На Ближнем Востоке берегут православный дух и… российскую недвижимость

 

Канун православного Крещения Господнего, 18 января 1994 г. мы, первая после 1914 г. большая, почти 70 человек, группа православных паломников грузимся в огромный «Боинг» компании «Трансайро» в Шереметьево‑2 и летим в Тель‑Авив и далее к Святым местам, в Святую Палестину.

Ядро паломников образуют преподаватели и слушатели Московской духовной академии, что в Сергиевом Посаде под Москвой, во главе с епископом Дмитровским, ректором Академии, владыкой Александром (в составе слушателей — чудесный мужской церковный хор), несколько церковно‑приходских батюшек из Тверской и Ставропольской губерний, руководство Императорского православного палестинского общества (ИППО) во главе с его председателем профессором О.Г. Пересыпкиным и мы — небольшая пресс‑группа в составе съемочной бригады РТР из передачи «Уходящая натура» (автор и ведущий Лев Аннинский) и спецкора «Независимой газеты» Евгения Александрова. Я при них нечто вроде куратора и консультанта от ИППО. Субсидирует поездку православный бизнесмен Александр Зражевский, бывший семинарист После этой первой поездки А.В. Зражевский создаст Всемирный фонд паломничества и начнет регулярно отправлять группы христианских и мусульманских паломников в Иерусалим и Мекку.

Подавляющее большинство не только к Святым местам, но и вообще в Израиль едет впервые.

 

* * *

 

Это сегодня православие вошло в повседневную жизнь России и СНГ. Патриарх Московский и Всея Руси благословляет Президента РФ на второй срок правления, мэр Москвы ударными «стахановскими» темпами восстановил взорванный большевиками в начале 30‑х годов храм Христа Спасителя на Волхонке.

А каких‑нибудь 50‑60 лет назад православие было гонимо. В конце 20‑х годов большевики запретили не только крестить детей, но и встречать Новый год с наряженной елкой. И советский поэт Семен Кирсанов в первый день Нового, 1941 года публиковал в «Правде» такие стишата:

И даже елка, блестками слепя, За время хвойной лапою задела, Все вифлеемское сняла с себя И все советское — надела.

А мы едем, наоборот, затем, чтобы снять с себя «советское» и надеть снова «вифлеемское». Едем возобновить традицию паломничества в Святой град Иерусалим, традицию, восходящую еще к XII в. когда в 1104‑1107 гг. первый славянский паломник игумен Черниговского монастыря Даниил посетил Святую землю.

С тех библейских времен почти восемь веков Святая Палестина (помните — «вернуться к своим палестинам», то есть к истокам, к «отеческим гробам» — А.С. Пушкин) была мощнейшей струей в русской духовной культуре.

«С первым детским лепетом, — писал в 1881 г. первый секретарь ИППО, известный религиозный и общественный деятель XIX в. В.Н. Хитрово, — привыкли мы произносить священные имена: Иерусалима, Иордана, Назарета, Вифлеема, и имена эти в нашем детском воображении сливаются как‑то с родственными для нас именами: Киева, Москвы, Владимира и Новгорода».

Человек, побывавший хотя бы раз в жизни в Святой земле, почитался на Руси почти как святой. Тот же Хитрово подчеркивал: «Расходясь по возвращении в Россию до отдаленнейших ее окраин, они желанные гости в любой крестьянской избе, где стар и млад заслушиваются их рассказами».

Более ста лет прошло со времени этих откровений. И совсем другой паломник, о. Ипполит из Пятигорска, бывший минометчик Советской армии, участник войны с Германией и Японией, контуженный и чудом выживший («Мать сильно молилась за меня всю войну, вымолила у Бога для сыночка жизнь», — говорит он Льву Аннинскому в фильме‑исповеди «Уходящая натура», показанному по российскому каналу ТВ в феврале 1994 г.), сидит на плитах у Храма Гроба Господня и… плачет. «Что ты, отче, кручинишься?» — спрашивает его епископ Александр. «Да от радости, владыко, — отвечает бывший сержант‑минометчик. — Не зря воевал, теперь уже и помирать не страшно».

А о. Яков, в миру художник, паломник из другой группы, приехавший в Святую землю в начале 1996 г. так обрисовал свои ощущения от посещения Палестины: «Удивительно видеть своими глазами то, что знаешь наизусть. Это потрясает».

Заочно, «наизусть» мы знали о Святой Палестине даже в безбожное советское время. О Вифлееме и Назарете, об Иордане и Гробе Господнем писали в своих стихах Пушкин («Когда владыка ассирийский…», 1835 г.) и Лермонтов («Ветка Палестины», 1837 г.), в прозе — Гоголь и Бунин.

Более того, корифеи литературной классики сами совершали паломничество в Святую землю. Незадолго до смерти по дороге из Рима посетил Иерусалим Н.В. Гоголь («Видел я, как во сне, эту землю», — из письма к поэту и переводчику В.А. Жуковскому). В 1850 г. на Пасху приехал в Иерусалим с женой князь П.А. Вяземский, один из живших еще друзей Пушкина, оставив в память о своем паломничестве стихотворение «Палестина» и дневник, изданный уже после его смерти племянником.

Наконец, в 1907 г. припал к Святым местам И.А. Бунин. Приехал, чтобы найти умиротворение после кровавых крестьянских бунтов 1905‑1906 гг. первой репетиции будущих «окаянных дней» 1917‑1919 гг. которые вытолкнут гениального писателя и будущего лауреата Нобелевской премии в эмиграцию. Очерки и стихи Бунина, написанные им в Палестине, — ценнейший источник для понимания духовного состояния писателя, мучительно размышлявшего: откуда из этой серой и богобоязненной толпы мужичков‑паломников берутся Стеньки Разины да Емельки Пугачевы? Палестинская тема еще долго, почти весь эмигрантский период творчества Бунина, будет звучать в его прозе и стихах (см. например, его сборник «Роза Иерихона», 1924, Париж, а в нем рассказ‑сказку «О дураке Емеле» из тех самых паломников‑разбойников, что выгнали из России гениальных писателей и поэтов).

Однако заложили основы российского «укоренения» в Палестине (нынешние Израиль, Ливан, Сирия, Иордания, часть Египта) официальные власти России, императорский Дом Романовых и Священный Синод Русской православной церкви, начиная с царствования Николая I.

 

* * *

 

Вокруг царствования императора «Николая Палкина» (Л.Н. Толстой), «царя‑фельфебеля» (А.И. Герцен), до сих пор в отечественном и зарубежном «русоведении» идут горячие споры. В СССР все советские годы преобладала резко отрицательная оценка этого «вешателя декабристов». В русском зарубежье, наоборот, господствовала позитивная оценка правления царя как эпохи «консервативной модернизации» (Рязановский Н. Николай I. — Университет Беркли, Калифорния, США, 1994).

Фактически, как всякое крупное историческое явление, эпоха Николая I была сложным и противоречивым периодом, который, к примеру, Н.В. Гоголь заклеймил в своем «Ревизоре» и «Мертвых душах» как эпоху реакции, взяточничества и жульничества. «Вся Россия — один большой монастырь», — говоря это, писатель имел в виду «николаевский порядок» даже в личной и семейной жизни своих подданных.

Наоборот, Ф.М. Достоевский, чье творчество началось при Николае I («Бедные люди», «Белые ночи»), приветствовал усилия царя по возврату к религиозным истокам, к соборности, утверждая, что «православие — это и есть наш русский социализм».

Что бы ни говорили и ни писали современники и потомки о «николаевской реакции», у царя была своя цельная концепция внутренней и внешней политики, чего так не хватало многим правителям России.

При общей политике сдерживания получения высшего образования лицами недворянского звания — из «кухаркиных детей» (двери откроются лишь в 60‑х годах XIX в. с реформой университетов при Александре II) Николай I весьма поощрял среднее специальное образование. При нем в России открылось множество коммерческих училищ. Он же осуществлял политику протекционизма отечественных купцов и промышленников, не доводя их до банкротства, как это случилось в 1819 г. при Александре I, когда тот ввел либеральный тариф и английские и германские промтовары буквально разорили русских текстильных фабрикантов. В 1822 г. первая попытка «войти в европейское экономическое пространство» закончилась провалом.

