Мы познакомились с теми известиями о славянах, которые позволяют нам сказать, что русские до начала самобытного политического существования имели несколько веков примитивной жизни. Те же древние писатели раскрывают нам и черты первоначального быта славян, с которыми интересно познакомиться, чтобы уяснить себе, в каком положении, на какой степени общественного развития застает славян история. Придя в пределы теперешней России, в Поднепровье, славяне не нашли здесь такой культуры и цивилизации, как германское племя, вторгшись в Западную Римскую империю. Последние сами должны были подняться до той высоты, на которой стояли туземцы, славяне же предстают перед нами в достаточной чистоте примитивного быта. Об этом быте еще в XVIII веке сложились два воззрения. Представителем первого был известный Шлецер, другая же теория получила окончательное развитие в «Истории русской жизни» современного нам ученого И.Е. Забелина. Шлецер представляет себе первоначальный быт славян не выше быта дикарей‑ирокезцев. Еще летописец говорил, что славяне «живяху звериньским образом», так думал и Шлецер. Первые семена гражданственности и культуры, по его мнению, были брошены варягами, которые вызвали славян на историческую арену. Это взгляд, очевидно, крайний. Забелин же («История русской жизни») рисует нам быт славян русских в IX–X веках очень сложным и развитым и впадает поэтому в иную крайность. Отрешимся от этих двух точек зрения и рассмотрим, какие несомненные данные для выяснения этого вопроса можем мы найти у древних историков.
Прежде всего – славяне народ не кочевой, а оседлый. Уже Тацит, который сближает их с сарматами, отмечает, что они были диким народом, но отличались от сарматов тем, что жили оседло и строили дома. Оседлость славян надо понимать в том смысле, что главный капитал их состоял не в стадах и табунах, а в земле, и хозяйство было основано на эксплуатации земли. Но оседлость славян была непрочна, так как, истощив пашню на одном месте, они легко покидали жилище и искали другого. Таким образом, поселки славян имеют первоначально очень подвижный характер. Об этом согласно свидетельствуют и греческие писатели, и летописец, который говорит о древлянах и вятичах, так что можно понять, что они только что принялись за обработку земли. Древляне, которые, по словам летописца, «живяху звериньским образом», уже к началу летописи «делают нивы своя и земля своя».
Страны, в которых приходилось жить и пахать славянам, были лесные, поэтому рядом с земледелием возникает и эксплуатация лесов, развиваются лесные промыслы, бортничество и охота с целью промышленною. Воск, мед и шкуры были искони предметами торговли, которыми славилась Россия на Дунае. Святослав, например, желая остаться на Дунае, говорил: «Хочю жити в Переяславце на Дунаи, яко то есть середа в земли моей, яко ту вся благая сходятся...». Он перечисляет далее, что привозят туда из Греции и Рима, а о Руси говорит: «Из Руси же скора и мед, воск и челядь». Охота на пушного зверя составляла один из основных промыслов славян, точно так же как изделия из дерева – лодки и т.п. Конечно, это обусловливалось тем, что пашня славянина была в лесу. Вот, таким образом, хозяйство, в котором, как мы видим, все отрасли промышленности тесно связаны с землею.
Другая сторона хозяйственной жизни славян заключалась в торговле. Давно уже на пространстве от южного побережья Балтийского моря до Урала находят клады с арабскими (куфическими) монетами, относящимися к VIII, даже к VII веку (693). Если принять во внимание, что у арабов был обычай при каждом новом хане перечеканивать монеты, то можно приблизительно точно определить время, по крайней мере век, в котором зарыт клад. На основании этого и делают вывод, что в VIII, IX и X веках те народы, которые жили на Руси, вели торговлю с арабами. Эти археологические предположения совпадают с рассказами арабских писателей, которые передают нам, что арабы торговали в пределах нынешней России, и между прочим с народом росс. Велась торговля, вероятно, речными путями – по крайней мере, клады своим местонахождением намекают на это. О размерах торговых оборотов мы можем судить, например, по тому, что у Великих Лук найден клад, оцененный в семь тысяч рублей. Возможность зарыть в одном кладе столько ценностей показывает, что торговля велась большими капиталами. В торговле с Востоком для славян большое значение имели хазары, которые, покорив южных славян, открыли им безопасный путь к Каспийскому морю. Под покровительством этих же хазар славяне проникли и в Азию. Это было одно направление торговли славян‑русских. Второе ведет нас на юг. Древний договор Олега с греками показывает, что подобные торговые договоры писались уже и раньше и что в X веке сложились уже определенные формы и традиции торговых отношений. Указывают и на третий торговый путь, который шел из Руси в Западную Европу. Профессор Васильевский, основываясь на хороших данных, говорит, что славяне в глубокой древности под именем ругов постоянно торговали на верхнем Дунае. Таким образом, сведения, которые мы имеем от древнейшей поры, показывают, что рядом с землевладением славяне занимались и торговлею, а при таком условии мы можем предположить у славян ранее существование городов как торгово‑промышленных центров. Этот вывод – вывод несомненный – проливает яркий свет на некоторые явления древней киевской жизни.
Хотя Иорнанд и утверждает, что у славян не было городов, тем не менее с первого же времени исторической жизни славян мы видим у них признаки развития городской жизни. Скандинавские саги, знакомые с Русью, зовут ее Гардарик, то есть Страна городов. Летопись уже не помнит времени возникновения на Руси многих городов – они были «изначала». Главнейшие города Древней Руси (Новгород, Полоцк, Ростов, Смоленск, Киев, Чернигов) все расположены на речных торговых путях и имели значение именно торговое, а не были только пунктами племенной обороны.
