Итак, мы посмотрели на карты и подумали об уровнях реальности. Однако у нас, людей, есть и третий, возможно, куда более важный способ осмысления мира и своего места в нем – мы рассказываем истории. Как подчеркивали социологи, антропологи, философы истории и литературоведы, для нас естественно прибегать к историям, чтобы исследовать фундаментальные вопросы смысла.
[Мы] – животные, которые стремятся к фундаментальному пониманию, что такое реальность, кто такие мы и как нам следует жить, и для этого мы помещаем себя во все более и более масштабные нарративы и метанарративы, которые мы слушаем и рассказываем и которые и составляют все то, что для нас реально и значимо[82].
С антропологической точки зрения нарратив – это фундаментальное средство осмысления опыта в разных человеческих культурах, которое позволяет рассказчику упорядочивать не связанные между собой события и обеспечивать непрерывную преемственность прошлого, настоящего и воображаемых миров[83]. Нарративы могут быть локальными – история основания города или причина, по которой объединилась та или иная группа людей: в их число входит, например, великий нарратив о том, как народ Израиля вышел из рабства в Египте, как он затем кристаллизовал свое самосознание в период странствий по пустыне и наконец нашел себе место в Земле обетованной[84]. Однако великие нарративы человечества еще более масштабны – они повествуют о Вселенной и о человеческом самосознании, и эти истории пробуждают фантазию, позволяют установить свое место в потоке времени и передают или порождают представления об идеях и ценностях. Это и есть метанарративы – великие истории, которые будоражат воображение, закладывают понятийную платформу и помогают осмыслить происходящее вокруг[85]. Как подчеркивали философы и писатели, в том числе К. С. Льюис и Дж. Р. Р. Толкин, христианство прежде всего принимает именно форму нарратива и лишь затем – вторично – порождает формулировки кредо и доктрин, представление о морали и ощущение смысла[86]. Но как бы ни был велик масштаб нарратива веры, в других областях он требует расширения и дополнения. Никакой метанарратив сам по себе не способен организовать и связать воедино все хитросплетения человеческого опыта и существования.
Как указывает социолог Кристиан Смит, это означает, что в поисках своего места в мире и толкования своего опыта мы должны применять много разных нарративов – как видно, так мы и поступаем[87]. Смит отмечает целый ряд подобных нарративов, с которыми сталкиваемся мы, люди XXI века, и которые задают для своих носителей ментальные конструкции при поисках смысла – это христианский нарратив, нарратив исламского фундаменталзма, нарратив процветающего капитализма, нарратив прогрессивного социализма, нарратив научного просвещения, нарратив либерального прогресса, нарратив бесцельности и случайности. Другие психологические, антропологические и социологические школы предлагают свои перечни нарративов.
Дело в том, что даже если мы убеждены в превосходстве своего «главного нарратива», все равно придется обращаться к другим в поисках подробностей, цвета и фактуры. Так уж устроены мы, люди. Это у нас от природы. И именно об этом я и пишу – о том, как свести воедино нарративы науки и веры, чтобы получить обогащенную картину и углубленное представление о мире, не теряя уважения к имманентным различиям этих нарративов. По-моему, здесь нет никаких фундаментальных интеллектуальных трудностей[88] – проблема заключается лишь во враждебном отношении к любым подобным попыткам синтеза, укорененном в нашей культуре и отражающем заботы и тревоги стремительно удаляющегося прошлого.
В каком-то смысле я не предлагаю ничего нового. Нарративы обогащения были популярны с древнейших времен[89]. Они вытеснены нарративом-конкурентом, который в наши дни уже утратил академическую достоверность и вот-вот лишится и последних остатков культурной привлекательности. Когда-то для западных СМИ это была позиция по умолчанию, однако ее очевидные недостатки и пробелы привели к тому, что теперь она оттеснена в лагерь воинствующих сциентистов-атеистов. А мы достойны лучшего и можем черпать мудрость прошлого, чтобы восстановить куда более удачную систему представлений, полностью удовлетворяющую человеческую жажду знаний и смысла.
Куда же ведут нас эти разнообразные карты реальности, различные уровни смысла и нарративы? Вера и наука дают разные, но потенциально взаимодополняющие системы человеческого самосознания. Если мы, люди, хотим процветать и вести полную осмысленную жизнь, нам не обойтись без них обеих. И вера, и наука склонны переоценивать собственные возможности. Религия не скажет, каково расстояние до ближайшей звезды, а наука не скажет, в чем смысл жизни. Однако и та, и другая – части общей картины, и если мы откажемся от какой-то из них или от обеих сразу, то обед-ним свои представления о жизни.
В следующей главе мы еще немного поговорим о месте теорий в науке, а затем посмотрим, каково их место в религии.
