Лекция 12 Мифы общественного сознания. Часть первая

 

Обществоведение — сфера знания, в которой сильна мифотворческая составляющая. Это вызвано тем, что обществоведение гораздо сильнее, чем «жесткая» наука, связано с идеологией. Слово «мифотворчество» несет оценочную нагрузку, но для нас важнее разобраться в этом явлении беспристрастно.

Миф — обобщенное представление о действительности, сочетающее и нравственные, и эстетические установки, соединяющее реальность с мистикой. То есть это всегда представление в значительной мере иллюзорное, но в силу своей этической и художественной привлекательности оказывающее большое воздействие на сознание и играющее в сознании важную роль.

Культура создается из опыта предыдущих поколений («переживаний мертвого прошлого»), которые сохраняются и отбираются памятью, а затем по-новому понимаются в современной действительности. В этом процессе мифы являются механизмами организации и «кристаллизации» этого опыта в ярких и многозначных символах и образах. Говорят: мифы — «машины культуры». Это одно из созданных культурой устройств, которые служат как «способ конструирования человека из природного, биологического материала». Такую функцию мифы выполняли изначально. Но если вырабатывать мифы целенаправленно, а затем вводить их в массовое сознание через средства массовой коммуникации, то и сегодня можно «конструировать» человека с заданными свойствами.

Рациональное мышление — лишь один из способов мысленного постижения мира. К тому же это способ, выработанный сравнительно недавно и освоенный еще в малой степени. Часто нам лишь кажется, что мы мыслим рационально, а на деле всего лишь «рационализируем», т. е. прикрываем рациональными доводами наши установки и решения, к которым приходим вовсе не логическим путем, а исходя из традиций, эмоций, предрассудков и т. д. По словам крупного американского исследователя мифов Мирчи Элиаде, «мифологическое мышление может оставить позади свои прежние формы, может адаптироваться к новым культурным модам. Но оно не может исчезнуть окончательно».

В отличие от рациональных логических построений, а тем более от научных теорий, миф мобилизует художественное чувство и воображение, он доступен каждому. И у современного, даже научно образованного человека представления о мире носят во многом мифологический характер, хотя мы сами этого не осознаем. Меняются лишь формы мифа и его культурный инструментарий. Более того, появление СМИ и массовой культуры даже усилило мифологическое восприятие общественной реальности (а в последнее время и Природы — например, в виде экологических мифов). Недаром уже в середине XX века говорили о наступлении эры «нового племенного человека».

Сила мифа заключается в том, что он дает целостное и устойчивое, связывающее поколения, почти «вневременное» видение реальности. В нем сглажены противоречия, мир приведен в порядок, что придает человеку уверенность в том, что главные вопросы бытия поддаются решению — как они решены в мифе.

Исследователь роли мифов в массовом сознании Р. Барт говорил: «Мир поступает в область языка как диалектическое соотношение действий и поступков людей — на выходе же из мифа он предстает как гармоническая картина сущностей… Функция мифа — удалять реальность, вещи в нем буквально обескровливаются, постоянно истекая бесследно улетучивающейся реальностью».

Таким образом, миф, упрощая реальность и давая человеку иллюзию понимания, освобождает от страха перед неопределенностью: «Миф есть рассказ, в который умещаются любые конкретные события. Тогда они понятны и не представляют собой проблемы… Миф есть организация такого мира, в котором, что бы ни случилось, как раз все понятно и имело смысл».

Способность мифа упростить реальность и свести существующие в ней противоречия к формуле борьбы Добра и Зла очень востребована во время общественных катастроф, слома устойчивого жизнеустройства, что происходит в период революций и войн. В такие времена начинают действовать простые формулы и решения, предписанные мифом. Устраняя из реальности зоны хаоса, показывая человеку его место в борьбе, миф освобождает людей от страха перед реальностью, помогает пережить психологические травмы и потрясения. В такие времена люди нуждаются в мифе, тянутся к нему. Поведение человека, захваченного мифом, становится более программируемым и предсказуемым.

Политический миф деформирует и «упорядочивает» хаос политической реальности. Он ее интерпретирует. Что бы ни случилось в мире, миф имеет в своей структуре полочку, на которую можно поместить произошедшее событие так, чтобы оно не топорщилось и не тяготило своей необъяснимостью. Иногда миф есть способ заместить в сознании невыносимый достоверный образ страшной действительности условным образом, с которым можно «ужиться». Часто под воздействие такого мифа подпадают и профессионалы.

Эффективность мифа во многом определяется тем, что он экономит усилия. Свойством мифа является его креативная способность — он задает человеку матрицу, которую тот сам, творчески, наполняет конкретным содержанием. Есть сравнительно небольшое число выработанных многовековой практикой схем мифа («универсальных конструкций»), довольно хорошо изученных в XX веке. Выбрав подходящую схему, ее можно наполнить конкретным содержанием, в зависимости от задачи манипулятора, и подтолкнуть людей к тому, чтобы они воспринимали проблему в заданной схеме, — а они уж сами «дорисуют» мифологическую картину, дополняя заданную схему красочными деталями.

Задавая человеку мыслительную конструкцию, миф «запускает» ход мысли, в котором образы, вопросы и ответы порождаются самим человеком. Понятно, что если в массовом сознании заложена матрица какого-то крупного мифа, то идеологу нет необходимости сообщать целостную программу, ему достаточно лишь подсказать некоторые штрихи, намекнуть, подтолкнуть сознание к этому мифу. А дальше будет работать его матрица, люди сами «додумаются» до заданного вывода. Миф о льготах номенклатуры и приходе героя-избавителя, который будет бороться с этим злом, заставлял людей видеть в Ельцине именно такого героя вопреки очевидной реальности.

Сила мифа определяется и тем, что он подавляет критическое мышление — человек, мыслящий согласно структуре мифа, верит. Но нельзя верить «наполовину», и человек закрывает глаза на то, что некоторые важные следствия мифа противоречат реальности. Он, например, отождествляет реального политика с его мифическим героическим образом. Мифы, несущие в себе важную иррациональную компоненту, становятся частью традиции и играют важную роль как в легитимации, так и подрыве легитимности общественного строя государства.

Структура мифа и характер его восприятия общественным сознанием хорошо изучены, что позволило создать целую индустрию, фабрикующую и внедряющую мифы с целью управления поведением. Конструируя политический миф, политтехнологи создают как образ «сил Добра», так и их противника, «империи Зла». Так, Советский Союз в пропаганде США времен Рейгана был представлен не просто как геополитический и идеологический противник, а как воплощение Зла, как враг человечества, которому должна быть объявлена священная война. Против СССР был объявлен «крестовый поход», в пропаганде которого активно участвовал сам Папа Римский. Холодная война на ее последнем этапе приобрела черты религиозной войны с державой, якобы поправшей нормы христианства. В обращении же к тем, кто исповедовал иудаизм, СССР уподоблялся «Египту», из которого евреи должны совершить «Исход».