Вот те несомненные данные о первоначальном быте славян, которые показывают, что последние были далеко не диким народом, что летописец впал в неточность, говоря, что в большинстве своем они «живяху звериньским образом», но, с другой стороны, у нас нет никакой возможности утвердить, что этот быт достигал высоких степеней общественной культуры.
Какую же внутреннюю организацию имели славяне? Разрешение этого вопроса вводит нас в интересную полемику.
Быт славян, несомненно, вначале был племенной. На первых страницах летописец постоянно называет их по племенам, но, читая летопись далее, мы видим, что имена полян, древлян, вятичей и т.п. постепенно исчезают и заменяются рассказами о волостях: «Новгородци бо изначала и смолняне, и кыяне, и полочане и вся власти (то есть волости) яко же на думу на веча сходятся», – говорит летописец и под именем этих «властей» разумеет не членов какого‑либо племени, а жителей городов и волостей. Таким образом, быт племенной постепенно переходит в быт волостной. Это не подлежит сомнению; но нужно решить, из каких же мелких союзов состояли сперва племена, а затем волости. Какая связь скрепляла людей: родовая или соседственная, территориальная? Дерптский профессор Эверс в 1826 году издал книгу «Das aelteste Recht der Russen», в которой он впервые попробовал дать научный ответ на эти вопросы (его книга переведена и на русский язык). Во‑первых, он отмечает у славян факт общего владения при отсутствии личной собственности; во‑вторых, в летописи постоянно упоминается о роде: «живяху родом», «возста род на род». Святослав «имаше за убиенные, глаголя: яко род его возьмет»; и в‑третьих, «Русская правда» умалчивает о личной поземельной собственности. На основании этих данных и создается теория, по которой славяне на первых ступенях жизни жили родом, составленным по образцу рода римского, то есть жили обществами, построенными на родовых началах; во главе рода стояла власть родовладыки – авторитет патриархальный. Со смертью родового патриарха родовая собственность не делилась, и движимое и недвижимое имущество все находилось во владении рода. Родовой быт действительно исключал возможность личного владения. Теория Эверса была принята нашею «школою родового быта». Соловьев и Кавелин развили ее и перенесли в сферу политической истории.
Но когда родовая теория легла в основание всей нашей истории, она встретила беспощадного критика в лице известного славянофила К.С. Аксакова, выступившего со статьею «О древнем быте у славян вообще и у русских в особенности», и историков‑юристов Беляева и Лешкова. Они утверждают, что слово «род» в летописи употребляется не как римское «gens», что оно имеет несколько значений, так как иногда под ним подразумевается семья (в сказании о Кии, Щеке и Хориве), иногда род (в призвании князей); стало быть, народ, а с ним и летописец под этим словом понимали различные вещи. Общее же владение и отсутствие личного землевладения могут доказывать не родовые формы быта, а общинную организацию. Под ударами критики родовое учение потеряло свою непреложность; стали говорить, что родовой быт существовал лишь во времена глубокой древности – быть может, доисторические, – а затем заменился общинным. Учение об общине было развито Аксаковым и Беляевым. По их мнению, славяне жили общиною, не на основании физиологических, кровных начал, а на основании общего сожительства на одних и тех же местах и единства хозяйственных, материальных интересов. Общины управлялись властью избранных старшин, так называемым вечем. Мелкие общины, или верви, сливались в волости, которые были общинами уже политическими. В первоначальных рассуждениях об общине было много неопределенного. Гораздо удачнее, конкретнее поставил вопрос о первоначальном быте славян профессор Леонтович (его поддержал Бестужев‑Рюмин). Взгляды Леонтовича известны под названием теории задружно‑общинного быта. По этой теории родственные славянские семьи не принимали строгой родовой организации, но жили, не забывая своего физического родства, уже на началах территориальных, соседственных. Образцом подобного рода общин была Сербская задруга. В трудах позднейших этнографов (г‑жи А.Я. Ефименко и др.) указано было на существование своеобразных общин архаического склада и у русских людей в историческое уже время. Эти труды окончательно позволяют утверждать, что у славян на первой стадии исторической жизни существовал своеобразный общинный, а не кровный быт.
Если же славяне не знали исключительно кровного быта и слагались в общины по интересам хозяйственным, то очень легко объяснить себе, как и почему так скоро распался племенной быт и заменился волостным. Города становились центрами для известной области (волости), которая жила общим хозяйственным интересом и смотрела на город как на свое средоточие. Так, Новгород притянул к себе часть кривичей, Киев – не только полян, но и древлян, Чернигов – северян и вятичей. Таким образом, границы города и его волости не совпадали с границами племен. Племенной быт стал разлагаться, яснее становилось городское устройство, при котором города, имея свое вече, посредством его управляли и волостями. Однако рядом с вечем, независимо от призвания варяжских князей, в различных местностях Руси мы видим существование княжеской власти. В Полоцке был свой князь, у древлян были князья, о которых летописец говорит, что они «добре суть». Аскольд и Дир были не кем иным, как такими местными князьями, неизвестно откуда пришедшими. Олег уничтожил их, но он же требовал с греков дани не только на дружину свою, но и на города: «По тем бо городам седяху велиции князи, под Олгом суще».
Трудно объяснить власть и происхождение этих князей, из которых одни носят характер городских охранителей, другие – племенных вождей. Несомненно одно: что русские славяне на первых порах составили ряд мелких политических миров и управлялись двумя властями – властью городских вечей и властью городских и племенных князей. На рубеже IX и X веков эти мелкие миры были соединены в одно политическое тело силами и способностями новгородского князя Олега.
Киевская Русь
