Кое‑что из не высказанного вслух

Майка Чистова, дочь Владимира Чистова и Екатерины Воскобойниковой. Город Нью‑Йорк  

 

Сколько себя помню, мне всегда было обидно за папика. Слишком многие из наших знакомых смотрели на мамулю как на героиню, а на него – как на… домработницу, что ли. Нет, его, конечно, уважали. Да мама и не стала бы общаться с теми, кто выказал бы ее мужу открытое неуважение. Однако ключевые слова здесь – ее мужу.

Сам по себе Владимир Сергеевич Чистов, похоже, и в маминых глазах не имел сколь‑нибудь заметной значимости. Это меня всегда злило и поражало.

Злило – потому что наш папик, пожелай он, мог бы добиться успехов на любом поприще. Ну, может, кроме политики – маминого куража и желания влезть в гущу событий у него действительно не было.

А еще он вполне мог не пожать руку подлецу. Легко. Причем – вне зависимости от занимаемой подлецом должности.

Мама в этих вопросах была более… флексибилити, что ли. Не то чтоб завзятая карьеристка, но… дочь дипломата. Теперь я нашла точное определение.

Папик сыном дипломата никаким боком не был и вполне мог с мягкой улыбкой и мягким голосом резануть матку‑правду в любой адрес.

Про злило – сказала.

Теперь – про поражало.

Поражало меня то, как моя мамуля – несомненно, умнейшая женщина – не замечала, какое богатство свалилось ей в руки. Досталось без боя и без труда.

По праву соседства.

Теперь, став взрослой и получив кое‑какой опыт семейной жизни, я догадываюсь, почему она этого не замечала. Наверное, именно потому, что без боя и без труда. А что легко находят, то легко и теряют.

И еще одну вещь я заметила, умудренная своими двадцатью тремя годами.

То, что мне нравится в моей мамуле, начинает бурно проявляться во мне самой. А то, что не нравится – причем очень, – начинает проявляться… тоже. Типа – яблоко от яблоньки…

Это же можно сказать про Вадьку. Братишка становится вылитый папуля. С одной стороны, это здорово. С другой – он же военный. А там лучше бы побольше взять от мамули.

С Вадькой эти мыслишки надо будет подробно обсудить.

Мне с ним всегда легко, почти как с папиком. Только брателло пока поглупее будет. Что, впрочем, никак не помешает нам, когда он приедет к новоявленному племяннику, пару дней безостановочно протрепаться.

Кстати, с чего вдруг все эти соображения пришли в мою голову?

Может, это Всевышний предупреждает меня: не гноби, Майка, комифранцуза Петю! Если он достался тебе без боя и без труда, это не значит, что за него не надо бороться.

А с чего Всевышний взял, что я его гноблю?

Просто характер у меня такой. С примесью мамулиного.

Но я постараюсь взять себя в руки и всегда помнить, что я не только мамина, но и папина дочка.

Эх, еще бы у родителей наладилось!

Я, конечно, проверчу не одну дыру в мамулиной голове, однако с ней никогда ничего нельзя сказать наперед. Да еще это чудовище – Басаргин…

И все же я надеюсь – мама одумается. Даже не одумается, а просто поймет, что такое – наш папик.

Если это чудо произойдет, то останется молиться за второе чудо – чтобы папа ее простил.

 

Ох, два чуда, похоже, многовато будет.

Впрочем, если Всевышний захочет – то и два чуда не предел.

 

Захоти, пожалуйста, Всевышний…

 

23

 

На дышашее испарениями субтропическое море стремительно опускались сумерки. Наверное, стало прохладнее, но стопроцентная влажность не давала ощущения отдыха от дневной жары.

Корабль, скользя над бездной, рассекал форштевнем спокойную штилевую воду. Днем она была темно‑зеленой, сейчас – практически черной.

Впереди и левее, на удалении в пять кабельтовых, светилась ходовыми огнями «Диана» – относительно небольшой танкер, тысяч на шестьдесят водоизмещения. В отдалении, сзади и справа, шло еще одно судно, сухогруз под панамским флагом.

Разумеется, сейчас флаг был не виден, но Чистов‑младший хорошо рассмотрел его днем.

И все равно Вадик до сих пор отказывался поверить в происходящее – он стоит на настоящем капитанском мостике настоящего корабля. Теперь уже именно корабля, а не судна: позавчера в открытом море опробовали пушку – точнее, двухорудийную зенитную установку – и крупнокалиберные пулеметы. Стрелковое оружие отстреляли еще раньше.

Все работало, кроме второй артиллерийской установки, прикрытой контейнером на корме, которую требовалось серьезно ремонтировать – Ефиму Аркадьевичу, похоже, подсунули брак.

Разбираться с сухопутным в принципе оружием Вадику долго не пришлось: алгоритмы действия одни и те же, разве что вооружение его МПК было несравнимо более мощным и современным.

Вокруг него – приборы. Не те, что были на его боевом корабле, и не те, что изучали в училище, но такие же понятные и такие же необходимые в открытом море.

С одной только системой пришлось разбираться отдельно – радаром, отслеживающим быстрые передвижения даже совсем маленьких, неприметных целей.

Рядом с крупным портом – когда только выходили в свой первый поход – включать такой прибор было бесполезно: экран рябил от засветок, а цифровой целеуказатель захлебывался от информации.

