ГЛАВА 10. Втянув живот, Джесс тянется за бутылкой белого вина, которую сама же и принесла

 

— Кому еще налить?

Втянув живот, Джесс тянется за бутылкой белого вина, которую сама же и принесла. На моей подруге черный атласный корсет от Александра Мак-Куина, купленный на интернет-аукционе, джинсы с заниженной талией и розовые туфли на головокружительной шпильке. Когда она перегибается через стол, взору открывается татуировка-бабочка над копчиком и стринги с сердечком из стразов. Так и хочется щелкнуть ей резинкой по заднице.

— Габриэль, да? Как ангел! — Она выпячивает сверкающие от блеска губки.

— Друзья зовут меня Гейб.

— Рифмуется с "бэйб"? — поддразнивает она.

— Э-э-э... вроде того.

— Ладно, если ты настаиваешь. Еще вина, Гейб?

Мы устроились в садике. Сегодня один из редких ласково-теплых и тихих вечеров — ни дуновения ветерка. Пахнет жасмином, лавандой и жареными сосисками: кто-то из соседей устроил барбекю. Из переносного CD-проигрывателя, балансирующего на карнизе, звучит голос Норы Джонс. Я даже зажгла маленькие круглые свечечки из "Икеа" и расставила вокруг кустов. Пришлось помучиться — свечки то и дело гасли, огонь обжигал пальцы, — но усилия не пропали даром, и теперь мой садик выглядит как сказочный грот.

Оглядывая садик, я чуть не лопаюсь от удовольствия. И чего дергалась? Все вышло именно так, как я хотела.

Хм. Не совсем.

Джесс — явление внеплановое. И уж тем более я не ожидала, что она станет вилять попой на манер профессиональной стриптизерши. Морщась от раздражения, перевожу глаза с ее усеянного блестками голого плеча на нового соседа по квартире. Тот закуривает очередную сигарету.

Примерно пару часов назад он появился на пороге с "вещами" — мотоциклетным шлемом и чисто символическим рюкзачком меньше моей косметички. Бросив его на кровать и скинув шлепанцы, извлек из кармана байкерской куртки пачку "Американ спирит".

— Ничего, если я покурю снаружи? — Он прошлепал босыми ногами в садик.

— Располагайся, — крикнула я ему вслед. Хотя это было лишнее — он уже вытянулся в шезлонге с мурлычущим Билли Смитом на коленях.

Могла ли я его бросить? Разве не должна была, как хозяйка, проявить гостеприимство и помочь ему почувствовать себя как дома? Должна была — вот только по непонятной причине способность вести легкую светскую беседу меня покинула. Я все-таки не привыкла к тому, чтобы в моем садике возлежали босоногие американцы. Поэтому немного покрутилась вокруг, прибрала в уголках, где и без того было чисто, все это время отчаянно пытаясь придумать тему для разговора. "Чудесная погодка, не правда ли?" "Ой, ты только посмотри на мои ноги, давно пора сделать педикюр". "Я тут на днях видала классный прикол в шоу Али Джи[36]... э-э, правда, уже из головы вылетело". И все в таком духе, пока не приковыляла на своих шпильках Джесс. Она поприветствовала Гейба так, будто они любовники, встретившиеся после долгой разлуки, извлекла из сумки (фальшивый Луи Вуиттон) две бутылки "Пино Гриджио", штопор и диск Норы Джонс, после чего принялась рулить разговором с уверенностью опытной стюардессы.

— Ну и что же привело тебя в Лондон? — кокетливо спрашивает она. — Дела или развлечения?

— И то и другое. — Либо он не замечает, что Джесс с ним заигрывает, либо вежливо игнорирует ее авансы. — Но, прежде чем я замучу вас нудными подробностями, позвольте отлучиться. — Он поворачивается ко мне и смущенно спрашивает: — Хизер, напомни, пожалуйста, где ванная?

— Вторая дверь налево! — щебечет Джесс, прежде чем я успеваю открыть рот.

— Спасибо.

Как только он скрывается в доме, я набрасываюсь на Джесс:

— Ты что творишь?

— Пытаюсь растопить лед, — отвечает она, широко распахнув глаза. Само простодушие!

Но меня не проведешь.

— Когда хотят растопить лед, беседуют о погоде! — Я задыхаюсь от гнева. — Кто заливал, что будет сидеть как мышка?