Такие мифы, конечно, редко становятся частью долговременной традиции, входящей в ядро культуры (подобно мифам Древней Греции или былинам об Илье Муромце). Однако в текучей мозаичной массовой культуре они могут занимать большое место, а главное, они решают конкретные политические задачи. Один из основоположников современной науки о пропаганде Г. Лассуэлл дает такое определение: «Политический миф — это комплекс идей, которые массы готовы рассматривать в качестве истинных независимо от того, истинны они или ложны в действительности». Проблема ложности или истинности при этом исключается.

Вот пример маленького, конъюнктурного политического мифа. С конца 80-х годов в течение десяти лет в сознание нагнетался миф, будто Ленин в строительстве советского государства опирался на «чернь», на отсталое мышление. Редкий демократический политик или журналист не помянул тогда Ленина, который якобы заявил, что «кухарка может и должна управлять государством». Возникла даже привычная метафора «ленинской кухарки».

В действительности В.И. Ленин писал в известной работе «Удержат ли большевики государственную власть» (т. 34, с. 315): «Мы не утописты. Мы знаем, что любой чернорабочий и любая кухарка не способны сейчас же вступить в управление государством. В этом мы согласны и с кадетами, и с Брешковской, и с Церетели».

Таким образом, Ленин говорил совершенно противоположное тому, что ему приписывала буквально вся демократическая пресса и во что поверила почти вся интеллигенция. Более того, он специально заостряет проблему, чтобы показать, насколько огрубляют ее либералы и меньшевики. Для него кажется очевидным, что любая кухарка не способна [находясь в состоянии кухарки] управлять государством (верить в это, по словам Ленина, было бы утопией). О том, что кухарка должна управлять государством, у него нет и речи. Это — пример того, как простой миф, который легко проверить, внедряется в сознание большой массы образованных людей.28

Во время перестройки в культурный обиход было введено много цитат Ленина, вырванных из контекста. Из них составлялись целые пьесы (М. Шатрова), которые шли даже на сцене МХАТа. Широко поминался афоризм «нет человека — нет проблемы», приписанный Сталину (он был сочинен и введен в оборот А. Рыбаковым).

Немецкий философ Э. Кассирер в работе «Техника современных политических мифов» говорит о целенаправленном создании мифов. Приведем пространную выдержку из этой работы:

«Миф всегда трактовался как результат бессознательной деятельности и как продукт свободной игры воображения. Но здесь миф создается в соответствии с планом. Новые политические мифы не возникают спонтанно, они не являются диким плодом необузданного воображения. Напротив, они представляют собой искусственные творения, созданные умелыми и ловкими "мастерами". Нашему XX веку — великой эпохе технической цивилизации — суждено было создать и новую технику мифа, поскольку мифы могут создаваться точно так же и в соответствии с теми же правилами, как и любое другое современное оружие, будь то пулеметы или самолеты. Это новый момент, имеющий принципиальное значение. Он изменит всю нашу социальную жизнь.

Методы подавления и принуждения всегда использовались в политической жизни. Но в большинстве случаев эти методы ориентировались на "материальные" результаты. Даже наиболее суровые деспотические режимы удовлетворялись лишь навязыванием человеку определенных правил действия. Они не интересовались чувствами и мыслями людей… Современные политические мифы действуют совсем по-другому. Они не начинают с того, что санкционируют или запрещают какие-то действия. Они сначала изменяют людей, чтобы потом иметь возможность регулировать и контролировать их деяния. Политические мифы действуют так же, как змея, парализующая кролика перед тем, как атаковать его. Люди становятся жертвами мифов без серьезного сопротивления. Они побеждены и покорены еще до того, как оказываются способными осознать, что же на самом деле произошло…

Наши современные политики прекрасно знают, что большими массами людей гораздо легче управлять силой воображения, нежели грубой физической силой. И они мастерски используют это знание. Политик стал чем-то вроде публичного предсказателя будущего. Пророчество стало неотъемлемым элементом в новой технике социального управления.

Миф сам по себе неуязвим. Он нечувствителен к рациональным аргументам, его нельзя отрицать с помощью силлогизмов… Понять миф — означает не только понять его слабости и уязвимые места, но и осознать его силу. Нам всем было свойственно недооценивать ее. Когда мы впервые услышали о политических мифах, то нашли их столь абсурдными и нелепыми, столь фантастическими и смехотворными, что не могли принять их всерьез. Теперь нам всем стало ясно, что это было величайшим заблуждением. Мы не имеем права повторять такую ошибку дважды. Необходимо тщательно изучать происхождение, структуру, технику и методы политических мифов. Мы обязаны видеть лицо противника, чтобы знать, как победить его».

Особенно важны для политических целей черные мифы. Они поддерживаются в общественном сознании для того, чтобы в нужный момент оживить их и провести кампанию пропаганды. Черный миф, с которым удается в массовом сознании связать противников (они, мол, — инквизиторы, фашисты, сталинисты, мафиози и т. д.), сразу заставляет отшатнуться от них колеблющихся. Противники, на которых удалось наклеить ярлык черной метафоры, вынуждены тратить много сил на то, чтобы сорвать ярлык: «Да что вы, какой же я сталинист! Я тоже за демократию и за реформы!». Если такой политик не имеет доступа к телевидению, сделать это практически невозможно.

Нередко после периода бесплодных попыток тактику меняют: «Да, я — сталинист!». При этом требуется убедить людей, что этого не надо бояться, что образ Сталина злонамеренно мифологизирован, что в действительности быть сталинистом означает то-то и то-то. Но это — трудноразрешимая задача, поскольку миф потому и живуч, что опирается на взаимодействие сознания и подсознания, на сочетание обрывков достоверной или правдоподобной информации с иррациональной верой в Зло, подкрепленной сильными художественными средствами. В результате, партия (движение, народ, страна или даже просто идея), которая решила принять на себя груз черного мифа, оказывается локализованной, окруженной зоной отчуждения. Чтобы преодолеть этот барьер, требуется общее крупное потрясение, ставящее под сомнение всю систему мифов и верований.

Большие исторические черные мифы создаются авторитетными интеллектуалами и художниками и поддерживаются усилиями правящих кругов для того, чтобы сохранять культурную гегемонию этих правящих кругов. Эти мифы оправдывают тот разрыв с прошлым, который и привел к установлению существующего порядка. Для истории России в Новое время и для ее отношений с Европой очень важен, например, черный миф об Иване Грозном. Из этого мифа до сих пор и в среде нашей интеллигенции, и на Западе выводится якобы «генетически» присущий России тип кровавой и жестокой деспотии.

Важен и черный миф о черносотенцах, созданный в начале XX века и с тех пор регулярно обновляемый. Из этого исторического мифа, который уже укоренен в сознании, выводят два «дочерних» современных мифа: о «русском фашизме» и «русском антисемитизме». Оба они — исключительно сильные средства раскола общества и очернения политических противников внутри страны. В то же время это сильное средство политического давления и в международных делах: страна или политический режим, которые в общественном мнении Запада представлены как носители фашизма или антисемитизма, сразу оказываются резко ослабленными на всех переговорах и во всех конфликтах (это видно на примере Ирака).

