Розмысл вскинул изможденное узкое лицо, прожег взглядом.
– А вот чтобы батюшку я от тебя больше не слышал, – скрипуче молвил он. – Сынок нашелся… Как же ты, древорез, к обозу‑то пристал? Набедокурил, небось, у себя в слободке да и убрался спозаранку по морозцу, а?
Кудыка понурился. И впрямь ведь набедокурил…
– Она тебе кто? – Завид Хотеныч кивнул на Чернаву.
Древорез замялся. А и впрямь: кто она ему теперь?..
– Да вроде как жена…
– Как это – вроде?
– Н‑ну… невеста… – нехотя выговорил Кудыка.
– Тогда внуши своей невесте, чтобы впредь она так больше не балагурила, – сурово изрек Завид Хотеныч и на всякий случай пояснил: – Насчет часов. Так‑то вот!.. – Фыркнул, потом сронил в раздумье точеную, по‑гречески подстриженную головушку, а уже мгновение спустя вскинул вновь. Что‑то, видать, решил.
«И впрямь смекалист… – с невольным уважением подметил Кудыка. – Быстро кумекает…»
– Добро… – бросил Завид Хотеныч. – Поставлю вас пока на золу, а там видно будет…
– Нет! – вскрикнула Чернава и тут же запечатала себе рот ладошкой.
– Что такое? – не понял розмысл.
– Да погорелица она… – принялся растолковывать Ухмыл. – Из Черной Сумеречи… Боится, когда солнце падает… Ее бы куда‑нибудь под землю пристроить…
Завид Хотеныч недобро прищурился. Оплошал Ухмыл. Не стоило, ох, не стоило указывать розмыслу, кого куда пристраивать…
– Это с каких же пор древорезы погорелиц в жены брать стали? – с морозцем в голосе осведомился Завид Хотеныч.
Кудыка лишь виновато развел руками. Розмысл насупился и вновь посмотрел на Ухмыла.
– Ты где их таких раздобыл?
– Я же сказываю, Завид Хотеныч, с обозом пришли! – вскричал тот, округлив от искренности глаза.
У розмысла задергалось левое веко, и, надо понимать, плохо бы сейчас пришлось всем троим, не поскребись кто‑то в дверь.
– Кого там еще водой примыло? – грянул Завид Хотеныч.
Дверь приоткрыли не без робости, и Кудыка словно в прорубь окунулся, ибо порог с поклоном переступил не кто‑нибудь, а тот самый рябой высокий волхв из капища близ слободки. Был он, правда, на этот раз без оберегов и без посоха, лик имел испуганный, а в руке держал скатанный в трубку пергамент.
– Вот, Завид Хотеныч… – с жалкой улыбкой произнес он, наклоняясь вперед и протягивая грамоту через весь стол.
И пока тот озадаченно разбирал крупное размашистое письмо, Ухмыл с кудесником успели быстро, но вполне приятельски друг другу кивнуть, отчего Кудыку потянуло вдруг завести под лоб ясны глазыньки да и прилечь на пол.
– Соловей? – строго спросил розмысл.
– Соловей… – сдавленно подтвердил волхв.
– В чем повинен?
– Да в бадье не того спустил… Имена у них были похожие. Один – Докука, а другой – Кудыка…
И такая тут пала тишина, что кудесник осекся и непонимающе закрутил головой. В углу щелкало по‑прежнему, и звук этот кое‑что сильно Кудыке напоминал.
– И что… велика разница? – мягко, как бы подкрадываясь на кошачьих лапах, спросил розмысл. Причем обращался к Соловью, а сам смотрел на древореза.
– Еще как велика! – с горечью сказал кудесник. – Кудыку‑то часы изладить угораздило… А Докука – так… под руку попал…
Розмысл улыбнулся, то есть такое скроил изличье, что бедный Кудыка аж съежился. Завид Хотеныч взирал на него, по‑змеиному растянув и выгнув рот, словно прикидывал: голову сперва отъесть или же с ног начать?.. Наконец отпустил губы и вновь взглянул на волхва.
– Будешь золу грузить, – объявил он. – Не умел языком работать – поработаешь лопатой… Ухмыл, ты поди с ним, скажи, что делать… И тут же возвращайся, уразумел?