Не был «царь‑фельдфебель» чужд и поощрению наук и ремесел. Именно при «Палкине» были открыты будущая знаменитая Пулковская астрономическая обсерватория (1839 г.) под Петербургом, Технологический институт (1828 г.) и Институт инженеров путей сообщения (1832 г.), создано Императорское русское географическое общество (1845 г.) и ряд других научных обществ.

Особой заботой царя была деятельность аппарата управления. Ни один царь из династии Романовых не издавал такого количества указов по чиновникам, как Николай I, за 30 лет своего правления. То он обязывает гражданских (вице‑) губернаторов не сидеть сиднем в губернских столицах, а хотя бы раз в год объезжать лично все уезды (1827 г.), то вводит губернские правления, детально регламентируя их обязанности (1845 г.).

А уж какое количество царских и сенатских указов было издано в 1827‑1851 гг. дабы поднять «исполнительскую дисциплину» чиновников, — и не перечесть. Здесь и вычеты из жалованья (пеня) «за медленность и нерадение по службе» (1831 г.), и увольнения необразованных чиновников, «не имеющих грамоты» (1831 г.), и запрет «принимать подношения от общества» (1832 г.), и об отдаче под суд чиновников «за нехождение к должности» (1847 г. — деньги получали, а на службу не ходили), и о «высылке из столиц чиновников, отставляемых за дурное поведение и нетрезвость» (1848 г.).

При Николае I впервые в России были созданы «курсы повышения квалификации» чиновников при университетах, а также разрешен экстернат на сдачу экзаменов «за весь университетский курс» (именно этим указом много лет спустя и воспользуется В.И. Ульянов для сдачи госэкзаменов экстерном в Санкт‑Петербургском университете).

Впрочем, свою битву с чиновничьей коррупцией (как до него Петр I, Павел I и Александр I) Николай начисто проиграл, о чем незадолго до смерти с горечью признался своему сыну, будущему царю Александру II: «Ты думаешь, я управляю Россией? Управляют ею пятьдесят моих генерал‑губернаторов». А 80 лет спустя П.А. Столыпин повторил: «Не могу найти 50 дельных губернаторов» (В.В. Шульгин).

Но зато Николай I в начале своего царствования явно преуспел во внешней политике, особенно на ее восточном (южном) направлении, и в обрамлении этой политики православной палестинской идеологией.

 

* * *

 

Со школьных времен знаем мы, бывшие советские люди, пресловутую формулу графа Сергея Уварова: «православие, самодержавие, народность» (1832 г.). Но почему попечителя Петербургского учебного округа, при Александре I весьма либерального и «западника», вдруг потянуло к соборности и Святой Палестине? Да потому, что именно в начале 30‑х годов Николай I начал фундаментальное оформление своей национально‑религиозной «государственной идеи».

Идеологии царя предшествовали реальная военная политика и дипломатия. Именно к началу 30‑х годов Россия окончательно вышла к «теплым морям» (Черному и Азовскому, а через проливы Босфор и Дарданеллы — к Средиземному). Две победоносные войны — с Персией (1826‑1828 гг.) и Турцией (1828‑1829 гг.) — закрепили за Россией восточное Черноморское побережье от Анапы до Батуми, ее контроль над Закавказьем (включая свободу мореплавания на Каспии) и через «дочерние» православные княжества на Балканах под фактическим протекторатом «белого царя» (Молдавия и Валахия — будущая Румыния, Сербия и Черногория, частично Греция) защиту западного Черноморского побережья от будущих посягательств Османской империи и ее покровителей на Западе (Англия и Франция) на случай новых войн (Адрианопольский русско‑турецкий мир 2 (14) сентября 1829 г.).

Разумеется, царь отдавал себе отчет, что такой стремительный «бросок на юг», сопоставимый лишь с выходом екатерининской России к северному Причерноморью (Одесса‑Херсон‑Крым‑Азов‑Анапа), не останется незамеченным в Европе. И действительно, англичане отреагировали весьма быстро: Адрианопольский мир‑де «нарушает европейское равновесие». На что российская дипломатия ответила достаточно резко: а когда Англия с 1814 г. начала завоевывать Индию, она это равновесие не нарушала?

Отношения с Англией осложнились еще больше в 1830‑1833 гг. Дело в том, что военным и дипломатическим успехам Николая I в 1826‑1829 гг. во многом способствовал очередной внутриполитический кризис в Османской империи. В 1830 г. при поддержке великих держав из состава султанских владений вышла Греция, провозгласив свою независимость во главе с бывшим министром иностранных дел Александра I в 1814‑1822 гг. Иоанном (Иваном Антоновичем) Каподистрия. В том же году султан Махмуд вынужден был подтвердить широкую автономию Сербии, вытекавшую из условий Адрианопольского мира.

Но и в тылу у султана все было отнюдь не спокойно. На этот раз восстал его вассал египетский паша Махмед‑Али, и вооруженная и обученная французскими военными инструкторами египетская армия под командованием сына паши Ибрагима, заняв всю Палестину и Малую Азию, в 1831‑1832 гг. победным маршем двигалась на Стамбул, встав лагерем на азиатском берегу Босфора к январю 1833 г. Султан оказался в ловушке. Армии у него почти не было (ее в 1828‑1829 гг. разбили русские войска), традиционную «преторианскую гвардию» султанов — янычар — он, реформируя госустройство, незадолго до того разогнал.

В панике Махмуд обратился за помощью к Англии, Франции и России: срочно пришлите военный флот и войска для защиты султанского дворца. Определенного ответа от двух великих держав не последовало. Французы ограничились присылкой лишь нового посла, а англичане — популярного журналиста (затем он станет секретарем британского посольства в Стамбуле) Джеймса Уркарта.

В контексте европейской истории понять французскую и британскую дипломатию в начале 30‑х годов XIX в. можно. Во Франции в 1830 г. произошла очередная революция, и режим «короля‑банкира» Луи‑Филиппа Орлеанского еще только укреплялся внутри страны. А у англичан под боком вновь восстали собственные «египтяне» — в Ирландии в 1830 г. вспыхнул очередной мятеж против британского господства. Единственным, кто отреагировал молниеносно, был Николай I. Едва российский посланник в Стамбуле А.П. Бутенев получает паническое письмо о помощи (конец января 1833 г.), как уже 20 февраля русские военные фрегаты бросают якорь в Босфоре, прямо перед дворцом султана. Одновременно царь направляет к египетскому паше своего посланника по особым поручениям статс‑секретаря Н.Н. Муравьева (его сыну будет еще ранее поручена другая, не менее деликатная миссия, но в Палестине) и добивается от паши приказа — пока не штурмовать Стамбул, который его сын Ибрагим неохотно выполняет. В апреле 1833 г. на берегах Босфора при посредничестве французских и русских дипломатов начинаются секретные мирные переговоры, которые завершаются в мае полной политической капитуляцией султана. В обмен на номинальное правление Махмуд отдавал египетскому паше в управление фактически весь Ближний Восток (нынешние Сирию, Ливан, Израиль, т.е. всю Святую землю).

Казалось бы, «полицейская миссия» России закончилась, пора поднимать паруса и отплывать из Босфора восвояси. Как бы не так! Оказывается, султан еще 20 марта 1833 г. все через того же Бутенева умолял прислать не только флот, но и русских морских пехотинцев. И это пожелание царь с удовольствием и молниеносно выполнил — в начале апреля три дивизии морских пехотинцев с полным вооружением (более 12 тыс. штыков) прибыли на Босфор и разбили лагерь на берегу Дарданелл.

Четыре месяца, с апреля по июль 1833 г. русские войска «охраняли» Черноморские проливы. В европейских столицах поднялась настоящая паника — «русские на Босфоре!», сбывается их вековая мечта о «щите на вратах Царьграда!». И вдруг к середине июля так же внезапно, как они прибыли, русские пехотинцы сворачивают свой бивуак, грузятся на десантные суда и отбывают в Россию.