Общий тезис этого мифа, в котором сходятся многие и «правые», и «левые», гласит, что черносотенство — движение расистское, которое стало предшественником фашизма. Так, например, можно прочесть, что черносотенство — «расистский национализм протонацистского толка, вышедший на поверхность политической жизни России в самом начале XX века». И далее: «Не вызывает сомнения, что русское черносотенство удобрило почву, вскормившую гитлеризм».

Это — одна из крупных акций по фальсификации истории. Но для нас важнее актуальные мифы периода современного кризиса.

Мифотворчество в период реформ

Перестройка стала открытой фазой дезинтеграции, почти разрушения целостной системы знания, необходимой и достаточной для выработки разумных решений в управлении общественными процессами. При этом возник когнитивный диссонанс, который выразился в двух происходящих совместно, но несовместимых процессах. С одной стороны, доминирующая часть обществоведов декларировала приверженность к крайнему рационализму (в варианте сциентизма), а с другой стороны — практиковала крайнее мифотворчество, т. е. сдвиг к алогичному мифологическому сознанию.

В базовый миф о государственности, созданный в период перестройки, входит целый свод антигосударственных мифов. Одним из них был миф об «административно-командной системе», о невероятно раздутой бюрократии СССР. Советское государство было представлено монстром — в противовес якобы «маленькому» либеральному государству. На деле именно либеральное государство («Левиафан») должно быть предельно бюрократизировано, это известно фактически и понятно логически, изложено в западной же политической философии. Ведь либерализм (экономическая свобода) по определению порождает множество функций, которых просто не было в советском (шире — традиционном) государстве. Например, США вынуждены держать огромную налоговую службу, которой вообще не было в СССР. Колоссальное число государственных служащих занимаются в рыночной экономике распределением всевозможных субсидий и дотаций, пропуская через себя огромный поток документов, которые нуждаются в перекрестной проверке.

Советская бюрократическая система была поразительно простой и малой по численности. Очень большая часть функций управления выполнялась на «молекулярном» уровне в сети общественных организаций (например, партийных). Огромное количество норм содержалось в обычном праве, авторитет которого поддерживался идеократическим государством.

Всего работников номенклатуры управленческого персонала (без аппарата общественных и кооперативных организаций) насчитывалось во всем СССР 14,5 млн человек (1985 г.). Из них 12,5 млн составляли управленческий персонал предприятий и организаций, которые действовали в сфере народного хозяйства. Так, например, в это число входили главные специалисты (0,9 млн человек), мастера (2,1 млн человек), счетно-бухгалтерский персонал (1,8 млн человек), инженеры, техники, архитекторы, механики, агрономы и ветврачи (2,1 млн человек) и т. д. Таким образом, численность чиновников, в строгом смысле слова, была очень невелика — 2 млн человек.

Что мы могли наблюдать после того, как советский тип государства был ликвидирован? Чиновничий аппарат и бюрократизация в РФ фантастически превысили то, чем возмущались в СССР. Наша гуманитарная интеллигенция не знает этого (или не хочет знать) из-за утраты способности к рефлексии — и миф не поколеблен. Тот факт, что постсоветское обществоведение не только не объясняет, но и активно уводит общественное внимание от патологической бюрократизации современной России как важного социального явления, говорит о глубоком кризисе сообщества обществоведов.

Проявлений этого мифотворчества во время кризиса было множество; здесь мы кратко рассмотрим лишь несколько типичных мифов, созданных как аргумент в пользу демонтажа советской системы хозяйства. Одним из основных, можно сказать, системообразующим мифом стало утверждение, будто советская экономика накануне перестройки находилась в состоянии смертельного кризиса. Разберем этот миф подробнее, тем более что он остается вполне актуальным.

Невозможно представить себе, чтобы масса образованных людей в 1989-1991 годы одобрила глубокую, катастрофическую реорганизацию всего народного хозяйства страны совсем без всяких аргументов. Однако аномалия в разработке и восприятии программы реформ, несомненно, имела место — аргументы реформаторов противоречили фактам и здравому смыслу. Элита экономистов, которая разрабатывала доктрину реформ, сдвинулась от рационального к мифологическому сознанию. О политических мотивах не говорим, это другая сторона проблемы.

Кредо реформаторов в 1980-е годы сводилось к следующему: «Советская система хозяйства улучшению не подлежит. Она должна быть срочно ликвидирована путем слома, поскольку неотвратимо катится к катастрофе, коллапсу».

В таком явном виде эта формула стала высказываться лишь после 1991 года, до этого в нее бы просто не поверили — настолько это не вязалось с тем, что мы видели вокруг себя в 1970-1980-е годы. Однако после 1991 года уверенность, что советская экономика с начала 1980-х годов катилась к катастрофе, стала превращаться в непререкаемую догму. В западной социальной философии этому явлению даже был присвоен термин — «ретроспективный детерминизм». Неизбежность, предсказанная задним числом!

А.Н. Яковлев в 2001 году оправдывался (и тоже задним числом): «Если взять статистику, какова была обстановка перед перестройкой, — мы же стояли перед катастрофой. Прежде всего экономической. Она непременно случилась бы через год-два».29

21 апреля 2004 года подобные откровения высказал в ходе публичной лекции член одной из трех групп «теоретиков реформы» В. Найшуль: «Реформа — это всегда какой-то умственный продукт, и реформы 90-х годов, по крайней мере, в их экономической части — это умственный продукт группы, членом которой я был.

В конце 1970-х годов не только наша группа, но и еще несколько толковых человек в Госплане знали, что страна находится в смертельном экономическом кризисе… Точка, в которой чувствуются все проблемы плановой экономики, — это Госплан. Госплан лихорадило, лихорадило не как организацию, а как схему работы — Госплан все время пересчитывал собственные планы. Итак, в конце 1970-х годов в Госплане ощущалось, что система находится в кризисе, из которого у нее, по всей видимости, нет выхода…

Выход был в децентрализации. Децентрализация — все с этим соглашались, но дальше надо было додумать. Может быть, потому что мы были математиками, людьми со свободной головой для логического анализа, ясно было, что отсюда следуют свободные цены. Если у нас свободные цены, то возникает вопрос о собственности… Мы получаем, что необходима частная собственность, а необходимость частной собственности предполагает приватизацию».

Разберем аргументы Найшуля.

— «Несколько толковых человек» считают, что «страна находится в смертельном экономическом кризисе».

Это мнение нетривиальное, однако видимых симптомов смертельной болезни Найшуль не называет. Рациональных доводов нет, хотя они необходимы, ибо множество других толковых людей вовсе не считали, что «страна находится в смертельном экономическом кризисе». Общепринятые показатели (динамика капиталовложений, рост производства, потребления и даже производительности труда) не предвещали не только смерти, но даже и тяжелого кризиса. Попробуйте сегодня найти тексты тех лет, в которых была бы внятно обоснована неминуемая гибель советской экономики.

— «Госплан лихорадило». Причем лихорадило не как организацию, а как схему работы (?). Это заключалось в том, что «Госплан все время пересчитывал собственные планы».

