XVIII век: Период перехода от духовной к светской цензуре

 

Реформы Петра I и ограничение влияния церкви. Просветительская деятельность Петра I. Первая печатная газета «Ведомости». Петр I – цензор. Расширение аудитории и лубочная литература. Новые мери по разделению функций духовной и светской цензур при Елизавете Петровне. М.В. Ломоносов и духовная цензура. Эволюция цензурного аппарата при Екатерине П. Указ о вольных типографиях. А.Н. Радищев о цензуре. Репрессии против инакомыслия. Судьба просветителя Н.И. Новикова. Учреждение официальной цензуры. Павел I и его бурная деятельность по наведению «порядка» в государстве.

 

 

 

Реформы Петра I коснулись всех сторон российской действительности. Для укрепления своей власти царю необходимо было преодолеть это всесилие церкви, которое получало и в обществе все большее сопротивление. В то же время церковь, которая некогда несла просветительскую миссию, стала наоборот тормозить культурное развитие общества. Еще в молодости Петр, сделав девизом надпись, выгравированную на печати, которую он ставил на письма из-за границы: «Аз бо есмь в чину учимых и учащих мя требую», хорошо понял это. Большинство духовенства прямо или скрытно выступило против нововведений царя. Игумен Авраамий и переписчик книг Г. Талицкий написали сочинение под названием «Тетради», где воцарение Петра I рассматривалось как пришествие антихриста. За это игумен Авраамий был арестован, а Талицкий казнен. Получили большое распространение обличительная литература и подметные письма, рукописные памфлеты, созданные священниками. Петр I вынужден был издать в 1701 г. довольно оригинальный указ, по которому наложил запрет на сами орудия письма: «Монахи в кельях никаких писем писати власти не имеют, чернил и бумаги в кельях имети да не будут, но в трапезе определенное место для писания будет – и то с позволения начальнаго».

 

Когда патриарх Адриан умер, царь оставил его место не занятым. Другим важным шагом в ограничении влияния и власти Русской православной церкви был указ Петра I от 16 апреля 1702 г., в котором говорилось: «Понеже здесь, в столице нашей, уже введено свободное отправление богослужения всех других, хотя с нашею церквию несогласных христианских сект; того ради и оное сим вновь подтверждается, таким образом, что мы по дарованной нам от Всевышнего власти совести человеческой приневоливать не желаем и охотно предоставляем каждому христианину на его ответственность пещись о спасении души своей. И так мы крепко того станем смотреть, чтобы по прежнему обычаю, никто как в своем публичном, так и в частном отправлении богослужения обеспокоиваем не был, но при оном содержан и противу всякаго помешательства защищен был». Естественно, указ не смог сломить окончательно борьбу церкви с иноверием, но, конечно, он открывал путь к веротерпимости, к некоторому снижению уровня внутрицерковной борьбы.

 

Более действенными в этом отношении были Петровские реформы и ряд практических мер, предпринятых царем. Во-первых, в ходе реформы управления страной наряду с Юстиц-коллегией, Мануфактур-коллегией и др. был создан для управления церковью Духовный коллегиум, состоявший из 10 назначаемых светской властью членов, среди которых лишь 3 были архиереями. В «Духовном регламенте», действовавшем в 1721–1917 гг., было записано: «Коллегиум – правительское под державным монархом есть и от монарха установлено». Во-вторых, был положен конец церковной полуторавековой монополии на печать, книгоиздание. В 1708 г. был составлен и стал вводиться гражданский алфавит. Петр I провел реформу шрифта, сам сделал первые эскизы нового алфавита. Царь даже определил, какую литературу каким шрифтом набирать: «Сими литеры печатать исторические и манифактурные книги». Первой такой книгой стала «Геометрия славенски землемерие», изданная в марте 1708 г. Сам царь правил рукопись. Он позаботился и о том, чтобы книги были иллюстрированными. С этой целью были приглашены в Россию иностранные граверы, а в указе об учреждении Академии наук и университета от 22 января 1724 г. подчеркивалось: «Без живописца и градыровального мастера обойтися невозможно будет, понеже издания, которые в науках чиниться будут (ежели оные сохранять и публиковать), имеют срисованы и градырованы быть».

 

Почти вся материальная база печатного дела была сосредоточена в руках светской власти. Ранее вся писчая бумага завозилась из других стран. Петр I построил свои бумажные фабрики, и уже в 1723 г. во всех коллегиях и канцеляриях употреблялась бумага отечественного производства. Возникают новые типографии: Петербургская Синодальная (1711), Александро-Невского монастыря (1720), Сенатская (1721), при Морской академии (1724). Благодаря этому книгопечатание стало бурно развиваться: если в 1701 г. было издано 8 названий книг, то в 1724 г. – 149. Репертуар книг существенно изменился. Он включал учебники, пособия, специальную и гуманитарную литературу. В первой четверти XVIII в. была напечатана 561 книга, в том числе 300 гражданских.

 

Почти все книгопечатное и издательское дело проходило под контролем царя. В.О. Ключевский замечает о том, что Петр I находил «досуг для цензурных и корректурных занятий». А.М. Скабичевский считал: «Как редактор и издатель Петр самолично направлял книжное производство согласно своим политическим и просветительным целям. Ни одна строка не выходила из-под печатного станка без его высочайшего усмотрения».

 

Уже во время войны со шведами Петру I пришлось столкнуться с возможностью использования печатного слова как оружия. В 1708 г. мастер, выпускавший русские книги в типографии Яна Тиссена в Амстердаме, выехал со всем ее имуществом в Россию, но в Данциге попал в плен к шведам, которые не замедлили использовать типографию для печатания славянским шрифтом воззваний к русскому народу. Царь отдает в 1708 г. распоряжение, являющееся первым документом, имеющим отношение к военной цензуре: «Буде какие письма где явятся, напечатанные славянскими словами и складом славянским же, к возмущению народа, или хотя под каким ни на есть лестным образом, приводя к тому жь, чтоб тем народ обманом привести в возмущение, и таким письмам отнюдь не верить и у себя не держать, хотя будет и то в них написано, будто они на Москве напечатаны, а где и у кого такие письма явятся, и таких людей ловить и расспрашивать, где кто такие письма взял, и на кого скажут, и тех людей сыскивать со всяким крепким прилежанием и присылать к Москве, а за сыск таких возмутителей, кто их сыщет, будет им его государева милость».