В открытом море – другое дело. С таким оборудованием можно было быть почти уверенным, что морские ночные тати, пираты двадцать первого века, не подкрадутся к их судну незамеченными.

Само судно Вадику понравилось с самого начала: небольшое, но прочно сделанное – японцы мастера клепать такие, – оно было вполне пригодно к океанскому плаванию. Особенно после того, как на деньги Береславского в трюмах были установлены дополнительные топливные танки.

Хотя у Чистова‑младшего есть серьезные сомнения в том, что адмирал‑профессор еще имеет хоть какие‑то собственные деньги. Безумный проект высосал его целиком, и лишь кредит, полученный с помощью очередного друга, теперь – сингапурского, помогает их предприятию в прямом и переносном смыслах держаться на плаву.

Впрочем, Ефим Аркадьевич не унывает.

Он по десять раз в день бегает смотреть на карту, отсчитывая оставшиеся до пиратов морские мили. Возможно, ему кажется, что там их славный корабль ожидает нечто вроде разбойничьей выставки: выбирай, атакуй, стреляй, захватывай и получай выкуп.

Вадик частенько подтрунивает над боссом, но, во‑первых, относится к нему тепло, а во‑вторых, отдает себе полный отчет в том, что этот ненаигравшийся дядька вполне способен претворять в жизнь такие дела, о которых дисциплинированный и целеустремленный лейтенант Чистов даже мечтать побаивается. Не то что реализовывать их.

Кстати, он уже не лейтенант. Он – вице‑адмирал флота страны, название которой пока так и не научился выговаривать, но чей флаг висит у них над кормой и на клотике коротенькой мачты. А также заместитель командующего флотом этой невеликой державы.

Ефим Аркадьевич даже табличку над его каютой повесил с реквизитами. И удостоверение дал. Хотя, на взгляд Вадика, на всем этом, как и на сверкающей золотом парадной форме, вполне можно было сэкономить. Глядишь, и кредит бы не понадобился.

Нет, кредит все равно бы понадобился.

Первоначальная стоимость судна оказалась в разы меньше реально необходимых денег. В противном случае их первый выход в океан легко мог оказаться последним.

Вообще же кораблик со странным именем «NATALY № 351» Вадику безумно нравился – и за непотопляемые обводы, и за нефорсированный, но надежнейший, тоже японский, дизель, и за крошечные уютные каюты. Хотя, наверное, главная причина – что «NATALY № 351» была первым судном, целиком подчинявшимся руке и воле капитана Вадима Чистова.

Откуда взялось такое странное название, тоже было понятно. Ефим Аркадьевич желал увековечить имя своей многотерпеливой жены, но поскольку корабль был военным, то потребовалось и международное кодовое обозначение. В итоге – не факт, что адмиральской супруге понравится прикрепление к ее светлому имени трехзначного номера. С учетом имевшихся неправильных наклонностей адмирала – а говоря прямым текстом, любвеобильности – это выглядело особенно двусмысленно.

 

– Командир, что там на радаре? – На мостик зашел Славка Беклемишев. Он отвечал за боевую команду из четырех штыков, тоже, как и сам Славка, вышедших из псковской десантной дивизии. Прапорщику Беклемишеву Береславский, человек не жадный по сути, отвалил звание генерала и должность командующего морской пехотой все того же государства с невыговариваемым названием. «Эх, еще б зарплаты соответствовали званиям», – помечтал Вадик: денег пока что не платили ни разу, поскольку все уходило на содержание их могучего флота.

– Пусто на радаре, – глянув на экран, отозвался вице‑адмирал Чистов. И не удержавшись, добавил: – Генерал, ко мне следует обращаться либо «ваше превосходительство», либо «господин капитан». Так что оставьте свои сухопутные привычки.

– Есть, ваше превосходительство! – заржал Беклемишев. И спросил, не ожидается ли в ближайшем будущем хоть какая‑то денежка – его жена в Пскове только что родила второго, и вопрос стоял остро.

– Аркадьич обещал в течение недели, – слил Вадька секретную информацию. За конвоирование «Дианы» они точно должны были заработать – договор был заранее подписан. А вот сухогруз пристроился к ним хоть и сознательно, но нелегально – видимо, благодаре утечке информации с «Дианы». И теперь Береславский вел трудные переговоры с его капитаном.

– Значит, даст, – обрадовался Славка. – Он мужичок не гнилой. Сам сидит, как и мы, на консервах с макаронами.

– Абсолютно не гнилой, – подтвердил адмирал. – Но… – он попытался точнее подобрать слова, – уж очень небанальные у него идеи. А потому велик риск.

– Это точно, – согласился Беклемишев. – Полный нестандарт. Однако романтика.

– Мне тоже нравится, – признался Чистов‑младший.

Они выкурили по сигаретке, после чего Славка пошел к своей – носовой – пушке: она была замаскирована брезентовой беседкой, и у него там находился командный пункт со средствами связи и мощной оптикой. Его бойцы дрыхли в кубрике, но Вадик не сомневался, что в течение минуты их линкор смог бы открыть огонь. Все парни были тертые, не по разу участвовали в реальных боевых действиях.

Так прошло еще три часа.

Береславский появился лишь раз, похвастал, что бабки с «Дианы» уже на их счету и что он ведет трудные переговоры с капитаном сухогруза, но этот жмот пока отпирается, утверждая, что в море платных дорог нет.