Она отхлебывает вино и, прежде чем проглотить, булькает им во рту.

— Ладно, каюсь. Немножко пококетничала. — Она робко косится на меня.

— Немножко?

— Солнце мое, не кипятись. Я просто подумала, если с Грегом не срастется... Всегда хорошо иметь запасной вариант.

— Мой жилец — это тебе не запасной вариант! — напускаюсь на нее, испытывая внезапную и необъяснимую потребность защитить Гейба — и нечто очень похожее на собственнический инстинкт.

— А почему нет? Тебе он все равно не нравится.

Она права, но...

— Или все-таки нравится, Хизер? — Лицо Джесс каменеет. — Слушай, ну я же не знала. Если бы я хоть на секунду подумала...

— Да не нравится он мне! Просто... — И умолкаю со вздохом. Понятия не имею — что "просто".

Она сжимает мою ладонь.

— Понимаю. Прости. Пожалуй, я капельку перестаралась.

— Капельку? — невесело улыбаюсь я. — Странно, что ты не запаслась ароматическими свечами и маслом для массажа.

— А ты уверена, что не запаслась? — хохочет Джесс, и я, сама того не желая, смеюсь тоже.

— Над чем смеемся? — Гейб выходит как раз в тот момент, когда Джесс по новой наполняет бокалы.

— Ну уж не над Большим Дейвом Десмондом, это точно. (Намек на того комика, чье выступление нас с ней и свело.)

Гейб в замешательстве, но она не снисходит до объяснения и тянется долить ему вина. А потом спрашивает:

— И где же в Америке ты живешь?

Ладно, я все-таки очень рада, что Джесс здесь. И должна признать, они с Гейбом, кажется, нашли общий язык.

— Лос-Анджелес.

— О-о, — восхищенно выдыхает Джесс. — Я там была несколько раз по работе. Обожаю Эл-Эй.

— Да, у него есть свои плюсы. Я живу в Венеции[37], всего в нескольких кварталах от океана.

— Венеция? — навостряю уши я. — Какое совпадение.

— Ага. Забавно, правда? Из Венеции, штат Калифорния, — в Маленькую Венецию, Лондон. — Он тянет вино, а голубые глазищи, черт бы их побрал, не отрываются от меня.

— Вот уж поистине — второй дом! — хихикает Джесс.

— Повезло, — улыбается Гейб.

— Ага, счастливая Хизер. — Джесс мне подмигивает.

Я, конечно, не впервые слышу это словосочетание — счастливая Хизер, счастливый вереск, — меня так называли, наверное, миллион раз. Но как только Джесс произносит эти слова, мне вспоминается цыганка со сверкающими глазами-изумрудами и слышится ее голос: "Волшебство подействует, верь мне. Твоя судьба переменится. Исполнятся все твои желания..."

Запустив руку в задний карман джинсов, я нащупываю несколько сложенных банкнот. Гейб заплатил сразу за месяц. Шестьсот фунтов — бешеные деньги! Смогу сделать взнос по закладной, а может, и минимальный платеж по кредитке. Какое облегчение! Какое счастье! Будто исполнилось заветное желание.

Едва эта мысль приходит мне в голову, как по садику проносится порыв ветра. Возникнув из ниоткуда, он шелестит листьями на деревьях, колышет пламя свечей, и огоньки танцуют, искрясь драгоценными камешками в море чернильной темноты. Металлические диски "музыки ветра" нежно позвякивают, и мне кажется, что сад заколдован. По спине пробегают мурашки, волоски на руках встают дыбом. Да что за...

— Еще вина, Хизер?

Отключаю воображение, включаю мозги и встречаю вопросительный взгляд Джесс: она держит на весу бутылку вина. Поерзав, я трясу головой. Что за наваждение.

— М-м-м... да-да, с удовольствием! — Поднимаю бокал, чувствуя дрожь в пальцах. — Лей, не жалей! — И со звоном опускаю бокал в центр стола.

Джесс дважды просить не надо. Пока льется вино, ветер стихает так же внезапно, как и поднялся. Огоньки свечек неподвижны, словно звезды в небе, и "музыка ветра" безмолвствует. Все как прежде. Мурашки исчезли. Мне тепло. И немного неловко. Что это на меня нашло? Цыганки, магия, заколдованные сады... Обуздай свою фантазию, Хизер.