Послы Франции и Англии срочно строчат депеши в свои столицы: «Слава богу, русские ушли, Черноморские проливы вновь свободны…»

Эйфория от «капитуляции царя» длилась лишь месяц. В августе одна из британских газет публикует сверхсекретный русско‑турецкий договор от 8 июля 1833 г. подписанный с русской стороны особо доверенным лицом Николая I (к концу его царствования он сменит Бенкендорфа на посту шефа тайной полиции) графом А.Ф. Орловым в местечке Ункяр‑Искелеси сроком на восемь лет.

Ункяр‑Искелесийский договор фактически создавал военный союз Турции с Россией, свободный проход не только торговых, но и военных российских судов через проливы, причем дополнительный военный протокол обязывал султана по первому требованию России закрывать доступ в Черное море иностранным военным судам, а в случае угрозы — приглашать вновь русскую «морскую пехоту».

На деле это означало полный торговый и военный контроль России над Черноморскими проливами и всей акваторией Черного моря, тот самый «щит на вратах Царьграда», прибить который на Босфоре тщетно пытались Екатерина II, Павел I и Александр I.

Многим в России стало ясно, что после такого договора Европа не оставит николаевскую империю в покое, и лучше всех это понимал сам царь. Вспыхнувшая через год после Ункяр‑Искелесийского договора «большая кавказская война» (1834‑1859 гг.) третьего имама Дагестана Шамиля, вызвавшая в советские времена столь противоречивые оценки, была отнюдь не случайной.

Не вдаваясь в существо этих идущих до сих пор споров, отметим следующие факты.

Снабженный секретными инструкциями и профинансированный премьером Великобритании лордом Пальмерстоном «писатель» Дж. Уркарт в 1833 г. совершил большую поездку на Ближний Восток с целью изучения сырьевых и торговых возможностей обширных провинций, формально входивших в Османскую империю.

Свои наблюдения и выводы английский разведчик изложил в книге «Турция и ее ресурсы», вышедшей в Лондоне в том же 1833 г. Главный вывод автора: Черное море отныне недоступно для английской торговли, особенно потому, что «побережье Абхазии и Грузии полностью закрыто для нас».

В 1834 г. летом на британском военном фрегате «Туркуаз» в порт Сухум‑кале прибыл Уркарт для встречи со старейшинами кавказских горских племен. Русская военная разведка на побережье Черноморья сразу засекла британского «агента» (см. их обширные донесения в «Турецком столе» в АВПРИ МИД РФ за 1833‑1835 гг.). В 1835 г. Уркарт был назначен секретарем британского посольства в Стамбуле и развернул бурную деятельность по поддержке движения Шамиля (посылка оружия, военных инструкторов и т.п.).

Все это было хорошо известно и в российском посольстве в Турции, и в МИД в Петербурге благодаря работавшему в ближайшем окружении Уркарта «двойному агенту» карачаевцу Андрею Хайю, европейскому кавказцу (долго жил в Европе, принял протестантскую веру, свободно говорил на шести языках).

Ответные меры Николая I не заставили себя долго ждать. В конце 1834 г. побережье от Анапы до Батуми специальным указом царя закрывается для стоянки иностранных судов. И уже в мае 1835 г. русская морская береговая охрана задерживает английскую шхуну «Лорд Чарлз Спенсер» на траверсе геленджикского порта. По‑видимому, англичане сумели скрытно выгрузить оружие и боеприпасы ранее, ибо таможенники ничего не нашли и отпустили шхуну с миром.

Однако чисто репрессивные меры на Кавказе были лишь частью обширной программы восточной политики Николая I, впоследствии вошедшей в литературу по Восточному вопросу под названием программы «военного православия».

Программу составляли:

— принятие решения (1832 г.) о строительстве второго (первый — на Воробьевых горах — к 1825 г. разворовали, что дало повод Н.М. Карамзину в 1826 г. сказать: «Ничего нового в России, кроме как по‑прежнему воруют») Храма Христа Спасителя в Москве на Волхонке (строить начали с 1839 г. после того как взорвали стоявший на этом месте Алексеевский женский монастырь XVII в.);

— оглашение триады «православие, самодержавие, народность» (1832 г.);

— начало реализации плана «монументальной пропаганды» Отечественной войны 1812 г. и заграничного похода русской армии и ополчения в 1813‑1814 гг. (Александровский столп в Петербурге в 1832 г. памятник‑часовня с могилой П.И. Багратиона на батарее Раевского на Бородинском поле в 1839 г. Триумфальная арка в Москве, памятники в Смоленске, Можайске, Малоярославце, Вязьме и т.д.).

Существенное место в этой политике «военного православия» заняла Святая Палестина. Надо сказать, что еще в 1806 г. со времени начала активных русско‑наполеоновских войн, при военном ведомстве и походной дипломатической канцелярии стали формироваться небольшие походные типографии, выпускавшие листовки и воззвания к солдатам и офицерам противника. В 1812‑1814 гг. эта пропаганда «приравнивания пера к штыку» была существенно расширена. Целые толпы молодых «архивных юношей» из дворян, опасаясь идти на передовую, оттачивали свое перо именно в этих типографиях или в «особенной экспедиции» при МИД России, координировавшей всю эту антинаполеоновскую (или антианглийскую, или антитурецкую, в зависимости от того, с кем в этот момент воевала Россия) пропаганду, приобретая одновременно некоторый литературно‑публицистический опыт Подробней см.: В. Сироткин. Наполеон и Александр I. — М. 2003 (Гл. 7. «Война перьев» двух императоров).

В 1813 г. «особенная экспедиция» начала издавать еженедельную газету «Conservateur Impartial» («Беспристрастный консерватор»). Кстати, к редакции этой газеты в 1817 г. был прикомандирован А.С. Пушкин.

Николай I не только не закрыл эту «экспедицию», а, наоборот, значительно расширил ее, создав нечто вроде хрущевского АПН. Именно к этому АПН и был в конце 20‑х годов причислен (подобно Пушкину в 1817‑1820 гг.) посредственный поэт (в 1826 г. его стишата высмеял Пушкин в ядовитой эпиграмме), но наблюдательный путешественник Андрей Николаевич Муравьев (1806‑1874), сын русского дипломата. Вскоре после заключения Адрианопольского мира Муравьев как паломник и литератор, «путешествующий по частной надобности», отправился в Святые места.

Подобно англичанину Уркарту (но только на три года раньше), «паломник» Муравьев на «казенный кошт» объехал за полтора года весь Ближний Восток, написав по возвращении в конце 1830 г. очень обстоятельный и интересный отчет для своего начальства.

Когда же после Ункяр‑Искелесийского договора 1833 г. и восстания горцев Шамиля в 1834 г. англо‑русские отношения на Востоке обострились, а в Россию еще и попала книга Дж. Уркарта о ресурсах Турции, начальство предложило Муравьеву литературно обработать свой отчет и выпустить его отдельной книгой, что он и сделал в 1835 г. Книга имела шумный успех и вдохновила М.Ю. Лермонтова на стихотворение «Ветка Палестины». Много лет спустя Муравьев вспоминал: «Жуковский и Пушкин наиболее хвалили мою книгу: первый — потому, что принимал во мне участие (помогал публиковать стихи молодому автору в журналах. — Авт.), последний же — оттого, что чувствовал себя виноватым за эпиграмму, написанную против меня еще в 1826 г.».

Как установили позднее пушкинисты, великий поэт действительно собирался написать на книгу Муравьева позитивную рецензию и даже набросал ее план‑черновик, но по каким‑то причинам не закончил и не опубликовал.

Важно, однако, другое — палестинская тема в «военном православии» к концу жизни импонировала и Пушкину, и Гоголю, что уже отмечалось литературоведами (см. например, статью 1933 г. С. Франка «Религиозность Пушкина»).

Как бы то ни было, Муравьев нащупал «жилу» и всю оставшуюся жизнь от нее уже не отходил. Он еще несколько раз (но уже как действительно паломник — частное лицо) посетил Палестину и в 40‑50‑х годах выпустил еще два трактата по два тома в каждом.