Ну и что? В факте пересчета планов не видно признаков гибели. В меняющемся мире всегда приходится «пересчитывать собственные планы», и было бы странно, если бы Госплан этого не делал. Конечно, если прежние методы планирования не отвечали сложности объекта, можно предположить, что возникли симптомы кризиса метода, который разрешается посредством создания нового инструментария. Как из этого следует, что «по всей видимости, нет выхода»? Никак не следует, это просто глупое утверждение. И уж никак из сказанного не следует, что «эта система не выживает». Скорее всего, Найшуль придумал это задним числом — почитайте сегодня все статьи этих теоретиков, относящиеся к концу 70-х годов (включая статьи редактора журнала «Коммунист» Е. Гайдара).

— Допустим, «несколько толковых человек» прозрели признак кризиса. Что делают в таком случае разумные люди? Ставят диагноз, составляют перечень альтернативных подходов к лечению, вырабатывают критерии выбора лучшего варианта и доказывают его преимущества. Но Найшуль пропускает все необходимые стадии работы и изрекает: «Выход в децентрализации!». Почему, откуда это следует? Ниоткуда, никакой логики в этом нет.

Что понимает Найшуль под «децентрализацией»? Вовсе не сокращение плановых воздействий на периферийную часть хозяйства с сосредоточением усилий планирования на ядре экономики (ключевых отраслях и предприятий). Напротив, по его понятиям децентрализация — это уничтожение именно ядра экономической системы, а затем и приватизация. Это не реформа, а революционное уничтожение системы. Сначала без всяких оснований утверждают, что человеку грозит смертельная болезнь, а потом на этом основании его убивают.

А.Д. Сахаров, который в среде демократической интеллигенции считался «очень толковым человеком», писал в 1987 году: «Нет никаких шансов, что гонка вооружений может истощить советские материальные и интеллектуальные резервы и СССР политически и экономически развалится — весь исторический опыт свидетельствует об обратном».

Допустим, А.Д. Сахаров был неискушен в экономике. Но отсутствие кризиса было зафиксировано не только в докладах ЦРУ, опубликованных позже, но и в открытых работах американских экономистов. М. Эллман и В. Конторович, специализирующиеся на анализе советского хозяйства, во вступительной статье к книге «Дезинтеграция советской экономической системы» (1992) пишут: «В начале 80-х годов как по мировым стандартам, так и в сравнении с советским прошлым дела… были не столь уж плохи». Этот вывод они подтверждают фактами.

Ухудшаться дела стали именно под воздействием изменений. Никакого экономического кризиса в советском хозяйстве не было до тех пор, пока не была начата реформа, означавшая отход от принципов плановой экономики. С 1987 года экономика СССР шаг за шагом переставала быть советской. Здесь мы в эту историю вдаваться не будем, нас интересует миф как явление методологии.

В 1990-1991 годы, когда был запущен этот миф, я лично делал попытки выяснить у его приверженцев, каковы эмпирические индикаторы и критерии, которые позволяют им сделать такой важный вывод. Думаю, такие попытки предпринимали и многие другие люди. Но разумных и вообще связных ответов на этот вопрос не было. В лучшем случае мне по-дружески говорили: «Брось! Какие тебе еще индикаторы! Ты, что ли, сам не видишь?». Я искренне отвечал, что именно не вижу, хотя налицо ряд признаков кризиса иного рода. Но мне не верили — люди охотно приняли миф, который освобождал от необходимости задуматься о «кризисах иного рода». Поэтому и сомнений не возникало, и никаких эмпирических подтверждений никто не искал и разговаривать на эту тему не желал.

Тогда это вызывало тревогу: что происходит с людьми? Но круговорот событий не оставил времени, чтобы заняться методологической проблемой. Однако она носит фундаментальный характер, и если в ней не разобраться, российское общество так и останется слепым, без рациональных инструментов оценки состояния народного хозяйства. Тогда слишком большая часть общества, особенно интеллигенции и, что еще важнее, правящего слоя, искренне поверили в миф. Но это недопустимо! Если слепой ведет слепого — оба упадут в яму.

На конференции в Давосе (январь 2009 г.) В.В. Путин высказался против усиления роли государства в экономике и так сослался на опыт СССР: «В Советском Союзе в прошлом веке роль государства была доведена до абсолюта. Что, в конце концов, привело к тотальной неконкурентоспособности нашей экономики, мы за это дорого заплатили. Этот урок нам дорого обошелся».

Это — клише, которым оправдывает свой провал Горбачев. Что значит «роль государства была доведена до абсолюта»? Как это измерено? Во многих отношениях роль государства замечалась гражданами до перестройки гораздо меньше, чем сегодня — все системы и институты работали «как бы сами собой». А сейчас месяца не проходит, чтобы государство не огорошило нас какой-нибудь странной инициативой или программой. То лампочки накаливания запретить, то милицию назвать полицией… А чего стоит идея «построить русскую Силиконовую долину».

И что значит «тотальная неконкурентоспособность нашей экономики»? Эта формула вызывает недоумение. Неужели советники В.В. Путина не рассказали ему, что в Советском Союзе была плановая экономика, т. е. нечто вроде натурального хозяйства в масштабе страны? Этот тип экономики предназначен не для извлечения прибыли на рынке, а для удовлетворения потребностей страны и народа. Другими словами, конкуренция на мировом рынке не играет в этой экономике существенной роли, а значит категория конкурентоспособности, присущая рыночной экономике, к советскому хозяйству просто неприложима.

В качестве абстракции можно представить себе, как бы выглядели многие продукты советской экономики на гипотетическом свободном рынке. Оказывается, они были бы в высшей степени конкурентоспособны. Возьмем хотя бы автомат Калашникова, ракетно-ядерное оружие, космическую технику, нефть и газ, электрическую энергию, алюминий и минеральные удобрения, услуги транспорта. Не будем вспоминать о Великой Отечественной войне, которая была именно абсолютным экзаменом для только-только поднимающейся советской экономики (сравните ее мысленно с нынешней экономикой Вексельберга и Дерипаски в условиях аналогичной войны). Но мы помним, какая драка поднялась между теневыми и преступными кликами за то, чтобы урвать куски советской «неконкурентоспособной» экономики при ее дележе в 90-е годы. Надо спросить Абрамовича, доволен ли он своим куском, не подвел ли он его в конкуренции на мировом рынке?

В Отчете Правительства перед Государственной думой 6 апреля 2010 года В.В. Путин так сказал о советской экономике: «Действительно, мы многого добились в советское время, и я далеко не отношусь к категории людей, которые все охаивают… Но факт остается фактом… Ну развалилась экономика, неэффективны эти методы управления экономикой!».

Несомненно, В.В. Путин верит в то, что советская экономика развалилась. Но ведь он, глава Правительства страны, которая унаследовала системы советской экономики и буквально живет с этого наследства, должен исследовать этот необычный феномен. Что значит «экономика развалилась»? Каковы эмпирические проявления этого процесса? Каковы его симптомы, позволяющие предвидеть зарождение этой странной аномалии?

