Умирая, Феодор не назначил себе преемника, а только оставил на всех «своих великих государствах» жену свою, Ирину Феодоровну. Тотчас после его смерти Москва присягнула царице; ее просили править с помощью брата, Бориса Феодоровича. Но от царства Ирина наотрез отказалась, съехала из дворца в Новодевичий монастырь и постриглась там под именем Александры. Вместе с сестрой поселился и Борис, а царством правил патриарх и бояре именем царицы. Все понимали, что управление временное и что необходимо избрать преемника покойному царю. Но кто же мог ему наследовать? По общему складу понятий того времени наследовать должен был родовитейший в государстве человек, но родовые счеты бояр успели у этому времени так уже перепутаться и осложниться, что разобраться в них было не так легко. Род Рюриковичей был очень многочислен, и относительное старшинство его членов определить вряд ли можно было с точностью. К тому же многие из очень родовитых членов были затерты при дворе менее родовитыми, но более счастливыми по службе родичами, а с другой стороны, среди московского боярства было много очень родовитых людей на Рюриковичей. В то время из Рюриковичей особым значением пользовалась родовитая семья князей Шуйских. Она была старше даже князей московских, а рядом с ней стояли во главе боярства очень знатные князья чужого рода – Гедиминовичи, Мстиславские и Голицыны. Наиболее талантливой из этих княжеских фамилий была фамилия Шуйских, не раз давала она государству выдающихся деятелей, отмеченных крупным воинским или административным талантом. Менее блестящие были Мстиславские и Голицыны, но они, как и Шуйские всегда занимали первые места в рядах московского боярства. По понятиям этого боярства, право быть выбранным на престол принадлежало одному из этих княжеских родов более, чем кому‑либо другому. А между тем были в Москве два рода не княжеского происхождения, которые пользовались громадным значением при последних царях и по влиянию своему ничем не уступали знатнейшим Рюриковичам и Гедиминовичам. Это старые слуги князей московских – Романовы и Годуновы. Предок Романовых, по преданию, выехал в XIV веке «из Прусс», как выражаются древние родословные. Его потомки были впоследствии известны под именами Кошкиных, Захарьиных и с половины XVI века – Романовых (от имени Романа Юрьевича Захарьина). Дочь этого Романа Юрьевича в 1547 году вышла замуж за Ивана IV, и таким образом Романовы стали в родстве с царем. С той поры род Романовых пользовался большой симпатией со стороны народа. В минуту смерти царя Феодора было несколько Романовых, сыновей Никиты Юрьевича Романова. Из них самым выдающимся слыл Феодор Никитич Романов. И он, и все его братья в это время были известны под именем Никитичей.
Род Годуновых был не из первостепенных родов и выдвинулся не родовою честью, а случайно только в XVI веке, хотя и восходил к XIV веку. Предок Годуновых – татарин Мурза‑Чет приехал, как говорит предание, в XIV веке на службу к московскому князю. Как его потомки успели выдвинуться из массы подобной им второстепенной знати, неизвестно. Есть известие, что Борис и Ирина Годуновы в детстве уже были близки к царской семье. Пользуясь постоянным расположением грозного царя, Борис участвовал в его опричнине. Но и в Александровской слободе держал он себя с большим тактом, не участвовал в тех оргиях, которыми, между прочим, славна опричнина, и успел сохранить свое положение при дворе, не потакая дурным его страстям, как это делали другие любимцы. Народная память никогда не связывала имени Бориса с подвигами опричнины, по духу своему он не был опричником. Особенно близки стали Годуновы к царской семье с того времени, как сестра Годунова, Ирина, вышла замуж за царевича Феодора. Расположение Грозного к Годуновым все росло. В минуту смерти Ивана IV Борис был одним из ближайших к престолу и влиятельнейших бояр.