 

Страна нуждалась в новых знаниях, поэтому Петр I уделял много внимания переводу технических и научных книг. При этом царь даже учил, как точнее делать перевод, передавать смысл и извлекать практические знания из переводимых текстов: «Понеже немцы обыкли многими рассказами негодными книги свои наполнять только для того, чтоб велики казались, чего ради и о хлебопашестве трактат выправить, вычерня негодное и для примеру посылаю, дабы по сему книги переложены были без лишних рассказов, которые время только тратят и у чтущих охоту отъемлют». Петр требовал писать «не высокими словами словенскими, а простым русским языком», объясняя иностранные термины.

 

Понимая значение периодической печати, с которой он познакомился за рубежом, Петр I стал создателем первой русской печатной газеты «Ведомости» (1702–1728). Он же контролировал ее издание и сотрудничал в ней. Обычно материалы газеты проверялись в Посольском приказе, позднее Коллегии иностранных дел, в типографии. То, что газета «Ведомости» проходила определенную цензуру, свидетельствует ее архив, где сохранились не только отдельные страницы рукописей, но и целые произведения, не появившиеся в газете, а также неопубликованный 24-й номер «Ведомостей», который, по мнению историка С.М. Томсинского, не вышел в свет по политическим соображениям. Само содержание газеты говорит о том, что многие ее публикации могли быть напечатаны только с санкции царя. К примеру, сообщение из первого дошедшего до нас печатного номера от 2 января 1703 г.: «На Москве вновь ныне пушек медных, гаубиц и мартиров вылито 400. Те пушки ядром 24, по 18 и по 12 фунтов. А меди ныне на Пушечном дворе, которая приготовлена к новому литью, больше 40000 пуд лежит». Опубликовать такие факты, составляющие обычно военную тайну, можно было только с разрешения царя. Помимо этого, немало информационного материала проходило непосредственно через Петра I: это донесения и письма генералов и послов, официальные извещения о боевых действиях армии и др. Международная информация, источником которой служили иностранные газеты, оперативно доставлявшиеся в Россию, просматривались царем или его кабинет-секретарем. То, что ими отмечалось, переводилось на русский язык и отсылалось в печать.

 

Фактически при Петре I основным видом цензуры становится светская, осуществляемая непосредственно царем и его помощниками. Но духовная цензура по-прежнему еще во многом сохраняет свои позиции, хотя Петр I немало сделал для ее ограничения. Позднее в своем определении от 20 и 30 января 1871 г. Святейший Синод констатировал: «Собственно предварительная духовная цензура явилась у нас с 1720 г., когда по велению императора Петра Первого сенатским указом от 5 октября запрещено было печатать церковные книги без цензуры Духовной коллегии: «...никаких книг, ни прежних, ни новых изданий, не объявя об оных в Духовной коллегии и не взяв от оной позволения в тех монастырях (типографиях Киева и Чернигова. – Г.Ж.) не печатать». Этим положением утверждался централизованный порядок контроля за выпуском религиозной и богослужебной литературы, причем с участием светских лиц, из которых в большинстве своем состояла Духовная коллегия.

 

Более подробно о духовной цензуре говорится в «Духовном регламенте» от 25 января 1721 г., где записано: «Аще кто о чем богословское письмо сочинит, тое б не печатать, но первее презентовать в Коллегиум. А Коллегиуму рассмотреть должно, нет ли каковаго в письма оном прогрешения учению православному противного». Регламент определял, как и что проповедовать и читать: «Проповедовали бы проповедники твердо с доводов священного писания, о покаянии, о исправлении жития, о почитании властей, паче же самой высочайшей власти Царской, о должностях всякого чина». В нем вновь обращалось внимание на контроль за письменными занятиями монахов, развивались положения такого рода цитированного уже указа 1701 г.: «Монахам никаких по кельям писем, как выписок из книг, так и грамоток советных, без собственного ведения настоятеля, под жестким на теле наказанием, никому не писать, и грамоток, кроме позволения настоятеля, не принимать, и по духовным и гражданским регулам (т.е. правилам. – Г.Ж.) чернил и бумаги не держать, кроме тех, которым собственно от настоятеля для общедуховной пользы позволяется. И того над монахи прилежно надзирать, понеже ничто так монашеского безмолвия не разоряет, как суетные их тщетные письма».

 

Кроме контролируемого светской и духовной властями информационного потока, несмотря на запреты, продолжал существовать самодеятельный народный информационный поток. XVIII в. характеризуется массовым производством русского литературного и литературного переводного лубка, изготовляемого в появившихся фигурных типографиях и на фабриках. Одна из московских фабрик купца И.Я. Ахметова печатала лубок на 20 станках. Русский лубок, рассчитанный на массового потребителя, по современным понятиям издания типа комиксов, «ужастиков» (триллеров), мистических произведений, где текст и изображение сосуществуют, активно взаимодействуя, нередко с преобладанием значения иллюстрации. По толковому словарю В. Даля (1881): «Лубочная картина, суздальская, твр. (тверская) богатырь, сиб.(ирская) панок, резалась встарь на липовых досках, затем на латуни; она, с подчинением цензуре, исчезла». Русский лубок был описан Д. Ровинским, выпустившим 5 томов «Русских народных картинок» (СПб., 1881). В них представлено все многообразие этого явления русской культуры – 8000 листов лубка. Народные картинки печатались отдельными листами и книжками. Так, «Комедия притчи о блудном сыне» представляла собой «книжку в четвертную долю листа», имела 37 картинок с текстом, 20 листов только с текстом и 8 добавленных маленьких листов тоже с текстом, всего 65 листов. Так называемые лубочные романы, предшественники современных «мыльных» драм и трагедий, выдерживали десятки изданий, а книга первого лубочного писателя Матвея Комарова «Английский милорд Георг», переизданная в 2000 г., выходила более 13 раз. У этой литературы был свой потребитель – купеческая и мещанская среда, горожанин, крестьянин.