Эти наши рассуждения посвящены одному узкому вопросу — эмпирической проверке тезиса о «смертельном» кризисе советской экономики, из-за которого она, как было сказано, «развалилась». Причин развала СССР, достоинств и недостатков его хозяйства и социальной системы мы не касаемся — это другая тема, о ней особый разговор. Здесь речь идет о том, что включенный в образ мира миф, поддержанный СМИ, может стать «вирусом», разрушающим программы рационального мышления. Это проблема методологии.

Вспомним заявление А.Н. Яковлева о том, что, согласно статистике хозяйства перед перестройкой, «мы стояли перед экономической катастрофой». Это заявление академика от экономики нельзя принимать как рациональное. Скорее всего, он статистики не смотрел, он мыслил в структуре мифа. Но сегодня каждый может обратиться к статистике и самостоятельно сделать рациональные умозаключения. Непредвзятый человек убедится, что главные экономические показатели середины 80-х годов никакой катастрофы не предвещали. Первые признаки кризиса обнаруживаются в 1990 году. В табл. 4 показаны массивные, базовые показатели, определяющие устойчивость экономической основы страны. Никто в этих показателях не сомневался и не сомневается.

 

Таблица 4 Основные экономические показатели СССР за 1980-1990 гг. (данные ЦСУ СССР)

1980 1985 1986 1987 1988 1990

Валовой национальный продукт (в фактически действовавших ценах), млрд руб. 619 777 799 825 875 943

Производственные основные фонды всех отраслей народного хозяйства (в сопоставимых ценах 1973 г.), млрд руб. 1150 1569 1651 1731 1809 1902

Продукция промышленности (в сопоставимых ценах 1982 г.), млрд руб. 679 811 846 879 913 928

Продукция сельского хозяйства (в сопоставимых ценах 1983 г.), млрд руб. 188 209 220 219 222 225

Ввод в действие жилых домов, млн кв. м 105 113 120 131 132 129

Мощность электростанций, млн кВт 267 315 322 332 339 341

 

Но таблица дает грубую, разрозненную картину — «мало точек». Приведем ряд показателей в динамике — натуральные величины или индексы их роста и падения.

Вот первый график — динамика рождаемости в РСФСР, выраженная суммарным коэффициентом рождаемости (рис. 7). Он показывает, сколько детей в среднем родила бы одна женщина за весь детородный период своей жизни, если бы сохранился постоянным уровень рождаемости данного года. В преддверии экономической катастрофы этот коэффициент, как правило, падает — рождаемость сокращается из-за предчувствия трудных времен. До 1988 годов этот показатель возрастал и достиг значения 2,2. Для городской страны это хороший показатель. Резкое его падение, переросшее в 1990-е годы в демографическую катастрофу, наблюдается с начала реформы — с 1988 года. Эта демографическая катастрофа адекватна кризису, который поразил хозяйство, социальную сферу и культуру.

Рис. 7. Суммарный коэффициент рождаемости в России

Примечание: поскольку в этом показателе важны небольшие изменения, шкала растянута и начинается не с нуля, а с единицы.

 

Признаков кризиса накануне перестройки этот показатель не обнаруживает.

Вплоть до 1988 года увеличивался и другой важный показатель — ожидаемая продолжительность жизни при рождении. Он также стал снижаться с началом реформы (рис. 8).

Рис. 8. Ожидаемая продолжительность жизни при рождении в СССР и РФ

Примечание. Шкала растянута и начинается не с нуля, а с единицы.

 

График на рис. 9 представляет динамику объема капиталовложений (инвестиций) в народное хозяйство СССР в сопоставимых ценах. Из графика видно, каков масштаб того хозяйства, которое было создано за 1960-1988 годы. Очень многие этого просто не представляли себе, живя «внутри» того времени.

Рис. 9. Объем капитальных вложений по народному хозяйству СССР (в сопоставимых ценах на 1 июля 1955 г.), млрд руб.

 

Но для нас здесь важнее не величина экономики» а вектор процессов. При первых признаках кризиса форма кривой должна была бы резко измениться. Поскольку экономический эффект от инвестиций отложен на довольно длительный срок, при первых признаках кризиса средства для его смягчения всегда изымаются именно из инвестиций. Они могут «потерпеть», а цепной процесс кризиса надо блокировать в ранней стадии (это наглядно продемонстрировал и кризис в России, начиная с 1991 года). Динамика инвестиций в СССР не обнаруживает никаких признаков кризиса, тем более катастрофы.

На рис. 10 показана динамика трех показателей с 1940 года по 1990 год — индексов инвестиций, национального дохода и розничного товарооборота относительно уровня 1940 года. Вместе они характеризуют процессы расширенного воспроизводства хозяйства, производства средств для жизнеобеспечения и развития, а также динамику потребления домашних хозяйств (населения).

Рис. 10. Индексы инвестиций, национального дохода и розничного товарооборота в СССР (1940 г. = 1)

 

На графике видно, что после восстановительного периода, с 1956 года, неукоснительно выполнялся принцип плановой экономики: рост капиталовложений превышал рост объема производства, а последний — рост объема потребления. Между этими тремя величинами поддерживался баланс, определяемый Госпланом. Этот баланс, который обеспечивал устойчивое развитие всей системы, нарушился в 1989-1990 годы — тогда произошел ускоренный рост потребления при одновременном быстром спаде производства. Рост инвестиций остановился в 1990 году, после чего произошел глубокий длительный спад — уже в экономике Российской Федерации.

Динамика указанных трех показателей в советский период (вплоть до реформ конца 1980-х годов) не обнаруживает никаких признаков кризиса. Невозможно представить себе, чтобы «экономика развалилась», никак не повлияв на систему таких фундаментальных показателей. Если бы случился такой разрыв между этими показателями и экономикой, это должно было бы стать предметом изумления и срочных исследований мировой экономической науки. Но наука молчит — скорее всего, ученые знают, что речь идет о политическом мифе, а в политику они не хотят лезть (тем более что многие из них сами участвовали и участвуют в пропаганде этого мифа).

Итак, динамика инвестиций, производства и потребления признаков кризиса «накануне перестройки» не проявила. Напротив, при кризисе 1990-х годов, который якобы пришлось организовать Е. Гайдару, чтобы спасти страну от катастрофы, мы наблюдаем резкое нарушение равновесия между инвестициями, производством и потреблением. Это нарушение привело к «проеданию» инвестиционных ресурсов и основных фондов, а значит — к блокированию развития (рис. 11).

Рис. 11. Индекс ВВП, капиталовложений в основные фонды и розничного товарооборота в России (1990 г. = 100)

 

На рис. 12 показана динамика валового объема промышленного и сельскохозяйственного производства СССР, начиная с 1950 года, а также произведенного национального дохода (показателя, который употреблялся в статистике СССР до 1988 года по аналогии с ВВП). Мы видим неуклонное развитие промышленности без каких бы то ни было признаков кризиса — вплоть до 1990 года.

