Археология против хазарских соблазнов

Так ли уж прочен археологический фундамент хазароведения? Это легко проверить, внимательно рассмотрев доказательства, на которых держится теория хазарского господства. На сегодняшний день выделены следующие признаки единства СМК:

• бесфундаментная кладка стен городищ; отмечается, что этот строительный антисейсмический прием, необходимый в горных и предгорных районах (Дагестане и Крыму), прослежен и в остальных вариантах;

• стационарные неукрепленные поселения, основным типом жилищ которых были полуземлянки с очагом;

• столовая лощеная посуда, конские сбруи, воинские пояса, богатая женская бижутерия;

• попадающиеся в пределах распространения культуры рунические надписи[224].

Указанные аргументы традиционно подтверждаются данными восточных источников о Хазарии, в первую очередь письмом предпоследнего или последнего царя Хазарии Иосифа испанскому еврею Хасдаи ибн Шафруту[225]. Однако и эта «фундаментальная» аргументация при ближайшем рассмотрении оказывается зыбкой.

Археологические аргументы единства СМК в понимании С. А. Плетневой и ее последователей не менее сомнительны, чем только что рассмотренные сообщения хазарского царя. Напомним, что первым объединил в одну «этнокультурную среду» население Саркела и Верхнего Салтова открывший Саркел М. И. Артамонов. Построенный при участии византийского архитектора Петроны, Саркел, по мнению М. И. Артамонова, не имеет общих черт с укреплениями лесостепного варианта – крепостями верховьев Северского Донца, Оскола и Среднего Дона.

Население же Саркела состояло из двух больших этнических групп: 1) оседлые земледельцы, жившие в западной, самой доступной части крепости в землянках с очагами, и хоронившие умерших по «зливкинскому обряду» (грунтовые ямы); 2) жившее в цитадели население с яркими признаками кочевого быта, составлявшее гарнизон. В отношении последних М. И. Артамонов отмечает, что их культура не сходна с СМК (в узком смысле), параллели можно провести с кочевническими памятниками Средней Азии, Казахстана, отдельными погребениями Заволжья, Кубани и Приазовья.

Необходимо отметить, что население раннего Саркела – периода постройки крепости – было уже антропологически разнородным, хотя второй группы еще не было. Все мужчины и часть женщин раннего Саркела по краниологическому типу идентичны черепным показателям Зливкинского могильника и Правобережного Цимлянского городища[226] («праболгары»).

Краниологические показатели остальных женщин идентичны тем, что были обнаружены в Верхнем Салтове, то есть долихокранному аланскому. А вот мужские долихокранные черепа в ПЦГ встречались, в Саркеле же – нет[227]. Этот факт особенно знаменателен, поскольку в могильниках верховий Северского Донца захоронения зливкинского типа часто располагаются по окраинам катакомбных могильников, почти не имеют инвентаря и резонно трактуются как захоронения зависимого населения. Других примеров нет. Исходя из этих посылок, можно предположить, что строители Саркела были настроены весьма враждебно к салтовцам – ведь они или родственные им племена находились у салтовцев в подчинении. Женщины-долихокраны, скорее всего, пленницы (ведь мужские долихокранные серии в раннем Саркеле не обнаружены).

Другим важным доказательством единства «шести вариантов СМК» является, по С. А. Плетневой и А. З. Винникову, бесфундаментная кладка стен. Такой вывод делается на основании того, что этот строительный антисейсмический прием, необходимый в предгорных районах, распространен в степи и лесостепи, не подвергавшихся землетрясениям. Однако приемы такой кладки в хазарском Предкавказье (городище у села Чири-юрт и др.) были заимствованы у аланского населения Северного Кавказа, родственного носителям лесостепного варианта СМК, и местных жителей Дагестана (государства Сарир)[228] – не менее сейсмоопасных районов с более древними традициями домостроительства (хазары и в Х в. оставались кочевниками).

Единство принципов строительства городищ является одним из культурообразующих признаков не для археологической культуры, а для культурно-исторической общности. Строительные приемы могут быть полностью переняты у одного народа другим. Сходные черты в строительстве крепостей прослеживаются на огромной территории, никогда не объединенной политически, – от Средней Азии до Византии, и ученые порой не могут определить, к какой традиции восходит тот или иной комплекс.

То же можно сказать и о полуземлянках с очагами, распространенных по всему югу Восточной Европы. Полуземлянка вообще была традиционным жилищем оседлого населения и заимствовалась при оседании кочевниками у соседних народов. Установлено, что восточноевропейская полуземлянка восходит к славянскому жилищу. Эта конструкция была в VII – VIII вв. заимствована сармато-аланским населением лесостепного варианта СМК и уже в IX в. воспринята у него праболгарами и другими тюрками, вступившими в стадию оседлости. Первоначальным же типом для праболгарского и, возможно, аланского варианта являлось юртообразное жилище с очагом в центре пола.

