«Широкая популярность некоторых цензоров». Комитет цензуры иностранной при Ф.И. Тютчеве, Сокращение «запретительных решений». Попытки согласовать действия цензуры с современностью.
Однако в решении проблемы была и альтернатива, которая могла бы осуществиться при другом стечении как субъективных, так и объективных обстоятельств. В эпоху реформ Александра II отчетливо проявилась просвещенческая функция цензуры не только в словах ее руководителей, но и в практике цензоров (В.Н. Бекетова, И.А. Гончарова, Н.Ф. фон Крузе, Н.И. Пирогова и др.) и Комитета цензуры иностранной (КЦИ). Публицист, юрист, профессор Петербургского университета К.К. Арсеньев писал: «К этому времени относится явление, небывалое ни прежде, ни позже: широкая популярность некоторых цензоров (в особенности Бекетова и Крузе), скоро сходивших с официальной сцены, но оставивших по себе добрую память, до сих пор соединенную с их именами».
Известный русский хирург и педагог Н.И. Пирогов, бывший сначала попечителем Одесского учебного округа, а затем в 1856–1858 гг. председателем местного цензурного комитета, одновременно участвовал в редактировании «Одесского вестника», сгруппировавшего вокруг себя радикально настроенную интеллигенцию. «Одесский вестник» при Пирогове выходил фактически под собственной цензурой. Возмущаясь бесправностью местной прессы, Пирогов писал князю П.А. Вяземскому весной 1857 г. о том, что провинциальная печать находится в неравном положении по сравнению со столичной. Он озабочен тем, что ему как высшей цензурной инстанции приходится запрещать обличительные статьи, которые свободно выходят в Петербурге или Москве. По доносам местного начальства 7 июля 1858 г. Главное управление цензуры, объявив замечания цензорам, решило отдать «Одесский вестник» в ведение генерал-губернатору, который должен был назначать его редактора. Н.И. Пирогова перевели в Киевский учебный округ.
Писатель, член-корреспондент Петербургской Академии наук И.А. Гончаров был в 1856–1860 гг. цензором С.-Петербургского цензурного комитета, с 1863 по 1865 г. – членом Совета по делам книгопечатания, с 1865 по 1867 г. – членом Совета Главного управления по делам печати. Он способствовал выходу в свет запрещенных произведений М.Ю. Лермонтова, восстановлению многих купюр из его произведений, сделанных цензурой, а также печатанию без значительных изменений сочинений И.С. Тургенева, Н.А. Некрасова, Ф.М. Достоевского, Н.Г. Помяловского и др. Гончаров получил выговор за пропуск «с очень маленькими помарками» романа А.Ф. Писемского «Тысяча душ», и, как признавал сам писатель: его драма «Горькая судьбина» с помощью Гончарова увидела «свет Божий в том виде, в каком она написана». Для иллюстрации процитируем доклад цензора И.А. Гончарова от 11 марта 1859 г. о разрешении поместить в новом издании сочинений М.Ю. Лермонтова часть текста, исключенного цензурой в прошлом:
«Рассмотрев представленные в цензурный комитет к новому изданию сочинения Лермонтова, я нашел между прочим в поэмах «Боярин Орша», «Демон» многие, ниже показанные места, которые, по неизвестным мне причинам, были когда-то исключены, удобными для одобрения в печать по духу ныне действующей цензуры».
Интересна аргументация цензора:
Во-первых, «исключение некоторых показанных мест имело значение в свое время и могло иметь какое-нибудь отношение к личности и судьбе автора, но теперь составляет забытое прошлое».
Во-вторых, Гончаров ставит проблему поэтических образов (ангелов, демонов, монашеская келья и т.п.), вызывавших сомнения у духовной цензуры. Он ссылается на творчество Дж Мильтона, Ф.Г Клопштока, Е.А. Баратынского, В.А. Жуковского, М.И. Козлова, А.С. Пушкина, «…из чистых представлении и образов поэзии не может произойти никакого соблазна», – замечает Гончаров. Особо выделяет он «клятву демона» «Клянусь я первым днем творенья», считая, что «тут, кроме блестящей верификации, безвредного эффективного набора слов, решительно нет ничего. Между тем запрещения в печать этих мест у Лермонтова, как писателя классического, подают и будут подавать повод к перепечатыванию его поэм в заграничных типографиях».