Рис. 12. Индексы производства национального дохода, валовой продукции промышленности и сельского хозяйства в СССР (1950 г. = 100)

 

Сельское хозяйство гораздо сложнее поддается интенсификации, но и здесь колебания показателя связаны с неустойчивостью природных условий, а не с гипотетическим кризисом — о катастрофе и речи нет. За 33 года объем сельскохозяйственного производства вырос в три раза. Это очень неплохо, если учесть, что только за 1990-1998 годы объем сельскохозяйственного производства в России снизился в два раза, а за последующие 11 лет вышел только на уровень 1980 года. За двадцать лет реформ показатель упал на 25%.

Национальный доход, валовая продукция и капиталовложения — расчетные агрегированные показатели. Некоторые люди им не доверяют, хотя большие искажения в них внести непросто, т. к. все они взаимосвязаны и фальсификация легко обнаруживается. Но все же, приведем несколько натурных показателей, на динамике которых катастрофический кризис должен был бы сказаться неизбежно.

Вот один из важных для СССР и России показателей — добыча нефти и природного газа. На рис. 13 и рис. 14 приведена динамика добычи нефти и природного газа (до 1990 г. в СССР, а затем — в СНГ, куда вошли все нефте- и газодобывающие республики).

Рис. 13. Добыча нефти (включая газовый конденсат) в СССР и СНГ (во всех нефтедобывающих республиках СССР), млн т.

Рис. 14. Добыча газа в СССР и СНГ (во всех газодобывающих республиках СССР), млрд м3

 

Из последних рисунков можно сделать важные выводы, которые в годы перестройки и реформы были вытеснены из общественного сознания мифами, но которые необходимы, чтобы трезво оценивать процессы в хозяйственной сфере.

Первый вывод состоит в том, что современный нефтегазовый комплекс СССР и Российской Федерации не унаследован от Российской империи и даже от первых советских пятилеток. Он почти полностью создан за исторически кратчайший срок — в 1960-1980-е годы.

Одно это надежно показывает, что в период «накануне перестройки» никакого катастрофического кризиса в экономике СССР не было, ибо создание производственного комплекса такого масштаба (разведка и обустройство месторождений, создание обеспечивающих производств, строительство магистральных нефте- и газопроводов, распределительных и перерабатывающих систем) было делом всего народного хозяйства. Можем ли мы представить себе подобный научно-технический, инвестиционный и строительный проект такого масштаба в 1990-е годы или в «эпоху Путина»?

Второй вывод — отсутствие признаков кризиса в самой динамике добычи нефти, за исключением стабилизации добычи в 1984-1985 годы как реакции на начавшееся падение мировых цен на нефть. Но стабилизация — это не «распад экономики». Если бы в целом народное хозяйство СССР приближалось к коллапсу, внутреннее потребление нефти, а значит и ее добыча, были бы резко снижены.

Третий вывод заключается в том, что начало реального кризиса есть именно следствие реформ, что стало очевидным с 1991 года. Этого кризиса невозможно было не видеть, но никакой связи с советской экономикой он уже не имеет. Он порожден политической катастрофой, которая ударила по хозяйству.

То же самое можно сказать и о другой системообразующей отрасли советской и российской экономики — производстве электрической энергии. Его динамика представлена на рис. 15. Она также не содержит никаких признаков кризиса в дореформенный период и обнаруживает явный резкий спад в 1991 году.

Важным индикатором состояния экономики служит и производство цемента как важнейшего условия для строительства (рис. 16). В его динамике наблюдаются небольшие колебания в 1979-1983 годы, но признаком тяжелого кризиса они служить никак не могут. И здесь кризисом надо считать резкий глубокий спад производства, начиная с 1990 года.

Что такое настоящий кризис, хорошо видно из динамики производства тракторов — массовой машины, обеспечить которой народное хозяйство такой страны, как СССР, может только отечественное производство. Его динамика представлена на рис. 17.

Можно было бы привести множество других показателей производства ключевых для всего хозяйства материалов и изделий — стали и удобрений, тканей и молока и пр. Все они имеют динамику производства, сходную с приведенными выше. Небольшие (два-три года) задержки роста связаны с технологическим перевооружением или с управленческими реорганизациями, но не могут служить симптомами общего кризиса.

Рис. 15. Производство электроэнергии в СССР и СНГ, млрд кВтч

Рис. 16. Производство цемента в СССР и СНГ, млн т (Латвия, Литва и Эстония в 1990 г. производили 3,5% от объема производства цемента в СССР. При составлении графика производства цемента в СНГ мы этой величиной пренебрегаем.)

 

Здесь надо рассмотреть важную побочную ветвь обсуждаемого мифа. Она стала жить собственной жизнью и приобрела актуальность в последнее время, уже в связи с нынешним финансовым кризисом. Суть ее — в утверждении, будто «экономика СССР развалилась» потому, что она жила за счет экспорта нефти. Этот вторичный миф воспринят с таким доверием, что остается только поражаться. Более того, он даже углубляется в историю.

Вот, Президент Д.А. Медведев недавно сделал заявление общего порядка: «Двадцать лет бурных преобразований так и не избавили нашу страну от унизительной сырьевой зависимости».

Он представляет дело так, будто все двадцать лет реформ Россия шаг за шагом преодолевала «сырьевую зависимость», характерную для советского хозяйства, но до конца так и не преодолела. Это — неверное определение вектора процесса. В действительности нынешнее «примитивное сырьевое хозяйство» — не наследие прошлого, а именно продукт реформы, результат деиндустриализации советского хозяйства.

Взглянем на «унизительную сырьевую зависимость» в целом. В ежегоднике «Народное хозяйство РСФСР в 1990 году» на стр. 32 есть таблица — «Вывоз продукции из РСФСР по отраслям народного хозяйства в 1989 году (в фактически действовавших ценах)».

Рис. 17. Производство тракторов в СССР и СНГ, тыс. штук (в 2003-2006 гг. без Казахстана и Узбекистана, которые в 1997 г. дали около 4 тыс. тракторов, а после 2000 г. производство было практически прекращено)

 

Суммируя продукцию отраслей перерабатывающей промышленности и транспортные услуги, получаем, что доля продуктов высокого уровня переработки в вывозе продуктов из РСФСР составляла 77%. Из них «машиностроение и металлообработка» — 34,7%, доля «добывающих» (сырьевых) отраслей — 23%. Это — максимум, со всеми допущениями в пользу «сырья».

Возьмем теперь «Российский статистический ежегодник. 2007». На стр. 756 имеется таблица — «Товарная структура экспорта Российской Федерации (в фактически действовавших ценах)». В 2006 году «минеральные продукты, древесина и сырье» составили 70% экспорта Российской Федерации, а «машины, оборудование и транспортные средства» — 5,8%.

Но дело даже не в доле сырья в экспорте, а в зависимости всего хозяйства от экспорта (и, таким образом, от экспорта сырья). Сравним два образа — величину экспорта и стоимость годового объема продукта промышленности (сравнение с ВВП не годится, т. к. в СССР он не вычислялся из-за больших отличий от капиталистической экономики).