После Муравьева палестинская тема становится в русской литературе XIX — начала XX в. одной из центральных (поэт и переводчик Петрарки А.С. Норов, П.А. Вяземский, библиофил и первый издатель полного собрания сочинений Н.А. Некрасова, религиозный общественный деятель С.И. Пономарев, известный художник‑баталист В.В. Верещагин, И.А. Бунин, поэты Н.С. Гумилев и В.И. Иванов — все они совершили паломничество в Святые земли) и не прервется для многих из них в эмиграции.

Между тем дипломатически палестинская тема как составная часть всего Восточного вопроса (как и движение Шамиля на Северном Кавказе) продолжала торчать занозой в русско‑английских отношениях.

К началу 40‑х годов случилось новое обострение международной обстановки на Ближнем Востоке. На этот раз войну там начал сам престарелый султан Махмуд: он двинул свои войска против слишком усилившегося египетского паши и в апреле 1839 г. вновь занял Сирию. Более того, ссылаясь на союзный договор 1833 г. султан начал требовать от царя военной помощи, главным образом русским Черноморским военным флотом.

Николай I вовсе не был намерен воевать на стороне Турции против Египта, и тут подвернулась идея Меттерниха урегулировать Восточный вопрос на международной конференции. Идея пришлась как нельзя кстати: Ибрагим‑паша наголову разбивает армию султана в Сирии (не пережив позора, султан 30 июня умирает), а командующий всем военно‑морским флотом Османской империи Капудан‑паша Ахмед (из‑за интриг с визирем‑премьером и подстрекаемый Францией) уводит весь турецкий флот из‑под Стамбула и сдает его… египетскому паше. Возникла уникальная в мировой практике ситуация — у дивана (правительства) империи не осталось для своей защиты ни солдат, ни матросов! Единственной защитницей стала «бумага» — нота от 27 июня 1839 г. пяти великих держав (ее подписала и Россия): отныне турецкое правительство берет под свою защиту «мировое сообщество».

Итогом этого коллективного демарша стал Лондонский протокол от 15 июня 1840 г. (Англия, Россия, Австрия и Пруссия; Францию не пригласили), по которому четыре великие державы брали под свою коллективную — дипломатическую и военную — опеку турецкого султана, предъявив египетскому паше ультиматум: в течение десяти дней вывести войска из Сирии, Святых земель — Палестины и с о. Крит, но оставить за собой в наследственное пользование Египет.

В результате сложных дипломатических интриг Франции удалось сорвать выполнение этого протокола, но ровно через год, 13 июня 1841 г. опять же в Лондоне был подписан второй «восточный протокол» (на этот раз с участием Франции), состоявший из двух частей:

1) о широкой автономии Египта в рамках Османской империи;

2) о нейтрализации Черноморских проливов (т.е. фактически об отмене сепаратной русско‑турецкой конвенции 1833 г. срок которой, однако, истекал именно в июле 1841 г.).

Для Святой Палестины самым важным было то, что она с 1841 г. освободилась от присутствия как турецких, так и египетских войск.

Лондонские протоколы 1840‑1841 гг. не решили Восточного вопроса (и свидетельством этому станет Крымская война 1853‑1856 гг.), но загнали его «под ковер». Прежняя борьба за наследие «больного человека Европы» (Османской империи) видоизменилась, приняв характер дипломатического и религиозного проникновения в Святые земли.

Пользуясь тем, что формально Турция с 1840 г. находилась под «коллективной защитой» великих держав, а египетские войска покинули Палестину, все они первым делом начали открывать свои дипломатические консульства в Иерусалиме, Бейруте, Дамаске, а также направлять в Святую Палестину своих миссионеров, для чего начали учреждать еще и духовные миссии (католические, протестантские, православные).

Первыми приступили к этому протестанты. Пруссия не только открыла дипломатическое консульство в Иерусалиме, но вскоре послала туда же протестантского епископа (открыла духовную миссию). Подобным же образом поступила Франция, открыв в Иерусалиме консульство и католическую духовную миссию.

Николай I также поспешил открыть в 40‑х годах в Иерусалиме дипломатическое консульство. В 1847 г. наступила очередь духовной миссии.

Обе миссии возглавили два образованных и далеко смотрящих в будущее человека. Духовную — архимандрит Порфирий, начавший еще в 40‑х годах скупать «впрок» земельные участки в Иерусалиме и вокруг него для будущего строительства церквей, подворий, больниц, школ. Он же составил и направил Николаю I обширную записку с конкретным планом расширения паломничества в Святые земли из России. К сожалению, всегда существовавшая в России «ведомственная дипломатия» помешала тогда, в 40‑х годах, кардинально решить этот вопрос: царь направил записку архимандрита в МИД, а тот дал на нее отрицательное заключение: не дело‑де «каких‑то попов» лезть в «государеву вотчину» — дипломатию. В итоге Николай положил проект расширения паломничества под сукно.

Очень много сделал и первый дипломатический консул России в Иерусалиме К.М. Базили. Однокашник Гоголя по Нежинской гимназии, именно он принимал своего знаменитого земляка‑писателя, возил его по Святой земле. Он же опекал в 1850 г. и Вяземского с женой. Трактат Базили «Сирия и Палестина под турецким правительством…» (СПб. 1875) и сегодня почитается востоковедами как серьезный исторический труд.

 

* * *

 

Свою 30‑летнюю политику «консервативной модернизации» в одной «отдельно взятой стране» Николай I с треском проиграл в Крымскую войну.

И хотя ни одного квадратного метра территории, отвоеванной у Персии и Турции в 1826‑1829 гг. Россия по Парижскому миру 1856 г. не потеряла и границы Российской империи остались теми же, что и до Крымской войны, в морально‑политическом плане «севастопольская страда» нанесла сильный удар по всей идеологии «православия, самодержавия, народности». Даже ее символ — храм Христа Спасителя в Москве — к началу Крымской войны так и не был достроен (и потребуется еще 25 лет, чтобы его завершить).

«Палестинская тема» — паломничество также в значительной степени осталось при Николае I на бумаге: с 1829 г. и до начала Крымской войны, то есть почти за 25 лет, Святые земли в Палестине посетило всего около 500 человек. Причем в основном ездили либо чиновники‑"публицисты" за казенный счет, либо аристократы.

Василий Николаевич Хитрово, один из главных протагонистов и основателей ИППО, посетивший в первый раз Святую землю в 1871 г. позднее писал о полном «небрежении» и Русской православной духовной миссии, и Иерусалимского патриархата (где преобладали греки) к нуждам русских паломников, число которых «просто мизерно».

В той обстановке критики и обличения николаевской эпохи, которая охватила просвещенные круги России после позора Крымской войны, «палестинская тема» зазвучала очень мощно.

Новый царь Александр II откликается на чаяния общественности. В 1859 г. маломощный координационный Палестинский комитет (1853 г.) при МИД под тем же названием преобразуется в общественно‑государственный орган при правительстве и Синоде. В него входят члены императорской семьи, в частности супруга Александра II Мария Федоровна. В 1864 г. его полномочия еще более усилятся, и он станет Палестинской комиссией, которая в марте 1889 г. вольется в ИППО.

Очень важным инструментом для организации массового паломничества во второй половине XIX — начале XX в. становится учреждение (с участием государства) в 1856 г. российской пароходной компании в Одессе с задачей регулярного пассажирского сообщения со всеми Святыми местами (Палестина, Синай в Египте, Святая гора Афон в Греции).

Через два года, в 1858 г. Русское общество пароходства и торговли (РОПИТ) открывает в Иерусалиме постоянную контору по обслуживанию паломников. Результаты не замедлили сказаться: с 1857 г. число паломников из России резко возрастает и к 1882 г. (году учреждения ИППО) достигает уже почти 13 тыс. человек.