Цензор предлагает одобрить в печать произведения Лермонтова в основном без исключения мест еще и потому, что они
«появятся в полном собрании сочинении Лермонтова и не возбудят внимания, ибо места эти всем давно известны из рукописных тетрадей».
К столь дотошной аргументации в Главном управлении цензуры прислушались. И.А. Гончаров не только как писатель, но и как цензор немало сделал полезного для отечественной культуры.
Ярким примером реформаторства в области цензуры, проявления ее просвещенческой функции служит деятельность поэта, члена-корреспондента Петербургской Академии наук Ф.И. Тютчева, назначенного в 1858 г. председателем Комитета цензуры иностранной, проработавшего до этого цензором десять лет (с 1848 г.). Заняв место «казенного человека» А.И. Красовского, Тютчев перестраивает деятельность КЦИ, о чем он рассказывает в первом же своем отчете в министерство:
«При назначении меня в апреле 1858 г. Председателем Комитета цензуры иностранной, я считал первою обязанностью привести в более рациональное положение действия иностранной цензуры, желая удовлетворить потребностям читающей публики и принимая в соображение развитие русской литературы, я старался дать больший простор и иностранной, не выходя впрочем при этом из законных пределов и держась точно смысла Устава о цензуре».
Здесь знаменательна последняя фраза, так как с 1828 г., когда был принят устав, императоры и Главное управление цензуры Министерства народного просвещения внесли в него сотни дополнений и изменений.
Прежде всего новый председатель КЦИ определил принципы деятельности иностранной цензуры, о которых он говорил неоднократно, но наиболее отчетливо и подробно они изложены в «Мнении Председателя Комитета цензуры иностранной о предположениях и мерах к сокращению делопроизводства иностранной цензуры, представленных тайным советником Мартыновым и действительным статским советником Варадиновым г. Министру внутренних дел в донесении о произведенной ими в июне 1865 г. ревизии Комитета». Документ имеет дату 27 ноября 1865 г., т.е. в нем отражены размышления цензора с более чем 15-летним стажем. Ф.И. Тютчев называет эти принципы «основаниями», на которые, став председателем КЦИ, он прежде всего обратил внимание. Он должен был сообразовываться в своих действиях с Уставом о цензуре, но
«многие цензурные вопросы не предусмотрены Уставом и буквальное исполнение его теперь и прежде не согласовывалось бы с требованиями Правительства и времени. Но дело в том, что буквальное исполнение самого точного закона о печати должно бы теперь и в будущем оказаться делом бесполезным и даже вредным (выделено мною – Г.Ж.). Оно никак не соответствовало бы назначению цензуры, при учреждении которой имелось Правительством в виду ограждать общество от вредных учений и начал. А если принцип сей был начертан в немногих параграфах Устава, то стало быть – на обязанности цензуры оставалось и остается исполнять задачу свою разумно, т.е. различать в делах печати полезное от вредного, – понятия – переходные, обусловливаемые уровнем просвещения. Отсюда ясно, что принцип цензуры – оставался все один и тот же, но действия цензуры должны были изменяться по мере того, как изменялись взгляды Правительства, понятия в обществе и силы вещей вообще».
Исходя из этих предпосылок, Ф.И. Тютчев стремился «согласовать действия цензоров с современностью, соблюдая при том полную солидарность с Правительством, т.е. не выходя из начертанного законом принципа – ограждения общества от действительно вредного и предосудительного». Работа КЦИ на таких «основаниях» вела к сокращению «запретительных решений», возвращению обществу того, что было отнято у него предыдущей деятельностью иностранной цензуры: «масса запрещенных книг со времени учреждения Комитета» превысила цифру 10000. Тютчеву удалось добиться пересмотра запретительных решений своего предшественника. 17 февраля 1862 г. при содействии министра народного просвещения А.В. Головнина последовало Высочайшее повеление о пересмотре в КЦИ запрещенных в разное время книг. Одновременно предлагалось представить в Главное управление цензуры соображения: какие из запрещенных сочинений «нужно подвергнуть пересмотру».