Еще несколько часов – и рассветет.

Вадик помечтал, куда они с Томкой вложат полученные деньги. Хоть сумма ожидалась приличная, однако на все желаемое молодой семье явно не хватало.

«Ничего, – подумал Чистов. – Лиха беда начало». Он до последнего не верил, что кто‑то будет платить им за конвоирование или – тем более – за выкуп захваченных ими пиратов.

Но ведь в экологическую деревню имени Береславского он поначалу тоже ни на грош не верил! А отец позавчера сказал, что уже ветровое поле построено – даже по Первому каналу показали, – и продажи идут довольно активно. Да еще семь гектаров площади сданы под опытное поле и экспозицию экологичных стройматериалов. За немалые деньги, между прочим. По крайней мере, новые инвесторы у них чуть не в очередь выстроились.

Нет, идеи Береславского, несомненно, безумны, но явно имеют свойство претворяться в жизнь. Наверное, Всевышний, поглядывая вниз, посмеивается над этим прикольным персонажем и не дает ему пропасть.

 

Запищавший зуммер целеуказателя вывел новоиспеченного адмирала из состояния легкой мечтательности.

Черт! Ну и дела!

Целых три скоростные цели!

Маломерки догоняли конвой сзади, конкретно охватывая сухогруз в клещи.

Раньше они были в тени его большого корпуса, сообразил Вадик. Теперь разошлись для маневра и последующего абордажа. Кстати, отметил он для себя, за сухогрузом и сейчас может прятаться четвертый, а то и пятый член волчьей стаи.

Чистов нажал на кнопку, объявляя боевую тревогу. По всем помещениям зазвененели звонки. С треском включилась и внешняя громкая связь – вызывал капитан атакованного сухогруза.

Прибежавший на мостик Береславский судорожно застегивал штаны. Вадик в это время ему переводил: английский Ефима Аркадьевича был слабоват для контактов в реальном времени.

Капитан просил помощи, соглашаясь на означенные адмиралом Береславским коммерческие условия.

– Вот жмот, – сказал профессор и неакадемично выругался. – Я ж с него тридцать процентов от таксы просил. С «Дианой» за компанию. Что будем делать, Вадь?

– Выполнять договор, – спокойно сказал Чистов‑младший.

Оба друг друга поняли.

Конечно, у адмирала королевства Мабуи‑Н’Бонго был большой соблазн, пользуясь бедственным положением сухогруза, попросить с него в разы больше – вряд ли его хозяева будут против.

Но это было бы не очень этично. Вот вице‑адмирал и высказался. Полный адмирал покряхтел и вынужден был согласиться:

– Ладно. Атакуем мерзавцев задешево.

Чистов заложил крутую циркуляцию.

Корабль накренился и, рассекая черную воду, стал выворачивать нос на приближавшихся пиратов. А в том, что это были пираты, не оставалось никаких сомнений: даже без оптики были видны красные трассы автоматных очередей. Потом по‑явились белые и зеленые струйки, направленные на атакуемое судно.

– Гады, они его всерьез обстреливают! – не выдержал Береславский.

Чистов про себя улыбнулся: похоже, адмирал‑профессор оказался не готов к тому, что на войне люди стреляют друг в друга по‑настоящему.

 

Тем временем пираты, увидев приближающуюся «NATALY», дали несколько очередей в ее сторону. Автоматные трассы погасли в океане. А вот очередь из крупнокалиберного пулемета – говорят, они обожают российские в китайском исполнении ДШК – долетела: пули загрохотали по обшивке.

Береславский сначала здорово перепугался, а потом, поняв, что все целы, гордо улыбнулся: это была его идея защитить мостик металлическими листами и бронестеклом.

Вадим был настроен менее оптимистически: когда они сблизятся с пиратами, двенадцатимиллиметровые пули‑снаряды ДШК могут нанести его судну существенный урон. К тому же у этих гадов наверняка имеются гранатометы.

Впрочем, профессиональный военный Чистов не боялся предстоящего боестолкновения. Ему всего лишь предстояло заняться тем, к чему он всю свою сознательную жизнь готовился и чему его долго и основательно учили.

– Славка, что там у тебя? – спросил он по переговорному устройству.

– К бою готовы. Пушка заряжена. Два «Корнета» к пуску готовы.

– Цели тебе видны?

– Относительно, – ухмыльнулся спокойный Беклемишев.

Похоже, сейчас на корабле волновался только Береславский. Ну и, может, еще три штатских члена команды.

– Не стреляй, пока не будешь уверен, – приказал Чистов. – Потом открывай огонь сам, без моей команды.

 

«NATALY» сближалась с бандитами. Те, еще не поняв реальной опасности – корабль выглядел небольшим и совершенно мирным, – тем не менее перевели на него огонь с сухогруза. Для последнего это было более чем кстати: на нем начинался пожар в жилой надстройке, пока еще небольшой, но уже с видимым пламенем, а главное – под серьезным обстрелом его было невозможно тушить.

Зато для «NATALY» все стало крайне неприятно: в бортах и стенах появились дыры и щели, грохот стоял такой, будто десяток клепальщиков работали своими молотками. А самое прискорбное – Беклемишев сообщил, что их кока, пожилого филиппинца, ранило в ногу. Правда, не слишком тяжело: пуля прошла навылет, оторвав изрядный кусок мышцы. Его перебинтовали, и без профессиональной медицинской помощи, наверное, можно было обойтись.