В 1986 году продукция промышленности в СССР составила 836 млрд руб., а экспорт — 68,3 млрд руб., в том числе в капиталистические страны — 13,1 млрд руб. То есть экспорт на мировой рынок был равен в стоимостном выражении 1,6% от продукта промышленности. Экономика СЭВ была кооперирована с СССР, и экспорт в его страны — другая статья. Но даже если суммировать, то весь экспорт составил 8,2% продукта промышленности.

В 2008 году продукция промышленности РФ составила 14,6 трлн руб., а экспорт — 471 млрд долл. или примерно 14 трлн руб. А 70% экспорта — сырье. Именно за последние двадцать лет Российская Федерация стала «сырьевым гигантом», а РСФСР была индустриальной страной. Мы живем потому, что государство политическими средствами удерживает цены внутри страны на более низком уровне, чем на внешнем рынке, а сырье там сейчас дорогое.

Российская экономика не может использовать отечественное сырье для своего развития и для того, чтобы обеспечить рабочими местами свое население — собственникам выгоднее продать сырье за границу. Взять хотя бы нефть. Ведь «на нефтяную иглу» сел не СССР, а именно Российская Федерация, причем как следует она села на эту иглу уже после ухода Ельцина. Сравните долю нефти, идущей на экспорт, в советский период и после победы реформы над советским хозяйством. В 1990 году из РСФСР на экспорт было отправлено 19,2% добытой сырой нефти, в 2005 году из Российской Федерации — 46% (а вместе с нефтепродуктами экспорт 2007 года в страны дальнего зарубежья составил 326 млн т или 70% добытой нефти).

Вернемся к тезису о том, что в СССР «экономика развалилась» из-за того, что США «обрушили цены на нефть». Выдвигая такой тезис, любой экономист, историк или политик должен был бы сказать, какой вес имел экспорт нефти в жизнеобеспечении страны и что конкретно изменилось в массивных элементах хозяйства из-за снижения цен. Например, должен был бы сообщить, какова была доля экспорта нефти в ВВП или в национальном доходе СССР. Эти данные можно получить в любом статистическом ежегоднике.

Вот, на первый взгляд, поразительный факт: такие заявления делают образованные люди, но при этом они даже не думают об обязанности аргументировать их конкретными данными. А сидящие в зале, не менее образованные люди, и не пытаются спросить у докладчиков этих данных. Это и свидетельствует о том, что перед нами собрание, мыслящее в структуре мифа. Таких собраний лучше избегать; пытаться вернуть его в структуры рационального мышления обычно бесполезно, зато отношения с людьми испортить легко.

Рис. 18. Добыча нефти в Российской Федерации и экспорт в страны дальнего зарубежья, млн т

 

Вот выступление Андрея Ильича Фурсова на круглом столе, проведенном Фондом исторической перспективы. На «нефтяном мифе» он строит объяснение чуть ли не всей мировой истории в послевоенный период. Вчитаемся в выдержку из этого доклада:

«Начало этому было положено в середине 1950-х, когда египетский лидер Гамаль Абдель Насер убедил Хрущева, что нужно рушить, ломать об колено реакционные арабские режимы и необходимо поэтому выбрасывать по дешевке нефть в огромных количествах. Но режимов сломали всего два, это Ирак и Ливия. Зато цены на нефть обрушили очень сильно. И в результате, например, немецко-японское чудо очень тесно связано с советским обрушением цен на нефть в 1950-1960-х годах… Это стало результатом того, что Советский Союз решил крушить реакционные арабские режимы. Дальше мы подсели на нефтяную иглу, и началась мутация нашей ВПКовской модели в нечто другое, что и закончилось в конце 1980-х годов крушением Советского Союза… К 1986 году, когда США обрушили цены на нефть, было проедено советское прошлое».

Можно фантазировать о том, как Насер убедил Хрущева, что нужно ломать об колено арабские режимы — никто этого проверить не может, а версия любопытная. Но чтобы СССР в 1950-е годы мог «выбрасывать по дешевке нефть в огромных количествах», это вне рационального дискурса. А.И. Фурсову стоило взять с полки справочник и посмотреть, сколько нефти добывалось в то десятилетие в СССР.

В 1950 году мировая добыча нефти составила 525 млн т, а добыча в СССР 38 млн т — 7% от мировой добычи. При такой добыче СССР мог «выбросить» на внешний рынок не более 3-4 млн т, а это величина для мирового рынка ничтожная. Смешно говорить о том, чтобы она могла «обрушить цены». В 1960 году на экспорт было отправлено 17,8 млн т, что составило 12% добычи, и 2/3 экспорта было направлено в страны социалистического лагеря. А мировая добыча нефти составила уже 1 млрд тонн.

Печально, что историки не знают, когда произошло становление современного нефтедобывающего комплекса в СССР. Но даже в 1980 году, когда нефтедобыча в СССР подошла к своему максимуму, экспорт из СССР минерального топлива и аналогичных ему товаров составлял лишь 5,4% всего мирового экспорта. Не могли ни Хрущев, ни даже Брежнев обрушить цены на мировом рынке. Ну можно ли после этого считать историю наукой? Такие экстравагантные гипотезы преподносятся как очевидный факт, не требующий объяснения. Вдумайтесь: «Режимов сломали всего два, это Ирак и Ливия. Зато цены на нефть обрушили очень сильно. И в результате немецко-японское чудо очень тесно связано с советским обрушением цен на нефть в 1950-1960-х годах»!

Теперь о том, будто «мы подсели на нефтяную иглу, что и закончилось в конце 1980-х годов крушением Советского Союза». Таково состояние российского обществоведения: известный историк в 2010 году делает заявление, якобы раскрывающее причину краха СССР, и не приводит никакой меры, чтобы оценить «вес» этой причины! И такая структура рассуждения принимается сообществом без возражений. Это симптом тяжелого интеллектуального срыва.

А ведь речь идет об общем состоянии. Интеллектуальная команда самого Президента России мыслит в структуре того же самого мифа. В разных выражениях представители верховной власти повторяют утверждение, будто советское хозяйство имело «экспортно-сырьевой» характер, отчего теперь страдает Российская Федерация. Этот тезис лишает и государство, и общество возможности разобраться в актуальных процессах — искажены мера и критерии.

А.И. Фурсов, строя свою концепцию на очень зыбких основаниях, не посмотрел даже простых обзоров нефтяного рынка, иначе бы он привел конкретные данные. Ну хотя бы на обзоры историков можно было бы сослаться. Вот, например, на конференции историков в МГУ в 2002 году был заслушан доклад М.В. Славкиной «Развитие нефтегазового комплекса СССР в 1960-1980-е гг.: большие победы и упущенные возможности». Не будем говорить о выводах докладчика, они в струе «мэйнстрима», возьмем фактическую справку.

Она гласит: «По данным официальной статистики, экспорт нефти и нефтепродуктов вырос с 75,7 млн т в 1965 г. до 193,5 млн т в 1985 г. При этом экспорт в долларовую зону, по нашим оценкам, составил соответственно 36,6 и 80,7 млн т… Зная среднемировые цены, мы можем дать приблизительную оценку доходов СССР от экспорта углеводородного сырья в долларовую зону. По произведенным нами математическим расчетам, эта цифра, составлявшая в 1965 г. порядка 0,67 млрд долл., увеличилась к 1985 г. в 19,2 раза и составила 12,84 млрд долл.».