Схватив бокал, делаю большой глоток. Еще минута — и я вправду поверила бы, что мечты могут сбыться.

 

— А на Пляж мускулов ходишь?

Еще двадцать минут прошло, еще одна бутылка опустела, а Джесс по-прежнему треплется о достопримечательностях Венеции, которая в Калифорнии. А я и не подозревала, что она такой знаток.

— Можно сказать, не вылезаю оттуда. — Гейб театрально играет мускулами. — Думаешь, это великолепное тело — от природы?

Заметив его обращенную ко мне ухмылку, улыбаюсь в ответ. Джесс, которой флирт и алкоголь совсем вскружили голову, не замечает иронии.

— О-о! Сразу видно, что ты балуешься штангой, не то что слабаки-англичане. — Она презрительно морщит носик. — Эти только и могут, что кружки в пабе поднимать. Верно, Хизер?

— Ну, не все... — Я вступаюсь за соотечественников, силясь припомнить хотя бы одного, кто сам занимается спортом, а не следит за чужими достижениями, развалившись на диване. Задача непростая. — Вот, например, Эд... — я имею в виду своего брата, — играет в регби...

Но Джесс не слышит: погрузилась в воспоминания о Пляже мускулов:

— Хизер, ты бы оценила. Это открытый спортзал на берегу океана, где загорелые гиганты-культуристы на глазах у всех качают железо...

Она заливается соловьем, описывая блестящих от кокосового масла атлетов, которые позируют перед восторженной публикой с гантелями наперевес, и у меня не хватает духу сказать ей, что более отталкивающего зрелища я и представить себе не могу. Вместо этого я делаю то, что обычно делаю, когда не знаю, что говорить, — ляпаю глупость.

— А правда, что в Лос-Анджелесе у всех силиконовые груди?

Отлично, Хизер. Пять баллов за такт и дипломатичность.

Но Гейб, кажется, не обиделся — скорее развеселился.

— Ну, я бы не сказал, что прямо-таки у всех. — Он оттягивает ворот футболки с мистером Ти и заглядывает внутрь. — Мои — точно настоящие.

— Правда? Дай-ка проверить. — Хихикая, Джесс проворно тычет его в грудь. — М-м, крепко, упруго... — одобрительно бормочет она заплетающимся языком и мнет его мышцы, как пластилин.

О черт. Джесс напилась. За считаные минуты она скатилась от состояния "слегка подшофе" до "пьяна в зюзю", минуя все промежуточные стадии. Если пояснять на географическом примере, это все равно что попасть из Лондона в Лос-Анджелес, не пересекая Атлантический океан.

— А ты случайно не актер? — пытаюсь сменить тему я.

— До чего же я люблю играть! — громогласно заявляет Джесс. — Надо было стать актрисой. Однажды играла я в школьной пьесе... в этой... как там ее... — Веки у нее заметно отяжелели, глаза так и норовят закрыться.

— Я? Актер? — Гейб притворно содрогается от ужаса. — Да ни в жизнь.

Мой взгляд мечется между Гейбом и Джесс. Парень даже не замечает, что Джесс постепенно сдвигается на край шезлонга поближе к нему.

Зато я замечаю. И я в панике. Джесс сонная. Пьяная. И одинокая. Убийственная смесь. Еще чуть-чуть — и она заберется к нему на колени.

— А вот моя девушка — актриса. Говорит, страшно тяжелая работа.

С шезлонга доносится приглушенное:

— Девушка?

Когда мозг Джесс затуманен парами алкоголя, ей может быть не под силу вести машину, нажать кнопку кофеварки или расстегнуть собственный лифчик, но она до последнего будет реагировать на слова вроде...

— Девушка? — повторяет Джесс.

— Да, она в Лос-Анджелесе. Только что получила небольшую роль в кино.

— В кино? — Джесс выпрямляется и сползает на край шезлонга, напоминая попугая на жердочке. Сходство усиливается оттого, что этот самый попугай пронзительным голосом повторяет каждую реплику Гейба.

— Ага. Большой прорыв, — с энтузиазмом продолжает Гейб. — Миа очень талантлива, вот только с ролями ей пока не везло. Ничего, дайте время. Однажды вы увидите, как ей вручают "Оскара".