– Уразумел, Завид Хотеныч! – обрадованно отозвался тот и, ухватив бывшего кудесника за рукав, увлек за дверь.
Розмысл изволил подняться из‑за стола и, подойдя к Кудыке вплотную, принялся придирчиво его разглядывать. Будто коня на слободском торгу.
– Да‑а, с виду и не подумаешь… – задумчиво проронил он. – Стало быть, и впрямь часы изладил?.. Такие?
Завид Хотеныч, не глядя, ткнул пальцем в угол, и древорез осмелился взглянуть. Там стоял торчмя высокий, как надолба, снарядец узорного чугунного литья – весь в гроздьях и завитках. Внутри, звонко щелкая, ходил молоточек колебала. Стрелок, правда, не было, зато имелся круг с цифирью и суточными делянками.
– Где уж нам… – выдавил Кудыка, не сводя глаз с хитрой греческой поделки. – Мы попроще… Из дерева… Не кузнецы, чай… Древорезы…
Розмысл взглянул на него изумленно и, ничего не сказав, вернулся за стол. Негромко, но решительно пристукнул по доске ладонью.
– Значит, так, Кудыка! Люту Незнамычу я тебя не отдам… Как это у вас наверху говорится: мимо пройдешь – дураком назовут?.. – Снова изогнул на мгновение рот в змеиной улыбке и далее заговорил отрывисто, кратко, словно гвозди вбивал: – Останешься у меня. Участок наш – от заката до изворота… Участок – сложный, предупреждаю, снасти лажены своедуром, так что готовь смекалку… Станет Лют Незнамыч переманивать – не вздумай соблазниться. И вообще за изворот – ни шагу! Узнаю – язык ниже пяток пришью!.. – Тут розмысл приостановился и поглядел Кудыке в глаза, давая понять, что насчет языка не шутит. – Ухмыла я с золы снимаю. Походишь с ним, посмотришь. Что непонятно – спрашивай смело. Хоть он и пьяница, а дело знает… Да! Еще возьмешь у ключника Устав Работ – и чтобы вызубрил до последней буквицы. – Завид Хотеныч замолчал и, оборотившись к Чернаве, смерил ее недовольным оком. – А вот как с тобой, красавица, быть?.. Счету навычна?
Та надменно поджала губы.
– Да уж на торгу не обсчитаюсь…
Розмысл подумал.
– Ладно! – проворчал он. – Поставлю на раскладку: будешь чурки раскидывать. Дюжинами. Легкие – влево, полновесные – вправо…
Глава 10
Дела подземные
Ночь была черная, непрозрачная, без единого гвоздика в небе.
«Влюбилась – как рожей в сажу влепилась», – пришло на ум боярышне Забаве, которую вся округа с некоторых пор звала за глаза Шалавой Непутятичной.
– Чурило!.. – обеспокоенно шепнула она. – А ну потрогай: погорелец не отвязался ли?..
Ухватистая пятерня с готовностью лапнула ее за высоку грудь и тут же получила хлесткую затрещину. Чурило крякнул.
– Виноват, ощупался… – смущенно пробормотал он.
– Да тут я, тут, боярышня… – послышался совсем рядом унылый голос захваченного в развалинах погорельца. – Чего уж там отвязываться?.. Все равно ведь сыщете…
Впереди шуршал незримой травой незримый храбр Нахалко, коему велено было разведывать ведущую к капищу стежку. Понятно, что, кабы не Шалава Непутятична (катись она под гору вместе со своим зазнобушкой!), оба храбра и близко бы не решились подступить в такую темь к развалинам. А про огороженную страхом Ярилину Дорогу и говорить нечего… И тот, и другой не раз уже помянули, верно, недобрым словом и кружало, где они бражничали с древорезами, и саму встречу с синеглазым ленивым красавцем, будь он неладен!..