Естественно, не было смысла возвращаться к рассмотрению всех 10000 запрещенных произведений. На это потребовались бы годы. В этой работе Ф.И. Тютчев исходил из запросов публики, ее «потребности ознакомиться с заграничными корифеями науки и литературы». В связи с чем в своем «Мнении...» он с гордостью замечает:
«К результатам сих усиленных занятий Комитета должно отнести: прежде запрещенные, а ныне позволенные в целости или с исключениями мест многие сочинения известных авторов, как например: Гизо, Бастиа, Спиноза, Тьер, Дюма, Гюго, Занд, Ламартин, Сю, Карлейль, Диккенс, Теккерей, Шлоссер, Гервинус, Моль, Блунтшли, Улс, Вебер, Гейне, Берне, Гуцков и весьма многие другие».
Перечисляя эти хорошо знакомые теперь в России имена, Ф.И. Тютчев добавляет, что он не упоминает второстепенных авторов, произведения которых входили в книжный оборот страны по заявкам книгопродавцев. Для ознакомления общества с принятыми решениями КЦИ ежемесячно составлял алфавитные списки сочинений, дозволенных им к «обращению в публике». Эти списки стали единственным справочником, доставляемым в ведомства, правительственным чинам и книгопродавцам. Заинтересованные в книжном обороте лица при необходимости могли из списков составлять каталог, что и делалось в самом Комитете цензуры иностранной.
Ф.И. Тютчев особо подчеркивает, что и он, и Красовский (фамилия предшественника им не называется) руководствовались в своих действиях одним и тем же Уставом о цензуре. Но новый КЦИ действовал совсем иначе, чем старый до 1858 г. Он, во-первых, «пересмотрел множество прежде запрещенных книг», во-вторых, «в последние 6 лет подверг запрещению несравненно меньшее число сочинений, нежели их было запрещено в течение 4-х лет, считая с 1854 по 1858 год».
Отчеты КЦИ показывают огромную аналитическую работу, которую проделывали его цензоры во главе с председателем. Они нередко содержат оригинальные, интересные обобщения и выводы. Вот один из аргументов, оправдывающих уменьшение числа запрещенных книг в деятельности КЦИ. Рассматривая в отчете 1865 г. характер литературы по философии, Ф.И. Тютчев утверждает, что история философии – это
«история ошибок и неудачных попыток стать в области мышления на почву твердую». Но и в ней немало истины, так как «системы и взгляды замечательных мыслителей переходили из века в век, передавались из рода в род и, как плод вековых трудов, принадлежат ныне истории цивилизации народов». Далее следует объяснение позиции КЦИ по отношению к такой литературе: «Поэтому и цензуру неудобно продолжать, на основании устава подвергать запрещению этого рода книги, которые, по содержанию и изложению, не доступны для массы публики, привозятся сюда в малом числе экземпляров, и то только для специально-ученых»
В отчетах почти всегда особо говорилось о таком значительном явлении социальной, общественной и культурной жизни России того периода, как русская зарубежная литература. У Ф.И. Тютчева было свое отношение к деятельности А.И. Герцена, вообще русской зарубежной журналистике. Оно ярко раскрыто в его статье о цензуре и письме от 13 октября 1857 г. к историку и публицисту М.П. Погодину, который пытался безуспешно обнародовать свои статьи. Цензор Тютчев, как ни странно, дает ему такой совет:
«Мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь добрый или даже недобрый человек – без вашего согласия или даже без вашего ведома издал бы эти письма так, как они есть, – за границею... Такое издание имело бы свое значение, свое полное историческое значение. – Вообще, мы до сих пор не умеем пользоваться, как бы следовало, русскими заграничными книгопечатнями, а в нынешнем положении дел это орудие необходимое» (выделено мною. – Г.Ж.). Далее следует аргумент, сохраняющий актуальность до наших дней: «Поверьте мне, правительственные люди – не у нас только, но везде – только к тем идеям имеют уважение, которые без их разрешения, без их фирмы гуляют себе по белому свету... Только со Свободным словом обращаются они, как взрослый с взрослым, как равный с равным. На все же прочее смотрят они – даже на самые благонамеренные и либеральные – как на ученические упражнения...»