Тогда же, в конце 50‑х — начале 60‑х годов, стали поступать и крупные пожертвования. Одно из первых сделала жена царя Александра II Мария Федоровна на строительство на Оливковой (Масличной) горе в библейском «Гефсиманском саду» («Гефсимании») женского православного монастыря с восьмиглавой («московского чина») церковью Марии Магдалины с высокой звонницей («Русской свечой», как ее называют и сегодня). На участке помимо церкви и звонницы было построено еще два подворья (гостиницы) для паломников, поэтому иногда весь комплекс сегодня называют Мариино‑Магдалинским подворьем. По современным ценам участок в 10 га с фруктовым садом и системой орошения (три цистерны для воды) был куплен всего за 14 тыс. франц. фр. (менее 5 тыс. долл. США сегодня), но на само строительство всего комплекса с окружающей его капитальной двухметровой стеной ушло свыше 300 тыс. фр.

Турецкое законодательство до 1914 г. не предусматривало купчей на юридических лиц, сделки совершались лишь лицами физическими. Поэтому эта покупка (как и все последующие) была оформлена на российского консула в Иерусалиме А.И. Васильева и лишь 20 марта 1897 г. была переведена на имя русского правительства, для чего потребовался специальный указ (фирман) турецкого султана. В свою очередь, правительство передало функции верховного управления и распоряжения этой собственностью Русской духовной миссии в Иерусалиме. В 1897 г. все имущество вместе с участком и садом оценивалось в 402 260 фр.

…В январе 1994 г. вместе с российскими телевизионщиками я побывал в этом подворье. Оно явно разрослось по сравнению с 1897 г. ухожено. Во дворе большое количество надгробий над могилами монахов и мирян (последних особенно много за 20‑е и 60‑е годы, почти все — эмигранты первой волны). Подворье после карловацкого раскола (1921 г.) на белую и красную РПЦ попало под духовную юрисдикцию белой церкви. И по сию пору красных попов туда не пускают, о чем нас предупредили в духовной миссии Московского патриархата в Иерусалиме заранее.

Но мы — не попы, мы — миряне, паломники, и после небольших переговоров у домофона в воротах нашу телегруппу впустили, хотя особо возиться с нами не стали. Ни экскурсию проводить, ни показывать какие‑либо церковные раритеты (а они, мы знаем, были) — снимайте все, что снаружи, и все. Даже к трапезе «московитов» не позвали, и мы все три часа были предоставлены сами себе.

Зато была другая интересная встреча. На крыше одного из подворий заметил я человека в черном строительном халате, но явно не монашеского вида, он перекрывал крышу жестью. Вскоре он спустился и… заговорил по‑русски. Оказался паломником из Германии, помощником машиниста тепловоза, уже несколько лет проводившим часть своего отпуска в Святых местах, бесплатно работая «на Бога» (за кров и скромную монашескую пищу) в Мариино‑Магдалинском подворье: помогает по хозяйственным делам — в этот раз перекрывает крышу.

Нет, он не эмигрант‑диссидент и не уезжал из СССР по «еврейской визе», он вообще никогда не бывал в России, ибо родился в самом конце войны в Германии от русской матери и немца‑солдата, который погиб в последних боях за Берлин. Набожная мать воспитала его в русско‑православном духе, не дала забыть русский язык (хотя учился он в немецкой школе и немецком «паровозном» техникуме) и перед смертью взяла с сына слово обязательно посетить Святую землю. Один раз приехал и вот теперь приезжает каждый год за свой счет, иногда даже делая небольшие пожертвования. Вот такой «неожиданный союзник» встретился нам в Иерусалиме.

 

* * *

 

Кардинальный перелом в «палестинской политике» официальных властей России и иерархов РПЦ наступает в 1880‑1881 гг.

В 1880 г. в Святую землю в очередной раз приезжает В.Н. Хитрово. «Патриархию (Иерусалимскую. — Авт.) я нашел в очень невзрачном виде, — писал он в следующем году в первом номере нового „Православного палестинского сборника“, — заботы о патриархии сводятся к нулю, и положение последней более чем безотрадное. Школ ни одной, а про храмы лучше не говорить». Одна из основных причин неуспеха русского православного дела в Палестине — длящийся с 40‑х годов ведомственный конфликт Русской духовной миссии (Священный синод) с Русским дипломатическим консульством (МИД), которые никак не могут определить, кто из них главнее в Святой земле.

В 1881 г. Хитрово представил в МИД и обер‑прокурору Священного синода К.П. Победоносцеву очередную (с 1871 г. пятую) обстоятельную записку с предложением разграничить «ведомственные функции» многочисленных российских и зарубежных духовных миссий, у каждой из которых почему‑то оказался свой «хозяин».

Традиционно исторически первые духовные миссии стали возникать при посольских церквах России за границей с XVIII в. Для этого с целью проведения религиозных служб по рекомендации Синода и с утверждением их МИДом стали отправлять русских священников (эта практика после 1988 г. возродилась в РФ вновь). Некоторые крупные церковные приходы при посольствах тогда же стали преобразовывать в целые духовные посольства (миссии), главами которых назначались не менее чем архимандриты, а членами — исключительно монахи («черное духовенство»). Постепенно эти духовные миссии и территориально отделились от светских российских посольств: в Риме при Ватикане, где при М.С. Горбачеве прежнюю духовную миссию возглавил советский посол при Папе римском и Мальтийском ордене, в Стамбуле, Афинах, Иерусалиме, Александрии, Сеуле, Токио и др.

Иногда такие духовные миссии исполняли сразу две функции — религиозную и дипломатическую, как, скажем, Пекинская православная духовная миссия с 1712 г. поскольку МИД России весь XVIII в. и половину XIX в. никак не мог установить с Китаем дипломатические отношения из‑за неприятия китайского церемониала (правители Поднебесной империи требовали, чтобы иностранные послы вручали верительные грамоты… ползком, на коленях).

До середины XIX в. с управлением большинства заграничных миссий у российских властей не было больших проблем. Субсидировались они из бюджета МИД, по духовным делам находились в подчинении либо Санкт‑Петербургской епархии, либо (Иерусалимская, Пекинская, Японская с 1871 г. и Сеульская с 1897 г.) непосредственно в ведении управления внешних церковных связей Священного синода в Петербурге Полтавская И. В. (Петербург). Русские православные духовные миссии на Дальнем, Среднем и Ближнем Востоке (обзор документов РГИАП) // Дипломатический ежегодник. — М. 1995, С. 112‑123.

Первый диссонанс внес… сам Николай I. В 1847 г. рядом с Иерусалимским патриархатом он учреждает еще и Русскую православную духовную миссию, а затем открывает и дипломатическое консульство. Понятное дело, три «хозяина» сразу начинают враждовать, что с горечью отмечает В.Н. Хитрово. Дело доходит до того, что на иерусалимского патриарха Никодима 19 марта 1888 г. совершается покушение — наемный террорист едва не заколол его кинжалом. Хуже всего было, однако, другое — распыление и воровство пожертвований паломников. Как пишет наш современник протоиерей Александр Кравченко, «более чем щедрые субсидии, которые не раз получал Блаженнейший Никодим (в 1883‑1890 гг. — глава Иерусалимского патриархата. — Авт.), не окупались ничем; без какой‑либо определенной пользы разошлись они по карманам кредиторов Иерусалимской патриархии».

«Военное православие» Николая I состояло еще и в том, что он мало считался с иерархами РПЦ. Когда в 40‑х годах ему надо было смягчить позицию католических держав в Восточном вопросе, он не побоялся лично посетить Папу римского в Ватикане и даже заключить 22 июня 1847 г. с ним первый (и последний в истории русско(советско)‑ватиканских отношений) конкордат о легализации положения католиков и униатов в России, включая гарантию их религиозных свобод и имущества.

Еще большую путаницу в управление зарубежными духовными миссиями внесли реформаторские эксперименты 60‑70‑х годов.

С одной стороны, Александр II ужесточил свои отношения с Ватиканом за его поддержку восстания поляков в «русской» Польше в 1863 г. (отмена 22 ноября 1866 г. конкордата с Папой), а с другой — создал в 1865 г. по образцу Великобританского и иностранного библейского общества свое Миссионерское общество для содействия распространению христианства между язычниками (в 1870 г. его переименовали в Православное миссионерское общество с резиденцией в Москве), переподчинив новой непонятной «конторе» некоторые заграничные духовные миссии (как будто имеющих тысячелетнюю цивилизацию китайцев, японцев или арабов можно приравнять к «язычникам» — тунгусам или племенам людоедов в Африке).