А главное, конечно, кляли храбры собственные свои не в меру проворные языки. Угораздило же обоих, в самом деле, выскочить наперед: знаем, мол, боярышня, как не знать!.. Не одну ендову зелена вина с тем Докукой раскушали…
Вот и раскушивай теперь…
Думали сначала, что боярская племянница просто затеялась изловить вожака чумазых да и расспросить в теремных погребах о ладушке о своем. Ну это – ладно, дело привычное: унянчали дитятку, даже и не пикнул. Пикни попробуй – с кляпом‑то во рту!.. А как выспросили – новая дурь нашла: подавай ей волхвов – тех самых, что Докуку ее ненаглядного под землю к навьим душам спускали! С простыми‑то бабами беда, а уж с боярышней – вдвое…
– Нашарил… – радостно шепнул незримый храбр Нахалко. – Вот оно, капище… Камушек…
И впрямь – кончилась травка, пошла мостовая. Осторожно, опасаясь угодить ненароком в жертвенный колодезь, двинулись в обход выложенной замшелыми голышами площади, пока за частоколом резных идолов не наткнулись на малую избенку, где держали опочив волхвы.
Дрыхли кудесники без задних ног, двери не замыкая. Да и зачем? Кому бы это в голову взбрело среди ночи гулять по запретной для всех Ярилиной Дороге?
Взбрело, однако…
– Ты, Чурило, руби искру и вздувай огонь, – тихо приказала отчаянная боярышня. – Только подальше отойди, чтоб ненароком не услышали… А ты, Нахалко, готовь ремни. Вязать будем…
– Матушка… – выговорил, разом весь обмякши, Чурило.
– Делай что велено! А не сделаешь – скажу дядюшке, будто вы тут со мной насильно грех сотворили…
И ведь не шутила боярышня, ой, не шутила… Пошатываясь и мысленно поскуливая о пропащей своей головушке, старый храбр вместе с привязанным к нему погорельцем отступил шагов на десять и высек огонь. Нахалко торопливо шуршал ремнями. Понимал пострел: насчет Чурилы боярин, может, и усомнится, а вот ему, молодому да курносому, точно несдобровать…
С кудесниками, противу ожиданий, обошлось даже проще, чем с чумазым вожаком, – пробудились они уже связанными. Чурило вставил лучину в светец, и желтый огонек явил их заспанные изумленные рожи.
– Ну, вы! Волхвы тряпочные!.. – вконец утратив девичью стыдливость, процедила Шалава Непутятична. – Сказывайте, куда мово Докуку подевали!..
– Ты что это, девка?.. – моргая, проговорил один из них. – Ты куда ворвалась? Солнышка, что ли, не боишься?..
– Да что мне ваше солнышко? – неистово крикнула боярышня и вдруг заголосила, подхватив себя под ребрышки и запрокинув бело личико: – Постеля холодна, одеялочко заиндевело!..
Волхвы тревожно переглянулись, сообразив, видать, что дело‑то серьезное.
– А главный ваш где? – озираясь, спросил негромко Нахалко. – Почему двое?.. Убег, что ли, Соловей?..
– Тоже в навий мир взяли… – хмуро ответил кудесник.
Курносый храбр испуганно охнул и умолк. Шалава Непутятична раскачивалась из стороны в сторону и тоненько подвывала, закатив ясны очи.
– Так ты чего хочешь‑то? – запинаясь, вопросил ее другой волхв.
– Докуку мово! – Боярышня очнулась и топнула влитой в сафьян ножкой, да так, что со щек слезы брызнули.
– Эк тебя! – подивился, а то и посочувствовал кудесник. – Да как его теперь воротишь‑то, Докуку твоего?.. Уехали санки, боярышня, под землей твой Докука…
– Сказывай, как его из‑под земли издобыть! – потребовала вне себя Шалава Непутятична.
Тут уже не только волхвы да храбры, вожак погорельцев Пепелюга – и тот рот разинул. Даже в преданиях слыхом такого не было слыхано, чтобы из Нави – да снова в Явь… Разве только в байках досужих… Ну, бес с кочергой – это еще куда ни шло, этим наружу вылезти – раз плюнуть, на то они и бесы… Но чтобы погребенного уже берендея в Явь вернуть?..
– Как‑как… Да никак! – сердито отрубил один из волхвов, однако взглядом при этом вильнул. Так что лучше бы и не отрубал.
