает в природу, ибо это только меры и периоды, а невиды движения. Они показывают лишь насколько, а не каким образом или изкакого источника. Они ничего не указывают ни в отношении устремления тел, нив отношении продвижения их частей, а только, когда движение представляетчувству вещь резко иной, чем она была, устанавливают свои разграничения. Акогда эти философы хотят объявить что-либо о причинах движений и наосновании этого установить их разделение, они с величайшей беспечностьювводят различие между естественным и насильственным движением^[21].Это различие также всецело относится к вульгарным представлениям, потому чтовсякое насильственное движение есть также естественная вещь: внешнеедействие заставляет природу вещи действовать иным образом, нежели раньше. Но если бы кто-нибудь, отбросив все это, заметил, например, что в телахесть стремление ко взаимному соприкосновению, которое не допускает разрыва иразобщения единства природы и образования пустоты; или сказал бы, что втелах есть стремление к возвращению в свои естественные размеры ипротяжения, так что при сжатии или расширении они готовы тотчас возвратитьсяв свой прежний объем и протяженность; или сказал бы, что в телах естьстремление к соединению с массой той же природы, а именно в плотных -- ксоединению с земным шаром, в тонких и разреженных -- с окружностью неба, тоуказал бы на движение физического рода. А те, перечисленные выше, движенияявляются только логическими и схоластическими, как это и становитсяочевидным из этого сравнения. Не меньшее зло состоит и в том, что в философии и размышлениях своихони направляют усилия на исследование начал вещей и последних основанийприроды, в то время как вся польза и практическая действенность заключаетсяв средних аксиомах. Отсюда и получается, что люди продолжаютабстрагироваться от природы до тех пор, пока не приходят к потенциальной,бесформенной материи; и не перестают рассекать природу до тех пор, пока недойдут до атома. И если бы даже они были истинны, то немногим могли бысодействовать благосостоянию людей.

LXVII

Надо также предостеречь разум против той неумеренности, с которойфилософы выражают свое согласие или несогласие с чем-либо. Ибо такого роданеумеренность явно укрепляет идолы и как бы их увековечивает, так что неостается и доступа для их ниспровержения. Существуют две ошибочные крайности. В одну впадают те, которые легкоприходят к окончательным утверждениям и делают науки докторальными идогматическими. В другую -- те, кто ввел акаталепсию и смутные, расплывчатыеумозрения. Ошибка первого рода подавляет разум, ошибка второго родаослабляет его. Так философия Аристотеля уничтожила полемическимиопровержениями остальные философии, наподобие того как поступают оттоманскиесултаны со своими братьями^[22], и обо всем вынесла решение. Онасама заново ставит вопросы, по своему усмотрению разрешает их, так что всеоказывается несомненным и определенным. Это сохраняет силу и находитприменение и у ее последователей. Школа Платона ввела акаталепсию сначала как бы для забавы и насмешки,из ненависти к древним софистам -- Протагору, Гиппию и остальным, которыебольше всего боялись показаться сомневающимися в чем-либо. Новая же Академиявозвела акаталепсию в догму и открыто провозгласила ее. Хотя это болеедостойно, нежели выносить произвольные решения, ибо они сами про себяговорили, что в отличие от Пиррона и ефектиков^[23] они не отвергаютисследование, а следуют за тем, что представляется вероятным, правда несчитая ничего истинным, все же человеческая душа, раз она отчаялась найтиистину, становится менее деятельной. Отсюда получается, что люди болеесклонны к занимательным спорам и разговорам и к блужданию от одной вещи кдругой, чем к строгому исследованию. Но, как мы уже вначале сказали ипостоянно говорим, не следует лишать значения человеческий разум и чувства,как бы слабы они ни были, но следует оказывать им помощь.

LXVIII

Итак, об отдельных видах идолов и об их проявлениях мы уже сказали. Всеони должны быть отвергнуты и отброшены твердым и торжественным решением, иразум должен быть совершенно освобожден и очищен от них. Пусть вход вцарство человека, основанное на науках, будет почти таким же, как вход вцарство небесное, "куда никому не дано войти, не уподобившись детям".