Понимая значение деятельности А.И. Герцена, во многом одного из своих оппонентов, Тютчев подходил к журналистике Русского зарубежья дифференцированно, разделяя герценовские и другие русские заграничные издания. Наиболее точно его отношение к первому направлению выражено в статье о цензуре – письме князю А.М. Горчакову: «Это явление бесспорно важное и даже весьма важное, заслуживающее самого глубокого внимания... он (Герцен) служит для нас представителем свободы суждения»... и т.д. Без сомнения, Тютчев – государственный человек и цензор, как того требовал закон, принимал меры против распространения в стране произведений, зовущих к низвержению монарха, власти, хотя, судя по переписке, понимал тщетность этих усилий.
В целом позиция КЦИ и его председателя Ф.И. Тютчева сводилась к тому, чтобы как можно меньше запрещать иностранной литературы, ввозимой в Россию. В отчете за 1866 г. объясняется:
«Но как умственный уровень с каждым годом возвышается, то и естественно, что цензурные действия должны быть весьма осмотрительны, и уже никак не иметь характер чисто запретительный, как это было в прежние годы. Цензура будет действовать только тогда с пользой, если она, не выходя из пределов закона и из солидарности с правительством, постоянно соображается с разумом закона, требованиями века и общества. Таковы основания, по которым рассматривались в минувшем году... новые сочинения».
К этому времени Тютчев проработал в цензуре почти 20 лет, и процитированные выше слова вполне можно назвать итогом его размышлений над цензурой, ее задачами и положением в обществе, ее взаимоотношениями с властью. И действительно, политика КЦИ привела к тому, что при росте ввозимой в страну иностранной литературы и периодики число запрещенных в разной степени книг и изданий постоянно уменьшалось, о чем свидетельствуют цифры (Таблица № 3):
Таблица № 3
Динамика роста ввозимой в Россию иностранной литературы и периодики (в томах и номерах изданий)
1843 – 534372
1853 – 958533
1858 – 1614874
1859 – 1422157
1860 – 2255359
1862 – 2727302
1866 – 5046364
1868 – 3611867
1869 – 4034892
1871 – 8735435
Динамика числа запрещенных для публики ввезенных в Россию иностранных сочинений (число сочинений)
Данные статистики показывают, что исповедуемые принципы цензурования КЦИ под руководством Ф.И. Тютчева способствовали прогрессу и просвещению России: число иностранной литературы и периодики, ввозимой в страну, постоянно росло. За 13 Лет (с 1858 г.) ее число увеличилось в 5 раз. И это в тех условиях, когда усиливалась внутренняя цензура. Постепенно КЦИ совсем изживает из практики запрещение сочинений «полностью» или «безусловно». В числе запретительных решений остаются запрещения сочинений «с исключениями мест» и «для публики». Таким образом, специалисты, ученые, исследователи, руководящие лица могли по разрешению в те годы получать любую иностранную литературу.
В 1865 г. Ф.И. Тютчев идет дальше, вносит радикальное предложение о постепенном освобождении от цензуры все больших типов книг вплоть до ее отмены. Именно этим он заканчивает свое «Мнение...»:
«Председатель Комитета полагал бы равно возможным: изъять из цензурного рассмотрения все книги, которые, по изложению и содержанию, предназначены не для публики, а лишь для специально-ученых и занимающихся философией. Сюда можно было бы отнести по всем школам философии и именно авторов, хотя и не удовлетворяющих требованиям Устава, но излагающих научные истины умеренно, спокойно, научным образом и без явной полемики против церкви и Государства. Подобное смягчительное постановление облегчило бы комитетскую процедуру уже теперь, а если в будущем представилась возможность подобных же постановлений в отношении некоторых других отраслей заграничной литературы, то этим самым путем должна бы и комитетская процедура, постепенно сокращаясь, наконец, совершенно упраздниться».