 

Огневой шквал, нацеленный на «NATALY», еще более усилился – теперь до нее долетали и пули «калашей». Впрочем, гораздо более встревожили Чистова следы выпущенных из гранатомета снарядов. Пока они не принесли заметного вреда, но по едкому запаху дыма капитан понимал, что это ненадолго.

– Славка, ты чего не стреляешь? – крикнул он.

– Еще пару секунд, – спокойно отозвался тот. – Ты ж сам дал мне карт‑бланш.

Значит, ему виднее. Он же смотрит в прицел, а не Чистов.

И в этот момент ударили все огневые средства вверенного ему корабля. Он и в самом деле не зря назывался кораблем: двухорудийная двадцатитрехмиллиметровая зенитная установка, выплюнув две красно‑белые железные струи, буквально перерезала один из бандитских катеров. Уцелевшие пираты оказались среди обломков в воде, но другие лодки, ошарашенные огневым ударом, не спешили им на помощь.

Одновременно вышли на цель две ракеты «Корнета». Одна попала в самую большую лодку, та не затонула, но загорелась и сильно накренилась. Вторая ракета зарылась в воду, не нанеся никому вреда.

 

Картина боя была отлично видна из‑за осветительных ракет, выстреливаемых вверх бойцами Беклемишева.

У пиратов оставалось три лодки: как и предполагал Чистов, кроме первых, две скрывались за длинным и высоким корпусом сухогруза.

– У меня еще один легкораненый, – спокойно сказал Славка.

– Почему прекратил огонь? – не понял Вадим.

– Можно попасть в сухогруз, – сказал тот. – Они в створе.

Впрочем, огонь прекратили только «Корнеты», пулеметы и пушка.

Не слышимые Чистовым крупнокалиберные снайперские винтовки делали свое дело не хуже артиллерии. Славкины бойцы не зря прошли две войны: выстрел – и мотор на третьей лодке заглох. Выстрел – и одному из нападавших, стоявшему за ДШК, снесло голову: яркое освещение превращало бой в зрелищный спектакль. Разве что зрителей было мало: все, кто имел право спрятаться за железными стенками, спрятались.

Две оставшиеся целыми лодки решили не искушать судьбу: бросив товарищей, пустились наутек.

Когда расстояние чуть увеличилось, а «NATALY» вышла из опасной близости с сухогрузом, парни Беклемишева вновь сменили инструмент. Пушка опять ударила, и одна из лодок взорвалась, превратившись в огненный шар. Последнюю лодку до‑гнала ракета «Корнета».

 

Морская виктория, таким образом, была абсолютно полной и бескомпромиссной.

Странно, но все причастные к ней не выглядели счастливыми: ни Чистов, ни Береславский, ни забежавший на мостик Беклемишев.

Нет, разумеется, никто не хотел повернуть время вспять, чтобы пираты безнаказанно завладели сухогрузом. Но, видать, победы, неизбежно завязанные на чьей‑то крови и смерти, не могут быть просто радостным событием.

Штатные матросы «NATALY» тушили начавшиеся на палубе и на корме возгорания.

Раненый филиппинец с промытой и забинтованной ногой лежал в кубрике.

Капитан сухогруза сообщил, что у него на борту двое убитых – матрос из Индонезии и штурман‑европеец. Раненых, к удивлению, нет, как и тяжелых повреждений, он готов продолжать плавание. Береславский, услышав про убитых, даже не смог пересилить себя, чтоб уточнить детали их делового контракта.

 

А еще в черных водах – точнее, уже серых, небо потихоньку окрашивал рассвет – плавали обломки нескольких лодок. Среди них копошились людские тела в оранжевых спасательных жилетах с маленькими сигнальными огоньками.

Чистов скомандовал начать спасение тонущих. Беклемишев уже спускал на воду шлюпку, но, подходя к спасаемому субъекту, он сначала заковывал его руки в пластиковые наручники, а уж потом – и то под прицелом автомата – втаскивал его через борт.

Всего на «NATALY» подняли одиннадцать человек – десять темнокожих и одного, к удивлению Береславского, белого. Это, на его взгляд, серьезно увеличивало шансы на выкуп – может, он был банковским посредником? Им же не всегда миллионы налом скидывают.

 

Тем временем окончательно рассвело.

Суда двинулись прежним курсом, только сухогруз, пережив нападение, подошел намного ближе к конвою. Теперь даже название можно было прочитать: «Barbra».

В общем, подумал Вадик, уже три девичьих образа – Диана, Наталья и Барбара – путешествовали по морю, полному не только древних морских тайн, но и нынешних морских бандюганов.

 

Пленных усадили – кого на корточки, кого на задницу – прямо на открытой палубе. Правда, четверо из них сидеть не могли. Один был тяжелый, без сознания. Трое других тоже ранены серьезно – Беклемишев это знал точно, потому что их лично перевязывал – такими умениями он также владел в совершенстве.

Пираты – высокие, стройные и очень черные мужчины – злобно посматривали на победителей, однако ничего не предпринимали – помнили имеющийся опыт. Поначалу один – как раз белый парень – никак не хотел сесть, орал что‑то про адвоката. Получив удар тяжелым ботинком пониже колена – очень болезненная штука, – сразу все понял и более не выступал.

