Запорожцы при «дамском» правлении

 

Как уже говорилось, 31 августа 1733 г. Анна Иоанновна послала запорожцам милостивую грамоту, и этого оказалось достаточно для перехода всех запорожцев в русское подданство. Но надо было как‑то объяснить и туркам, что русское правительство по‑прежнему не желало войны.

26 апреля 1734 г. из Петербурга в Константинополь был отправлен курьером поручик Наковальнин с подробным объяснением причин принятия запорожцев:

«1. Хотя запорожцы, как самой Порте известно, издревле подданные русских царей, единого с ними христианского закона, родились все в Малой России, где их отцы и сродники и поныне живут, но жили они в Сиче, перебегая из Малой России в различное время по своему давнему обыкновению самовольно, и иные, пробыв в Сиче несколько времени, снова в Малую России, т. е. в свое отечество, возвращались. Несмотря на то, когда они, при учинении последнего вечного мира с Портой, сами добровольно в крымской стороне остались, то русские государи в них никогда не вступались, когда Кош свой они имели за русской границей, где сами иметь хотели, и в то дело русское правительство мешаться считало для себя неприличным.

2. Русские государи к себе их не призывали и не призывают и теперь, хотя запорожцы перешли с своего Коша на новый Кош, но русской государыне до того дела нет, так как новый Кош не в русских границах обретается и, насколько государыня уведомлена о том, запорожцы перешли на то место, где они издревле всегда свое жилище и пребывание имели, а потому чинить им препятствие в том не находится причины никакой.

3. Ввиду того, что крымский хан, противно вольности и обыкновению козаков, хотел насильно переселить их из Сечи к самому Крыму с намерением разобрать их по рукам, самого кошевого со всеми знатными куренными атаманами силою к себе в аманаты взять и насильно гетманом над ними явного изменника Орлика поставить, то запорожцы, как народ вольный, не допуская себя до последней погибели, принуждены были, ради своего спасения, на другое место перейти. И за то крымский хан должен полежать нареканию, потому что такими поступками своими он к отчаянию запорожцев привел, а натурально, что всяк, видя перед собой последнюю погибель свою, старается от оной себя спасти.

4. А что запорожцы, будучи издревле русскими подданными и имея в Малой России своих родственников и свойственников, отказали хану идти войной против русской государыни и против русских войск, то это также вполне натурально: ведь сами же запорожцы легко могут рассудить, что, выступив против русских войной, они выступят против собственных родственников и свойственников, в русской державе обретающихся, и потому если запорожцы не хотят идти войной против своего отечества, то русской императрице пенять на них за то неприлично».[225]

Любопытна и приписка для русского посла в Константинополе: «Можете еще Порте о запорожцах и сие объявить, что все они до единого уроженные в нашей империи и перебегая живут там в Сече из давних лет без жон холостые, и так ежели б повсевремянно туда оных бегущих из нашего подданства не прибавлялось, то они, запорожцы, давно все перевелись, понеже плодиться им в Сече не от кого».[226]

Сечь эта по разным документам имели три названия – Новая, Подпиленская и Краснокутовская. Новая Сечь была на 20 верст ниже Микитина перевоза на правом берегу протоки Подпильной, в том месте, где эта протока дает от себя луку или дугообразный излив, напротив так называемой Великой плавни. Новая Сечь располагалась в котловине, «защищенная с востока, юга и запада громаднейшей плавней в 26 тысяч десятин, которая изрезана пятьюдесятью ветками [протоками], ериками и заточинами, шестьюдесятью большими, не считая множества малых, озерами и представляла из себя сплошной и непроходимый лес, в котором человек, мало знаковый с местностью, мог потеряться точно в бесконечном лабиринте, и который тянулся на сотни верст вправо и влево от Сичи и на десятки верст прямо от нее к югу. Под прикрытием таких плавен запорожцы могли быть совершенно безопасны от своих близких и неконных врагов, татар и турок.

Устройство Новой Сичи представлялось в таком виде. Сичь разделялась на три части – кош внутренний, кош внешний и цитадель.