Понимая, что высшее начальство привыкло к росту запретительных решений по отношению к иностранной литературе, Тютчев использует в отчетах разнообразную аргументацию, объясняющую, почему происходит уменьшение числа запрещенных изданий. 31 декабря 1870 г. профессор И.М. Сеченов обратился в КЦИ с просьбой выдать ему «для собственного употребления» удержанные в Комитете отдельные листы нового сочинения Ч. Дарвина «Происхождение человека», которые ему высылались издателями по мере их отпечатки. На просьбе стоит резолюция: «Дозволяется. Ф. Тютчев». Однако дело с разрешением книги Дарвина к распространению в обществе затянулось: выполняя распоряжение начальства, Комитет цензуры иностранной возвращался к нему 20, 27 января, 24 марта 1871 г. Для нас случай с книгой английского ученого представляет особый интерес, поскольку он раскрывает, как всесторонне Тютчев и его сотрудники аргументировали эти решения, какое понимание цензоры проявляли к определению роли того или другого труда в просвещении русского народа.
В представлении в Главное управление цензуры от 27 января 1871 г., подписанном Тютчевым, дается такое обоснование к заключению Комитета цензуры иностранной:
1. Новая работа Ч. Дарвина – продолжение замечательного его труда «О происхождении видов», одобренного ранее цензурой.
2. Имя автора уже имеет всемирную известность.
3. Его сочинение строго научно по форме.
4. Оно «переводится и комментируется всеми более или менее серьезными органами печати обоих полушарий».
5. Учитывая возможные препятствия со стороны духовной цензуры, КЦИ специально отмечает, что автор, хотя и доказывает происхождение человека различно от того, как это значится в книгах Ветхого Завета, но, идя строго научным путем, он не касается книг Священного Писания и не опровергает их, а, напротив, относится с уважением к «облагораживающей вере» в существование Всемогущего Бога; что «наша духовная цензура пропускала к обращению в публике сочинения геологические, в которых на основании веками рождающихся формаций также доказывалось происхождение человека различно от библейского указания».
6. Подчеркивая невозможность скрыть от общества появление такого произведения, КЦИ разъясняет: «...налагая свое veto на сочинение столь популярного научного автора, как Дарвин, Комитет поставит в затруднительное положение как цензурное ведомство, а также и печать, которая не преминет при всяком удобном случае цитировать или ссылаться на сочинение Дарвина».
7. Следует последний аргумент, соответствующий принципам, исповедуемым Тютчевым-цензором и его коллегами: «... наконец, ставя преграды к ознакомлению русской публики с теорией такой всемирной значимости, какова Дарвин, – тем не менее цель не будет достигнута, потому что, так или иначе, а русская интеллигенция ознакомится с учением современного светила науки, каким его считают, – следовательно гораздо рациональнее предоставить делу критики опровергать ошибочность теории автора».
Блестящий пример всесторонней аргументации необходимости распространения в русском обществе труда великого английского ученого. И после выхода в свет второго тома его сочинения 24 марта 1871 г. оно было Комитетом цензуры иностранной «дозволено в целости», т.е. без всяких исключений из текста. Однако уже в мае по распоряжению начальника Главного управления по делам печати от 12 апреля выдача публике книги Дарвина была приостановлена.
Особую ярость начальника Главного управления по делам печати М.Р. Шидловского вызвало разрешение Комитетом книги Артура Бута «Биография и деятельность Роберта Овена» «в английском оригинале к обращению в публике и к переводу». Против издателя русского перевода этого произведения было возбуждено судебное преследование. Руководство цензурой усмотрело в нем «в высшей степени кощунственное порицание религии и нападки на брак и собственность». Узнав о том, что труд Оуэна пропущен через КЦИ, Совет Главного управления по делам печати в связи с этим принял специальное решение. 21 января 1871 г. Шидловский предложил ознакомить с ним КЦИ». В постановлении Совета подчеркивалось, что «настоящий случай в деятельности Комитета далеко не единственный и действия Иностранной цензуры вообще представляются неудовлетворительными». КЦИ обвинялся даже в том, что своими заключениями он подрывает («парализировал») «действия внутренней цензуры». В документе давалась нелестная характеристика работы Комитета: его цензоры, «позволяя серьезные опущения», «тщательно занимаются исключением кратких незначительных фраз и выражений, останавливаясь на ничего не значущих мелочах, в то время как допускают действительно вредные книги к обращению и обнаруживают таким образом совершенно неправильный взгляд на свое дело, относясь к нему не с должным вниманием». Министр внутренних дел указал Иностранной цензуре «на замеченную неудовлетворительность ее действий», а младшему цензору Полонскому, «допустившему книгу Артура Бута», объявил выговор.