Кроме того, рядом с ними все время находился один из бывших десантников. А поскольку они бывшими не бывают, его автомат постоянно был нацелен на источник возможных неприятностей. И ни у кого не было никаких сомнений в том, что, случись эта самая неприятность, огонь будет открыт мгновенно.

– Что дальше будем делать? – спросил Чистов Ефима Аркадьевича, пришедшего на ходовой мостик.

– Пока не знаю, – ответил тот. Вообще, адмирал‑профессор был не похож на себя обычного: ни куража, ни драйва. – Если попытаться получить выкуп за этих уродов, то надо понять, с кем связываться.

– Для этого надо допросить пленных, – резонно заметил Вадик.

– И еще для этого не надо вызывать санитарный вертолет, – не менее резонно сказал Береславский.

– Это точно, – согласился капитан «NATALY». Ведь если вызвать помощь к раненым пиратам – а она и для их кока не помешает, все же рана не такая простая, – то пленных наверняка пересчитают, и скрыть кого‑то для последующего обмена уже не удастся.

– А даже если и не пересчитают – отпускать надо либо всех пиратов, либо никого.

Еще вариант – одного отпустить за большие деньги, остальных утопить – Вадик даже не рассматривал. Ни он, ни Береславский на это не пошли бы.

– Давай сходим на палубу и там решим, – предложил самый главный адмирал чуть менее главному адмиралу.

– Есть, – отозвался Чистов.

На палубе ничего не изменилось, разве что солнце, несмотря на раннее время, понемногу начинало припекать.

Лежавший до этого без сознания негр пришел в себя. Он то стонал, то тихо всхлипывал – при взрыве ракеты его обожгло топливом из взорвавшегося бака. На проступившую сквозь бинты кровь садились непонятно откуда взявшиеся черные мухи.

Другой, с оторванной ступней, наоборот, сознание потерял – Беклемишев считал, что от шока и потери крови. Противошоковые препараты он раненому ввел, но устроить на борту «NATALY» полноценное переливание крови не представлялось возможным.

На глазах тяжелел и еще один. Он вроде поднялся на борт своими ногами, но теперь быстро терял силы и постоянно слабым голосом непонятно кого звал на помощь.

 

Итак, выбор был небогатый.

Либо попытаться затеять игру с выкупом – ценой жизни негров и, возможно, ноги своего филиппинца, – либо вызывать вертолеты: медицинский и береговой охраны. Не везти же пиратов в королевство Мабуи‑Н’Бонго!

Береславский с минуту поразмышлял, после чего принял решение.

– Вызывай вертолеты, – приказал он Чистову. – Сообщи о бое и пленных. Да, и спроси его, – он показал на смирно сидевшего европейца, – сколько их там всего было.

Вадик перевел вопрос Береславского.

Растерявший свою наглость белый торопливо ответил по‑английски – пять лодок по шесть человек в каждой. Плюс он сам.

 

Похоже, угадали правильно: белый был внештатником, прикомандированным, так сказать. Впрочем, Береславский не этим сейчас интересовался.

Он быстро пересчитал: шесть умножить на пять, добавить одного и вычесть одиннадцать.

Итого, если, конечно, выживут все пленные, благодаря нелинейному бизнес‑проекту профессора ровно двадцать человек нашли свою смерть.

 

Они вновь ушли на мостик – Чистов, ловко управляясь с радиоаппаратурой, вызывал помощь. Она, как выяснилось, должна была прийти не с берега, а с находящегося всего в шестидесяти милях британского вертолетоносца. Но какая им с Береславским разница.

Увидев, что бравый адмирал так раскис, Вадик счел своим долгом вмешаться.

– Вообще‑то, – сказал он, – это не мы на них напали. А они на нас.

– Да, конечно, – ответил Береславский.

– И я бы на вашем месте не стал особенно переживать. Они убили двоих на «Барбре». И неизвестно, сколько бы убили еще, если бы мы их не остановили.

– Да, конечно, – тяжело вздохнул Береславский. – Конечно, ты прав.

 

Морской офицер Вадим Чистов и в самом деле был прав.

Но что‑то ему подсказывало, что его нынешний руководитель окончательно и бесповоротно разочаровался в своем столь многообещающем и уже практически состоявшемся нелинейном бизнесе.

Да и самому Вадику – хотя вид пролитой крови, в отличие от профессора, его не сильно встревожил – тоже стало ясно: прикольное это занятие – гонять по Индийскому океану пиратов. Но вытеснить из его души родной МПК под Андреевским флагом оно не сумело.

 

24

 

Чистов с Катей покинули гостеприимный дом дауншифтера Пашки сразу после завтрака. Как и в предыдущий ужин, еда была вкусна и обильна: оладушки с медом и вареньями, только что сорванные с огорода овощи, ягоды с куста и парное козье молоко. Чистову как неофиту в сельском хозяйстве было предложено подоить козу самостоятельно, но он благоразумно отказался.

Только кофе был не домостроевский, а извлеченный из современнейшей – вся в хроме и никеле – кофемашины. И даже снабженной капучинатором, что отдельно оценила Катя, с недавних пор старавшаяся ограничить потребление чистого кофеина.