Однако В.Н. Хитрово скорее всего и на этот раз ничего бы не добился (он уже десять лет бомбил «инстанции» своими предложениями создать мощное православное общество), если бы в России не случилось очередное трагическое событие — 1 марта 1881 г. террористы‑народовольцы убили царя‑освободителя Александра II.

Русские «качели» в третий раз за один неполный век качнулись вправо, от эпохи «великих реформ» 60‑70‑х годов Александра II к «реакции» Александра III, прочно связанной в либеральной дореволюционной и советской литературе с именем наставника царя с юности и до гробовой доски правоведа Константина Петровича Победоносцева (1827‑1907), с 1880 по 1905 г. состоявшего в должности главного официального идеолога — обер‑прокурора Священного синода РПЦ Российской империи (см. его письма к Александру III с 1881 по 1894 г. в 1993 г. переизданные).

Как писал в прошлом веке один из его современников, «в его громадном кабинете… с письменным столом колоссального размера и другими столами, сплошь покрытыми бесчисленными книгами и брошюрами, становилось страшно от ощущения развивающейся здесь мозговой работы. Он все читал, за всем следил, обо всем знал». Это не был пропагандист «военного православия» граф Сергей Уваров, это был теоретик самодержавия, заменивший уваровскую триаду на другую: бог, отечество, родители. Очень точно назвал громадный обер‑прокурорский кабинет на Литейном проспекте в Петербурге наш современник писатель А.П. Ланщиков: «Нет, это обиталище не чиновника, не ученого и не философа. Это обиталище ученого государственного колдуна, всемогущего и бессильного одновременно».

К.П. Победоносцев старался вернуть Россию к православным истокам, сочетая грамотность с религиозным воспитанием в школе. Именно он настоял перед Александром III на отмене древнего, еще времен Петра I, указа о запрете РПЦ заниматься обучением крестьянских детей в церковно‑приходских школах (что через два столетия привело к почти поголовной неграмотности крестьян) и добился больших государственных кредитов на эти школы: с 1881 г. их число выросло с 273 до 43 696 (намного больше, чем светских земских школ), и в них обучалось в 1905 г. без малого 2 млн. крестьянских ребятишек. Победоносцев активно поддерживал — морально и материально — сельских батюшек и разночинцев‑интеллигентов, шедших «в народ».

Конечно, его «православное просвещение» было по‑своему ограниченным. Победоносцев, например, ревниво следил за тем, чтобы в Великий пост все театры были закрыты. Как и Николай I, он не благоволил к университетскому образованию и в 1886 г. резко воспротивился приданию частному Томскому университету статуса государственного (по тогдашней терминологии — императорского).

Именно к Победоносцеву и попала докладная записка Хитрово. Обер‑прокурор не только дал ход бумаге, но и заинтересовал идеями Хитрово трех великих князей — Сергея Александровича (будущего почетного председателя ИППО и генерал‑губернатора Москвы), Павла Александровича и Константина Константиновича (будущего президента Императорской академии наук, драматурга и поэта), которые вскоре после гибели Александра II как паломники отправились в Святую землю.

Столь мощный «великокняжеский десант», снабженный к тому же всеми необходимыми справками Хитрово о засилье в Палестине «латинян» и «англикан», малом числе русских паломников, «войне» трех глав миссий и отрицательной позиции МИД, стал по возвращении на Родину таким тараном, что Александр III издал 8 мая указ об ИППО, и 21 мая 1882 г. в Петербурге состоялось первое заседание правления Императорского Православного Палестинского Общества. Его почетным председателем был избран великий князь Сергей Александрович, первым ученым секретарем — В.Н. Хитрово.

В число учредителей и членов правления наряду с членами Дома Романовых (семь человек!) вошли представители аристократии (князь Долгоруков, графы Игнатьев и Путятин), крупные ученые‑востоковеды, поэты, писатели, путешественники. Широко была представлена профессура Петербургской и Московской духовных академий.

Словом, это была уже не карманная «особенная экспедиция» Александра I и Николая I, а мощное религиозно‑общественное объединение со своей финансовой строкой в государственном бюджете — с 1889 г. по 30 тыс. зол. руб. субсидий, и это не считая так называемых «кружечных сборов» в церквах в Вербное воскресенье, что ежегодно давало еще по 75‑100 тыс. руб.

Через десять лет ИППО превратилось в самую крупную в России религиозно‑общественную организацию, тратившую на свои благотворительные нужды ежегодно более полумиллиона золотых рублей.

Куда же шли эти огромные средства?

I. На дотации паломникам (главным образом крестьянам) для поездки из России к Святым местам (Палестина и Святая гора Афон в Греции).

С 1884 г. ИППО начало создавать по всей России свои местные отделения. В них стали продавать так называемые «паломнические книжки» (по‑современному — путевки) со значительной, до 35%, скидкой на проезд по железной дороге и на пароходе. Так, для малоимущего паломника дорога из Москвы до Одессы по железной дороге в третьем классе, морем на пароходе в трюме до Яффы и пешком в Иерусалим стоила в 1887 г. всего 46 руб. 50 коп. без питания (продовольствие брали с собой). Для сравнения: тот же путь (без питания) в первом классе стоил 230, во втором — 160 руб.

В иерусалимских подворьях за место на нарах (койку), обед из двух блюд и вечерний чай (со своими припасами) с крестьянина до 1914 г. брали 13 коп. в сутки. В самой России такой ночлег на постоялом дворе стоил бы в 3‑4 раза дороже.

И неудивительно, что к концу XIX — первом десятилетии XX в. паломничество приняло массовый характер: приезжали до 10‑12 тыс. человек в год, особенно на православную Пасху (до начала сельскохозяйственных работ в деревне). За время довоенного существования ИППО (1882‑1914 гг.) десятки тысяч простых русских паломников побывали в Святых землях, причем 72% из них составляли крестьяне. Напомним для сравнения, что аналогичное частное светское общество заграничного туризма графини В.Н. Бобринской для земских учителей в 1909‑1911 гг. сумело отправить на схожих льготных условиях всего 4 тыс. «экскурсантов».

Специального социологического исследования состава паломников ни до революции, ни тем более в советское время никто не проводил. Некоторые элементы такого анализа содержатся лишь в статье В.Н. Хитрово «Откуда идут в Святую землю русские паломники?» (1900 г.) да в работе одного из основателей ИППО и его активного деятеля, профессора богословия А.А. Дмитриевского «Типы современных русских паломников в Святую землю» (1912 г.). Поэтому мы воспользуемся анализом университетских исследователей из США Г.Г. Ставроу и Питера Р. Вейсенсела «Русские путешественники на христианский Восток за период с XII по XX век» (аннотированная библиография; Огайо, 1986).

По подсчетам этих авторов, только в 1883‑1897 гг. из 22 238 паломников крестьяне составляли подавляющее большинство (72,1%), за ними шли с большим отрывом мещане‑горожане (12,7%), духовенство (3,5%), мелкопоместное дворянство (3%) и купцы (1,7%). Данные американских исследователей подтверждаются архивными материалами фонда «Палестинского общества» в АВПРИ МИД РФ, в частности составленной управляющим подворьями ИППО в Палестине П.И. Ряжским таблицей «Распределение паломников и паломниц по сословиям за 1898‑1899 гг.»:

 

Сословия, Мужчины, Женщины, Всего

1, Крестьяне, 2349, 3842, 6191

2, Мещане, 248, 588, 836

3, Дворяне, 26, 39, 65

4, Казаки, 197, 402, 599

5, Лица духовного звания, 19, 140, 159

6, Почетные граждане, 77, 84, 161

7, Купцы, 25, 24, 49

8, Лица военного звания, 53, 98[Вдовы военных.], 151

9, Иностранцы[Преимущественно православные греки, сербы, болгары, румыны.], 74, 17, 91

10, Разночинцы, 13, 23, 36

 

Управляющий ></emphasis > (подпись)

 

 

Распределение паломников по половому признаку в таблице П.И. Ряжского было отнюдь не случайным — за исключением граф «купцы» и «иностранцы», по всем другим сословиям (но особенно среди крестьян и казаков) женщины составляли подавляющее большинство. Можно даже сказать, что в 1882‑1914 гг. русское паломничество в Святую Палестину (на Афон в Грецию женщин не пускали и не пускают — там с XII в. и по сию пору была и есть чисто мужская православная община монахов) было по преимуществу женским. Некоторые из паломниц по возвращении на Родину опубликовали интересные наблюдения (например, паломница Капитолина Барсова).