Внутренний кош, называвшийся иначе замком или крепостью, по виду представлял из себя совершенно правильную форму круга в 200 сажен окружности; через самый центр внутреннего коша шла обширная, гладко выровненная и всегда в большой чистоте содержащаяся площадь, на которой происходили войсковые рады по разным вопросам первой важности; в восточном конце внутреннего коша, на той же войсковой площади, возвышалась одноглавая „изрядная“ деревянная церковь без ограды, крытая тесом, основанная, во имя Покрова пресвятой Богородицы, в 1734 году, при кошевом атамане Иване Малашевиче, и снабженная богатейшею церковною утварью, ризницей и „убором“, лучше которых во всей тогдашней России трудно было сыскать. В некотором отдалении от церкви стояла большая высокая колокольня, также деревянная, с тесовою, в два яруса, крышей и с четырьмя окнами для пушек, чтобы отстреливаться от неприятеля и салютовать из орудий в большие праздники – Крещения Господня, Пасхи, Рождества и Покрова.

Близ сичевой церкви выделялись: пушкарня или артиллерийский „большой обширности“ цейхгауз с большим и глубоким подвалом, в котором хранились пушки, ружья, боевая амуниция, и который с тем вместе служил войсковой тюрьмой или секвестром для содержания разных преступников; далее войсковая скарбница, или „замок“ для войсковой казны и козац‑кого добра, всегда оберегавшаяся особым дозорцею по наряду от войска; затем, особое жилище для сичевого духовенства и отдельный „станок“ или помещение, около десяти футов величины, для кошевого атамана, на котором всегда развевалось белое знамя в случае пребывания кошевого в Сичи и с которого снималось оно в случае отсутствия его; наконец, вокруг всей площади, наподобие подковы, расположены были тридцать восемь куреней и возле куреней – куренные скарбницы и частные домики войсковой или куренной старшины.

Внешний кош отделен был от внутреннего особым валом, на самой середине которого, с юга на север, устроены были широкие ворота с высокою из дикого камня, у левой половины их „баштою“, снабженною пушками и боевыми снарядами; ворота вели из внутреннего коша во внешний и всегда охранялись особыми часовыми, так называемыми „вартовими“ козаками. Внешний кош назывался иначе форштатом, т. е. предместьем, гассанбазаром, т. е. торговым базаром, слободой запорожских козаков, и занимал 200 сажен в длину и 70 сажен в ширину; на нем было до 500 куренных козачьих домов и домов торговцев и мастеровых – кожевников, сапожников, портных, плотников, слесарей, „шабельных мастеров“, умевших сабли делать, кузнецов, умевших кроме своего дела приготовлять порох для войска; все эти люди, „по их козацкому манеру и обыкновению“, свои работы исполняли платно и числились в куренях наравне с прочими козаками, кроме дворов тут же имелось 100 „торговых комор“, несколько торговых рядов и простых яток, в которых продавались хлеб, мука, крупа, мясо, масло и проч., и сверх того несколько шинков с виноградным вином, горилкою, пивом, медом и другими напитками. Лавки, ряды и шинки или составляли собственность войска и только арендовались купцами, или же лично принадлежали купцам – приезжим малороссиянам, грекам, армянам, татарам, жидам, полякам; торговые люди, также как и мастеровые, если только они были православные, причислялись к куреням и жили, как настоящие сичевые козаки, но строевой службы не отбывали „ради своего ремесла“. Для надзора за порядком и добросовестною продажею товаров в Сичи следили базарный атаман и войсковой контаржей, т. е. хранитель образцовых весов и мер, жившие в особо устроенных для них помещениях. Внешний кош, также как и внутренний, запирался широкими воротами, стоявшими от запада к востоку, параллельно Подпильной, а не от юга к северу, встречно ей, как во внутреннем коше».[227]

Впервые в истории Запорожского войска рядом с самой Сечью в 1735 г. была построена небольшая царская крепость, так называемый Новосиченский ретраншемент. Крепость эта располагалась в юго‑восточном углу внешнего коша и представляла из себя небольшой четырехугольник длиной около 85 сажен (181 м) и до 50 сажен (107 м) ширины, с небольшими воротами во внешний кош. Вместе с внешним кошем она была окопана глубоким рвом и обнесена высоким земляным валом.