Одним из последствий этого инцидента была отмена по решению министра внутренних дел «обязанности Иностранной цензуры определять свои решения касательно перевода иностранных сочинений на русский язык». Эта обязанность была возложена на КЦИ по высочайшему повелению при Николае I в 1848 г. Генерал Шидловский, по сути дела, отменил решение императора. В заключение этой истории следует привести такую деталь. После всех этих событий 5 февраля Прокурору Петербургской Судебной палаты была послана за подписью Ф.И. Тютчева лаконичная справка «Книга Артура Бута «Биография и деятельность Роберта Овена» дозволена к обращению в публике». Вопреки решению генерала цензуры книга А. Бута – ее полное название «Биография и деятельность Роберта Овена, основателя социализма в Англии, автора «Образования человеческого характера» и «Книги нового нравственного мира» (Перевод с англ. СПб. Типография А.М. Котомина, Невский пр. 18. 1871) – вошла в читательский оборот, сохранилась в современных библиотеках, используется современными отечественными историками и входит в библиографические списки научной литературы. Вот так история оправдала цензора Я.П. Полонского, получившего выговор.
Такая деятельность КЦИ при ужесточении режима власти неизбежно вела к конфликтам с бюрократией. И кризис во взаимоотношениях с нею разразился в самом конце жизни Ф.И. Тютчева в 1871 г. И председатель КЦИ нашел в себе мужество и силы достойно выступить в защиту своей позиции и просвещения, о чем свидетельствует его отчет за 1871 г., в котором подробно показана огромная и напряженная работа, выполняемая Комитетом. По композиции, большому размеру, по дотошности этот отчет разительно отличается от предыдущих, а тем более последующих документов такого рода. В специальном параграфе «Цифра ввезенных томов заграничных произведений печати и ее отношение к населению России» подчеркивается просветительская роль деятельности КЦИ и делается намек на то, что и внутренняя цензура, работу которой, по мнению Совета Главного управления по делам печати, Иностранная цензура подрывает, могла бы действовать также:
«Из настоящего отчета видно, что в минувшем году в Империю ввезено чрез Цензурные учреждения 8.735.435 томов заграничных произведений печати. Сравнивая эту цифру с цифрой населения России и полагая последнюю слишком в 80 млн., мы придем к убеждению, что приблизительно на 10 жителей Империи приходится в год 1 том заграничной печати. Факт этот знаменателен и мог бы считаться отрадным явлением в умственном развитии нашего отечества, если бы % продаваемых ежегодно в России произведений внутренней печати был еще более удовлетворителен. Не имея для сравнения под руками необходимых цифр, нельзя придти к какому-либо положительному выводу, но следует полагать, что торговля иностранными произведениями печати гораздо более процветает в России, чем торговля отечественными сочинениями – явление во всяком случае неблагоприятное для характеристики русского книжного дела и не лестное для национального самолюбия».
Впервые в отчете поставлен вопрос об экономической стороне дела – в параграфе «Ежегодная контрибуция, платимая Россией книжному рынку Европы». В стране дело поставлено так, что русские книги, журналы и газеты почти не покупаются другими странами, а Россия закупает за границей литературы на 6 млн. руб. В отчете раскрыто, из каких затрат складывается такая большая сумма, и делается вывод: это «цифра ежегодной контрибуции, платимой Россией умственным силам Европы». Обвинение в том, что сотрудники КЦИ «допускают действительно вредные книги к обращению», отводится в лаконичном параграфе «Выдача недозволенных иностранной цензурой сочинений». Языком цифр в отчете объяснено, что КЦИ в своих действиях следует букве закона, соотношение обращающихся в обществе запрещенных книг (на «65.146 жителей Российской Империи 1 том недозволенного сочинения») просто ничтожно, а опасения Совета Главного управления по делам печати напрасны.