Зная традиции русских крестьянских семей, в этом феминизме паломничества не было ничего странного. Многие русские женщины, особенно на склоне лет, когда подрастали дети и в доме появлялись невестки‑помощницы, ходили на богомолье и в самой России. Генерал П.П. Петров в мемуарах приводит пример своей матери: «Под старость она отпрашивалась (у мужа. — Авт.) сходить пешком на богомолье в монастырь Никандровский, около 25 верст, или в Псково‑Печерский, около 90 верст. Любила рассказывать по возвращении про путешествие и встречи».

Но многие паломницы, как пожилые (вдовы), так и молодые, из путешествия в Святую землю домой не возвращались. Оставались там навсегда. Этот феномен отмечал еще в 1859 г. «просвещенный паломник» М.Д. Волконский. Пожилые пристраивались уборщицами (за кров и пищу) в монастырях, подворьях, миссиях; молодые искали женихов или даже «шли на панель» (что с возмущением отмечал паломник из Житомира А. Коровицкий в 1891 г.). Многие занимались продажей религиозных сувениров, шли в услужение к местным богатым арабам няньками, кухарками, горничными.

Разумеется, это не было осмысленным религиозным диссидентством, а скорее бегством от отупляющего быта русской деревни, заграничной «свободной» жизнью, без постоянного надзора (а часто и битья) мужа, свекрови, старших братьев, тем более что тогда по «книжке паломника» в Палестине довольно свободно можно было получить вид на жительство — достаточно было принести в турецкий околоток письменную рекомендацию местного батюшки.

Этих русских «невозвращенок» с 60‑х годов позапрошлого века на Ближнем Востоке всех чохом называли «наташами», и это собирательное имя всех женщин из России (СССР) сохранилось до сих пор. Как сохранилось и староарабское название русских — «московиты». В разговорном арабском в Израиле, Ливане, Сирии вы и сегодня услышите — «московитская» (русская) литература, «московитская» политика, война, школа и т.д.

До 1917 г. большинство «наташ» — невозвращенок из крестьян, обслуживая Святые места, занимаясь мелкой торговлей или прося подаяние (тысячи паломников со всего света в год), могли, перебиваясь с хлеба на квас, существовать в Палестине годами. «Свободные от надзора со стороны своих родственников и старших, — писал профессор А.А. Дмитриевский, — они руководствовались только своими желаниями; в паломничестве они наконец‑то обрели свободу».

Революционные события 1917‑1920 гг. навсегда отрезали «наташ» от Родины. Более того, иссяк источник существования для православных Святых мест в Палестине: ни субсидий, ни подаяний от паломников — приезжали лишь единицы из белой эмиграции. И все‑таки большинство «наташ» каким‑то чудом выжило.

Мы встретили в январе 1994 г. одну из них — мать Валентину — совсем рядом с храмом Гроба Господня в ее крохотной келье с небольшим садовым участком. Она девчонкой, еще до Первой мировой войны, приехала из тульской деревни и в конце концов приняла монашеский постриг. Вместе с обращенной в православие арабкой‑служкой она большую часть своей почти столетней жизни прожила рядом с Гробом Господним, где обе и состарились. Сколько ни «пытал» ее Лев Аннинский перед камерой и микрофоном, ни вздоха раскаяния «за бесцельно прожитую жизнь» он не услышал. Наоборот, силе духа этой женщины можно было только позавидовать…

Когда два года спустя я пришел снова к той келье, меня встретила лишь арабка‑послушница: «Умерла Наташа, — сказала она на чистом русском языке, утирая слезы, — Бог позвал ее к себе».

II. Учебно‑образовательная деятельность ИППО — второе крупное направление расходов общества. Об этой широкой просветительской деятельности «религиозных мракобесов» и «обскурантов» из ИППО (оценки А. Блока, большевиков) до 1992 г. года воссоздания Российского палестинского общества, в СССР не знал почти никто.

Между тем с 80‑х годов и до 1914 г. ИППО открыло на Ближнем Востоке (Израиль, Сирия, Ливан, Иордания) более 100 двух— (на селе) и четырехклассных (в городе) школ, две (мужскую и женскую) учительские семинарии, которые за 25 лет окончило более 10 тыс. учащихся.

«Русские школы и семинарии в Палестине, — отмечал в 1978 г. журнал „Палестинский писатель“, — оказали влияние на арабское литературное движение и многих палестинских поэтов и писателей — выпускников этих школ. Это Насар Иса, Шафик Насар, Халилл Бейдас». Именно из числа учеников этих школ вышли первые переводчики Пушкина, Лермонтова, Льва Толстого, Достоевского, Чехова, Гоголя на арабский язык.

Особенно заметный след оставила четырехклассная мужская педагогическая семинария‑интернат им. В.Н. Хитрово в Назарете, построенная на средства ИППО и открытая в 1886 г. Фактически семинария в Назарете была не только педагогическим, но и медицинским (фельдшерским) училищем, ибо все семинаристы обязаны были дополнительно пройти медпрактику (санитары, помощники фельдшера) в русских медпунктах и больницах ИППО в Палестине. В ужасающих условиях отсутствия элементарной медицинской помощи, в которых находилось население тогдашней Палестины, учитель обязан был быть еще и фельдшером как минимум.

Душой Назаретской семинарии стал Искандер Кезма, обрусевший араб, окончивший Московскую духовную академию, которого ИППО по контракту отправило в Святую землю, где он проработал много лет.

Академик И.Ю. Крачковский, активный член правления ИППО, а затем и бессменный, до 1951 г. президент его советского «осколка» — Русского палестинского общества, крупнейший ученый‑арабист, посетив Назарет, писал еще в 1912 г.: «Хотя учащиеся не все свободно говорили по‑русски, им всем был хорошо известен журнал „Нива“… У каждого в доме были сочинения Тургенева, Чехова… Более того, иногда у них оказывалась запрещенная в России литература».

В отличие от французов и американцев русские не успели создать в Святой земле своего университета. Но способные выпускники школ и семинарий обеспечивались до 1914 г. стипендиями ИППО и направлялись на продолжение учебы в Россию. Типична в этом отношении биография первого (с 1898 г.) переводчика Пушкина и Льва Толстого Халилла Бейдаса (родился в 1875 г. в Назарете). Сначала он закончил двухгодичную русскую сельскую школу, затем — четырехгодичную. Был рекомендован в Назаретскую семинарию. После успешного окончания ее работал директором сначала сельской (под Бейрутом), а затем и городской (в Хайфе) русской школы ИППО. Стал одним из духовных лидеров православных арабов, в 1908‑1914 гг. издавал на арабском языке общественно‑политический журнал «Ценности».

Интересна судьба одной из выпускниц русской школы ИППО палестинки Кульсумы Оде (в СССР — Клавдии Викторовны Оде‑Васильевой). Окончив школу, она поступила в женскую педагогическую семинарию в Бейт‑Джале (семинария вначале была создана в 1858 г. в Иерусалиме, но греки из Иерусалимского патриархата вытеснили ее из Святого града), затем преподавала в русской женской школе в Назарете. Здесь и вышла замуж за русского военно‑морского офицера‑врача И.К. Васильева.