Формально крепостца предназначалась для защиты запорожцев от турок и татар, но ее комендант имел указание «исправнейшего произвождения тамошних дел и смотрения пропусков за границу, а наипаче для смотрения за своевольными запорожцами, дабы их хотя некоторым образом воздерживать и от времени до времени в порядок приводить».[228]

Запорожцы, конечно, понимали настоящую цель постройки Новосиченского ретраншемента и говорили по этому поводу: «Засiла нам московська болячка на печiеках!».

В крепостце были построены комендантский дом, офицерские, инженерные и артиллерийские помещения, пороховые погреба, солдатские казармы и гауптвахта. Гарнизон ретраншемента составляли две роты солдат из крепостных батальонов Киевской крепости при шести орудиях.

Следует заметить, что сия фортеция была предназначена более для психологического воздействия на казаков, нежели представляла им реальную угрозу. Запорожцы в случае необходимости могли шутя перебить две роты крепостных инвалидов.

Внешнюю линию обороны Новой Сечи представляли ров с водой и высокий земляной вал, упиравшийся двумя концами в протоку Подпильную. По валу стоял высокий частокол, сделанный из толстых бревен, заостренных сверху и пропитанных смолой снизу.

К западу от Сечи, за общим рвом, вдоль протоки Подпильной тянулись запорожские зимовники («хаты»), а на некотором расстоянии от Сечи стояла «Базавлуцкая сичевая башта».

К юго‑востоку от Сечи, на другом берегу протоки Подпильной, имелись «волчьи ямы», засады, окопы, ложементы, устроенные около Сечи в 1736 г. в ходе русско‑турецкой войны.

На берегу протоки Подпильной, напротив внутреннего коша, находилась речная торговая пристань. Туда приходили не только казацкие чайки, но и греческие, и турецкие морские суда. Они из Днепра шли в протоку Павлюк, а оттуда – в протоку Подпильную. Естественно, что морским судам с большой осадкой делать это было непросто.

В 1755 г. переводчик Семенов, состоявший при Никитинской заставе на Днепре, направил в Киев «Проект о приставании морских судов при Никитинской заставе», в котором говорилось: «Суда, которые приплывают из Белого (т. е. Мраморного) моря с вином, деревянным маслом, хлопчатою бумагою и разною бакалиею, так же и из стоящих по берегам Черного моря разных городов, т. е. из Варны, Месемврии, Кили, Очакова и прочих мест, приплыв в Очаков, следуют вверх по реке Днепру, а проплыв Днепром, не доходя Каменного Затона, против Никитинской заставы, не больше как 4 версты, оставляют большой стержень Днепра и поворачивают на левую руку, где тек прежде Днепр, который ныне засыпан песком. В полую воду, до 20‑го, много до 30 июня оные суда ходить могут: они плывут Днепром, означенною повороткою, верст шесть, потом, вступя в речку Подпильную, плывут до Сичи верст девять, пристают против Новосичеснкого ретраншемента, повыше Сичи, и спешат торгом своим всеми мерами, потому что ежели пробудут до июля, то за мелью не могут выйти на большой Днепр. А ежели они пристанут в Никитинскую заставу, то страху им от меля не будет никакого и могут все лето торговать безопасно».[229]

В 1734 г. запорожцев насчитывалось 7268 человек, а лет чез пять их было уже 13 тысяч. Быт казаков значительно изменился: большинство уже имели жен. Однако женатые казаки не пользовались ни правом голоса на раде, ни правом избрания на должности и были обязаны выплачивать в сечную казну «дымовое», своего рода налог с семьи. Полноправные же, то есть холостые запорожцы жили либо в Сечи, либо поселками по паланкам (в зимовниках). Паланками управляли выборные полковники и старшина (есаул и писарь). Поскольку в мирное время запорожцы занимались в основном рыбным промыслом, охотой, скотоводством и торговлей, то паланки застраивались так сильно, что в них насчитывалось до 16 церквей.

Запорожцам было разрешено управляться своей выборной старшиной, которая непосредственно была подчинена главнокомандующему русскими войсками в Малороссии.

Запорожцы приняли активное участие в русско‑турецкой войне 1735–1739 гг. Однако из политических и тактических соображений русское командование разделило запорожское войско на несколько отрядов, приданных различным русским корпусам.

Осенью 1735 г. генерал‑лейтенант Леонтьев с 40‑тысячным войском двинулся в Крым, но, не дойдя десяти дневных переходов до Перекопа, приказал вернуться на зимние квартиры.