— Здорово! — восклицаю я, пытаясь отвлечь внимание от Джесс. — Очень впечатляет.

В самом деле впечатляет. Голливудская актриса? Куда эффектней, чем свадебный фотограф, правда? Помощница свадебного фотографа. Вспомнив о своем положении на карьерной лестнице, я чуть не корчусь от зависти. Со мной такое частенько происходит. Работаешь себе спокойно, вязнешь в рутине, получаешь зарплату, ни о чем особенно не задумываясь, и вдруг — бам! — слышишь чью-нибудь историю успеха, и мыльный пузырь лопается. Ты вспоминаешь, что тебе уже тридцатник, зарабатываешь ты меньше вчерашних выпускников, а твоя мечта о статусе преуспевающего фотографа-фрилансера не более чем мечта. В такие моменты я чувствую себя посмешищем. Рыжим, веснушчатым, нечесаным посмешищем.

Иными словами — полной противоположностью девушки по имени Миа. Уж у нее-то, без сомнения, гладкая кожа, роскошные волосы и бедра, созданные для того, чтобы дефилировать по пляжу в бикини.

— Пойду поймаю такси.

Эпизод "Спасателей Малибу", прокручивавшийся у меня перед глазами, обрывается, и я вижу Джесс: подруга поднимается с шезлонга, подтягивая повыше корсет.

— Рада была познакомиться. — Она сует Гейбу руку.

— Э-э... ага... Взаимно. — Он кивает, обескураженный ее поспешным прощанием. Равно как и я.

— Ты точно не хочешь кофе? — Чашечка кофе помогла бы ей протрезветь. Впрочем, рассказ Гейба о девушке-актрисе, по-видимому, успешно с этим справился.

— Нет, спасибо. Я тебе завтра звякну. — Наскоро обняв меня, Джесс исчезает в доме.

Я тороплюсь следом:

— Может, вызвать тебе такси?

Хлопает дверь, и, выглянув в окно, я успеваю заметить, как Джесс запрыгивает в черный кеб.

 

* * *

 

— Твоя подруга так быстро ушла.

Когда я возвращаюсь в сад, Гейб собирает со стола бокалы.

— М-м... да... Устала. Ей рано утром на работу.

Судя по выражению лица, он прекрасно понимает, что я сочиняю. Оттого что мы остались наедине, мне как-то неловко.

— Кстати, и мне бы пора ложиться. — Я изображаю зевок.

— "Сон красоты" и все такое?

Это надо воспринимать как комплимент или как дружескую подколку? Но, прежде чем я успеваю составить свое мнение, он сам широко зевает, демонстрируя два ряда ослепительно белых зубов.

— Прошу прощения. Разница во времени меня просто убивает.

Мы заходим в дом и некоторое время бестолково толчемся на кухне.

— Ладно, спокойной ночи.

— Ага. Споки-ноки.

Пауза.

— Хочешь — иди в ванную первым, — великодушно предлагаю я.

— Да все о'кей, иди ты. Дамы вперед. — По части вежливости он не отстает.

— Нет уж, пожалуйста. Ты ведь гость.

— Да все нормально, правда.

В конце концов в этом словесном пинг-понге я одерживаю победу. Гейб скрывается в ванной с пакетиком туалетных принадлежностей величиной с пенал, а я — в своей спальне. Стягиваю футболку, джинсы, влезаю в старую клетчатую пижаму. Резинка на талии давным-давно растянулась, и штаны висят на заднице, вроде под ними подгузник. На мне! Подгузник...

Я цепенею, поймав в зеркале свое отражение. Господи. Смотрю на себя, как в первый раз. Что это со мной? Вечер за вечером я облачаюсь в это тряпье и разгуливаю по квартире. Провожу в таком виде по восемь часов в сутки. Сижу, попивая чай. Иногда даже — силы небесные! — открываю дверь и стою на ступеньках, расписываясь за корреспонденцию.

Медленно поворачиваюсь. Меня ужасает сама мысль о том, что сейчас придется увидеть свои тылы. Потихоньку... потихоньку... О-о-о... Даже хуже, чем я думала. Линялая клетчатая ткань болтается складками — будто с попы свисают два мешка.