В первое время царствования Феодора большим значением пользовался Никита Романович Юрьев, а после его смерти влияние на дела всецело перешло к Борису. Он был не только фаворитом, но стал и формальным правителем государства. Это‑то значение Годунова и обусловливало ненависть к нему бояр; несколько раз они пробовали с ним бороться, но были им побеждены. Влияния его поколебать было нельзя, и это было тем горше для боярства, что оно предугадывало события. Оно понимало, что бездетность Феодора может открыть путь к престолу тому из боярства, кто будет сильнее своим положением и влиянием. А сила Годунова стала беспримерна. Он располагал большим имуществом (Флетчер считает его ежегодный доход в сто тысяч рублей и говорит, что Борис мог со своих земель поставить в поле целую армию). Положение Бориса при дворе было так высоко, что иностранные посольства искали аудиенции у Бориса; слово Бориса было законом; Феодор царствовал, Борис управлял – это знали все и на Руси, и за границей. У этого‑то неродовитого «татарина» и было более всех шансов по смерти Феодора занять престол, а он отказался и ушел за сестрою жить в монастырь.
Видя, что Ирина постриглась и царство принять не хочет, бояре задумали, как говорит предание, сделать Боярскую думу временным правительством и выслали дьяка Щелкалова к народу на площадь с предложением присягнуть боярам. Но народ отвечал, что он знает только царицу. На заявление об отказе и пострижении царицы из народа раздались голоса: «Да здравствует Борис Феодорович». Тогда патриарх с народом отправился в Новодевичий монастырь и предложил Борису Годунову престол. Борис наотрез отказался, говоря, что прежде надо успокоить душу Феодора. Тогда решили подождать выбора царя до тех пор, пока пройдет сорок дней со смерти Феодора и соберутся в Москву земские люди для царского избрания. По свидетельству Маржерета, Борис сам потребовал созвания по восьми или десяти человек выборных из каждого города, чтобы весь народ решил, кого надо избрать царем. Это показание Маржерета прекрасно объясняется известием из бумаг Татищева, что бояре хотели ограничить власть нового царя в свою пользу, а Борис, не желая этого, ждал Земского собора в надежде, что на Соборе «простой народ, выбрав его без договора бояр принудит». Если это известие верно, то можно сказать, что в этом деле умный Борис оказался дальновиднее боярства.
В феврале 1598 года съехались соборные люди и открылся Собор. Любопытен его состав. Лиц, участвовавших в этом Соборе, считают обыкновенно несколько более четырехсот пятидесяти, но вероятнее, что на Соборе присутствовало более пятисот человек. Из них духовных лиц было до ста человек, бояр до пятнадцати, придворных чинов до двухсот, горожан и московских дворян до ста пятидесяти человек и тяглых людей (но не крестьян) до пятидесяти человек. Соображая численное отношение разных московских групп на Соборе мы имеем возможность сделать следующие выводы: 1) Собор 1598 года состоял преимущественно из лиц служилых чинов, был Собором служилым; 2) в состав его входили преимущественно московские люди, а из других городов выборных, служилых и тяглых людей было не более пятидесяти человек.
Таким образом, на Соборе 1598 года была хорошо представлена Москва и очень неполно вся остальная земля. Но полноты представительства московские люди никогда не достигали. Они стали к ней приближаться только в XVII веке, и то далеко не всегда. Поэтому неполнота Собора 1598 года и преобладание на нем московских людей должно считаться естественным делом, а не следствием интриг Бориса, как многие думают. Далее, вглядываясь в состав этого Собора, мы заметим, что на Соборе было очень мало представителей этого многочисленного класса рядовых дворян, в котором привыкли видеть главную опору Бориса, его доброхотов. И наоборот, придворные чины и московские дворяне, то есть более аристократические слои дворянства, на Соборе были во множестве. А из этих‑то слоев и являлись, по нашим представлениям, враги Бориса. Стало быть, на Собор не прошли друзья Бориса и могли пройти в большом числе его противники. Так заставляет думать состав Собора – аристократического и московского, и это отнимает у нас возможность предполагать, как делают некоторые исследователи, что Собор 1598 года был подтасован Борисом и потому представлял из себя игрушку в руках опытного лицемера. После статей В.О. Ключевского «О составе представительства на Московских соборах» в правильности состава и законности Собора 1598 года едва ли можно сомневаться.