– Ах, никак?.. – взвилась боярышня, почуяв, видно, легкую эту неуверенность. – Так висеть же вам самим на вороте меж Явью и Навью! Вяжи петельку, Нахалко…
Тот попробовал вывязать – не получилось. Страх одолел.
– Матушка… – пролепетал он, так и не сладив с ремешком. – Да ежели волхвов‑то вешать… Осерчает солнышко, все как есть сожжет…
– Да и гори оно все!.. – зловеще отвечала бесноватая Шалава Непутятична и снова заголосила: – Одно было солнышко, один свет ясный!.. Один синь порох в глазу!..
– Да полно вам кочевряжиться‑то!.. – угрюмо сказал волхвам старый храбр Чурило, отнимая сыромятную снасть у курносого товарища. – Не видите, что ли, какая она? Сама утонет и нас потопит… с вами заодно…
Запалив пару смоляных светочей, выбрались наружу. Кудесники неуверенно грозили чарами, гневом Ярилы и всякими прочими напастями, но когда Чурило с услужливым вожаком погорельцев стали при них ладить на жертвенном вороте первую петельку, дрогнули, переглянулись.
– Н‑ну… если упросить… – неуверенно начал один.
– Кого?
Но кудесник уже и сам испугался выскользнувшего ненароком словца – осекся, замкнул рот накрепко. Полоскались красные тряпицы пламени, капала с треском на священные камни черная смола. Шалава Непутятична забрала светоч у младого Нахалка, подступила к колодцу и, отстранив храбра Чурилу, так и не изладившего петлю до конца, надолго оцепенела над срубом.
– Упрошу… – чуть слышно выдохнула она и к общему ужасу полезла в бадью.
– Куда ж ты со светочем‑то? – взвыл кто‑то из волхвов. – Там же дерево кругом!..
– К вороту их! – отрывисто повелела боярышня. – Вынимай клин!.. Крути!..
Охнули храбры, но податься было некуда. Развязали волхвов, поставили к рукояткам, и тяжкая бадья пошла на цепях вниз. Сбылась мечта неуемного Шумка: впервые за многие годы приносили в жертву солнышку не идольца, не куколку резную, и даже не злодея какого, а подлинную берендейку – молодую, знатную, пригожую… Да еще и по доброй ее воле…
Устрашающе скрипел ворот, клок пламени гримасничал, корчил рожи, ложились на уплывающую вверх каменную кладку красные и желтые отсветы. Наконец бадья провалилась в какой‑то погреб, а через мгновение гулко коснулась дна.
Вся дрожа, Шалава Непутятична выбралась на каменный пол и вскинула смоляной светоч повыше. Преисподняя оказалась тесной и пыльной. С одной стороны зияла глубокая неизвестно куда уводящая пещера с двумя глубокими колеями в плотном земляном полу, с другой до перехлестнутого крепкими дубовыми брусьями потолка громоздилась какая‑то поленница. Еще стояла там низкая лавка, и на лавке этой кто‑то спал, завернувшись с головой в нагольную ветхую шубейку.
– Докука!.. – ахнула боярышня и кинулась расталкивать спящего.
Тот вскинулся, забормотал:
– Не спал, Чурыня Пехчинич… Право слово, не спал… На один только храпок и прилег…
Сорвал шубейку и оказался вовсе не Докукой, а невзрачным мужичонкой средних лет. Увидев перед собой боярышню со смоляным светочем а руке, вскочил с лавки.
– Ума решилась, девка? – взвизгнул он. – Устав забыла? Ты что это с голым огнем гуляешь? Займется ведь – не потушишь потом!..
Тут он приметил наконец стоящую посреди преисподней бадью, попятился и пал на лавку, влепившись спиной в поленницу. Та покачнулась, и сверху, чудом не угодив ему по маковке, свалилась увязанная лыком охапка. С треском разлетелись по каменному полу резные идольцы.
– Да ты… уж не сверху ли?..
– Сверху, – бросила Шалава Непутятична, сунув ему светоч чуть ли не в бороду. Еще немного – и присмолила бы… С черными людишками боярышня любезничать не привыкла, а мужик – он и в преисподней мужик. – Беги стремглав за Докукой, пока я вам тут всю вашу Навь не подожгла!..
Мужик однако оказался полной деревенщиной и прирожденного вежества не выказал. Смоляной светоч в белых ручках Шалавы Непутятичны пугал его куда больше, нежели ее боярское достоинство.
– Отступи с огнем! – рявкнул он. – Дура самородная!.. Чего тычешь? Отступи, говорю!..
– Докуку мне!.. – тяжело дыша, молвила боярышня, но светоч все же приняла.
– Не знаю я никакого Докуку! – окрысился мужичонка. Встал с лавки, сердито влез в рукава шубейки и, заслоняясь от света, двинулся впереступочку вдоль стены. – Вот приведу сейчас сотника, с ним и разбирайся…
Услышав про сотника, Шалава Непутятична малость успокоилась. Что над навьими душами поставлены сотники, не показалось боярышне дивным. Да ей бы и в голову не взбрело, что может быть как‑нибудь по‑другому! Кто‑то же держит в порядке и трепете таких невеж, как этот мерзкий мужичонка, успевший, кстати, сгинуть в черном провале неведомо куда ведущей пещеры…
Возвращения его пришлось ждать довольно долго, и Шалава Непутятична встревожилась вновь, даже отважилась сделать несколько шагов в гулкую тьму подземного перехода. Но тут смоляной светоч замигал, угрожая зачахнуть, и боярышня поспешила вернуться и разложить на каменном полу костерок из рассыпанных берендеек.
– Матушка… – гулко позвал из дыры над бадьей слезливый робкий голос. – Да ты жива ли там?..
Шалава Непутятична сначала вздрогнула, потом обрадовалась.
– А ну‑ка сбросьте мне сюда еще один светоч! – потребовала она.
– Да ты что? – взвизгнула в ответ дыра иным голосом – не иначе, принадлежавшим одному из волхвов. – Выгорит вся Навь подчистую – что тогда делать будем?..
Тут сверху донесся короткий хряск, невнятное мычание, и кто‑то из храбров осведомился поспешно:
– А будет чем зажечь‑то?..
– Будет…
– Па‑берегись!.. – И в бадью с глухим стуком грянулась палка со смоляным набалдашником. Звякнула потревоженная цепь.
Шалава Непутятична зажгла от костерка новый светоч – и вовремя. Из глубины долгой пещеры зарычали и забормотали гулкие голоса, а потом закачался, приближаясь, желтенький огонек. В пыльном его сиянии обозначились вскоре два человеческих очертанья. Одно принадлежало уже знакомому невзрачному мужичонке, второе чем‑то напомнило боярышне Докуку, и девичье сердце встрепенулось. Но когда лампа высветила на миг харю незнакомца, Шалава Непутятична чуть не отпрянула. Ну и сотники в навьем мире!.. Вся рожа наружу…
Приведенный окинул единым взглядом стоящую на полу бадью, костерок из берендеек и наконец саму боярышню со свежим светочем в руке.
– Что с волхвами? – спросил он напрямик.
Шалава Непутятична вскинула точеный носик.
– Ты, молодец, – надменно молвила она, – узнал бы сперва о честном имени, об изотчестве да роде‑племени…
Тот бросил на нее быстрый хмурый взгляд исподлобья.
– Ну, ясно… – проворчал он по‑медвежьи. – Из именитых, стало быть… Дочь, что ли, боярская?
– Племянница…
– А которого боярина?
– Блуда Чадовича!
Сотник злобно покряхтел и повернулся к выглядывающему из‑за локтя мужичонке.
– До дна упрячу… – негромко, но грозно посулил он. – Ты у меня давно на бирке зарублен…
– Да Чурыня Пехчинич!.. – слезно возрыдал тот. – В бадье же спустили! Обратно‑то, чай, не выкинешь!..
Сотник поиграл страшенными желваками.
– Так что там с волхвами? – угрюмо повторил он, снова обращаясь к боярышне.
Та вскинула бело личико к округлой дыре над бадьей.
– Чурило! Как там волхвы? Живы ли?..
– Живы, матушка!.. – гулко донеслось оттуда. – Живы пока…
– Пока живы, – сказала Шалава Непутятична, с вызовом глядя на сотника.
– А сюда‑то тебя каким ветром занесло? – спросил тот.
– Докуку мне мово отдайте, – в который уже раз проговорила сквозь зубы боярышня.
Сотник приглушенно выбранился, помянув разом и волхвов, и бояр, и князя со княгинею… Оглянулся на мужичонку.
– Ну, значит, такая у тебя судьба, Воробей… Буди Люта Незнамыча. Без его слова я тут ничего не решу…
* * *
Вылетев с полными руками от ключника, Кудыка с Чернавой вновь оказались в гулких и пыльных недрах великой пещеры. Недобранившийся Ухмыл попридержался на пороге.
– Над каждой горсточкой трясешься!.. – запальчиво проорал он напоследок и захлопнул толстую дубовую дверь, покрытую чертами и резами оскорбительного содержания. – Скаред!..
Постоял, плюнул, махнул рукой.
– А, ништо!.. Лампы дал – и ладно…
– А не дал бы? – тревожно спросил Кудыка.
– Да куда он денется? – снова вспылил Ухмыл. – По Уставу положено? Положено! Стало быть, давай!..
Древорез потоптался, огляделся. В дальнем конце пещеры дышала дневной ясностью отверстая полукруглая дыра – та, что выводила на берег. Виднелись в ней слепящая гладь Теплынь‑озера да краешек насыпи. Кудыка дерзнул поставить новенькую греческую лампу прямо на пол и, расстегнув крышки тяжеленного Устава Работ, раскрыл книгу наугад, повернул к слабенькому сеющемуся снаружи свету.
– Солнышко… подвиг свой в небе… чинит дугою… – с трепетом разобрал он по складам и заробел окончательно.
– Закрой, – посоветовал Ухмыл. – Ежели все это читать, последний ум отшибет. Оно бы вроде и ничего, да больно мудрено… Спросить‑то, чай, проще…
Голоса раскатывались так гулко, что Кудыка давно перешел на шепот, тоже, впрочем, отдающийся во всех закоулках зловещим громким шуршанием. Чернава безрадостно разглядывала своды.
– А люди‑то откуда? – тихонько спросила она. – Прямо здесь народились или сверху берете?
– Сверху, – сказал Ухмыл. – Да и не абы кого… Какую он вам там клетушку отвел? – Старожил преисподней отобрал у погорелицы отмыкало – железную клюку с биркой. Повертел, всматриваясь в засечки. – А, вон это где… Ну, пойдем… Только лампы сразу зажигать не будем, а то из этого скареда масла потом не вымозжишь…
Они перехватили поудобнее все полученное ими у прижимистого ключника и двинулись вдоль рва в непроглядную темь, оглашая пещеру скрипучими шагами.
– И не бегут? – озабоченно озираясь, спросила Чернава.
– Бывает, что и бегут, – сказал Ухмыл. – Но мало… Так, недоумки всякие… Да и куда бежать‑то? Лешие – выдадут, царь‑батюшка – тоже… Сам же видел: ляпнешь что‑нибудь не то в кружале – и пиши пропало!.. Сразу тебя под белы ручки – и к волхвам…
– Ты лучше давай сказывай, что и как, – забеспокоился Кудыка. – Розмысл тебя зачем отрядил?..
Ухмыл покосился на древореза и одобрительно хмыкнул.
– Зачинается сказ, починается… – с удовольствием молвил он, снова поворачиваясь к далекой дыре. – Стало быть, так… Чалим добросиянное к качели и берем наперечап[58]… Ну, это ты и сам вчера видел. Дальше открываем топки, выгребаем золу и уже легонькое скатываем по рву к этой вот самой дыре…
Кудыке невольно вспомнились стоны дубовых ребер и тяжкий хруст, когда темная лохматая от окалины громада наехала на груду щебня. Ничего себе легонькое…
– А почему не сразу в дыру?
– Ну вот! Начинай сначала, где голова торчала!.. Я ж тебе и толкую: сперва открываем топки, выгребаем золу…
– Да я не о том! – нетерпеливо перебил Кудыка. – Золу‑то ведь можно прямо перед дырой и выгрести… По рву‑то зачем катить – вдоль берега?
– Ну а как иначе? – удивился Ухмыл. – Дыра‑то – вот она, а причал с качелью – вон аж где!..
– Так ведь качель‑то! – вскричал древорез, истово прижимая к груди лампу и Устав. – Качель‑то можно было, чай, и у дыры поставить… И причал тоже…
Ухмыл сбил шапчонку набекрень и, озадаченно сморщившись, поскреб за ухом.
– Да, вишь, какое дело… – неохотно признался он. – Рыли‑то, сказывают, не от берега, а от изворота нынешнего… А качель с причалом о ту пору уже сладили… Ну и промахнулись малость с дырой – вывели, да не туда… Что тут прикажешь делать? Прикинули, смекнули… И вышло, что проще уж канаву к дыре протянуть, чем качель перетаскивать…
Кудыка стоял, задрав бороденку, разиня разиней и только мигал, глядючи на гулкие пыльные своды. Он‑то, по правде сказать, полагал, что пещера эта возникла сама собою вместе с сырой землей… Хотя как же – сама собою? Дубовые балки, каменная кладка стен… Неужто копали да настилали?.. Нет, нынешним берендеям такое точно не под силу. Вот пращуры, те – да, те могли… Великаны были, сказывают…
– А быстро ты докумекал, – уважительно заметил Ухмыл. – Не зря тебе Завид Хотеныч Устав вручил с застежками. Его еще, знаешь, не каждому дают. Иным сунут лопату, скажут: бери‑де отсюда, кидай‑де туда – да и будет с тебя…
– Кто ж это все измуровал‑то? – выдавил Кудыка, силясь представить неведомых строителей.
– Ну, это, брат, не ко мне, – сказал Ухмыл. – Это к розмыслу… Он‑то у нас грамотный, а я так, грамотоватый… Пойдем, что ли?..
Впереди расплывалось во мраке смутное желтоватое пятно света, слышались удары, скрежет, хрипящие голоса. Меняли ребро. Трухлявое суходряблое дерево хрустнуло сразу в нескольких местах, так что из земляного гнезда его извлекали по частям, вздув спины от натуги. Новая пропитанная дегтем дубовая снасть лежала вдоль рва, и Кудыка ужаснулся, прикинув, сколько из нее могло бы выйти тех же берендеек. Ухмыл по обыкновению попробовал перекинуться острым словцом с кем‑либо из работающих, но те были сердиты и неразговорчивы.
Постояли и двинулись дальше.
– И вот, стало быть, катится это оно по рву, – продолжал Ухмыл, указывая на еле угадывающееся во тьме полукруглое дно бесконечной канавы. – А ров, заметь, нарочно изноровлен покляпый[59], то бишь сначала под уклон, а потом в горку…
– А в горку‑то оно как въезжает? Само али так выкатываете, вручную?
– Да бывает, что и вручную… А вообще‑то само, с разгону. Такой оно здесь, доложу я тебе, брат Кудыка, прыти достигает самокатом, что и не подступись… Заденет – дальше поедет с мокрым пятнышком. А тебя – будто и рядышком не стояло… Вон, видишь, впадина в стене? Укрытие называется. Или залом. Так вот, ежели, к примеру, попал ты сюда, когда самая прокатка идет, в нем, в заломе этом, и хоронись. Слышь, Чернава, и ты тоже!.. Так и по Уставу положено… А то случай был: проглядели на дне обломок балки… Ну и шли двое наших, смотрят: поехало тресветлое… А им, вишь, лень было до залома бежать – к стеночке прижались. А оно как наскочило на балку – возьми да и прыгни… Так обоих и растерло… по стеночке‑то…
– Ну?.. – потрясенно молвил Кудыка. – А потом?..
– А потом как раз и пришлось его в горку катить… До самого до изворота… А ты еще спрашиваешь, почему у нас ночи длинней, чем у греков!.. У них‑то, небось, таких лоботесов под землей и не водится… Да и балки во рву не валяются…
– А дальше? – Кудыка изнемогал от любопытства.
– А дальше – что дальше? Дальше – все. Дальше – участок Люта Незнамыча. Тоже розмысл, вроде нашего, только разрядом помельче… Вкатили на изворот, передали с рук на руки – и гуляй…
– Здесь, что ли, гулять? – хмуро спросила Чернава. Неуютно ей было под землей, зябко…
Ухмыл остановился, покрутил носом, словно что‑то высматривая в сгустившейся темноте. Размытое пятно бледно‑желтого света осталось далеко позади, сердитые голоса наладчиков стали неразборчивы, доносилось лишь невнятное перемежаемое ударами бормотание.
– Эх, – сказал Ухмыл. – Сейчас бы лампу засветить, да возле рва искру высекать не положено… Заметят – отпуска лишат.
– Куда? – тут же спросила Чернава.
– Наверх, вестимо… Тут так: три дня отработал, четвертый – твой… А, ладно! Наощупь похвастаюсь… – Ухмыл увлек обоих к стенке, где смутно чернело узкое углубление в рост берендея. – Это что?
– Залом, – бойко ответил Кудыка.
– Верно, залом… А ну‑ка спрячься!
Древорез с готовностью поставил темную лампу на пол, бережно вручил Ухмылу тяжеленный Устав Работ и ступил в узкую черную щель, глубиной в два локтя. Нет, пожалуй, в два с половиной.
– Ну? – сказал снаружи Ухмыл.
– Что ну?
Тот досадливо крякнул.
– Ты справа, справа пощупай…
Кудыка пощупал. Стена – как стена…
– Что? Нету? – всполошился Ухмыл. – А ну‑ка вылези!..
Кудыка послушно вышел, и Ухмыл, вернув книгу, нырнул в укрытие сам. Посопел недовольно и выбрался наружу.
– Ладно, пошли дальше… – буркнул он. – Заложить успели… Ну ничего! Скоро опять по камушку растащат…
– А что там было‑то? – ошарашенно оглядываясь, спросил Кудыка.
Ухмыл шел какой‑то вроде бы обиженный.
– Дыра там была, – бросил он. – И будет… Да сам все потом увидишь. Ты новенький, тебе и бегать…
– Куда?
– Куда‑куда!.. Наверх. За вином.
Кудыка облизнул губы и невольно поднял взор к погрязшим в темноте сводам.
– Так над нами сейчас что? Кружало?..
– Лес над нами, – сказал Ухмыл. – А ты думал, вино только в слободке да в городе курят? Лешие они тоже не водокряки[60]!.. Небось, мимо рта не пронесут. Ну, вроде, пришли…
Справа обозначился узкий, в полтора переплева, подземный переход, в глубине которого тлела подвешенная к потолку лампа. Возле стен громоздились пригорки отбросов и прочего сора, так что дух здесь был жилой, тяжелый. Справа и слева потянулись какие‑то хлипкие дверцы. Ухмыл остановился под самой лампой и всмотрелся в бирку, прицепленную к железной бородчатой клюке.
– Ага… – пробормотал он, отдавая отмыкало. – Это он вас в самом конце поселил… Во‑он та дверь, с заплатой…
Обдышавшись, направились к заплатанной двери. Ухмыл задержался, воровато оглянувшись, приоткинул стеклянный колпак висячей лампы и вынул с помощью лучинки огоньку.
– Высекать неохота… – шепотом пояснил он, прикрывая ладонью ласковый желтый язычок. – Открывай давай, а то еще углядит кто‑нибудь…
Сноровистый Кудыка довольно быстро справился с дверью. Вошли, засветили одну из выданных ключником масляных ламп, осмотрелись. Тесная клетушка, две лавки, стол, сундук с оторванными петлями… Чернава вздохнула.
– Ну, хотя бы не землянка… – без особой радости молвила она, ставя на одну из лавок лампу и прочий скарб. – Что скажешь, Кудыка?..
Тот уже успел расстегнуть и раскрыть на столе Устав Работ. Заслышав, что к нему обращаются, отнял от книги вытаращенные очи.
– Солнышко… – упавшим голосом сообщил он, – подымается умедлительным полетом, а опущается ускорительным…
Глава 11