Стягиваю штаны, зашвыриваю их подальше и начинаю шарить в ящиках комода. Вытаскиваю ночнушку с изображением Снупи[38] и содрогаюсь от отвращения. Ночнушка со Снупи? Ни за что! Точно знаю, у меня есть другая пижама — но удается найти только верхнюю часть. Трех пуговиц не хватает, зато имеется отложной воротничок. Отложной воротничок, мать его. Как я могла этого не замечать? И вообще, как я могла не замечать, что все мои спальные наряды чудовищны? Что же я носила, когда жила с Дэниэлом?

Ничего. Припомнив свою безвозвратно ушедшую сексуальную жизнь, понимаю — ничего. Когда я ложилась в постель с Дэниэлом, на мне была только тушь для ресниц и капелька духов "Ангел" от Тьери Мюглера. Это позже я превратилась в типичную тридцатилетнюю одиночку и сексуальную воздержанку, которая спит в обнимку с котом, надев бесформенные трусы, носки и обмазав физиономию кремом против морщин усиленного действия.

Меня передергивает, я пытаюсь взять себя в руки. Есть еще ночная рубашка — трехлетней давности подарок Розмари на Рождество. До сих пор лежит в фирменном пакете. Достаю и прикладываю к себе: длинная, аж до пола, вся в розочках-оборочках...

Но выхода нет. Через стенку слышно, как льется из крана вода, вжикает электрическая зубная щетка, срабатывает слив унитаза, выскакивает из стока раковины затычка и вода журчит по трубе. Еще чуть-чуть — и настанет моя очередь. Надо попытаться проскочить незаметно. Напрягаю слух: не щелкнул ли замок ванной? Ничего. Покашливание. Тишина. Ну наконец! Металлический щелчок, хлопок двери...

Прижавшись щекой к косяку, пытаюсь углядеть хоть что-нибудь в щелочку. Вижу свет, пробивающийся из-под его двери, половицы, фикус, который давно пора полить. Как начинающий водитель, стреляю глазами налево, направо, опять налево. Все чисто. У-ф-ф! Осторожненько открываю дверь и храбро, приподняв подол ночнушки, крадусь на цыпочках по коридору. Тихо, тихо, тихо... Еще чуть-чуть, еще чуть-чуть...

— А-а-а!

— Ой, прости, напугал?

Гейб все еще там. Стоит посреди ванной на лохматом коврике. Посреди моей ванной, черт побери!

— Боже... да... то есть нет... ничего, все нормально. — Вцепившись в кружево на груди, я пыхчу как паровоз. И вдруг понимаю, что:

а) на нем ничего нет, кроме белых облегающих трусов-боксеров (я не собиралась туда смотреть, взгляд как-то сам соскользнул);

б) я выгляжу как призрак его прабабушки — ночная рубашка до пола, шея тонет в пышных оборках.

— Ты, кстати, так и не сказал, что за дела у тебя в Лондоне. Попытка завязать непринужденную беседу не очень удачная, поскольку я не могу отрешиться от того, что передо мной стоит почти голый мужчина с кустиками волос на груди и в белых тесных трусах.

Черт, опять! Хизер, не смотри вниз! Не смотри вниз!

— Разве? — Он выжимает тряпку, которую, как я сейчас замечаю, до сих пор держал в руке.

Мама родная... А ванная-то безупречна! Си-душка опущена, ни одного мокрого полотенца на полу, ни одного волоска на мыле. Хоть я и дала себе слово смотреть строго перед собой, быстренько окидываю взглядом бледно-зеленые стены и обстановку — привет из семидесятых. Когда мы с Дэниэлом брались за ремонт, то намеревались и ванную переделать, — но он ушел, а я занялась ремонтом разбитого сердца посредством шопинг-терапии. Это означает, что я по-прежнему принимаю душ в уродских зеленых стенах, зато у меня масса миленьких ароматических свечек.

— Я выступаю на Эдинбургском фестивале.

— Серьезно?

Взгляд падает на наши зубные щетки, стоящие рядышком в кружке, вместе с тюбиком зубной пасты. Крышка тюбика плотно закрыта. Я награждаю жильца лучшей улыбкой одобрения, на какую способна. Удовлетворенная, окончательно убеждаюсь в том, что правильно поступила. Мы отлично с ним уживемся.

— На фестивале? И что будешь делать?

Собрав одежду, он выходит из ванной. А затем все, абсолютно все портит, произнося слова, которые я не желаю слышать.