Схожесть бытового инвентаря, как сельскохозяйственного, так и керамики, также связана с оседлым образом жизни, который гораздо раньше был свойственен лесостепному, чем зливкинскому варианту, носители которого в VIII в. еще не завершили переход к оседлому образу жизни. Жители степи почти век после появления в Подонье имели стойбища почти без культурного слоя.

Многие принципы изготовления сельскохозяйственных орудий также были заимстованы салтовцами у изначально земледельческих славян.

Столовая серолощеная посуда, сделанная на гончарном круге, действительно была широко известна на юге Восточной Европы. Большинство ученых возводит традиции ее изготовления еще к черняховской культуре, распространенной в Северном Причерноморье и Поднепровье II – IV вв. Черняховская культура обычно называется культурой готского союза Германариха и включает массу разных этносов: кельтов, готов, сарматов и алан, славян, фракийцев и др. Самые осторожные исследователи связывают начало этой гончарной традиции с керамикой типа Пастырского городища (VI – VII вв.) и балки Канцерка (VII – нач. VIII в.) в Среднем и Нижнем Поднепровье, включая Надпорожье и бассейн реки Тясмин.

Своим зарождением серолощеная керамика обязана сармато-аланским мастерам Крыма и Приазовья еще догуннского времени. Очень долгое время лишь сармато-аланы знали секрет ее изготовления, и она была своеобразным этномаркирую-щим признаком – в той же черняховской культуре. Праболгары, кочевавшие в Приазовье в VI – VII вв., именно тогда познакомились с лощеной керамикой. Возможно, некоторые сармато-аланы жили в Великой Булгарии, что подтверждает присутствие в ее памятниках серолощеной посуды.

После гуннского нашествия, когда часть алан отошла на Северный Кавказ, это ремесло стало популярным и там. В VI – VII вв. с ней познакомились на территории современного Дагестана – в Сарире и дагестанской Хазарии. Такое быстрое ее распространение естественно: гончарное дело у сармато-алан имело почти промышленные масштабы, везде, где ни появлялись они, сразу же возникали огромные по тем временам гончарные мастерские, производившие керамику на продажу.

Конские сбруи и пояса тем более не могут служить признаком для объявления СМК «государственной хазарской». Издавна, со скифских времен и до рубежа II тысячелетия н. э. существовала в степи воинская «мода», сочетавшая в себе элементы практически всех народов, обитавших на юге Восточной Европы, и не только. Например, очень схожи сабли, изготовлявшиеся в VII – IX вв. на территории от Поднепровья и Подонья до Прикамья, а пряжки идентичны в СМК, в новинковской культуре, у тюрок Заволжья и на горном Алтае. Ни одно погребение еще не было отнесено к какой-либо культуре по данному признаку.

Таким образом, очевидно, что ни один из предложенных аргументов в пользу хазарской государственной принадлежности всех шести «вариантов» СМК не подтверждает этого тезиса. Все они характерны для культурно-исторической общности, в которую с таким же основанием могут быть включены памятники алан Северного Кавказа и булгар Нижнего Дуная и Средней Волги. Для обоснования государственной принадлежности культуры необходимы неоспоримые факты взаимопроникновения локальных вариантов на более глубоком уровне: культуры, идеологии, письменности, хотя бы администрации.

Понимая это, С. А. Плетнева и ее последователи постоянно пытались найти такие признаки. Сначала было декларировано единство культовых солярных амулетов от Северского Донца до Нижней Волги. Однако при более детальном исследовании амулеты оказались исключительно лесостепного аланского происхождения и хронологически были ограничены концом VIII – первой половиной IX в. Причем большинство амулетов было связано с солярной (то есть этнически индоиранской) символикой: «криволинейные свастики», подвески с сокольими головами, кольца с вписанными в них фигурками всадников на грифонах, изображениями коней[229]. Среди них имеются поразительные параллели с солярными знаками Поднепровья (см. гл. 3).

В одной из последних монографий С. А. Плетнева и А. З. Винников обозначили еще один государственный признак – наличие единой рунической письменности[230]. Однако почему-то авторы принимают в вопросе происхождения этой письменности точку зрения А. М. Щербака и его последователей И. Л. Кызласова и В. Е. Нахапетян, возводящих данную письменность к тюркским рунам. Но ведь известно, например, что А. М. Щербак не только неверно перевел, но даже и неправильно воспроизвел надписи, ибо никогда их не видел[231].

С. А. Плетнева и А. З. Винников доверяют И. Л. Кызласову в том, что «в данное время эти надписи не читаются, поскольку нет объективных данных для их расшифровки»[232]. Интересно, что эти «загадочные» надписи давно прочитаны лингвистом Г. Ф. Турчаниновым. Есть среди них и сделанные на тюркском языке. Правда, саму систему письма выдающийся лингвист идентифицировал как средневековую осетинскую – аланскую, уходящую корнями в скифо-сарматское письмо арамейского дукта[233]. Почему «хазароведы» игнорируют эти выводы (на работы Турчанинова нет ссылок ни у одного из них), понятно: если принять эту концепцию, гипотеза о хазарском государственном характере салтовской культуры разрушается до основания (подробнее см.: часть 3).

Солярные» амулеты СМК