 

Для рассмотрения лубочной литературы Петр I учредил в Москве Изуграфическую палату, без разрешения которой та не могла выходить в свет. Но, как замечает историк лубка И. Снегирев (1861), этот цензурный комитет был предан забвению, лубочная литература продолжала выходить «самовольно». 20 марта 1721 г. появился Сенатский указ «О запрещении продавать церковные книги и изображения, нерассмотренные Синодом», где говорилось о том, что продаваемые в Москве на Спасском мосту и в других местах «листы разных изображений», «службы, каноны, молитвы» будут конфисковываться, а торговцев будут допрашивать «с очисткою». Продажа такого рода продукции запрещалась «под страхом жестокого ответа и беспощадного штрафования». Петр I особое внимание обратил на продававшиеся самодеятельные изображения монархов. 21 января 1723 г. последовал его указ: «Императорские персоны искусно писать свидетельствованным в добром мастерстве живописцам со всякою опасностию и с прилежным тщением, а продаваемые в Москве по разным местам и находящиеся по домам отобрать в Синод». Но все попытки остановить неофициальный информационный поток, стихийное народное творчество не имели особого успеха.

 

В последующие годы получает развитие процесс обособления и становления светской цензуры, происходит разделение функций духовной и светской цензуры. Через два года после смерти Петра I 4 октября 1727 г. последовал указ, по которому Синодальную и Александро-Невского монастыря типографии со всем их оборудованием перевели в Москву и там сосредоточили печатание церковных книг. В Петербурге остались две светские типографии: Сенатская, используемая для выпуска указов и правительственных распоряжений, и при Академии наук, где печатались «сочинения исторических наук». Синод осуществлял духовную цензуру. Светскую цензуру проводила Академия наук. В ее же типографии под ее ответственностью с января 1728 г. стали выходить «Санкт-Петербургские ведомости».

 

Новый шаг в разделении функций духовной и светской цензуры был сделан императрицей Елизаветой Петровной, которая 7 марта 1743 г. повелела, чтобы «все печатные книги в России, принадлежащие до церкви и церковного учения, печатались с апробацией Святейшего Синода, а гражданские и прочие всякие, до церкви не принадлежащие, с апробацией Правительствующего Сената». Как показала практика, даже в годы ее правления это достигалось с большим трудом, так как церковь не хотела выпускать из-под своего контроля и светскую литературу. Интересная страница истории нашей культуры в этом отношении – научная и творческая деятельность М.В. Ломоносова, натолкнувшаяся на неприятие большинства церковников.

 

В своих трудах «О слоях Земли», «Явление Венеры на Солнце» и многих других ученый развивал научный взгляд на развитие Вселенной. При этом он подчеркивал, что научная правда и вера «суть две сестры родные, дщери одного вышнего родителя», они «никогда между собой в распрю прийти не могут». В «Регламенте» академического университета М.В. Ломоносов записал: «Духовенству к учениям, правду физическую для пользы и просвящения показующим, не привязываться, а особливо не ругать наук в проповедях».

 

Синод, не выступая открыто против такого авторитетного ученого, обрушил свой гнев на журнал «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие», выходивший по инициативе Ломоносова. Архиереи докладывали императрице о том, что журнал печатает богохульные произведения, «многие, а инде и бесчисленные миры были утверждающие, что Священному писанию и вере христианской крайне противно есть, и многим неутвержденным душам причину к натурализму и безбожию подает». 16 сентября 1756 г. руководству Московского университета была возвращена рукопись перевода поэмы А. Попа «Опыт о человеке», сделанного профессором Н.Н. Поповским, учеником М.В. Ломоносова. Синод снова замечал о том, что автор поэмы опирается на «Коперникову систему, тако ж и мнения о множестве миров, Священному писанию совсем не согласные». Наконец, 21 декабря 1756 г. Синод представил императрице Елизавете подробный доклад о вредности для православия гелиоцентрических воззрений. Синод испрашивал именной указ для строгого запрета на то, чтобы никто «писать и печатать как о множестве миров, так и всем другом, вере святой противном и с честными нравами не согласном, под жесточайшим за преступление наказанием не отваживался». Духовное ведомство предлагало конфисковать повсюду книгу Б. Фонтенеля «Разговоры о множестве миров» (перевод на русский язык А.Д. Кантемира. 1740 г.) и номера «Ежемесячных сочинений...» за 1755–1756 гг. «Придворный ее величества проповедник» иеромонах Гедеон (Криновский) прочел императрице и издал в 1756 г. проповедь, направленную против натуралистов, предлагая спросить с них ответ и с тех, кто украшен «рангами, достоинствами и богатством», имея в виду ученых.

 

М.В. Ломоносов, долго сдерживавший себя от полемики, сочинил ядовитую эпиграмму «Гимн бороде», моментально разошедшуюся как анонимное произведение в списках по всем городам России вплоть до Якутска. В ней высмеивалось невежество иерархов, борода которых – «завеса мнений ложных». Затем после прямой стычки с духовенством последовала новая эпиграмма. В ответ Синод 6 марта 1757 г. обратился к императрице с жалобой на Ломоносова, испрашивая указ, чтобы «таковые соблазнительные и ругательные пашквили истребить и публично сжечь, и впредь то чинить запретить, и означенного Ломоносова для надлежащего в том увещания и исправления в Синод отослать...» Жалоба не имела последствий. Мало того, в это время в 1756 г Ломоносов был введен в состав управления академической Канцелярией с тем, чтобы заниматься «всеми академическими делами» (наряду с академиком Таубертом). В феврале 1757 г в типографии Московскою университета приступили к новому изданию Собрания сочинении ученого.