 

Джипчик выехал за ворота упрощенной конструкции – Пашка, кстати, рассказал, почему он не доделал их по‑человечески. Оказывается, их коник еще очень молод и, когда видит сплошную загородку на месте вчерашнего прохода, пытается ее разбить. А две шершавые доски, перегораживающие проход, не вызывают у него такого желания.

Владимир вспомнил, как они вчера кормили коника ржаным хлебом. Катя сначала боялась огромного зверя – он в возрасте полутора лет уже смотрел на нее сверху вниз. Кроме того, она была уверена, что терпеть не может животных.

Однако, когда Пашка уговорил ее положить кусочек ноздреватой горбушки на ладонь, Катя была поражена мягкостью и нежностью огромных черных губищ коника.

Чистов не стал ей рассказывать, что когда коник, попрошайничая, мотался за ним, то этими самыми – мягкими и нежными – губками весьма ощутимо щипал его за плечи. Аж синяк приличный остался.

 

Выехать‑то выехали, но ехали недолго: Чистов вспомнил, что оставил телефон. Поставил на зарядку и забыл. Развернулись и через пять минут были перед знакомыми воротами. Хозяева, увидев, обрадовались – решили, что гости задержатся до понедельника. Пришлось их немного расстроить. Зато сами не были расстроены ничуть: в первый раз уезжали в сплошной облачности и тумане, а теперь, за какие‑то десять‑пятнадцать минут, вышло солнце, съело туман и раскрасило окрестности, да так ярко, как малыши рисуют в своих тетрадках.

– Ох ты! – только и сказал Чистов, увидев, как сверкает Волга в его лучах.

 

Выехав на Селижаровское шоссе, повернули не направо, а налево: решили заехать в Нилову пустынь, раз уж ненароком оказались неподалеку.

Дорога была узкой, но вполне приличной. В нечасто разбросанных деревнях кипела жизнь, впрочем – привозная: почти все номерные знаки указывали принадлежность машин к Москве или Московской области. Местное население – как и в большинстве российских деревень, особенно близ крупных городов, – практически повывелось. О нем напоминали разве что бабушки, продающие у дороги землянику и чернику, чертовски, кстати, вкусные, – никогда не разрешавший есть в своей машине, Чистов плюнул на табу и купил по стакану себе и Катюше. Хотя, с другой стороны, философски размышлял Владимир Сергеевич, откуда взялось нынешнее городское население? Все оттуда же, из деревни. Стало быть, это не экспансия города, а наоборот – возвращение к истокам.

Места становились красивее и красивее, потому что теперь на зеленых полях и вдоль дремучих лесов все чаще голубым ожерельем вилась большая вода – то реки, то озера. И наконец, самое большое из них – Селигер, главная жемчужина этих мест. Оно показывалось то справа, то слева. Чистов с Катей даже переехали его по мосту.

 

И вот – поворот к Ниловой пустыни.

Путешественники настроились на встречу с седой стариной, однако прежде столкнулись с самой новейшей историей: вдоль берега Селигера были воздвигнуты временные, но от того не менее грандиозные сооружения для участников проправительственных молодежных движений. Чистов был всегда далек от политики, однако даже он вдруг подумал, что этот лагерь – прекрасное место сбора и селекции наиболее беспринципных молодых людей. Прямо как демон Максвелла в физике. А кто еще пойдет от души поддерживать «вертикальную» власть, подмявшую под себя все, включая возможность выбора? Только желающие примкнуть и тоже что‑то урвать.

«Где‑то мы такое уже видели…» – печально подумал Чистов. В последние десятилетия советской власти похожие граждане так же яростно стремились в КПСС, за карьерой и статусом. Советская власть – в частности, благодаря им – в скором времени гикнулась, что, впрочем, никоим образом не помешало подобным активистам мгновенно перестроиться и стать ярыми демократами. Ну а сейчас им сам бог велел – вместе с правящей партией – встать под знамена патриотизма, суверенной демократии (забавный какой термин!) и инноваций.

Впрочем, таким людям все равно, под какими знаменами стоять. Главное – чтобы было сытно и безопасно.

Все это прямым образом никак не касалось Чистова, однако он подумал, что лучше бы подобные слеты устраивать подальше от святых мест.

Что думала Воскобойникова – было не ясно. Она всю дорогу молчала, и у Владимира Сергеевича даже закралось сомнение в том, что сегодняшняя ночь действительно была.

 

А вот и Нилова пустынь.

С трудом припарковали машину – желающих посетить святую обитель было очень много.

Ни Катя, ни Чистов здесь ни разу не были, только слышали об этих местах от знакомых. Оба они были не слишком религиозны, но принадлежность к корням ощущали всегда. Даже Катин покойный отец, советский карьерный дипломат высшего ранга, и тот не утерял эту хрупкую связь, тайно крестил маленькую дочку, несмотря на сопутствующие реальные риски.

Они прошли по оживленной дорожке к берегу Селигера.

Навстречу то и дело попадались молодые люди с бейджами участников слета. Кто‑то из них пришел в один из многочисленных магазинчиков, за пивасиком в основном. Кто‑то собрался посетить монастырь: ныне религия карьере не помеха, а где‑то даже подспорье.

Впрочем, гораздо больше было людей – и молодых, и старых, – не имеющих никакого отношения к вышеупомянутому съезду. Многие были нарядно одеты, с преобладанием белых или светлых тонов. Да и настроение у этих людей было тоже каким‑то полупраздничным, хоть и не громким.

