ГЛАВА 14. — Двое охотников идут по лесу

 

— Двое охотников идут по лесу. Один валится на землю и не дышит. Второй в панике хватает сотовый, набирает "скорую"...

Гейб стоит перед большим зеркалом на двери шкафа в своей комнате. На нем футболка с эмблемой панк-группы "Рамонз", сверху черный пиджак, в углу рта незажженная сигарета. Он несколько секунд изучает себя в зеркале, примеряя разные выражения лица: задумчивое (голова наклонена, брови нахмурены), потрясенное (глаза выпучены, челюсть отвисла), огорченное (брови домиком, нижняя губа подрагивает). Со вздохом ссутуливается и подталкивает очки на носу повыше.

— Вот чертовщина. — Он чешет затылок. — Образ не вырисовывается.

Опять пробует те же гримаски, затем обращается к своему отражению.

— Короче, давай представим, что ты — это зрители, — тычет он себя пальцем в грудь. — А я — Джерри Сейнфелд[45]. — Смущенно улыбается. — Нет, лучше Денис Лири[46]. — Набычившись, долго смотрит в зеркало. — Так тебя и этак, херня гребаная, твою мать! — рычит он, выдвинув вперед челюсть и напрягшись всем телом.

И тут же вздыхает, поникнув разочарованно.

— Ну же, Гейб! Какой вариант смешнее? Никакой? Сразу все?

В изнеможении он скребет щетину на подбородке и неожиданно расплывается в широкой улыбке.

— Господи, да вот же! Вот что нужно!

Покрепче сжав в руке щетку для волос, которая служит ему микрофоном, он расставляет ноги на манер Элвиса и продолжает:

— Первый охотник кричит в трубку: "Мой друг умер! Что мне делать?" Оператор ему, очень спокойно: "Не волнуйтесь. Я помогу. Для начала надо удостовериться, что он действительно умер".

Рот Гейба кривится в улыбке. Он пытается сохранять серьезный вид, но все же разражается лошадиным ржанием. Вытирая глаза, упрекает себя:

— Габриэль Хоффман, ты офигительно смешной, но это серьезное дело. Тут нужна злость, надрыв, мрачная мина... Ну же, сосредоточься!

Откашлявшись, отбрасывает со лба челку песочного цвета, которая лезет ему в глаза.

— Пауза. Оператор слышит выстрел и голос охотника... — Гейб тоже выдерживает паузу для усиления комического эффекта и выдает ударную фразу: — "Теперь он точно помер. Дальше что?"

Какой кошмар.

Я наблюдаю за Гейбом из коридора через приоткрытую дверь и едва сдерживаю стон отвращения.

На Эдинбургском фестивале он провалится с треском. Погибнет на сцене на глазах у тысяч зрителей. Этот грозный вид, матерщина, попытки прикинуться крутым — ему все это попросту не идет. Гейб милый и добрый, он из Калифорнии! Он пьет соевое молоко, носит шлепанцы и занимается йогой. Он вообще никогда не злится, он спокоен, как растаман. А что за одежда? Пиджак поверх футболки с "Рамонз"? Избито. Куда девались его любимые рубашки диких расцветок и шлепанцы?

У меня сердце разрывается. Надо что-то сделать. Попытаться его остановить. Это все равно что отправлять человека на войну с водяным пистолетом...

Половица скрипит, и я срываюсь с места.

Ой-ой! Сейчас он выйдет из комнаты и поймет, что я подглядывала. Нет, Хизер, ты не подглядывала, ты только что вернулась домой после шопинга с Джесс и всего лишь проходила мимо его комнаты! Бросаюсь в ванную, пока меня не застукали.

Запираюсь и включаю воду. Наверняка что-то можно сделать. Да, я терпеть не могу эстрадных комиков, но Гейб мне симпатичен. Он хороший парень и даже умеет закрывать тюбик с зубной пастой! И тут слышу деликатный стук в дверь и голос Гейба:

— Хизер? Ты там?

— М-м... Да. Извини, тебе тоже сюда? Я на минутку.

Опасаясь разоблачения, вынимаю мыло из мыльницы и швыряю обратно — так сказать, добавляю реализма.

— Все нормально, не торопись. А потом выходи в сад.

"В сад?" — повторяю одними губами, уставившись в зеркало. К чему он клонит? Впрочем, что бы он ни задумал, хуже его шуток уже ничего не будет.

Никогда не делайте поспешных выводов.

— У меня для тебя сюрприз, — добавляет Гейб.

Что у него? Я же ненавижу сюрпризы, помните? Сегодня не мой день рождения, не какой-нибудь праздник — так в чем дело? Бочком протиснувшись из ванной, шлепаю босиком по коридору. Ломаю голову, пытаясь подготовиться сама не знаю к чему, и вдруг чувствую странный запах. Захожу в кухню, продолжая с любопытством принюхиваться... Определенно что-то горит! В два прыжка я подскакиваю к дверям и выглядываю в садик. Он полон дыма. Господи боже! Пожар!

Мать твою! Дом горит! Я хоть по страховке-то заплатила в этом месяце? Помню, это было в списке неотложных дел, но... Я мечусь по кухне, в уме всплывают кадры телевизионных роликов столетней давности — какие-то мокрые полотенца, которые швыряют на сковородки с горящим маслом.

Но ни одного полотенца под рукой нет — все в стирке. Нужно что-нибудь вроде... вроде вон той вазы. Объемистый стеклянный кувшин с лилиями стоит в центре кухонного стола. Хватаю его, кидаю цветы в раковину и вылетаю наружу, расплескивая воду. Из-за сарая валят сизые клубы.

Заворачиваю за сарай и размахиваюсь, едва удерживая тяжелое скользкое стекло в мокрых пальцах. Огня нет.

Только Гейб.

— Опля! — При виде меня он с ухмылкой разводит руки в стороны. Но поздно: ваза уже начала движение. Мамочки.

Все происходит как при замедленном воспроизведении на кинопленке: струя воды медленно вылетает из вазы и плывет по воздуху, каждая капля — как нарисованная, затем в кадре появляется лицо Гейба, на нем радость, недоумение... и, наконец, шок. Я снайперски окатила своего жильца.

Уф-ф. События возвращаются в обычный ритм. Передо мной Гейб, мокрый насквозь, моргает и отдувается.

— Ни фига себе, Хизер, ты чего?

— Ой, черт... — только на это меня и хватает.

Стою истуканом, наблюдая, как он вытирает лицо и волосы передником. Передником? Точно, поверх вычурной фисташковой рубашки на нем мой фартук в розочках. Лишь теперь замечаю кулинарные щипцы у него в одной руке, в другой — пакет из-под вегетарианских сосисок, а за спиной — блестящий металлический короб, подозрительно напоминающий...

— Барбекю? — выдыхаю я.

— Подарок на новоселье... В смысле, в честь моего новоселья. Хотел порадовать. Барбекю во дворе — самое то... — Он стоит в луже, поджимая загорелые пальцы, отчего мокрая резина шлепанцев слегка поскрипывает. — Знал бы, что будет такая реакция, купил бы лучше ароматическую свечку.

— Черт, — повторяю я. Согласна, если ты можешь выбрать в родном языке одно-единственное слово, это не лучший вариант, но, кажется, я рождена для того, чтобы вечно говорить и делать не то и не так.

Гейб наклоняет голову и трясет ею, как пес, обдавая меня брызгами. Он не нарочно, думаю я, быстренько отступая назад.

— Прости, пожа-а-алуйста! Я думала, что-то горит.

— Всего лишь вегетарианские сосиски, — объясняет он, вытираясь посудным полотенцем Брайана, с изображением Букингемского дворца, — я его из офиса стащила.

Промокшая рубашка облепила ему грудь, жабо поникло. Светлые волосы слиплись и торчат в разные стороны. Он кивает на свой презент: над барбекю по-прежнему вьется легкий дымок.

— Повторяю, вегетарианские — специально для тебя взял, ты же не ешь мяса и все такое... Дурацкая была затея.

— Нет, что ты! Затея была отличная... то есть она и есть отличная. — С энтузиазмом хватаю вилку, тянусь за спину Гейба и подцепляю с решетки... какую-то обгорелую штуковину.

Да-а-а.

Черт. Знаете ведь, как бывает: заявляешь, что сделаешь что-нибудь, потом передумываешь, но все равно приходится делать, иначе упадешь в глазах окружающих. Вот так и у меня с этой сосиской. Чувствуя, что меня приперли к стенке, заставляю себя откусить кусочек.

— М-м-м...

Гейб наблюдает за мной, и, судя по блеску в его глазах, готова поклясться — забавляется на всю катушку.

— Я не знал, сколько времени надо их жарить...

— М-м-м... м-м-м... — Пытаюсь жевать. Уй! На зуб попадается, скорее всего, каменный уголь, и челюсть пронзает боль.

— Ну как?

— Ижжумительно! — Я с превеликим трудом глотаю, прикрыв рот ладонью, но радостно сияю. Слава тебе господи. Пытка позади.

Однако счастье мое скоротечно.

— Круто! Бери еще. — Гейб щипчиками подкладывает на мою тарелку добавки. — Сосисок много.

— Э-э... нет. Пока хватит.

Он настаивает:

— Ешь, ешь, я угощаю!

Ничего себе угощение. Да это мука смертная! Чем бы его отвлечь, пока я буду играть в игру "спрячь в кустах сосиску"?

— Э-э... отлично, спасибо.

Гейб прыскает, и сад оглашается его раскатистым хохотом. Он смеется и смеется, и проходит целая вечность, прежде чем он наконец переводит дух.

До меня доходит. Этот комик так пошутил, а я, наивная, попалась.

— Ты бы видела... — Гейб сгибается пополам, схватившись за живот, — ты бы видела свое лицо, пока жевала!

— Сукин ты сын! — Я изображаю возмущение, но рот предательски растягивается в улыбке.

— Ах, я же и виноват? А кто выплеснул на меня целое ведро вонючей воды?

Хихикаю.

— Да уж, ты бы на себя посмотрел в тот момент.

— Ладно, будем считать — ничья. Дай пять! — Гейб протягивает руку.

Тьфу, вот такие вещи я терпеть не могу. Уж больно по-дурацки себя чувствую. Вяло шлепаю его по ладони и, не сдержавшись, добавляю:

— Пока ничья.

 

К счастью, в морозилке завалялось несколько вегетарианских котлет, и мы раскладываем их на решетке вместе с початками кукурузы и завернутыми в фольгу картофелинами. Гейб переоделся. Я думала, хуже фисташковой рубашки с рюшечками ничего не может быть, но его оранжевая футболка в сто раз безобразнее. Разобравшись с едой и своим внешним видом, Гейб достает из холодильника две запотевшие бутылки мексиканского пива, аккуратно разрезает лайм, втискивает в каждое горлышко по ломтику и протягивает одну бутылку мне. Я предпочитаю вино, но не отказываться же? Не хочу выглядеть чопорной англичанкой. Он так старался, раздобыл барбекю... ну и вообще.

—... Так вот, я выступал по клубам в Лос-Анджелесе на так называемых "вечерах открытого микрофона", где на сцену пускают любого желающего. И все мечтал поехать на Эдинбургский фестиваль. В этом году решился, буду веселить народ целую неделю. Нацелился на "Перье"[47]!

Я потягиваю пиво, развалившись в шезлонге, а Гейб возится у огня, с профессиональной сноровкой переворачивая котлеты и передвигая по решетке картошку.

— То есть ты ради этого фестиваля бросил работу?

Вот это жизнь! Мне готовят ужин, подают пиво, а я лежу себе и пальцем не шевелю. Теперь понимаю, каково это — быть Дэниэлом.

— Да нет. Мы с другом держим магазинчик одежды на Эббот-Кинни. Это улица в Венеции, с кучей лавчонок и кафешек. Один мексиканец, к примеру, делает потрясный чили реллено. — У него загораются глаза, и в мыслях он, судя по всему, смакует этот самый "реллено", что бы это ни было. До Гейба доходит, что я впервые слышу об этом его деликатесе. — Ты что, никогда не пробовала реллено?

Я мотаю головой.

— Серьезно?

— Боюсь, что да.

— Bay, Хизер, ты не представляешь себе, что теряешь!

В притворном ужасе отбросив лопаточку, Гейб вытирает руки фартуком и приосанивается. Как будто проповедь собрался читать. Я не далека от истины.

— Чили реллено, да будет тебе известно, Хизер, — объедение! Перец чили фаршируют тертым сыром, запекают, обмакивают в соус сальса и сметану. Зашибись!

— Вижу, ты любишь поесть, — улыбаюсь я.

Он немного смущен.

— Как все евреи. Национальная черта.

— Ты еврей?

Повернувшись ко мне в профиль, он гладит пальцем переносицу:

— А по шнобелю разве не видно?

— У тебя хоть есть оправдание. — Я тоже поворачиваюсь боком, демонстрируя свой "шнобель". — Помнится, в детских книжках с картинками у всех принцесс были такие аккуратные носики-кнопочки. Зато ведьму, которая ядовитыми яблочками угощала, рисовали с длиннющим крючковатым носом вроде моего.

— У тебя офигительный нос, — протестует Гейб. — Как клювик тукана.

— Будем считать, это комплимент. — Я корчу ему рожу и меняю тему: — Ты рассказывал о своей работе?..

С годами я поняла одну вещь: никогда не жалуйся мужчине на те части тела, которыми недовольна. Помню, когда мы жили с Дэниэлом, я все ныла насчет своего целлюлита. Стоило ему сказать, что никакого целлюлита у меня нет, как я тут же оголяла задницу. В конце концов убедила. Если поначалу он считал, что попка у меня как персик, то в итоге уверился, что она смахивает на мешок с кашей. Пять баллов, Хизер.

— Ага. Дело такое: мой партнер мне кое-чем обязан, поэтому он согласился на время принять, так сказать, бразды правления. Ничего, продержится несколько недель.

— А твоя девушка... Миа? Она не против?

Гейб краснеет.

— Ей приходилось столько таскаться со мной по клубам и смотреть мои выступления... Наверное, она счастлива от меня избавиться.

При этом он улыбается, как человек, который абсолютно уверен: на самом деле все не так. И пусть я пока не очень хорошо знаю Гейба Хоффмана, но готова согласиться: невозможно представить, чтобы его девушка когда-либо захотела с ним расстаться. Пусть даже анекдотики у него с бородой.

— А ты сама-то как? — Он переворачивает котлету и смотрит на меня, вздернув бровь.

— Сама?

— Ну, работа, семья, мужчины...

— Ах, это... — Осушив бутылку, ставлю ее на оконный карниз. — Сейчас у меня никого нет. В прошлом году я обнаружила, что парень, с которым я прожила несколько лет, мне изменяет.

Гейб смотрит на меня с сочувствием, но я быстро перехожу к следующему пункту:

— Последние шесть лет обеспечиваю женихов и невест свадебными снимками, но скоро, кажется, этому придет конец.

— А я-то думал, откуда взялась стопка резюме на кухонном столе.

— Не то чтобы я с детства мечтала стать свадебным фотографом... Можно сказать, я пока еще жду своего звездного часа.

— А семья?

— Есть старший брат Эд, женат на Лу, скоро будет ребенок. Мой отец Лайонел — художник. Имеется еще злая мачеха по имени Розмари.

— А мама?

— Умерла, когда мне было двенадцать. Пауза.

— Мне очень жаль.

— Мне тоже... — тихо произношу я, чувствуя спазм в горле, как всякий раз, когда думаю о маме. Пусть даже прошло почти двадцать лет. — Боюсь, не очень-то веселый финал...

— Эй, эй, погоди. Почему "финал"? Знаешь, как говорит мой дед? "Внучок, ты еще в том возрасте, про который однажды скажешь: "Когда-то давным-давно..." — Гейб подражает тягучему южному выговору.

— Передай своему деду, что мне уже тридцатник.

— Вряд ли для него это аргумент. Ему девяносто два.

— Хочешь сказать, "будь благодарна за то, что имеешь, потому что всегда есть кто-то, кому гораздо хуже"?

— Да ладно, у моего дедули все прекрасно. Он только что открыл для себя интернет-порнуху.

Со смехом поднимаюсь с шезлонга и подхожу к барбекю.

— М-м, какие ароматы. Умираю от голода! — Я с вожделением смотрю на картошку в фольге.

— Кукуруза будет готова через пятнадцать минут, а что касается углеводов... — Он с размаху вонзает в картофелину нож. — Как вы предпочитаете картошку, мэм, — жесткой или... жесткой?

— Я так понимаю, у меня есть время сбегать за вином.

— Типа, от пива газы?

Морщу нос.

— Тогда заранее прошу прощения. — И добавляет, видя мое недоумение: — Туалет-то один на двоих.

— А-а.

Пауза.

— Фу-у... — выдыхаю я. — Слишком много информации. — И с деланой укоризной грожу ему пальцем.

— Прости. Это все еврейские штучки — одержимость едой и телесными отправлениями.

Хохоча, я сую ноги в шлепанцы и собираю волосы в хвост.

— Я на минутку. Красное или белое?

— На твой вкус.

Уже в дверях оборачиваюсь:

— Гейб?

— Да?

Мой жилец стоит передо мной в переднике с розочками, который кошмарно смотрится в сочетании с оранжевой футболкой, а я ни с того ни с сего чувствую прилив нежности. Не знаю почему, но мне кажется, что мы знакомы всю жизнь.

— Спасибо за барбекю. Это было очень мило с твоей стороны.

— Ерунда...

— Прости, что облила и все такое...

— Вонючий душ — это такое английское "спасибо"? — ухмыляется Гейб.

— Не-а. "Спасибо" мы говорим вот так... — Повинуясь внезапному порыву, делаю к нему шаг и чмокаю в щетинистую щеку. И, прежде чем кто-либо из нас успевает очухаться, убегаю в дом.