Интересно то обстоятельство, что переход цензуры в ведение Министерства внутренних дел не повлиял на характер деятельности КЦИ, хотя напряжение накапливалось, что и привело к описанному эпизоду.
Первый цензурный закон
Временные правила цензура и печати б апреля 1865 г.: иллюзии и практика. Поиск цензурным аппаратом средств давления на прессу. Попытки реформировать духовную цензуру.
Естественно, что в программу министра внутренних дел графа П.А. Валуева входила и законодательная деятельность в области печати, в том числе пересмотр старого законодательства в связи с переходом к карательной функции цензуры. 14 января 1863 г. по именному указу императора была образована с этой целью новая комиссия под председательством того же князя Д.А. Оболенского. Высший надзор за деятельностью цензуры был поручен Совету министров внутренних дел по делам книгопечатания под председательством А.Г. Тройницкого. Членами Совета стали А.В. Никитенко, И.А. Гончаров, Н.В. Варадинов, М.Н. Турунов, А.Н. Тихомандритский, О.А. Пржецлавский. Им помогали шесть чиновников особых поручений по делам книгопечатания. Их обязанностью был контроль за 195 изданиями, выходившими в России в 1863 г.
Комиссия князя Ф.А. Оболенского, уже имевшего опыт такой работы, в течение четырех месяцев подготовила новый проект устава о книгопечатании, положив в его основу синтез предварительной и карательной цензур. Председатель комиссии при этом учитывал социально-политические условия общественной жизни страны, государственное устройство ее: «Свобода слова дает жизнь свободным учреждениям и в них находит надежное обеспечение своему существованию. Свобода печати в России должна также развиваться соразмерно ходу либеральных преобразований других учреждений». Князь Д.А. Оболенский точно подметил основное противоречие в требованиях радикального решения вопроса о свободе печати тогда, когда в стране не было нормальной для демократического общества судебной практики. Юридическая реформа, по которой предусматривалось преследование печати по суду, была еще в стадии проектирования. Лишь в ноябре 1864 г. были приняты судебные уставы.
Перед Министерством внутренних дел в этом плане встала совершенно новая проблема, решение которой отняло у графа П.А. Валуева как министра немало времени и сил: это взаимодействие, взаимоотношения, а также разделение контроля над журналистикой с юридическим ведомством. Министерство внутренних дел в глазах общества как самый консервативный и репрессивный правительственный орган явно проигрывало защитнику прав этого общества Министерству юстиции. П.А. Валуев отчетливо представлял это уже на стадии обсуждения проекта будущего цензурного законодательства, подготовленного Комиссией князя Д.А. Оболенского, главами различных департаментов, а затем и в Государственном Совете 17 ноября 1864 г. и его департаменте законов на четырех заседаниях в январе 1865 г. Некоторые члены Государственного совета выражали недовольство тем, что министр внутренних дел получает слишком большие права в контроле над печатью.
Но граф П.А. Валуев сумел отстоять наиболее важные в административном плане положения проекта, в том числе права министра внутренних дел руководить Советом Главного управления по делам печати, выносить административные взыскания изданиям. 24 марта общее собрание Государственного совета приняло новый закон о цензуре и печати. П.В. Валуев рассматривал это как успех своих усилий, о чем свидетельствует его переписка и дневник. 6 апреля Александр II утвердил «мнение» Государственного совета, получившее силу закона в качестве Временных правил о цензуре и печати 6 апреля 1865 г. Министр внутренних дел граф П.А. Валуев был фактически их создателем. В борьбе с высшими сановниками разных ведомств он отстоял свое детище, согласившись на формулировку «Временные правила». Этот цензурный закон действовал до ноября 1905 г. – никакой другой не продержался целых 40 лет. Новый закон был, без сомнения, шагом вперед во взаимоотношениях власти и журналистики. По нему был открыт путь более прогрессивному виду цензуры – последующей, карательной, с привлечением к ответственности за нарушение цензурных правил по суду. Обратимся к документу:
