Ускоренная перемотка: утро пятницы, восемь часов. Я стою на крыльце в домашнем халате, благодарю мальчика-курьера и любуюсь огромным букетом в целлофане, который держу в руках. Дюжина алых роз, перевязанная широкой блестящей розовой лентой, кажется, отвечает мне преданным взглядом. Рядом с пакетиком подкормки (чтобы стояли дольше) маленькая белая карточка. Извлекаю ее и пробегаю глазами.
Ты прекрасна. Джеймс.
Душа у меня поет. Боже, до чего романтично! Никогда со мной такого не было. Я не раз видела, как фургончики из цветочного магазина шныряют вокруг, и частенько желала, чтобы один из них остановился у моего порога. Увы, они всегда катили мимо.
До сих пор.
Начиная с утра среды этот фургон подъезжал к моей двери не один, не два — целых три раза! Просто в голове не укладывается. Кто-то скажет, что это чересчур, но разве не о таком мечтает каждая девушка? О мужчине, который будет присылать цветы и записочки с милой романтической чепухой. Думаю о тебе каждую минуту или Уже скучаю. Помню, когда я жила с Дэниэлом, мне ужасно хотелось, чтобы он был хоть чуточку внимательнее. Джеймс в этом отношении — предел мечтаний. Он постоянно звонит, шлет эсэмэски... будь на его месте любой другой, казалось бы, что он навязывается, но Джеймс — не "другой", он особенный.
Прижимая цветы к груди, поворачиваюсь, чтобы войти внутрь, но букет уж очень громоздкий, из-за него я ничего не вижу. Пытаюсь протиснуться бочком, вместе с розами застреваю в проеме и ломаю несколько стеблей.
Проклятие.
Алые головки поникли. Я запускаю пальцы в целлофановую упаковку, пытаясь их выправить. В кожу вонзается шип, проступает капелька крови. Ой! Сую палец в рот. Больно, однако.
Джеймсу я этого не говорила, но вообще-то я не большая поклонница красных роз. На мой взгляд, пошловаты... а если уж начистоту, я в принципе не люблю срезанные цветы. От них веет больничным духом. Сразу вспоминаю, как в детстве навещала маму. Ее палата всегда была уставлена вазами с розовыми гвоздиками, которые ей так нравились. Сидя в ногах кровати, я печально размышляла о том, что такой красоте суждено погибнуть через считаные дни, и желала, чтобы они могли жить вечно.
Но я не хочу показаться неблагодарной. В конце концов, главное не поступок, а мотив, так? И розы прекрасны — такие... солидные, идеальные. За исключением двух-трех сломанных, но я их выброшу. Все равно никто не будет пересчитывать, верно?
Семеня по коридору, вдыхаю розовый аромат. М-м-м... прямо голова кружится. Делаю глубокий вдох. М-м-м... ой! В носу щекочет. Чертова аллергия — цветы спровоцировали приступ. До этой недели аллергии у меня не было много лет, и я думала, что переросла эту проблему, но розы... о-о-о, я сейчас, кажется... Запрокинув голову, оглушительно чихаю.
Могучее "апчхи!" сотрясает тело... Уф-ф... Осторожно открываю слезящиеся глаза, шмыгаю носом. Фу-у, гадость. Мой восхитительный букет усыпан блестящими капельками. Спешно вытираю целлофан рукавом, но так еще отвратительней.
Тьфу. Надо найти тряпку.
В кухне Гейб, в мятой белой футболке и цветастых шортах, сгорбился над тостером, шуруя в нем китайской палочкой для еды. Он как будто пытается что-то выудить, и это что-то очень странно пахнет. Напоминает горелую клубнику.
— Чертово печенье, — бормочет он, поправляя очки. Выпрямляется, и его лицо светлеет. — Bay! Тайный поклонник?
Оказывается, причина его улыбки — вовсе не я, а розы. А почему это меня обижает?
— Не такой уж и тайный.
— Парень-то, гляжу, круто подсел. — Гейб чешет маковку, взлохмачивая волосы, и они торчат в разные стороны пшеничными пучками. — Пора ему вступать в общество анонимных любителей алых роз.
— Не смешно! — Я выуживаю из кармана спрей для носа и пшикаю пару раз. На этих букетах, точнее, на моей аллергии ближайшая аптека неплохо разжилась: я приобрела капли для глаз, батарею спреев, две коробки таблеток от аллергии и воз носовых платков. А все равно — оно того стоит.
— Как это — не смешно? — вскидывается Гейб.
Конечно, нельзя вот так запросто говорить эстрадному комику, что его остроты никуда не годятся. Даже если, по случайному совпадению, это чистая правда.
— Дурачок, я пошутила. Ты уморительно смешной.
Уложив букет возле раковины, принимаюсь хлопать дверцами шкафчиков в поисках какой-нибудь посудины.
— Ищешь вазон? — спрашивает Гейб.
— Что? — Я с головой закопалась в кастрюли и сковородки.
— Вазон, — повторяет он громче.
С пустыми руками выпрямляюсь, захлопываю шкафчик под раковиной и озадаченно смотрю на Гейба.
— Какой еще... вазон?
— Стеклянный. Или керамический. Для цветов.
— Ах, ты хочешь сказать "ваза"?
— Нет, я хочу сказать "вазон".
Я смеюсь.
— Ну ты и упрямец.
— Сама такая.
— Я же Рыба. Мне положено быть упрямой, — говорю я самодовольно.
Кажется, его это забавляет.
— Вообще-то положено Тельцам. И ты говорила, что не веришь в астрологию.
Краснею.
— Не верю. Но в Англии говорят "ваза".
— А в Америке — "вазон".
— Ты же сейчас в Англии! — упорствую я.
Не знаю, как так получилось, но между нами разгорелся самый настоящий спор, и я твердо намерена его выиграть.
— Ну и что. Я же американец.
— Ага, значит, будешь у нас тут называть шоссе — хайвеем, метро — подземкой, ночнушку — рубахой... — Что же еще, что же еще... О, нашла! — И вместо "перепихнуться" говорить "трахнуться"?
Ха! Получил? Теперь я точно его уела. В восторге от своей сообразительности, возобновляю поиски вазы.
Секунду он молчит. Затем:
— А вы что, "трахнуть" в другом смысле употребляете?
— Представь себе, — хохочу я. Наконец-то нашла какой-то старый кувшин.
— А если ты мне, к примеру, скажешь "трахни меня" — что мне нужно будет сделать?
— "Трахни меня"? — повторяю рассеянно. Гм... интересно, если запихнуть в этот кувшин дюжину роз, он устоит или опрокинется?.. Что он сказал?! Я каменею — точь-в-точь как герой мультика, который бежал, не замечая, что земля давно кончилась, а потом остановился, поглядел под ноги и с воплем ухнул в пропасть. Вот и я сейчас камнем улечу вниз. — Э-э... — На груди у меня выступают красные пятна, и я поплотнее запахиваю халат. Ладно тебе, Хизер, не будь смешной. Вы с ним взрослые люди, чего смущаться? — М-м-м... — Теряюсь окончательно.
Извините, не могу. Можете считать меня ханжой, но мы тут очень интимные вещи обсуждаем. Или нет?
— Ты вроде не договорила? — невинно интересуется Гейб.
Честно признаться, я ненавижу проигрывать, но в эту минуту, глядя в голубые глаза Гейба, увеличенные стеклами очков, не могу не пожелать, чтобы в этом споре я потерпела поражение.
— Нет, ничего. — И я меняю тему, стараясь скрыть свой конфуз: — Можно попросить об одолжении? Ты выше меня, загляни-ка вон туда... — Я вытягиваю руку в сторону шкафчика над плитой и... выбрасываю белый флаг: — Нет ли там вазона?
Силясь сдержать торжествующую ухмылку, Гейб привстает на цыпочки, но даже этого недостаточно при моих викторианских потолках высотой почти три с половиной метра, и в итоге он взбирается на стол. Погремев несколько минут посудой, достает пустую банку для спагетти.
— Пойдет?
Качаю головой:
— Слишком узкая.
Поставив банку обратно, он берет в руки стеклянный кувшин от кофеварки, которой я никогда не пользуюсь. Кстати, там где-то рядом должны быть еще блендер, мороженица, машина для попкорна и паста-машина, к которым я тоже не прикасаюсь.
— А это?
До хруста в позвонках вытягиваю шею.
— Нет, маловат.
Пожав плечами, он продолжает поиски.
— Это?
— Ух ты! Везде ее искала!
В руках у него оранжевая пластиковая лейка, купленная в "Икее" несколько месяцев назад.
— Хотя нет... — Беру у него лейку и ставлю на стол. — Оранжевый и алый не сочетаются. И вообще, она слишком большая.
— И все тебе не так и не этак, — ворчит он.
Наблюдаю, как он шарит на шкафу, но вскоре у меня устает шея, я опускаю голову — и, естественно, упираюсь взглядом в его ноги. Я как-то прежде не замечала, что у Гейба красивые голени. Покрыты темным пушком и издали кажутся загорелыми, однако, если приглядеться — нагибаюсь так, что почти касаюсь их носом, — видно, что кожа усыпана мириадами крошечных веснушек; сливаясь друг с другом, они и порождают эффект загара. Все равно что приблизить лицо к телевизору и увидеть, как картинка распадается на малюсенькие точечки.
— Потрясно!
Размахивая какой-то пыльной штуковиной, Гейб глядит на меня через плечо.
— Смотри, что я...
Осознав, что практически сунула голову ему между ног, отпрыгиваю.
—...нашел.
Я, наверное, похожа на похотливую одинокую мадам, из тех, кто пристает к сантехникам, разносчикам пиццы и собственным жильцам. Приняв максимально отсутствующий вид, беру его находку — огромную, уродливую керамическую вазу, которую мне когда-то подарила Розмари. Глаза бы мои на нее не глядели. Но на безрыбье... что ж...
— Отлично, спасибо! — выдаю я радостно, а у самой от смущения уши горят. Ставлю вазу в раковину и притворяюсь, будто занята-занята-занята, — открываю воду, достаю из-под раковины желтые резиновые перчатки, лихорадочно вывожу на губке зеленые каракули жидкостью для мытья посуды...
— Слушай, давай я. На работу опоздаешь.
— Все нормально. Сегодня у меня выходной. — Остервенело намыливаю вазу.
— Клево, — бодро отзывается он.
Слава богу, наконец-то он уйдет. Но нет, продолжает болтаться по кухне у меня за спиной.
Краем глаза вижу, как он подходит к тостеру. Выуживает нечто обугленное и принимается задумчиво жевать, расхаживая взад-вперед.
— Кстати, насчет траханья... — как бы между прочим произносит он, остановившись у двери.
Замираю.
— Э-э... что?
Наши взгляды встречаются, и, когда я уже чувствую, что вот-вот сорвусь в бездну унижения, он подмигивает:
— Я прикалывался, не бери в голову.
Взяв пачку "Мальборо", он удаляется в садик выкурить утреннюю сигарету.
Этот спор я точно проиграла.