 

Успех М.В. Ломоносова в борьбе с церковным невежеством – лишь небольшой эпизод из истории духовной цензуры, которая и в дальнейшем продолжит борьбу с научным объяснением устройства мироздания. Не поддавался духовной цензуре и поток народной лубочной литературы, к которой, как отмечают ее исследователи, в послепетровский период XVIII в власти относились терпимо, а гравюры, к примеру, все императрицы любили и покровительствовали их распространению. Церковь все-таки пыталась контролировать производство лубка, о чем свидетельствуют ее указы 1744, 1745, 1760 гг. Указ от 18 октября 1744 г. снова запрещал самовольно печатать и продавать изображения святых, предлагал представлять все рисунки предварительно на одобрение епархиальных архиереев до выпуска их в свет, а затем приносить их первый оттиск с доски. Позднее оттиски и доски, не прошедшие духовной цензуры, просто отбирались.

 

В целом при Елизавете Петровне цензура носила неупорядоченный характер.

 

Формально вся светская литература контролировалась Сенатом, но практически через Академию наук, где цензурой занимались все, хотя никаких цензурных правил не существовало. Нередко цензоры выступали в роли редакторов правили слог, исправляли грамматические ошибки. В этот период цензуру проводили: 1) академики, под свою личную ответственность выпуская книги и периодические издания; 2) академическая конференция; 3) академическая канцелярия; 4) сам президент Академии наук.

 

Естественно, такая организация цензуры приводила к многим недостаткам и промахам. Указом от 18 марта 1742 г цензурование «Санкт-Петербургских ведомостей» у Академии наук было отобрано и передано Сенатской конторе, так как в газете «являются напечатанными несправедливости». В связи с чем приводился пример 26 февраля она опубликовала ложное сообщение о том, что действительному тайному советнику М. Бестужеву была пожалована кавалерия св. Апостола Андрея. В цензуре нередко проявлялся субъективизм, академики-литераторы часто доносили друг на друга, считая публикацию того или другого произведения ошибочной, не нужной.

 

Монопольное право власти на печать было поколеблено выходом в свет ежемесячного журнала «Трудолюбивая пчела» (1759).

 

Его издатель-редактор известный писатель А.П. Сумароков решил добровольно не нарушать установившийся порядок и сам соглашался на цензуру Академии наук, но сделал при этом оговорку «Что же касается до рассмотрения изданий, нет ли чего в оных противного, сие могут просматривать, ежели благоволено будет, те люди, которые просматривают академические журнальные издания, моих изданий слогу не касаясь». Назначенный цензор профессор Н. Попов не пришелся по нраву Сумарокову, который донес на него, обвинив его в пьянстве. Вскоре новый цензор математик С.К. Котельников, учитывая конфликтный характер издателя, сам просил уволить его от цензурования «Трудолюбивой пчелы».

 

Само появление первых частных журналов, помимо сумароковского, «Праздное время, в пользу употребленное» (1759), «Полезное увеселение» (1760–1762), «Свободные часы» (1763) и др., свидетельствует о том, что русские литераторы тогда могли не только достаточно свободно творить, но и выпускать собственные издания. По словам историка А.М. Скабичевского, с цензурной точки зрения, весь этот период преемников Петра, кончая Елизаветой, может представляться своею рода потерянным раем.

 

Об эпохе Екатерины II (1762–1796) этого не скажешь. Для нее характерны два взаимодействующих процесса, имеющих непосредственное отношение к журналистике и литературе: стимулирование их развития со стороны власти в лице императрицы и регламентирование их через совершенствование организации в государстве цензуры.

 

Екатерина II создала в обществе творческую атмосферу, при которой получали поддержку просвещение, культура, литература, наука, увлекались идеями энциклопедистов Вольтера и Дидро, с интересом восприняли «Наказ» самой императрицы (1767), а также пробуждалась политическая и критическая мысль. Однако Екатерина II никогда не выпускала из вида необходимость цензуры. В ее цензурной политике просматривается общая эволюция на протяжении всею царствования, которая привела императрицу к необходимости обобщить предшествующий законодательный опыт по ограничению свободы слова и печати, организовать в государстве тех лет официальную цензуру, узаконить ее.

 

Екатерина II начинает свою цензурную политику с совершенствования уже сложившейся структуры цензуры. В сентябре 1763 г появляется ее указ, напоминающий Академии наук о ее цензорских обязанностях и предлагающий усилить надзор над ввозимой в страну литературой: «Слышно, что в Академии наук продают такие книги, которые против закона, доброго нрава, нас самих и российской нации, которые во всем свете запрещены, как например: Эмиль Руссо, Мемории Петра III, письма жидовские по французскому и много других подобных». Такие же книги имеются и в лавках книгопродавцев. В связи с этим приказывалось «наикрепчайшим образом Академии наук иметь смотрение, дабы в ее книжной лавке такие непорядки не происходили, а прочим книгопродавцам приказать ежегодно реестры посылать в Академию наук и университет Московский, какие книги они намерены выписывать, а оным местам вычеркивать в тех реестрах такие книги, которые против закона, доброго нрава и нас. Если же будет обнаружено, что такие книги все-таки продаются в лавке, то она будет конфискована и продана в пользу сиропитательного дома». Сенату предлагалось принять решение, на что использовать средства, получаемые от конфискаций. На местах, где были училища, они и осуществляли цензуру, где их не было, ею занимались «градские начальники». Указ 1763 г. фактически предлагает первую организацию цензуры в государстве: в Санкт-Петербурге – Академия наук, в Москве – университет, в регионах – училища, а где их нет – градоначальники.