LXIX

Порочные же доказательства суть как бы защита и прикрытие идолов. Тедоказательства, которые мы имеем в диалектике, сводятся почти целиком ктому, что отдают и подчиняют мир человеческим умствованиям, а этиумствования словам. Между тем доказательства по силе своей сами сутьфилософии и знания. Ибо, каковы они -- правильно или плохо построены, таковыи философия, и созерцания, которые за ними следуют. Ложны и невежественны тедоказательства, которыми мы пользуемся на том общем пути, что ведет от вещейи чувств к аксиомам и заключениям. Этот путь состоит из четырех частей иимеет столько же пороков. Во-первых, порочны впечатления самого чувства, ибочувство и сбивает с толку и вводит в заблуждение. Поэтому должно исправитьто, что вводит в заблуждение, и упредить то, что сбивает с толку. Во-вторых,понятия плохо отвлечены от впечатлений чувств, неопределенны и спутанны,тогда как должны быть определенными и хорошо разграниченными. В-третьих,плоха та индукция, которая заключает об основах наук посредством простогоперечисления, не привлекая исключений и разложений или разделений, которыхтребует природа. Наконец, матерь заблуждений и бедствие всех наук есть тотспособ открытия и проверки, когда сначала строятся самые общие основания, апотом к ним приспособляются и посредством их проверяются средние аксиомы. Нооб этом, чего мы теперь касаемся мимоходом, мы скажем более пространно,когда, совершенно очистив и исцелив ум, покажем истинный путь истолкованияприроды.

LXX

Самое лучшее из всех доказательств есть опыт, если только он коренитсяв эксперименте. Ибо если он переносится и на другое, что считается сходным,и это перенесение не производится должным образом, то опыт становитсяобманчивым. Но тот способ пользования опытом, который люди теперь применяют,слеп и неразумен. И потому, что они бродят и блуждают без всякой вернойдороги и руководствуются только теми вещами, которые попадаются навстречу,они обращаются ко многому, но мало подвигаются вперед. Порой они сильностремятся, порой рассеиваются, и всегда находят предмет для дальнейшихпоисков. Можно сказать, что люди легкомысленно и словно забавляясьпроизводят испытания, слегка изменяя уже известные опыты, и, если дело неудается, они пресыщаются и оставляют попытку. Но если даже они принимаютсяза опыты более вдумчиво, с большим постоянством и трудолюбием, онивкладывают свою работу в какой-либо один опыт, например Гильберт -- вмагнит, алхимики -- в золото. Такой образ действий людей и невежествен ибеспомощен. Никто не отыщет удачно природу вещи в самой вещи -- изысканиедолжно быть расширено до более общего. Если же они пытаются вывести из опытов какую-либо науку или учение, топочти всегда с излишне торопливым и несвоевременным усердием отклоняются кпрактике. Они так поступают не столько затем, чтобы получить таким путемпользу и прибыль, но для того, чтобы в какой-нибудь новой работе добытьдоказательство того, что они не без пользы смогут заниматься и другим, атакже и для того, чтобы показать себя другим и придать большую цену тому,чем они заняты. Так они, наподобие Аталанты, сходят с пути для того, чтобыподнять золотое яблоко, прерывая тем временем свой бег и упуская победу изрук. На истинном же пути опыта, на приведении его к новым творениям должныбыть всеми взяты за образец божественная мудрость и порядок. Бог в первыйдень творения создал только свет, отдав этому делу целый день и не сотворивв этот день ничего материального. Подобным же образом прежде всего должно измногообразного опыта извлекать открытие истинных причин и аксиом и должноискать светоносных, а не плодоносных опытов. Правильно же открытые иустановленные аксиомы вооружают практику не поверхностно, а глубоко и влекутза собой многочисленные ряды практических приложений. Но о путях опыта,которые заграждены и затруднены не меньше, чем пути суждения, мы будемговорить после. Здесь мы говорили только об обычном опыте как о дурномдоказательстве. Теперь же порядок вещей требует, чтобы мы присоединили кэтому что-нибудь о тех признаках (о них мы упомянули ранее), которыесвидетельствуют о дурном употреблении философий и теорий и о причинах этогоявления, которое на первый взгляд кажется столь удивительным инеправдоподобным. Ведь понимание признаков, или указаний, подготовляетсогласие, а объяснение причин устраняет кажущееся чудо. И то и другое вомногом помогает более легкому и спокойному искоренению идолов из разума.