 

Петлявшая дорожка подошла к берегу и превратилась в широкий мост: в свое время Нил облюбовал местом своего отшельнического подвига совершенно необитаемый остров.

По обеим сторонам моста бок о бок стояли торговцы сувенирами. За ними далеко‑далеко раскинулось озеро. По нему проносились катера, неспешно хлюпали прогулочные лодки, а у начала моста даже имелся причал для серьезных теплоходов – отсюда можно было доплыть до Осташкова.

А вот если, не замечая всего этого, посмотреть прямо, да еще немного приподнять взор, то можно было увидеть прекрасную и величественную картину: главный храм монастыря как будто парил в воздухе во всем своем каменном бело‑желтом великолепии.

По мосту, перешедшему в насыпную дамбу, Катя и Владимир направились к входным воротам, точнее – к большой каменной арке. В ее тени на минуту июльское тепло сменилось осенней прохладой. Прежде чем пройти сквозь арку, остановились у каменной плиты перед входом. Текст на ней был сколь печален, столь и привычен для многострадальной России.

Оказывается, на территории монастыря содержалось более шести тысяч польских военнопленных, захваченных в 1939 году в Западной Белоруссии. Все они, согласно тем же записям, позже были расстреляны в Калинине, нынешней Твери.

Памятный знак поставили поляки в честь своих погибших собратьев.

– Зря, – сказал Чистов.

– Что – зря? – не поняла его Катя.

– Надо было нашим самим памятную плиту ставить, – объяснил он. – Без помощи поляков. Наши их убили, нашим и извиняться.

– Ну, положим, поляки не сильно извиняются за убитых русских, – не согласилась Катя. – Мне отец много рассказывал, что они в двадцатых вытворяли. В том числе – с красными пленными.

– Это ничего не меняет, – мотнул головой Чистов. – Мы должны извиняться за свои зверства. Они – за свои. Здесь не баш на баш. Здесь – вопрос национальной совести и чести.

– В политике все баш на баш, – усмехнулась Воскобойникова. – Как и в бизнесе. Да и в прочих областях человеческой деятельности.

– Ты как всегда права, – улыбнулся Чистов, – но я остаюсь при своем мнении.

 

Нет, ее бывший супруг определенно изменился.

Раньше она как‑то не сильно задумывалась о его мнении. А здесь мало того, что оно появилось, так еще и с него не сдвинуть.

Они вошли внутрь монастырской стены и подошли ко входу главного храма. Здесь было столько народу, что войти в церковь оказалось довольно затруднительно – шла какая‑то торжественная служба.

Но Чистов все же зашел.

Помолился как умел – за детей, за себя с Катей и за Россию. У него – в его самодельной молитве – всегда была такая последовательность. По крайней мере, с тех пор, как ушли из жизни его родители – раньше они тоже присутствовали в списке.

Постоял еще минутку, неумело перекрестился и двинулся к выходу.

– Ты не пойдешь? – спросил он Катю.

– Слишком много народу, – сказала она.

 

Они двинулись дальше, обходя остров слева направо.

Навстречу попадались монахи, священники в парадном облачении и мирские люди, но чем дальше отходили от главного храма, тем меньше народу оказывалось в поле зрения.

В итоге, когда прямо по зеленой траве вышли к дальней, еще не отреставрированной белой церкви на левом краю острова, оказались в полном одиночестве. Если не считать птиц, во все стороны расчерчивающих синее небо, и многочисленных катерков, катающих туристов по лазурной воде Селигера. Но первые не понимали человечьей речи, а вторые были слишком далеко – даже рев их мощных моторов оказывался приглушенным расстоянием.

– Хорошо, – вдруг сказала Катя. С нее наконец спало напряжение последних недель.

– Очень хорошо, – согласился Чистов. Он снял спортивную куртку, постелил на траву: – Садись, Катюш.

Они присели рядом: она на куртку, он прямо на травку, лицом к озеру. Легкий ветерок нейтрализовал силу июльского солнца, и сидеть так можно было сколько угодно.

Вдруг зазвонил телефон.

– Дочка, ты? – обрадовался Владимир Сергеевич. Потом, через паузу, радостно: – Да что ты говоришь! Вот здорово! Ты просто молодец!

На этом сеанс мобильной связи с Нью‑Йорком прервался, но и сказанного уже было достаточно.

Чистов повернулся к Кате с сияющими глазами, и, схватив ее за руку, провозгласил:

– Катька, ты – бабушка! Три шестьсот – вес, пятьдесят один сантиметр – рост. – То, что их дочь ждет мальчика, они знали давно.

Катя улыбнулась, но продолжала сидеть молча.

– Ты что, не рада, Кать? – не выдержал Чистов.

– Рада, конечно, – наконец ответила она. – Только женщине не очень приятно узнавать, что она – бабушка.

– Да брось, – улыбнулся Владимир. – Для нас ты всегда молодая.

– А хочется – чтобы была просто молодая.

Улыбка на лице Чистова медленно погасла.

Они посидели еще немного и пошли в обратный путь, теперь решив обойти относительно небольшой остров с другой стороны.