В походе было потеряно около 9 тысяч человек и столько же лошадей. Подавляющее большинство потерь было небоевыми – болезни, голод и т. п. Генерал‑лейтенант Леонтьев был предан военному суду, но сумел оправдаться.

Наученный горьким опытом Миних, планируя кампанию 1736 года, первым делом вызвал к себе в ставку Царицынку запорожского кошевого атамана Милашевича и других «знатных казаков». Фельдмаршал спрашивал их о численности войска. Запорожцы отвечали, что войско их ежедневно прибывает и убывает, и поэтому о числе его подлинно показать никак нельзя, надеются, однако, собрать до 7 тысяч человек, хорошо вооруженных, но не все будут на конях. На вопрос, когда, по их мнению, удобнее идти в крымский поход, запорожцы отвечали: армия должна выступить в поход 10 апреля от реки Орели, потому что в это время в степи он недавних снегов и дождей воды достаточно, трава везде в полном росту и неприятелем сожжена быть не может. В Крыму нынешним летом был урожай, значит, и там армия в хлебе нуждаться не будет. Ногайцы против регулярного войска не устоят, и русская армия беспрепятственно войдет в Крым, перекопские укрепления остановить ее не смогут.

20 апреля 1736 г. Миних выступил из Царицынки с армией численностью около 54 тысяч человек. Войска были разделены на пять колонн.

В армии Миниха были как запорожские, так и малороссийские (гетманские) казаки. О них Миних писал императрице: «В прежние времена гетманские казаки могли выставлять в поле до 100 000 человек; в 1733 году число служащих убавлено до 30 000 и в нынешнем году до 20 000, из которых теперь 16 000 человек наряжены в крымский поход; им велено в начале апреля быть у Царицынки в полном числе, но мы уже прошли 300 верст от Царицынки, а козаков гетманских при армии только 12 730 человек, и половина их на телегах едут, и отчасти плохолюдны, отчасти худоконны, большую часть их мы принуждены возить с собою, как мышей, которые напрасно только хлеб едят. Напротив того, запорожцы из того же народа, беглые из той же Украйны, на каждого человека по 2 и по 3 хороших лошади имеют, сами люди добрые и бодрые, хорошо вооруженные; с 3 или 4 тысячами таких людей можно было бы разбить весь гетманский корпус».

На сей раз русские войска штурмом овладели Перекопом и вторглись в степной Крым. Впереди армии шли донские и запорожские казаки. Именно они первыми ворвались в город Козлов.

Отсутствие провианта постоянно губило русские армии, от Голицына до Леонтьева. Но сейчас, благодаря казакам, Миних имел основание написать Анне Иоанновне: «Ныне армия ни в чем недостатка не имеет и вся на коште неприятельском содержаться будет, что во время военных операций великим авантажем служит; по пословице, мы успели свою лошадь к неприятельским яслям привязать».

Вскоре были взяты Бахчисарай и Акмечеть. В июле 1736 г. русская армия вернулась к Перекопу, после чего запорожских и малороссийских казаков отправили домой.

Не менее активно запорожцы участвовали и в кампаниях 1737, 1738 и 1739 годов. Фельдмаршал Миних писал о запорожцах: «Поступками запорожских казаков я очень доволен, все мои предписания они исполняют, жалованием и провиантом удовлетворены, кроме того, получили большую добычу в нынешнюю и прошлогоднюю кампании и потому очень довольны, присылали ко мне депутатов с благодарностию. Хотя они люди дикие, но своевольных теперь между ними немного, и нельзя думать, чтоб они могли затеять что‑нибудь противное».[230]

Однако перед походом 1739 года у Миниха возникли определенные сложности с запорожским войском. Орлик, живший в монастыре у Ясс, вновь стал засылать к казакам в Малороссию письма с призывами перейти в турецкое подданство: «Порта, милосердуя над Войском Запорожским, несмотря на то что оно перед нею погрешило, велела меня обнадежить, что она примет Запорожское Войско под свою крепкую охрану, позволит ему всякие промыслы и подтвердит его вольности».