LXXI

Науки, которые у нас имеются, почти все имеют источником греков. Того,что прибавили римские, арабские или новейшие писатели, немного, и оно неимеет большого значения^[24]; да и каково бы оно ни было, оноосновано на том, что уже открыли греки. Но мудрость греков былапрофессорская и расточалась в спорах, а этот род мудрости в наибольшейстепени противен исследованию истины. Поэтому название "софисты", котороете, кто хотел считаться философами, пренебрежительно прилагали к древнимриторам -- Горгию, Протагору, Гиппию, Полу, подходит и ко всему роду -- кПлатону, Аристотелю, Зенону, Эпикуру, Теофрасту и к их преемникам --Хризиппу, Карнеаду и остальным. Разница была лишь в том, что первый родсофистов был бродячий и наемный: они проходили по городам, выставлялинапоказ свою мудрость и требовали платы; другой же род софистов был болеереспектабелен и благороден, ибо он состоял из тех, кто имел постоянноежительство, кто открывал школы и даром поучал своей философии. Но оба этирода, хотя и неодинаковые в других отношениях, состояли из поучающих. Онисводили дело к спорам и строили и отстаивали некие школы и направления вфилософии, так что их учения были подобны "словам праздных стариков кнеопытным юношам", как неплохо пошутил Дионисий над Платоном^[25].Но более древние из греков -- Эмпедокл, Анаксагор, Левкипп, Демокрит,Парменид, Гераклит, Ксенофан, Филолай и остальные (Пифагора опускаем из-заего суеверий), насколько мы знаем, не открывали школ, но с большейсдержанностью, строгостью и простотой, т. е. с меньшим самомнением ихвастовством, отдавались отысканию истины. И потому-то они, как мы полагаем,достигли большего. Только труды их с течением времени были вытеснены темиболее легковесными, которые больше соответствуют и более угодны обычномупониманию и вкусу, ибо время, подобно реке, доносит до нас более легкое ираздутое, поглощая более тяжелое и твердое. Но и эти философы не были вполнесвободны от порока их нации: они слишком склонялись к тщеславию и суетностиоснования школ и снисканию славы в народе, Нельзя надеяться на отысканиеистины, когда склоняются к суетностям этого рода. И не должно упускать извиду известное суждение или, скорее, пророчество египетского жреца о греках:"Они всегда были детьми и не владели ни древностью науки, ни наукойдревности"^[26]. И действительно, у них была детская черта: они былискоры на болтовню, но не могли создавать. Их мудрость представляется богатойсловами, но бесплодной в делах. Итак, указания для суждения о той философии,которой ныне пользуются, получаемые на основании ее начал и происхождения,неблагоприятны.

