О целенаправленной языковой политике в отношении национальных меньшинств можно говорить лишь с Петровских времен. В Эстляндии и Лифляндии Петр сохранил существовавшее ранее законодательство, привилегии городов и дворянства. Социолингвистическим следствием было сохранение использования немецкого языка во всех административных сферах, в судопроизводстве, образовании; с присоединением герцогства Курляндского (бывшего ранее польским протекторатом) там распространилась аналогичная практика.
Немецкий язык фактически оставался официальным языком Прибалтики и в первой половине XIX в. Практические нужды привели к появлению с конца XVIII в. учебных пособий по русскому языку для немцев, но обязательным предметом школьного обучения русский язык становится лишь в 1820 г., причем основное внимание уделяется обучению понимания русского письменного текста: согласно требованиям инструкции 1834 г., выпускник гимназии должен был проявлять лишь "отчасти умение говорить" по-русски [Судакова 1972: И]. Местные языки не получали никакого развития, их употребление в школах категорически запрещалось, на провинившихся детей накладывали денежный штраф (по копейке за слово), на шею вешали дощечку с "позорящей" надписью lettish gesprochen 'говорил по-латышски' [Там же: 10][99]. Немецким остается и высшее образование, требование сдачи письменного экзамена по русскому языку для желающих поступить в Дерптский университет появляется лишь в 1845 г. Русский чиновник, служивший в Риге, был поражен атмосферой "ненависти и презрения под оболочкою преданности и льстивых заявлений", существовавшей по отношению ко всему русскому; Николай I реагировал на это положение вполне спокойно, заявив, что следует "любовью и кротостью привлечь к себе немцев" [Национальная... 1997: 54].
Меньше повезло аборигенам Ингерманландии, где среди местных жителей не было дворян, и редкое сельское население в дальнейшем часто оказывалось в окружении русских переселенцев. Собственно финны хотя и стали позже двуязычными, но благодаря развитию в Финляндии литературного языка имели несравненно больше возможностей для поддержания своей языковой идентичности, чем аборигены южного побережья Финского залива - водь и ижора; вплоть до 1930-х годов никаких попыток письменного развития их языков не предпринималось[100].
По отношению к "неразвитым" народам остальных территорий империи Петр и его наследники поначалу проявляют лишь любопытство в духе кунсткамеры, устраивая, например, карнавалы из одетых в национальные костюмы представителей каждого инородческого "племени" или умиляясь языку "малороссов". Первым, кто выказал подлинный интерес к языкам своих подданных, была Екатерина Великая, повелевшая П. С. Палласу собрать материал по всем языкам и наречиям.
Политика признания официального статуса за престижными европейскими языками продолжается и в XIX в. В ходе присоединения Великого княжества Финляндского Александр I "признал за благо" "утвердить и удостоверить религию, коренные законы, права и преимущества, коими каждое состояние сего княжества в особенности и все подданные <...> доселе пользовались" [Национальная... 1997: 72]; он даже увеличил территорию княжества за счет земель, отошедших к России в XVIII в. В автономной Финляндии сохранились шведские законы; имелись собственный законодательный орган (Сейм) и правительство (Сенат). Позднее была введена даже особая денежная единица (1860) и образованы местные войска (1878), подчинявшиеся не военному министру, а генерал-губернатору. Правом на государственную службу в Финляндии до 1912 г. пользовались только выпускники местных учебных заведений. Все официальные функции долго выполнял лишь шведский язык. Интерес к русскому языку здесь был невелик, но пособия по его изучению начинают издаваться и для шведов (с 1814г.), и для финнов (с 1833 г.).
Польша в составе России получила почти столь же широкие права автономии. Польский язык сохранил практически все свои функции. Он широко использовался в сфере образования, это был единственный язык не только школы, но и Варшавского университета (в богословии, естественно, нимало не ограничивалось использование латыни). По-польски велось преподавание и в Виленском университете[101] до закрытия его после восстания 1830–1831 гг. (Вильна была основным центром польской культуры в России до присоединения собственно Польши; литовский язык как язык образования тогда не использовался.) После восстания в Польше местные учебные заведения перешли в подчинение Министерству народного просвещения и вводилось обязательное обучение русскому языку. Вне Царства Польского преподавание польского языка и издание литературы на нем запрещается[102]; в противовес ему с 1833 г. было разрешено преподавание литовского. В белорусских землях со времени их присоединения функционировали русские школы, как государственные, так и церковные, но до ликвидации церковной унии и запрета на деятельность иезуитского и других монашеских орденов (1839) преобладали католические (орденские) и униатские школы, где обучение шло по-польски.
К середине XIX в. появляется определенное число перешедших в православие латышей и эстонцев. Для них с 1850 г. в каждом приходе учреждались школы, где наряду с родными языками учат русскому и церковно-славянскому, но официальное требование свободного владения русским языком появляется только в 1870 г.
В отношении народов Кавказа языковая политика имела иной характер. Еще до вхождения в состав Российской империи появлялись первые учебники русского языка для грузин (СПб., 1737; Моздок, 1797) и армян (СПб., 1788; Астрахань, 1815), создававшиеся самими кавказцами. Вскоре после присоединения Грузии было организовано Тифлисское благородное училище (1802). Обучение здесь шло на русском языке, армянский, грузинский и азербайджанский (называвшийся тогда татарским) преподавались как предметы; изучение языков Кавказа было обязательным и для русских учащихся. В 1830 г. Тифлисское благородное училище было преобразовано в гимназию с русским языком обучения, где в первом–втором классах допускалось использование местных языков при работе с неуспевающими. Начала создаваться сеть уездных и приходских училищ (к 1848 г. в Закавказье уездных училищ было 21, приходских – 10). По положениям 1835 и 1848 гг. в двух начальных классах уездных училищ обучение велось на местных языках (армянском, грузинском, азербайджанском), русский же преподавался как предмет, а с третьего класса становился языком обучения, но местные языки продолжали изучаться [Судакова 1972: 74].
С появлением учебных пособий на северокавказских языках (адыгейский – 1853 г., кабардинский – 1865 г.) они стали применяться в Ставропольской, Екатеринодарской, Новочеркасской, Ейской гимназиях. Для воспитанников, содержавшихся за счет казны и Кавказского линейного казачьего войска (включая русских), изучение местных языков было обязательным [Зекох 1979: 160].
Русская администрация не препятствовала официальному использованию языков Кавказа на местном уровне; канцелярия кавказского наместника была укомплектована штатом переводчиков. Наряду с государственными школами, находившимися в ведении Министерства народного просвещения, существовали школы при православных грузинских церквах и монастырях. Армяно-григорианская церковь также сохраняла руководство армянскими школами; во многих церковных школах русский язык преподавался как предмет. В мусульманских районах также функционировали религиозные школы, но здесь основная направленность была на изучение арабского языка и Корана.
В остальных регионах России в XVIII – первой половине XIX в. складывалась достаточно однотипная ситуация: государство мало и лишь от случая к случаю интересуется функционированием языков инородцев и их просвещением. Официальное общение везде ведется на русском языке, при необходимости прибегают к услугам переводчиков. В тех случаях, когда количество потенциальных переводчиков считалось недостаточным, открывались специальные школы: в Иркутске в 1725 г. – Мунгальская школа, где готовили переводчиков с монгольского из числа бурят и русских, в Астрахани в 1802 г. – Калмыцкое начальное училище, куда принимали только русских мальчиков.
Мусульманское и ламаистское духовенство поддерживало минимальный уровень грамотности среди своих приверженцев, а православная церковь не очень успешно пыталась заниматься их христианизацией, в том числе и через школу. В Поволжье и Приуралье функционирует все больше "новокрещенских" школ для мордвы, марийцев, чувашей, удмуртов, башкир, татар. К 1741–1764 гг. относятся первые малоуспешные попытки введения миссионерских школ для калмыков. В отношении инородческого населения Синод в 1804 г. предписывал "в школах и церквах наставление производить на их природном языке дотоле, доколе все их прихожане от мала до велика разуметь будут совершенно российский язык" [цит. по: Судакова 1972: 90]. В 1830 г. повторяется предписание учреждать школы, обучать грамоте, молитвам и начаткам вероучения на родном языке, но недостаток в кадрах и убогая методика обучения не позволяли достичь желаемого.
В Казани организуется инородческая семинария. В государственных начальных школах и открывшейся в 1758 г. Казанской гимназии преподавание ведется исключительно по-русски; ее посещают и немногочисленные иноверцы (татары, башкиры, калмыки, буряты и др.). Правительство проявляет заинтересованность в привлечении их на государственную службу, и в открывшемся в 1824 г. Оренбургском кадетском корпусе организуется Азиатское отделение.
В Сибири и у государства, и у церкви дела идут менее успешно. В Бурятии, например, в противовес ламаистскому образованию в первой половине XIX в. были организованы государственные и миссионерские школы, но из 11 открытых ранее школ к началу 1860-х сохраняются лишь 4.
Попытки просвещения сибирских язычников оказываются совсем плачевными. Миссионерские школы для народов Севера открывались в Тобольске (1702), Мезени (1788), Туруханске (1803) и многих других местах; детей в них отбирали насильно, они бежали в родные места, болели и умирали. На Камчатке, например, в середине XVIII в. было открыто 14 школ, к 1783 г. не осталось ни одной. До конца XIX в. картина принципиально не изменяется.
Вполне успешным, но очень небольшим по объему православное просвещение оказывалось лишь в среде давно принявших христианство карел и вепсов, в меньшей степени – среди зырян и пермяков. Дело в том, что обучение велось на русском языке, а знание его у пермских народов было еще недостаточно распространено.