Миних решил действовать с запорожцами как с калмыками или ногайцами – взять заложников и подкупить хана. Он велел находиться при главной квартире пятистам «лучшим запорожцам». В Запорожскую Сечь было отправлено 6150 рублей. Причем велено было четыре тысячи рублей отдать публично всем казакам, а 2150 рублей – кошевому и старшине тайно разделить. Так и было сделано, но вот кошевой Тукала рапортует фельдмаршалу, что казаки, проведав о получении им и старшиной особой суммы, «напали на них нечаянно и жестоко избили с немалым ругательством и бесчестьем и пограбили не только вновь полученные деньги, но и те, которые у них прежде были».

Потом пришел другой рапорт, что Тукала лишен должности и, проболев несколько дней, умер, и на его место выбран Иван Фоминич. «Хотя таковые их, запорожских казаков, поступки, – писал Миних, – весьма непристойные и воле ее величества противны, однако при нынешних обстоятельствах ничем огорчать их нельзя, тем более что новый атаман человек добрый и к службе ревностный». Таким образом, запорожцы остались верны и России, и своим обычаям.

В отличие от запорожцев, некрасовцы в войне 1735–1739 гг. храбро сражались на стороне турок. Русское командование послало на Кубань несколько карательных экспедиций. В 1737 г. в бою с донскими казаками был убит атаман Игнат Некрасов.

После войны и казацкая старшина, и турецкое правительство осознали неудобство расположения поселений некрасовцев на Кубани. Любопытно, что еще в 1758 г. крымский хан Крым Гирей поселил несколько сот некрасовцев в Крыму при «рыбном озере» Балык‑куле, то есть в нынешней Балаклаве. А с 1740 г. началось постепенное переселение кубанских казаков (некрасовцев) в устье Дуная, где они образовали несколько крупных поселений: Большие Дунавцы, Сарыкьоль (Желтое), Малые Дунавцы, Журиловка, Слава Черкасская, Слава Русская и др.

Русско‑турецкая война 1735–1739 гг. закончилась… ничем, то есть, пардон, подписанием 29 сентября 1739 г. Белгородского мира. Согласно его условиям Азов остался за Россией, но укрепления его нужно было срыть. Окрестности его должны были остаться пустыми и служить разделением между обеими империями, но Россия получила право построить крепость на Кубани. Таганрог не мог быть восстановлен, и Россия не могла иметь кораблей на Черном море, могла торговать на нем только посредством турецких судов. Большая и Малая Кабарды остались свободны и должны были отделять обе империи друг от друга.

Таким образом, Россия практически ничего не получила от войны, потратив огромные средства и потеряв свыше 100 тысяч человек.

В 1742 г. русское правительство постановило посылать запорожцам ежегодно по 4660 рублей, а, кроме того, муки по 1000 четвертей «да круп на то число по пропорции». Пороху и свинца запорожцам посылалось по 50 пудов. Однако жалованья и «рыбных и звериных промыслов» казакам явно не хватало. В Петербург постоянно шли жалобы, что запорожцы нападают на малороссийских казаков и калмыков, посылаемых в пограничные разъезды, отбирают у них лошадей и оружие. Малороссияне, ездившие из Бахмута в Черкаск, жаловались, что запорожцы их грабят. С заставы Каменного Брода приезжали донские казаки с жалобами, что на них нападают запорожцы и выгоняют их с заставы, объясняя это тем, что река Миус находится в их владении.

Запорожцы же в свою очередь жаловались на донских казаков, которые отгоняют их от рек Калмиуса и Миуса, а также с других рыболовных мест. Донцы же жаловались на грабительства и разорения от запорожцев и просили, чтобы запорожцам запретили въезд в непринадлежавшие им места: в Калмиус, Калчики, Еланчики и особенно в Миус и Темерник, а также на морские косы. Довольствовались бы запорожцы местами, прилегающими к их стороне между Днепром и впадающей в Азовское море рекой Бердой. А если запорожцы на Миусе будут зимовать и весной вместе с донцами «добываться» (промышлять), то «из Черкаска лошадей в поле будет выпустить некуда и проезд изо всех мест в Черкаск с разными припасами всякого звания людям может быть остановлен».