 

Интересным и новаторским шагом Екатерины II в цензуре была ее инициатива издавать печатный орган, который бы руководил общественным мнением, направлял его. Таким и стал журнал «Всякая всячина», детище императрицы, вышедший в столице в 1769 г. и вызвавший подражание, на что она тоже рассчитывала. В том же году появились в Санкт-Петербурге журналы «Полезное с приятным», «И то, и се», «Трутень», «Смесь», «Адская почта». Екатерина II через «Всякую всячину» предложила свою программу для всей журналистики. В одной из статей «Всякой всячины» прямо говорилось: «Всякий честный согражданин признаться должен, что, может быть, никогда, нигде какое бы то ни было правление не имело более попечения о своих подданных, как ныне царствующая над нами монархиня имеет о нас, в чем ей, сколько нам известно и из самых опытов доказывается, стараются подражать и главные правительства вообще. Поэтому сатира журналов должна быть в улыбательном духе, направлена на людские пороки, а не персоны». В ответах на письма, приходившие в редакцию, «Всякая всячина» заявляла, что журнал не будет обращаться к злободневным вопросам. Журналы должны писать о достоинствах русского правительства, воспитывать общество, как сказали бы теперь, на положительном примере, не критикуя недостатки действительности: «Добросердечный сочинитель изредка касается к порокам, чтобы тем под примером каким не оскорбити человечество: но располагая свои другим наставления, поставляет пример в лице человека, украшенного различными совершенствами, то есть добронравием и справедливостью; описывает твердого блюстителя веры и закона, хвалит сына отечества, пылающего любовью и верностью к государю и отечеству, изображает миролюбивого гражданина, искреннего друга, верного хранителя тайны и т.д.».

 

Естественно, не все издатели и редакторы поддержали это направление журналистики. Другая программа была у журнала «Трутень» (1769–1770) Н.И. Новикова, смело вступившего в полемику со «Всякой всячиной» и понимавшего, с кем он имеет дело. Этот эпизод истории журналистики достаточно известен. Мы останавливаемся на нем, как на первой попытке власти управлять информационным потоком с помощью официального или полуофициального печатного органа.

 

Екатерина II и в дальнейшем прибегала к такому своеобразному типу цензуры, что впоследствии было замечено внимательным критиком Н.А. Добролюбовым. В 1783–1784 гг. Академия наук издавала в столице журнал «Собеседник любителей российского слова». В нем активно сотрудничала Екатерина II, печатая свои Записки касательно российской истории. Н.А. Добролюбов пришел к выводу, что они являются не научным трудом, а политической инструкцией по поводу того, как нужно толковать события русской истории и рассказывать о них. Екатерина II желала убедить читателя «во всем, в чем только можно, что всякое добро нисходит от престола и что в особенности национальное просвещение не может обойтись без поддержки правительства».

 

Значительным событием в истории русской культуры, особенно журналистики, стал указ Екатерины II от 1 марта 1771 г. А.М. Скабический пишет о нем, как документе, определяющем начало переворота в судьбах прессы. Граф С.С. Уваров, один из видных государственных деятелей России XIX в., называет его первым цензурным законом по книгопечатанию гражданскому, но пока для одних лишь книг на иностранных языках. Поводом к его появлению послужило дозволение иностранцу Гартунгу завести собственно для таких книг первую в России вольную типографию. Иоганну Михелю Гартунгу было предоставлено право печатать в Ней книги, «кои не предосудительны ни христианским законам, ни Правительству, ниже добронравию, а для наблюдения за сим велено ему не выпускать никакой книги без дозволения Академии наук и никакого объявления без дозволения полиции». При нарушении установленного порядка предприятие конфисковалось, а его владелец лишался этого дозволения. Права Гартунга ограничивались выпуском книг на иностранных языках, чтобы не подорвать доход русского книгопечатания. Кроме того, другие предприниматели могли также заводить типографии.

 

22 августа 1776 г. правом завести вольную типографию воспользовались книгопродавцы Вейнбрехт и Шнор. Им было разрешено выпускать иностранные и русские книги. Их производство контролировали по указу 1780 г. особые смотрители, определенные Синодом и Академией наук, «кои обязаны смотреть, чтоб в печатаемых книгах и прочих сочинениях ничего противного, а особливо закону (Божию), Правительству и благопристойности не было».

 

Обратим внимание на то, что в последних документах в цензуру включена полиция и выработана формулировка того, что цензура должна запрещать.

 

Следующий такого рода указ Екатерины II был действительно знаменательным событием. Он вошел в историю как указ от 15 января 1783 г. о вольных типографиях. Вот его текст (даем полностью, поскольку он давно не перепечатывался): «Всемилостивейше повелеваем типографии для печатания книг не различать от прочих фабрик и рукоделий, и вследствие того позволяем, как в обеих Столицах Наших, так и во всех городах Империи Нашей, каждому по своей воле заводить типографии, не требуя ни от кого дозволения, а только давать знать о заведении таковом Управе Благочиния того города, где он ту типографию хочет иметь. В сих типографиях печатать книги на российском и иностранных языках, не исключая и восточных, с наблюдением однако ж, чтоб ничего в них противного законам Божиим и гражданским, или же к явным соблазнам клонящегося, издаваемо не было; чего ради от Управы Благочиния отдаваемые в печать книги свидетельствовать и ежели что в них противное Нашему предписанию явится, запрещать; а в случае самовольного напечатывания таковых соблазнительных книг, не только книги конфисковать, но и о виновных в подобном самовольном издании недозволенных книг, сообщать, куда надлежит, дабы оные за преступление законно наказаны были».

 

В этом документе большой интерес представляет целый ряд моментов. Его начало, где производство книг рассматривается впервые как промышленная сфера. Типография приравнивалась к фабрикам, что позволяло частным лицам заводить книгопечатни. Основное положение указа – разрешение каждому по своей воле заводить типографии: в будущем за него долго будут бороться издатели и журналисты (явочный порядок выпуска газеты или журнала, открытия типографии). Одновременно указом усиливалась роль полиции в цензуре, ее полицейская функция. Управа Благочиния теперь контролировала содержание печатной продукции, запрещала ее, если обнаруживала в ней нарушения, вылавливала вышедшую без ее разрешения печатную продукцию, конфисковала ее и, наконец, сообщала в судебные инстанции с тем, чтобы нарушители указа были законно наказаны. Напоминаем, что все это касалось только нового явления в журналистике вольных, частных типографий. То есть по-прежнему сохранялась в государстве довольно громоздкая и нецентрализованная структура цензурного аппарата. Кроме того, Управа Благочиния вообще мало отношения имела к культуре, а ее чиновники не отличались особой образованностью. Недаром А.Н. Радищев в «Путешествии из Петербурга в Москву» так отреагировал на полицейскую функцию цензуры: «Один несмысленный урядник благочиния может величайший в просвещении сделать вред и на многие лета остановку в шествии разума; запретит полезное изобретение, новую мысль и всех лишит великого».

 

Книгу А.Н. Радищева, законченную им в 1788 г., можно рассматривать как обстоятельный отклик на указ 1783 г., без которого она вообще не могла бы появиться. Получив отказ от одного из издателей, Радищев приобрел станок и напечатал на нем в 1790 г. свое произведение. Именно этот указ дал толчок публицисту для его размышлений о цензуре и заставил проделать огромную работу по обобщению мирового опыта цензуры. С разговора об этом документе начинается первый в России очерк истории мировой цензуры, составивший целую главу «Торжок». Без него не могло быть обстоятельного обсуждения вольности, которую исповедовал А.Н. Радищев, его царства свободы:

 

 

 

Велик, велик ты, дух свободы,

 

Зиждителен, как сам есть Бог.

 

 

 

В своем очерке Радищев сначала, во вступлении к «Краткому повествованию о происхождении ценсуры», стремится обосновать тезис о том, что вообще никакой вид цензуры не нужен. Цензура мысли не нужна. Радищев замечает: «Ценсура сделана нянькою рассудка, остроумия, воображения, всего великого и изящного». Вред такой цензуры публицист показывает, ссылаясь на рассуждения философа Г. Гердера и содержание «Наказа» Екатерины II. Гердер, в частности, подчеркивал: «В областях истины, в царстве мысли и духа не может никакая земная власть давать решений и не должна. Исправление может только совершаться просвещением». Далее в очерке следует возражение против духовной цензуры. Здесь размышления Радищева выливаются в лаконичный афоризм: «Бог всегда пребудет Бог, ощущаем и неверующим в него». Наконец, публицист обращается к вопросу об охране нравственности общества. Он считает, что не любострастные дышащие развратом сочинения корень разврата. В России таковых сочинений в печати еще нет, а на каждой улице в обеих столицах видим раскрашенных любовниц. Пусть, замечает Радищев, «ценсурада останется на торговых девок». По его мысли, не страшно и распространение бессодержательных произведений: «Оставь глупое на волю суждения общего; оно тысячу найдет ценсоров. Наистрожайшая полиция не возможет так запретить дряни мыслей, как негодующая на нее публика».

 

Исторический очерк цензуры от Древних Греции и Рима до книгопечатания и от него до современного Радищеву общества показывает на многочисленных фактах и документах, что любые власти, светские и духовные, учреждали цензуру. Правда, писатель цитирует и юридические документы американских штатов, содержащие множество слов о свободе печати, но, как они реализовались на практике, не раскрывает. Не только это цитирование, но и весь очерк пронизан внутренней полемикой с положением дел со свободой печати в России. Так, рассказывая о папе Александре VI, который первым из пап законоположил о цензуре в 1507 г., Радищев восклицает, явно обращаясь к Екатерине II: «О! вы, ценсуру учреждающие, вспомните, что можете сравниться с папою Александром VI, и устыдитеся».

 

Обсуждать прямо вопрос о российской цензуре Радищев, иронизируя, отложил на потом, закончив этими словами свой блестящий очерк: «В России. Что в России с цензурою происходило, узнаете в другое время. А теперь, не произведя ценсуры над почтовыми лошадьми, я поспешно отправился в путь». Этот путь скоро привел его к практической встрече с цензурой.

 

Возможно, исторический материал, предложенный читателю Н.А. Радищевым, убедил Екатерину II как раз в том мнении, на которое он не рассчитывал, т.е. раз цензура имеет столь древнее происхождение, раз она учреждалась повсеместно и всеми властями, то это служит примером и для других правителей, русской власти. А что касается красивых слов о свободе, то Екатерина II, создавшая идеальный «Наказ», прекрасно понимала к этому времени разницу между декларациями и реальностью.

 

Что случилось после выхода в свет «Путешествия из Петербурга в Москву», хорошо известно. Книга попала уже в накаленную атмосферу в обществе. Императрица две недели с пером в руках изучала произведение Радищева, ход его мысли. Не закончив его читать, распорядилась отправить автора в Петропавловскую крепость. «Сочинитель тот наполнен и заражен французским заблуждением, – определяет диагноз императрица, – ищет всячески и защищает все возможное к умалению почтения к власти и властям, к приведению народа в негодование противу начальников и начальства». По ее инициативе в 1790 г. состоялся цензурный процесс над Радищевым. Его книга была дозволена Управой Благочиния, но тем не менее, использовав один из пунктов Уложения, гласивший: «А которые воры чинят в людях смуту и затевают на многих людей воровским своим умышлением затейные дела, и таких воров за такое их воровство казнити смертию». Сенат утвердил смертный приговор Радищеву, императрица милостиво, в честь мира с Швецией, заменила казнь десятилетней ссылкою в Сибирь. По ее предписанию книга «Путешествие из Петербурга в Москву» была конфискована и сожжена.

 

Несмотря на все вышесказанное, указ 1783 г. о вольных типографиях, без сомнения, был прогрессивным документом по тем временам. В России были другие условия по сравнению и с Англией, и с Францией, и американскими штатами. Указ предоставил обществу новые возможности, которые были сразу же использованы: появилось большое число новых типографий и изданий. Открылись в Санкт-Петербурге типографии М.П. Пономарева, Рассказова, Гипиуса, А.Г. Решетникова, С.И. Селивановского, в Москве Зеленникова, Анненкова и др.; в провинции бригадира И.Г. Рахманинова (Лубянский уезд Тамбовской губернии), прапорщика Н.Е. Струйского (Инсарский уезд Пензенской губернии), в селе Пехлец (Ряжский уезд Рязанской губернии), купца В.Я. Корнильева (Тобольск) и др.

 

Естественно, у власти прибавилось забот: поток информации, который надо было контролировать, существенно вырос и получил более широкое распространение в государстве. Пробужденная мысль, развязанная инициатива, одухотворенные идеалы просветительства находили выход в литературном и журналистском творчестве, театре и образовании. В 1779 г. возникло «Дружеское ученое общество», объединившее видных московских масонов вокруг Н.И. Новикова. На внесенные в фонд общества средства при Московском университете были открыты семинарии Педагогическая, Переводческая и Философская; студентам выдавались стипендии, наиболее талантливые из них посылались за границу. В 1784 г. была учреждена 14 пайщиками Типографическая компания с капиталом в 57500 рублей. Она обзавелась мощной типографией, где работало 20 печатных станков. Это было первое такого рода предприятие.

 

Огромную издательскую деятельность развернул Н.И. Новиков. С 1779 про 1792 г. в арендуемой им типографии Московского университета было выпущено около 900 названий книг. Стали издаваться многочисленные его журналы: «Утренний свет», «Вечерняя заря», «Покоящийся трудолюбец», «Экономический магазин» и др. «Московские ведомости» при Новикове увеличили тираж с 500–600 экземпляров до 4000. Ощущая в Н.И. Новикове растущую в обществе оппозиционную силу, опиравшуюся на масонство, Екатерина II с 1785 г. перешла от полемики с ним к репрессиям против него, используя при этом церковь и тайную канцелярию. Сюжет этот достаточно разработан историками, поэтому скажем кратко об итогах репрессий. В 1792 г. Н.И. Новиков был заточен в Шлиссельбургскую крепость, все его просветительское дело было разгромлено, большая часть его книг была арестована, 18656 экземпляров книг было сожжено. Так завершился первый в России процесс по делам печати.

 

В 1793 г. горели не только книги, изданные Н.И. Новиковым, но и произведения известного литератора-драматурга Я.Б. Княжнина. Екатерина II под особую опеку взяла театр. Она разорвала в 1793 г. неофициальные отношения с княгиней Е.Р. Дашковой, когда та способствовала постановке трагедии Княжнина «Вадим Новгородский», в которой императрица усмотрела проявление свободомыслия и нападки на монархическую власть. «Театр есть школа народная, – подчеркивала Екатерина II, – она должна быть непременно под моим надзором, я старый учитель этой школы и за нравственность народа мой ответ Богу». Этот завет Екатерины II будет взят на вооружение всеми властителями России.

 

Значительно повлияли на Екатерину II события во Франции. Она была напугана возможным распространением идей Французской революции в Российском государстве. 20 мая 1792 г. князь А.А. Прозоровский писал ей о необходимости «положить границы книгопродавцам книг иностранных и отнять способность еще на границах и при портах подобные сему книги ввозить, а паче из расстроенной ныне Франции, служащие только к заблуждению и разврату людей, не основанных в правилах честности». Прозоровский считал, что в связи с этим нужны генеральные суждения. Именно с цензуры иностранной литературы и начинается знаменитый екатерининский указ от 16 сентября 1796 г., в котором говорилось:

 

«В прекращение разных неудобств, которые встречаются от свободного и неограниченного печатания книг, признали Мы за нужное следующие распоряжения:

 

1. В обоих престольных городах наших, Санкт-Петербурге и Москве, под ведением Сената, в губернском же и приморском городе Риге и наместничестве Вознесенского в приморском городе Одессе и Подольского при таможне Радзивиловской, к которым единственно привоз иностранных книг по изданному вновь тарифу дозволен, под наблюдением губернских начальств учредить цензуру, из одной духовной и двух светских особ составляемую. <...>

 

3. Никакие книги, сочиняемые или переводимые в государстве нашем, не могут быть издаваемы, в какой бы то ни было типографии без осмотра от одной из цензур, учреждаемых в столицах наших, и одобрения, что в таковых сочинениях или переводах ничего Закону Божию, правилам государственным и благонравию противного не находится».

 

22 октября того же года другой именной указ решил проблему организационно: «Цензуру... составить в каждом месте из трех особ, из одной духовной, из одной гражданской и одной ученой; духовных особ избирать Синоду, гражданских – Сенату, а ученых – Академии наук и Московскому университету...»

 

Институт цензуры официально начал свой путь, и профессия цензора получила государственный статус. Своим указом Екатерина II установила смешанную цензуру, соединив оба ее вида – древнюю духовную со светской. В этих документах была обобщена эволюция законодательной деятельности в области цензуры.