LXXII

Те указания, или признаки, которые могут быть почерпнуты из природывремени и века, немногим лучше почерпнутых из природы места и народа. Ибо вту эпоху знание было слабым и ограниченным как по времени, так и попространству, а это хуже всего для тех, кто все возлагает на опыт. У грековне было тысячелетней истории, которая была бы достойна имени истории, атолько сказки и молва древности. Они знали только малую часть стран иобластей мира и без различения называли всех живущих на севере скифами, авсех живущих на западе кельтами. В Африке они ничего не знали дальшеближайшей части Эфиопии, в Азии -- ничего дальше Ганга. Тем более ничего онине знали про области Нового Света, хотя бы по слуху или по какой-нибудьтвердой и определенной молве. Мало того, многие климаты и зоны, в которыхживут и дышат бесчисленные народы, были ими объявлены необитаемыми; наконец,странствия Демокрита, Платона, Пифагора -- отнюдь не дальние, а, скорее,пригородные -- прославлялись ими как что-то великое. В наше же времястановятся известными многие части Нового Света и самые отдаленные частиСтарого Света, и до бесконечности разрослась груда опытов. Поэтому, если мы,подобно астрологам, будем истолковывать сопутствующие знаки из временипроисхождения или рождения этих философий, то ничего значительного для них,по-видимому, не обнаружим.

LXXIII

Среди указаний, или признаков, нет более верного и заслуживающеговнимания, чем принесенные плоды. Ибо плоды и практические изобретения сутькак бы поручители и свидетели истинности философий. И вот из всех философийгреков и из частных наук, происходящих из этих философий, на протяжениистольких лет едва ли можно привести хотя бы один опыт, который облегчал бы иулучшал положение людей и который действительно можно было бы приписатьумозрениям и учениям философии. Цельс прямодушно и благоразумно признаетэто, говоря, что в медицине сначала были найдены опыты, а потом люди сталирассуждать о них, искать и приписывать им причины, и не бывало наоборот --чтобы из философии и из самого знания причин открывали и черпалиопыт^[27]. Поэтому неудивительно, что у египтян, которые наделялибожественностью и святостью изобретателей вещей, больше было изображенийнеразумных животных, чем людей, ибо неразумные животные открыли многоепосредством естественных побуждений, а люди своими речами и рассуждениямипроизвели мало или ничего не произвели. Кое-что принесла деятельность алхимиков, но как бы случайно и мимоходомили из некоторого видоизменения опытов (как обычно делают механики), а неблагодаря какому-либо искусству или теории. Ибо та теория, которую ониизмыслили, больше вносит путаницы в опыты, чем способствует им. Также и те,кто погрузился в так называемую естественную магию, открыли немногое, да онаи легковесна, и близка к плутовству. Как религия предписывает, чтобы вераобнаруживалась в делах, так то же самое наилучшим образом применимо и кфилософии: судить о ней нужно по плодам и считать суетной ту, котораябесплодна, особенно если вместо плодов винограда и оливы она приносит шипы ичертополох споров и препирательств.

LXXIV

Указания должно также брать из роста и развития философии и наук. Ибото, что основано на природе, растет и преумножается, а то, что на мнении,меняется, но не растет. Поэтому, если бы эти учения не были подобнырастениям, оторванным от своих корней, а держались бы у древа природы ипитались бы от него, то никак не случилось бы того, что мы видимсовершающимся уже в течение двух тысячелетий: науки не выходят из своейколеи, остаются почти в том же состоянии и не получают заметного приращения;они даже более процветали у первых создателей, а затем пришли в упадок. Вмеханических же искусствах, основание которых -- природа и свет опыта, мывидим, происходит обратное. Механические искусства (с тех пор как онипривлекли к себе внимание), как бы исполненные некоего дыхания, постояннокрепнут и возрастают. В своем непрерывном возвышении они вначале кажутсягрубыми, затем оцениваются как полезные и наконец становятся почитаемыми.