Для размежевания земель императрица Елизавета Петровна отправила подполковника Бильса. В Сечи кошевой атаман объявил Бильсу, «что письменные документы в шведскую войну все пропали; надобно было прибегнуть к сказкам старожилов, но по этим сказкам обе стороны выходили правы. Запорожцы объявили, что они владеют спорными местами недавно, но не самовольно, что у них на то есть грамота, подписанная Ив. Ив. Неплюевым, бывшим при разграничении между Россиею и Турциею. Однако оказалось, что в этой грамоте заключалось лишь извещение Неплюева о заключении мира между Россиею и Турциею. Сенат постановил: запорожцам владеть от Днепра рекою Самарою, Вольчими Водами, Бердою, Калчиком, Калмиусом и прочими впадающими в них речками и подлежащими к тем рекам косами и балками по прежнюю границу 1714 года; а от реки Кальмиуса – Еланчиком, Кринкою, Миусом, Темерником до самого Дона и впадающими в них речками, балками и косами владеть донским козакам; границею быть реке Калмиусу».[231]

Из Киева в Сечь периодически отправлялись строгие грамоты «о пресечении воровства и разбоев». Наконец, в 1747 г. отряды запорожцев провели «зачистку» районов степных речек и побережья Азовского моря. Там было схвачено и повешено 22 «вора» во главе с их атаманами Журавлем и Калкой.

В 1749 г. из Киева в Сечь прислали 6 запорожцев, разбойничавших в польских владениях. Кошевой рапортовал, что двое разбойников повешены, а остальные публично без пощады «киевым боем» жестоко наказаны, «ревнуя высочайшим ее императорского величества указам, дабы такое беспрерывное воровство прекратиться могло». Сенат велел послать указ, что б впредь «воров» не казнили, а присылали в сенат приговоры. Однако кошевой доложил, что если не казнить, то воровства и «других шалостей» искоренить будет невозможно.

Дело в том, что Елизавета Петровна, вступая на престол, отменила смертную казнь в России. В конце концов в Петербурге сделали вид, что не знают о смертных казнях в Запорожье.

В 40‑60‑х годах XVIII века жизнь в Сечи мало отличалась от жизни в XVII веке. Так, духовные лица по‑прежнему присылались из Киева из Межигорского монастыря – по два попа плюс два дьячка на каждый год. Если новые попы оказывались стары или не имели хорошего голоса, то их отправляли обратно, а оставляли прежних. Литургия в Сечи отправлялась ежедневно. Совершались моления «о здравии Всероссийского Императора и Его фамилии, и о Святейшем Правительствующем Синоде и Сигклите, а потом по именам упоминают: Кошевого, Судью, Писаря, Асаула и все православное воинство».[232]

Попы в Сечи находились в полном подчинении у старшины, и с их мнением в мирских делах не считались, за редким исключением. Тем не менее, казаки давали немалые деньги как местным попам, так и Межигорскому монастырю.

Несколько слов стоит сказать и о запорожском пролетариате. Чернявский в описании Запорожской Сечи 1766 года писал: «При Запорожской Сечи мастеровых людей имеются: слесари, кузнецы, сапожники, портные, плотники; и оные мастеровые люди все, по их казацкому манеру и обыкновению, свои работы отправляют всегда с заплатою; и без заплаты никому оные ничего не повинны делать. Которые те свои работы отправляют вне замка, а числятся такожде с прочими Казаками в куренях…

Шинкари, краморы и прочие мастеровые люди, такой обычай имеют: покупают товары и паки продают чрез необычайно дорогою ценою, и от того великую прибыль получают; только оною прибылью угосподствовать одни не могут, но принуждены между своим товариществом, и прочими Казаками, весь оный свой барыш прогуливать. Також и те Казаки, которые живут на зимовниках, распродают свои добычи, яко то: рыбу и прочие товары, волков, лисиц, и на оные деньги пьют, гуляют. Таким образом у всех оных чинится, как выше сего упомянуто.

Еще ж имеется у них такое обыкновение, что в Воскресные дни и праздники Господские, с вечеру, производить между собою прежестокой, многолюдственный кулачный бой, разделясь куренями, яко вышними и нижними; и от оного кулачного боя происходят у них великие драки, и бывают смертельные убийства.