 

Российский император Павел I, придя к власти в 1796 г. и многое делая в своей внутренней и внешней политике в противопоставлении Екатерине II, в области цензуры наоборот развивал и совершенствовал ее начинания. Он завершил на этом этапе организацию цензурного аппарата: был создан Цензурный совет во главе с его председателем князем А.Б. Куракиным, а затем князем П.В. Лопухиным. На рассмотрение Совета представлялись все книги, признанные цензурою недозволенными, и даже те, кои кажутся сомнительными. В 1796 г. был избран полный состав цензоров. Павел 1 повелел сжигать все книги, признанные Цензурным советом недозволенными к распространению. Он сам контролировал деятельность цензуры. Поля страниц представлений Цензурного совета, его журнала заседаний пестрят решительными резолюциями монарха: «Книги сжечь, а хозяев, отыскав, поступить с ними по законам, за выписку оных»; «Чтобы впредь все книги, коих время издания помечено каким-нибудь годом французской республики, были запрещаемы» и т.д.

 

Император поддержал усердие Ф.О. Туманского, цензора-обскуранта, получившего известность благодаря своим запретам книг, произвел его в статские советники с дополнительным к цензорскому жалованьем в 2 тысячи рублей в год. За 1797–1799 гг. в стране было конфисковано 639 книг, из которых 552 только на Рижской таможне, где и отличился Туманский. В числе запрещенных оказались произведения Гете, Шиллера, Канта, Свифта и др. Так, «Путешествия Гулливера» Свифта получили следующую характеристику цензора: «В сей книге автор старается разные при дворах учреждения осмеивать, как, например, весьма едко на стр. 305, что прыгание на веревках производится токмо людьми великими».

 

Павел I был озабочен проникновением в армию сочинений, «коих развращение умов есть целью». До него дошли сведения о распространении в армии произведений французских авторов, переведенных на русский язык (например, книги «Права человека», по оценке Павла I, «катехизма развратного»). В связи с этим 4 января 1799 г. император издал Рескрипт генералу Розенбергу, в котором, по сути дела, предлагал организовать военную цензуру, охраняющую войска от воздействия вредных сочинений и враждебной пропаганды: «И для сего, для предупреждения зла, от намерений сих произойти могущего, имейте крепкое смотрение за всем тем, что развращению умов может подать повод, употребляя лазутчиков для разведывания происходящего между офицерами и открытия, есть ли кто из них делами или словом каким, вознамерится возстать противу власти начальства, или вводить язву моральную».

 

Одновременно Павел I завершил организацию духовной цензуры в государстве. При этом он предпринял шаги к возвышению духовного сословия в обществе. По его указу от 18 декабря 1797 г. было введено соборное духовенство, повышены оклады священников, библиотеки училищ и церквей были пополнены нужной литературой и др. Наконец, 14 марта 1799 г. выходит «Положение о духовной цензуре или комиссии», которое централизует всю духовную цензуру в Московском церковном центре, получившим официальное название «Учрежденная в Москве Духовная цензура для свидетельства и рассмотрения сочиняемых и переводных книг до Церкви и учений церковных касающихся», а у историков – Московская духовная цензура. Она находилась в ведении Святейшего Синода. До этого указа духовная цензура проводилась представителями высшей церковной власти, епархиальными владыками, духовными учебными заведениями, некоторыми избранными духовными особами и смешанными цензурными комитетами, ведавшими делами светской и духовной цензуры. Теперь она была сконцентрирована в одном центре.

 

Созданная по «Положению о духовной цензуре» Московская духовная цензура состояла из председателя и трех членов, известных своими познаниями в словесных науках и языках. Избирались они из монашества или белого духовенства с последующим утверждением Синодом. Задачами цензуры было «рассмотрение и исправление как переводов, касающихся церкви и церковного учения, так и вообще сочинений, издаваемых соборным и не соборным духовенством. Духовная цензура не должна по примеру гражданской делать простое одобрение или неодобрение сочинения к печатанию (поелику таковые упражнения не суть важны), но в том, чтобы делать им ревизию, или строгое пересматривание и исправление. Цензура может просто возвратить рукопись. Все сочинения, одобренные цензурою, как не заключающие в себе, по ее мнению, ничего противного закону Божию, правилам государственным, благонравию, и литературу надлежит издавать в печать с дозволения Синода исключительно в типографиях, ведомству его принадлежащих». Синод распоряжался денежными средствами, полученными от продажи литературы.

 

Цензурная реформа Павла I завершилась знаменитым указом от 18 апреля 1800 г., в котором говорилось: «Так как чрез вывозимые из заграницы разные книги наносится разврат веры, гражданского закона и благонравия, то отныне впредь до указа повелеваем запретить впуск из заграницы всякого рода книг, на каком бы языке оные ни были, без изъятия, в государство наше, равномерно и музыку». В период царствования Павла I цензура получила широкое толкование и была распространена на все стороны человеческого бытия, на все мелочи жизни. Император регламентировал даже покрой и цвет одежды подданных, запретив носить круглые шляпы, фраки, жилеты, сапоги с отворотами и т.д. Нельзя было употреблять целый ряд слов. Надо было говорить и писать вместо слов «обозрение», «врач», «стража», «сержант» такие, как «осмотрение», «лекарь», «караул», «унтер-офицер» и т.д.

 

При Павле I начатое Екатериной II структурирование цензурного аппарата было закончено. Император стремился установить такой контроль над литературой и журналистикой, который бы полностью оградил подданных от всех треволнений и сомнений и смог нести расширившийся заботами Екатерины II информационный поток. В этом смысле Павел I и здесь как бы противопоставлял свой порядок в государстве екатерининскому.

 

Таким образом, наследие XVIII в. в области цензуры сводилось в основном к следующему:

 

• осознание властью необходимости официальной цензуры;

 

• организация цензурного аппарата, в состав которого входили одновременно духовные лица, представители учебных и научных учреждений, а также полиции;

 

• личное участие в цензуре самодержца;

 

• выработка цензурных регламентации, как правило, жестких, противоречащих нормальному развитию общества;

 

• дифференциация цензуры на ряд видов: светскую, духовную, иностранную, театральную и др.