LXXV

Должно рассмотреть еще одно указание, если только это уместно назватьуказанием, ибо здесь, скорее, свидетельство, притом самое сильное из всехсвидетельств. Это собственное признание сочинителей, за которыми люди нынеследуют. Ведь даже те, кто с такой твердой уверенностью судит о вещах, всеже обращаются к жалобам на тонкость природы, смутность вещей и слабостьчеловеческого разума, когда по временам приходят в себя. И если бы этоделалось попросту, то могло бы одних, более боязливых, отвратить отдальнейших изысканий, а других, более смелых и бодрых разумом, побудить ивдохновить к дальнейшему движению вперед. Однако они не довольствуютсяпризнанием этого для себя, но оставляют за пределами возможного все то, чтобыло не познано или не затронуто ими или их учителями, и как бы на основесвоего знания, умения и опыта провозглашают, что это невозможно познать илисовершить. Так они с величайшей надменностью и завистью обращают слабостьсвоих открытий в клевету против самой природы и в малодушие всех других.Отсюда и возникла школа Новой Академии, которая открыто провозгласилаакаталепсию и приговорила людей к вечному мраку. Отсюда и мнение, что формыили истинные отличия вещей, которые в действительности суть законы чистогодействия, открыть невозможно и что они лежат за пределами человеческого.Отсюда и эти суждения в области действия и практики: что тепло солнцасовершенно отличается от тепла огня, т. е. что не следует людям думать,будто с помощью огня можно вывести или образовать что-либо подобное тому,что происходит в природе. Отсюда и это суждение: только составление естьработа человека, а смешивание -- работа единой природы^[28], т. е.люди не должны надеяться посредством науки произвести или преобразоватькакое-либо из тел природы. Итак, это свидетельство легко убедит людей в том,что им не следует соединять свою судьбу и труды с учениями, которые нетолько безнадежны, но и посвящены безнадежному.

LXXVI

Нельзя оставить без внимания и то указание, что среди философов некогдабыло столько противоречий и такое разнообразие самих школ. Это достаточнопоказывает, что дорога от чувств к разуму не была достаточно надежна, таккак один и тот же предмет философии (а именно природа вещей) в столь смутныхи многообразных блужданиях был расхищен и разделен на части. И хотя внастоящее время разногласия и противоречия учений относительно самих начал исистем философии в большей части уже угасли, однако еще остаютсябесчисленные вопросы и споры относительно отдельных частей философии. А этоясно доказывает, что ни в самих философиях, ни в способе доказательств нетничего верного или здравого.

LXXVII

Люди полагают, что философия Аристотеля во всяком случае принеслабольшее единогласие, ибо, после того как она появилась, более древниефилософии прекратили свой рост и были преданы забвению, а в те времена,которые да нею последовали, не было открыто ничего лучшего; так что этафилософия столь хорошо построена и обоснована, что покорила себе и прошедшееи будущее время. Но, во-первых, ложно то, что люди думают о прекращениидревних философий после выхода трудов Аристотеля. Еще долго после того, досамых времен Цицерона и до последовавших за ними веков, существовали трудыдревних философов. Но позднее, когда по причине нашествия варваров наРимскую империю человеческая наука потерпела как бы кораблекрушение,тогда-то философии Аристотеля и Платона были сохранены потоком времени, какдоски из более легкого и менее твердого материала. Обманулись люди иотносительно единогласия, если рассмотреть дело внимательнее. Ибо истинноеединогласие состоит в совпадении свободных суждений после того, как вопросисследован. Но величайшее большинство тех, кто пришел к согласию сфилософией Аристотеля, подчинилось ей по причине составленного заранеерешения и авторитета других. Это, скорее, послушание и подчинение, чемсогласие. Но если бы даже это было истинное и широкое согласие, то согласиене только не должно считаться надежным авторитетом, а, наоборот, служитсильным доводом в пользу противного мнения. Общее согласие -- самое дурноепредзнаменование в делах разума, исключая дела божественные и политические,где есть право подачи голоса. Ибо большинству нравится только то, чтопоражает воображение и охватывает ум сплетением обычных понятий, как сказановыше. Поэтому отлично подходит к делам разума то, что Фокион говорил онравах: "Люди, если многие соглашаются и одобряют их, должны тотчаспроверить себя, не ошиблись ли в чем и не согрешили ли"^[29]. Этотпризнак принадлежит к самым неблагоприятным. Итак, уже сказано, что указаниядля истинности и здравости философий и наук, которыми ныне пользуются,неблагоприятны, брать ли их из самих начал философии и наук, или из ихрезультатов, или из их движения вперед, или из признания сочинителей, или изобщего согласия.