Сверх же того всего упомянутого, Запорожские Казаки имеют вольность свою такую, что ни каких работ повелеваемых не имеют, но всегда находятся в гулянье и в своем неспокойном пьянстве, в чем жизнь свою до конца тако провождают; а ежели случится Кошевому посылать куда какую партию, то у них о том имеется, в куренях их, очередь».[233]

Говоря о буйстве и пьянстве запорожских казаков, не следует вырывать их из общего контекста малороссийской жизни. Со времен Хмельницкого малороссийскому гетману подчинялось 10 полков. Причем, полк был не войсковой частью, а, скорее, уездом, то есть административной единицей. К примеру, на 1727 г. в Киевском полку состояло 12 229 человек. Из них «казаков мощных и убогих 2530, казачьих вдов 227, посполитых (то есть мужиков) 7922, вдов полсполитых 751, попов 164, пономарей и дьячков 156».

Полк был разбит на сотни. Так, в Киевском полку из было 7, в Переяславском – 17, в Лубенском – 11 и т. д. Кроме того, каждый полк имел артиллерию: Киевский – 8 пушек, 2 мортиры; Полтавский – 54 пушки, 1 мортира; Нежинский – 37 пушек, 1 мортира; в Черниговском – 14 пушек, 1 мортира. Пушки были обычно малого калибра – 8‑1‑фунтовые.

В земельном вопросе на Левобережье царил полный беспредел. Об этом свидетельствует служебная записка камергера Г. Н. Теплова, отправленная генерал‑прокурору князю А. А. Вяземскому в начале царствования Екатерины II. «В Малороссии, по словам Теплова, все управлялось не правом и законами, а силою и кредитом старшин и обманом грамотных людей. Вследствие такого управления число свободных землевладельцев чрезвычайно уменьшилось, число крепостных земледельцев, напротив того, увеличилось. При поступлении Малороссии под державу Всероссийскую было населено менее чем вполовину против настоящего, а меду тем свободных крестьянских дворов было гораздо больше, чем теперь; свободные козаки обращены в крепостное состояние старшинами и другими чиновными и богатыми людьми. По смерти гетмана Скоропадского по ревизии, произведенной великорусскими офицерами, свободных дворов было 44 961. Из этого числа по 1750 год роздано не больше 3000 дворов. Что составляет самую малую разность, особенно если принять во внимание увеличение народонаселения; и несмотря на то, нынешний гетман граф Разумовский и четырех тысяч дворов свободных не нашел, о прочих же ему донесено, что все крестьяне в Польшу побежали, где, однако, по достоверным известиям, крестьянам в подданстве у польских панов гораздо труднее жить, чем в Малороссии, потому что польские паны все имение крестьянское почитают своим собственным и берут подати, когда сколько им вздумается. В самом же деле нашлось, что все государевы дворы и с землями раскупили старшина и другие богатые люди у самих мужиков, которые, будучи свободны, по этому самому будто бы могли сами себя и с землями продавать. А так как необходимо, чтоб всякая купчая утверждена была в присутственном месте и подписана сотником той местности, где находится продаваемая земля, то многие фальшивые купчие обличаются и тем, что сотник произведен в этот чин, например, в 1745 году, а купчая скреплена им как сотником в 1737 году. Старшины все это знали, но так как они всячески стараются, чтобы все государевы земли переходили в частные руки, то никакого препятствия этому не делали.

Искоренение козаков, т. е. переход их в помещичьи крестьяне, происходило так быстро оттого, что достаточный козак всегда откупался от службы, а недостаточный, избегая ее, предпочитал жить под именем крестьянина, чем идти в поход; кроме того, оставаясь козаком, он должен был платить с имения своего большую подать, которая доходила до рубля и больше, а назвавшись мужиком, не имеющим земель, ни собственности, платил в год алтын или две копейки по раскладке наравне с другими подсуседками; а во всякое время сами козаки плачивали помещикам, чтобы те приняли от них на их земли купчии и таким образом избавили их от обязанности идти в поход.