Здесь надо заметить, что речь идет не только о сырой нефти, но и продуктах переработки, а это уже не сырье и такая продукция имеет большую добавленную стоимость. Но главное — доход. Накануне «обрушения цен» доход от экспорта нефти и нефтепродуктов в долларовую зону принес СССР доход, равный 46 долл. на душу населения в год. И это называется «сесть на нефтяную иглу»! Даже в потере чувства меры надо знать меру.

А вот Российская Федерация в 2008 году. Экспорт нефти и нефтепродуктов составил 241 млрд долл. или 1697 долл. на душу населения (не будем уж говорить, как этот доход был разделен среди населения). Это в 37 раз больше, чем доход на душу населения в СССР. Это уже реально — «сесть на нефтяную иглу». Здесь обрушение цен топит все хозяйство, а в СССР оно означало сокращение дохода с 46 долл. в год до 30. Это в масштабах экономики была малозаметная флуктуация.

Кстати, надо сказать, что СССР пользовался очень высокими ценами на нефть довольно короткий срок — с 1979 года по 1985 год. А потом цены вернулись к стабильным, но тоже весьма высоким уровням — около 20 долл. за баррель (после 4,6 долл. в 1973 году).

Стоило бы посмотреть обзор, сделанный не историком, а специалистами по нефтяному рынку М.М. Судо и Э.Р. Казанковой, — «Энергетические ресурсы. Нефть и природный газ. Век уходящий», опубликованный в ежегоднике «Россия в окружающем мире. 1998». Здесь сказано: «В 1971-1975 гг. было экспортировано 250 млн т нефти. В период с 1975 до конца 1980-х годов СССР ежегодно экспортировал 100-115 млн т нефти… На соцстраны приходилось 65% всего экспорта нефти и нефтепродуктов, на развитые капстраны — 33%, 2% — на развивающиеся страны». Экспорт «в развитые капстраны» около 30 млн т нефти в год не порождает крупного риска, который могут создать колебания цены со снижением на треть.

Представим наглядно величину зависимости советской экономики от экспорта в целом и от экспорта нефти в частности (рис. 19). На рисунке показана динамика всего экспорта и величины ВНП (валового национального продукта — показателя, который был введен в 1988 году и ретроспективно рассчитан до 1985 года и для 1980 года — отдельно).

Рис. 19. Динамика ВНП и экспорта СССР в действующих ценах, млрд руб.

 

Из рисунка видно, что доля экспорта в ВНП СССР вообще была очень невелика, за что его хозяйство и критиковали как «автаркическое», недостаточно «открытое» и мало зависящее от внешнего рынка. Колебание цен на нефть не могло сказаться на состоянии экономики в целом, поскольку вес экспорта нефти в экономике был совсем небольшим. В 1989 году, когда была объявлена реформа, ВНП СССР составил 943 млрд руб., а весь экспорт — 68,1 млрд руб. или 7,2% ВНП. В тот год было экспортировано 127 млн т сырой нефти, из них 27,2 млн т — за свободно конвертируемую валюту.

Поскольку две трети экспорта направлялись в социалистические страны по долгосрочным соглашениям, экспорт энергоносителей за конвертируемую валюту составлял около 1% от ВНП СССР. Могло ли «обрушение» цен на нефть привести к краху экономику «индустриально-сырьевого гиганта» СССР!

Трудно себе представить, как множество образованных людей объясняют сами себе механизм происходящей в экономике СССР катастрофы из-за снижения цен на товар, который продается в столь небольших количествах. Ведь с 1980 года по 1988 год экспорт, при всех колебаниях цен на нефть, надежно оплачивал импорт с положительным сальдо в 3-7 млрд руб. — чего еще надо? При этом внутри страны стабильно росли инвестиции и уровень потребления материальных благ населением. Как тезис об автаркии советской экономики совмещается в одной голове с тезисом об «унизительной сырьевой зависимости»? Ведь это два взаимоисключающих суждения.

А.И. Фурсов рисует страшную картину классовой войны, которая якобы вспыхнула в СССР из-за снижения цен на нефть на Лондонской бирже: «Когда рухнули цены на нефть, встал вопрос: кто кого — номенклатура или средний класс? Номенклатура могла затянуть пояса потуже и вернуться на уровень потребления начала — середины 1960-х годов… [Однако] номенклатура, с помощью иностранного капитала и криминалитета (великая криминальная революция 1988-1998 годов) сломала хребет советскому среднему классу… В ситуации, когда рухнули цены на нефть, средний класс оказался единственным источником, который можно было пустить под ножи и ограбить».

Что это? Почему? Зачем пояса потуже? Ведь ничего не изменилось вплоть до реформы — тот же шашлык, тот же коньяк и отдых в Крыму. Что можно было отнять у советского инженера или врача, если «пустить их под ножи»? Зачем ломать хребет среднему классу, если он и был социальной базой перестройки! Кто устраивал овации и забрасывал цветами ораторов от номенклатуры — Горбачева и Яковлева, Заславскую и Аганбегяна, Шмелева и Юрия Афанасьева? Именно этот «средний класс». На средний класс не нужен нож!

Что за чертовщина, однако, мерещится нашим интеллектуалам! Какие художественные образы творит мифологическое сознание.

Если начертить график динамики только экспорта и импорта в более крупном масштабе, то будет видно, что падение цен действительно привело после 1984 года к некоторому снижению экспорта и, соответственно, импорта. Но это было снижение до уровня 1983 года, существенной роли оно в судьбе экономики сыграть не могло. Настоящий спад произошел в 1990 году, и это уже было и следствием, и фактором углубления кризиса, поскольку из-за одновременного спада внутреннего производства и хаоса в таможенной сфере пришлось острый недостаток товаров широкого потребления компенсировать импортом за счет золотовалютных резервов.

К сожалению, при доступности информации, позволяющей строить наглядные графики динамики многих эмпирических показателей, ряд экономистов продолжают культивировать мифы, мешающие разобраться в структуре нашего кризиса.

Из этой истории мифотворчества следует тяжелый вывод. Из сознания политиков и экономистов вытеснена методологическая компонента. В восприятии идущих в народном хозяйстве процессов рациональные оценки заменены идеологическими. Образованные люди выслушивают важнейшие, чреватые необратимыми последствиями утверждения политиков, но не требуют и не ожидают рациональной аргументации этих утверждений. Они принимают или отвергают их в зависимости от политических установок момента, а принятые оценки становятся у них стереотипами мышления. В годы перестройки поверили Горбачеву и Яковлеву, и в сознании запечатлен устойчивый штамп: СССР рухнул из-за смертельного экономического кризиса 1970-1980-х годов. За двадцать лет все эти люди, обладай они минимальной способностью к рефлексии, могли убедиться в ложности этого мифа, но не пожелали этого сделать. Навыки критического анализа и рефлексии в отношении экономических процессов утрачены.

На следующей лекции рассмотрим два-три дополняющих мифа.