Здесь везде было так же тихо и спокойно, как и около белой церкви, где они отдыхали. Но длинные, накрытые прямо на свежем воздухе столы, ожидавшие многочисленных паломников, говорили, что скоро тут будет немало народу.

 

– Все равно, Кать, не понимаю, – начал Чистов. – Как можно расстраиваться, что дети выросли? Это ж твои дети! Я вот седею. Но, не поседев или не полысев, точно не сможешь увидеть своих взрослых детей. И внуков тоже. А ведь это кайф. Разве не так?

– Вов, я не меньше твоего люблю Майку.

– Не сомневаюсь.

– Но она взрослая, понимаешь? И у нее своя жизнь. А у тебя – своя. И у меня тоже. И я не готова посвящать всю свою жизнь потомству. Я ж не лосось какой‑нибудь.

– А я, похоже, лосось, – задумчиво сказал Чистов. – Может, ты и права. Но я по‑другому не могу. Так устроен.

– Ладно, поехали домой, лосось, – сказала Катя.

Чистов обрадовался. Может, туча прошла стороной?

Хотя он все равно не понимал, как же можно не броситься на помощь своему ребенку при первом его зове? Даже если этому ребенку – давно за восемнадцать.

Он бы и на роды прилетел. Майка упросила этого не делать, сказала, что хочет пережить все сама, что ей это нужно.

Что ж, обдуманное решение – это уважаемое решение.

Но на крестины полетит обязательно.

Майка сказала – месяца через два после родов, когда окончательно придет в себя.

 

Они уже почти завершили круг, как вдруг услышали красивое и мощное хоровое пение. Навстречу двигался крестный ход.

Впереди несколько священников и монахов несли носилки – с мощами или иконами, необразованный Чистов не понял. За ними нестройными рядами шли не менее полутысячи человек: и церковнослужители, и миряне. Было много детей – кто шел сам, кто сидел на отцовской шее, а кто еще вообще в коляске.

Процессия шла под довольно стройное пение сотен людей, занимая все пространство между двумя рядами старых деревьев.

Катя и Владимир отошли в сторонку вверх по траве, чтобы не мешать шествию.

– По‑моему, это крестный ход в честь святого Нила, – вдруг сообразил Чистов, вспомнив какое‑то объявление перед главным храмом. – Потому и служба.

Они уже знали, что пещера, в которой все долгие годы жил отшельник, располагается напротив главного входа, но на противоположной стороне острова. Катя с Владимиром совсем недавно прошли мимо останков фундамента церкви, установленной на месте этой пещеры. Ну а кто развалил церковь – понятно без объяснений.

Хотя дальше тоже следовала зловещая связка: из битого кирпича взорванного храма соорудили ту самую дамбу, по которой Чистов и Катя прошли в монастырь и по которой на семьдесят лет раньше провели шесть тысяч бедолаг‑поляков. Сначала в эту же сторону, потом – в другую. Последнюю.

И все равно они здорово побродили, несмотря на мрачные отблески прошлого.

Что ж, прошлое ни в одной стране не обошлось без крови, горя и жестокости. Значит, надо уметь наслаждаться настоящим – по крайней мере, так считал Чистов.

 

На обратном пути съели по мороженому.

Уже сойдя с моста, еще раз обернулись назад, посмотреть на Нилову пустынь.

Вот это и должно остаться в сознании: солнце, голубая вода, блестящие купола и каменное, но какое‑то воздушно‑легкое здание храма.

 

А кровь и жестокость – они, конечно, никуда не денутся. Однако не на них надо ориентироваться в правильной жизни.

 

Потом сели в машину – предстояло отмотать километры в обратном порядке.

– Слушай, Чистов, – спросила Катя. – А ты хочешь, чтоб я вернулась?

– Хочу, – ответил он.

– А как же работа твоя, ответственная?

– Работа останется, – спокойно сказал он.

– Ну и что это будет за жизнь на два дома?

– На один, – терпеливо поправил Чистов. – У меня будет один дом. Как и был. На работу я буду приезжать, в дом – возвращаться.

– Понятно, – зафиксировала разночтения Воскобойникова. – А как быть с собакой? Я их терпеть не могу. Ты сможешь ее кому‑нибудь подарить?

– Нет, – улыбнулся Чистов. – Фунтик же не вещь. Но я постараюсь, чтобы он тебе досаждал по минимуму.

– Ты очень изменился, – улыбнулась Катя.

– А по‑моему, нет, – не согласился бывший муж. – Я все тот же. Изменились только обстоятельства.

– Слушай, – вдруг взорвалась Катерина. – А ты, раз так меня любишь, хоть жалеешь, что с этой стервой спал?

– Нет, – тихо ответил Чистов. – Что было, то было. Но если ты вернешься – можешь быть спокойна.

– К кому возвращаться? – На глазах Воскобойниковой закипали злые слезы. – К твоей напряженной работе? Или к Фунтику?

– Ко мне, – совсем тихо сказал Чистов. – Работа и Фунтик – просто часть меня.

– Понятно, – взяв себя в руки, сказала Екатерина.

 

Теперь она снова была спокойной и уверенной.

Совсем не такой, как прошлой ночью.

 

Чистову вдруг стало так горько, что теперь впору было плакать ему.

Но ведь мужчины не плачут.

Тем более такие взрослые и серьезные.

Да еще по таким странным в его возрасте поводам, как любовь.

 

Так и доехали до Москвы.