Малороссийские города, местечки, села, деревни, слободы и хутора с пахотными и сенокосными землями не имеют никакого обмежевания, все основывается на старинном будто занятии и на крепостях, большею частию фальшивых, но иные владеют землями просто вследствие наезда сильного на слабого. Наезды сопровождаются смертоубийствами, что ведет к бесконечным разорительным процессам. Козаки, оставшиеся незакрепощенными, живут разбросанные по разным местам, вдали от своего сотника и находятся в руках разных помещиков…

Избрание в сотники происходит таким образом: как скоро придет весть, что сотник умер, то, прежде чем об этом узнает гетман, полковые старшины посылают надобного им человека в сотню для управления ею до определения нового сотника. Этот человек не сомневается, что сотня его, и, приехав на место, выкатывает несколько бочек вина безграмотным козакам, подкупает священника и дьячка, те соберут рукоприкладства от пьяных – и выбор готов. Избранный истратит несколько червонных в высшем месте и утверждается сотником. Эти сотники воспитываются таким образом: люди из лучших фамилий, выучив сына читать и писать по‑русски, посылают его в Киев, Переяславль или Чернигов для обучения латинскому языку; не успеет молодой человек здесь немного поучиться, как отец берег его назад и записывает в канцеляристы, из которых он и поступает в сотники, хотя козаки, которые его выберут, и имени его прежде не слыхивали».[234]

Я боюсь, что утомил читателя длинной и скучной цитатой, но, согласитесь, прочтя ее внимательно, невольно задумаешься, а где было порядка больше – в Запорожье или в Левобережной Малороссии? А главное, реальное Левобережье ничего не имело общего со сказками совковых и националистических историков о «золотом веке» на Украине, который уничтожила де злодейка Екатерина Великая.

В 1750 г. Запорожское войско впервые со времен Мазепы было подчинено указом Елизаветы Петровны малороссийскому гетману. Новый гетман Кирилл Разумовский был торжественно избран в Глухове 22 февраля 1750 г. А было ему всего лишь 22 года. Кирилл не участвовал ни в одном сражении, да еще вдобавок был сыном свинопаса Григория Разума. Чудеса, да и только!

Но не будем забывать, что на дворе стоял веселый XVIII век, о котором Максимилиан Волошин, «поэт не советский, но хороший», писал:

 

Пять женщин разбухают телесами

На целый век в длину и ширину.

Россия задыхается под грудой

Распаренных грудей и животов.[235]

 

В 1731 г. случилось полковнику Вишневскому проезжать через село Чемер в Малороссии. В местной церкви он услышал приятный голос певчего Алексея Розума сына свинопаса и взял с собой в Петербург. Обер‑гофмейстер двора Анны Иоанновны Левенвольд принял Алексея Розума в придворный хор, там‑то его увидела и услышала Елизавета Петровна, пленившись его голосом и приятной внешностью. Познакомившись ближе, Елизавета обнаружила у него и иные достоинства. Она выпросила Алексея у тетушки Анны и зачислила в свой штат обслуги. В 1740 г. Алексея произвели в камер‑юнкеры и поменяли малороссийскую фамилию «на более пристойную» – Разумовский.

Сразу же после переворота 1741 года Алексей Разумовский стал камергером и генерал‑поручиком. В течение 1742 г. он стал кавалером орденов Св. Анны, Андрея Первозванного и Св. Александра Невского. В 1744 г. он получил графское достоинство, а в 1756 г. стал генерал‑фельдмаршалом.

Но это, так сказать, официальные награды. Главной же неофициальной наградой стало тайное бракосочетание в 1742 г. с императрицей Елизаветой Петровной. Ну а почему родной брат Алеши Кирилл стал гетманом, объяснять не надо.

Юный гетман сразу начал качать права и донес в Сенат, что в Сечи на раде атаманом избран прежний – Григорий Федоров, а судья, писарь и есаул избраны новые, и что эту перемену казаки сделали, не дав знать ему, гетману, и Кирилл Разумовский велел кошевому и старшина прислать ответ, на каком основании это сделано. Сенат одобрил это распоряжение Разумовского.

Тем не менее запорожцы на раде попрежнему выбирали себе кошевых атаманов.

Постепенно Разумовский начал понимать малороссийские реалии и стал действовать не только кнутом, но и пряником. Так он «выхлопотал вознаграждение запорожцам: прибавку жалованья по причине умножения этого войска и потому, что оно стеснено от Новой Сербии и нового слободского полка в рыбной и звериной ловле; кроме того козаки покинули соляные промыслы и прочую торговлю вследствие увеличения пошлин в пограничных таможнях; гетман просил даже дать запорожцам артиллерию. Сенат приказал жалованья прибавить 2000 рублей и с прежним производить по 6660 рублей; вместо трех пушек, оказавшихся негодными, отпустить три новые».[236]

 

Глава 21