17 февраля Собор избрал царем Бориса. Его предложил сам патриарх. Три дня служили молебны, чтобы Бог помог смягчить сердце Бориса Феодоровича, и 20 февраля отправились опять просить его на царство, но он снова отказался; отказалась и Ирина благословить его. Тогда 21‑го патриарх взял чудотворную икону Божией Матери и при огромном стечении народа отправился с крестным ходом в Новодевичий монастырь, причем было решено, что если Борис опять будет отказываться, то его отлучат от церкви, духовенство прекратит совершение литургий, а грех весь падет на душу упорствующего. После совершения в монастыре литургии патриарх с боярством пошел в келью Ирины, где был Борис, и начал уговаривать его, а в монастырской ограде и за монастырем стояли толпы народа и криком просили Бориса на престол. Тогда наконец Ирина согласилась благословить брата на престол, а затем дал согласие и Борис.
Так повествует об избрании официальный документ – избирательная грамота Бориса, но иначе передают дело некоторые неофициальные памятники. Они говорят, что Годунов добивался престола всеми силами и старался заранее обеспечить свое избрание угрозами, просьбами, подкупами, пред лицом же боярства и народа носил маску лицемерного смирения и отказывался от высокой чести быть царем. О подкупах и агитации Бориса говорит, между прочим, и Буссов: в своем рассказе об избрании Бориса, очень баснословном вообще, он повествует, что Ирина, сестра Бориса, призвала каких‑то сотников и пятидесятников (вероятно, стрелецких) и подкупила их содействовать избранию ее брата, а сам Борис своими агентами избрал монахов, вдов и сирот, которые славословили и выхваляли народу. Этот оригинальный прием избирательной агитации Борис усилил еще другим: он подкупал будто бы бояр. Но боярство и было врагом Бориса, против которого он должен был агитировать, и если агитировал, то, конечно, не одной сиротской и вдовьей помощью. Что же касается до загадочных сотников и пятидесятников, то, если разуметь под ними стрельцов, они не могли принести пользы Борису, ибо на Соборе 1598 года их почти не было, а агитировать вне Собора они могли только в низших слоях московского населения, а эти слои слабо были представлены на Соборе. По таким и другим несообразностям рассказ Буссова об избрании Бориса следует заподозрить. Он писал, вероятно, по русским слухам. Эти слухи несколько определеннее высказаны в русских сказаниях. Там тоже встречаются известия о безнравственных поступках Бориса при его избрании. И с первого взгляда многочисленность этих известий заставляет верить в их правоту, но более близкое с ними знакомство разрушает доверие к ним. Некоторые хронографы и отдельные сказания обвиняют Бориса в следующем: он лестью и угрозами склонял народ избрать его на царство, рассылая своих приверженцев по Москве и в города; он силою, под страхом большого штрафа, сгонял народ к Новодевичьему монастырю и заставлял его слезно вопить и просить, чтобы Борис принял престол. Но все сказания, где находятся эти данные, имеют характер компиляций, и компиляций позднейших, причем в обвинениях Бориса следуют все одинаково одному сказанию, составленному в самом начале XVII века. Таким образом, многочисленность сказаний, направленных против Бориса, теряет свое значение, и мы имеем дело с одним памятником, ему враждебным. Это враждебное Борису сказание вышло из‑под пера слепого поклонника Шуйских и смотрит на события партийно, ценит их неверно, относится к ним пристрастно. Можно ли полагаться на этот источник в деле обвинения Бориса, когда мы знаем, что Борис имел много прав на престол и пользовался популярностью; когда, наконец, мы имеем такие показания, которые дают полное основание предполагать, что Собор не был запуган Борисом, не был искусственно настроен к тому, чтобы избрать именно его, Бориса, а совершил это вполне сознательно и добровольно.