Когда турки закрыли в 1914 г. все школы и семинарии ИППО в Святой земле (Турция, как известно, воевала в Первую мировую войну на стороне Германии и Австро‑Венгрии против Антанты), К.В. Оде‑Васильева уехала с мужем в Россию и стала сначала в Петроградском, а затем в Московском университете преподавателем арабского языка и литературы. За полвека ее работы в СССР не одно поколение советских арабистов прошло через ее классы.

…В апреле 1996 г. по приглашению бывшего председателя ИППО и посла РФ в Ливане профессора О.Г. Пересыпкина я побывал в Бейруте, совершил поездку по стране. С историей русских просветителей в Святой земле встретился с первой минуты, ведь российское посольство размещается в… бывшем здании четырехклассной школы ИППО. «Школа» — этот привычный термин может звучать здесь лишь условно. На деле это огромный особняк, выстроенный в арабском (мавританском) стиле, с большим парком и немалым количеством хозяйственных построек.

Весь север Ливана и сегодня арабо‑православный. Недалеко от г. Триполи расположен большой православный частный университет «Баламанд» с семью факультетами. Там и сям на севере Ливана натыкаешься на русские православные церквушки и кладбища, где на плитах — русско‑арабские имена.

Но самый большой сюрприз преподнес мне российский консул в Бейруте А.В. Игнатов. Он пригласил меня на встречу выпускников — нет, не русских школ ИППО (они, увы, все давно уже умерли), а школ советских — на собрание членов Ассоциации выпускников вузов СССР. Их, оказывается, в Ливане вместе с русскими женами и детьми несколько тысяч, целая колония, больше, чем в любой другой арабской стране. Многие стали у себя на родине видными адвокатами, врачами, учеными, мечтают о создании своего «Ливано‑Российского дома» (прежний культурный центр СССР в Бейруте из‑за отсутствия финансирования закрыли).

Все члены ассоциации по пять‑шесть лет отучились в СССР, свободно говорят по‑русски и… очень гневаются, что преемники СССР в СНГ всех их начисто забыли — «хохлы» даже на письма не отвечают, требуют писать по‑украински, а на весь Ливан нет ни одной пишущей машинки с украинским шрифтом.

Вот как спустя полвека преломилась «московитская» просветительская традиция в Святых землях!

III. Научно‑издательская деятельность ИППО — третий канал расходования бюджета. Без преувеличения можно сказать, что с 1882 г. ИППО, находившееся под покровительством К.П. Победоносцева, собрало вокруг себя все лучшие светские и церковные умы — крупнейших арабистов И.Ю. Крачковского и Н.А. Медникова, грузиноведа А.А. Цагарели, византолога И.И. Соколова, археологов Н.П. Кондакова, А.А. Олесницкого, архимандрита Антонина (Капустина). Последний был еще и главой Русской духовной миссии в Иерусалиме в конце XIX — начале XX в. и лично руководил раскопками в «русском месте» (бывшая коптская «Деббота» на Елеонской горе), выкупленном еще в 1858 г. Палестинским комитетом.

Общество делало крупные пожертвования на большие научные экспедиции. В 1882 г. оно субсидировало экспедицию приват‑доцента Петербургского университета А.А. Цагарели на Синай (Египет), Афон (Греция) и в Иерусалим для изучения древних грузинских рукописей. Вышедший затем капитальный труд доцента «Памятники грузинской старины в Святой земле и на Синае» и сегодня остается уникальным источником по древней истории Грузии.

В 1886 г. ИППО субсидировало сразу две экспедиции — археологическую профессора А.А. Олесницкого в Иерусалим для изучения и раскопок того места, где, по преданию, находился Соломонов храм 22 марта 1915 г. Научный совет ИППО принял решение о создании в Иерусалиме Русского археологического института, но продолжавшаяся мировая война, а затем и захват власти в России большевиками помешали реализации этого выдающегося проекта, и этнографическую доктора А.В. Елисеева для изучения древних путей паломников, шедших в Святую землю из Руси «посуху» — через Кавказ и Анатолию к Иерусалиму.

Много средств выделяло общество на научные — светские и религиозные — издания. При его содействии видный арабист Н.А. Медников 15 лет работал над древнеарабскими источниками, результатом чего стало его всемирно известное четырехтомное исследование «Палестина от завоевания ее арабами и до Крестовых походов». В порядке «общественной нагрузки» профессор Медников разрабатывал учебные программы для русских школ в Святой земле.

Учебное сообщество ИППО с 1886 г. издавало свой академический журнал — «Сообщения Православного палестинского общества», быстро превратившийся не только в русский, но и всемирный печатный орган востоковедов (в 1954 г. его издание возобновилось).

Общество издавало также богословскую литературу, в частности «Жития святых». Одним из первых под редакцией М.А. Веневитова (в память о нем его именем названо одно из русских подворий в Иерусалиме) было издано «житие» первого на Руси паломника — черниговского игумена Даниила (XII в.).

В целом в России конца XIX — начала XX в. не было второго такого сообщества, которое сочетало бы «народную пользу» (паломничество), академические науки и религию.

 

* * *

 

Однако больше всего денег шло на содержание, как бы сказали сегодня, «паломнической инфраструктуры» в Святых землях: строительство соборов и церквей, монастырей, подворий, школ, больниц, детских садов и т.д. Особенно активно «паломническая стройка» началась с того времени, когда в 90‑х годах XIX в. главой Русской духовной миссии в Иерусалиме был назначен архимандрит Антонин (Капустин). При нем были сооружены Троицкий собор и больница рядом со зданием Русской духовной миссии, четыре подворья (гостиницы для паломников), в 1896 г. — еще один храм во имя святого Александра Невского и Александрийское подворье. В Назарете были построены мужская учительская семинария, подворье, женская школа, амбулатория и детский сад, и это не считая десятков других сооружений по всей Святой земле.

В официальной справке русского консульства в Иерусалиме в МИД России сообщалось, что на 1903 г. только на территории нынешнего Израиля и Ливана находилось 114 объектов недвижимости (участков земли, церквей, приютов паломников, больниц, школ и т.д.), из них львиная доля (97) — в Иерусалиме и вокруг него.

По данным бывшего председателя ИППО профессора О.Г. Пересыпкина, «к 1917 г. общество на правах собственности имело в Палестине, Сирии и Ливане земельные участки общей площадью более 270 га, часть которых была приобретена на собранные в России средства, а часть получена в дар от православных арабов».

Спустя 46 лет в МИД, но уже советском, была подготовлена вторая справка о недвижимом имуществе в Палестине, Сирии и Ливане, некогда принадлежавшем русскому правительству, царской семье, ИППО и РПЦ (см. Приложения, док. 2).

Похоже, И.В. Сталин в 1949 г. рассчитывал получить от Израиля некую компенсацию в обмен на то, что СССР как постоянный член Совета Безопасности ООН поддержал в 1948 г. резолюцию о создании в Святых местах Государства Израиль. Вот только небольшой отрывок из этой справки, составленной отделом загранимуществ управделами МИД СССР (3 февраля 1949 г.): «8. Земельный участок „Старое подворье Москобийе (московское)“, или „Русские постройки“, размером 71 678 кв. м, из которых 23 142 кв. м были подарены султаном Абу‑уль‑Меджидом в 1855 г. вел. кн. Константину Николаевичу, и 48 536 кв. м были приобретены… На приобретение участка и на подготовку его к постройке было израсходовано в 1855‑1860 гг. 154 951 фр.».

В 1949 г. русские постройки образовывали 11 объектов недвижимости: 1) резиденция бывшего царского дипгенконсульства с садом и огородом (все вместе — 3426 кв. м); 2) консульская тюрьма (по‑современному — КПЗ, для нарушивших общественный порядок соотечественников, которых местная полиция не имела права держать более двух суток); 3) домик для привратника (коменданта здания генконсульства); 4) дом для проживания прислуги генконсульства; 5) три подворья — Елизаветинское женское, Мариинское мужское и Николаевское смешанное — для паломников из крестьян на 300 койко‑мест каждое и с комнатами для служителей; 6) собор Св. Троицы; 7) дом духовной миссии с домовой церковью; 8) здание общей «большой» русской больницы; 9) здание «малой» русской больницы для заразных больных; 10) здание‑магазин религиозных сувен