Лекция 10 Мера. Часть первая

 

Овладение числом и мерой — одно из важнейших завоеваний человека. Согласно мифу, Прометей был наказан Зевсом именно за то, что он передал человеку огонь и число, чем сделал его почти равным богам.

В числе, как и в слове, заложены множественные смыслы. Порой кажется, что это — исключительно холодные, рассудочные, рациональные смыслы. Но это не так. Изначально числа были нагружены глубоким мистическим и религиозным содержанием. Не будем уж углубляться в «число зверя» и вообще в кабаллистику. Мистический смысл числа и счета укоренен не только в иудейской и христианской культуре, это — общее явление. Пастух хоть в пустыне, хоть в тундре, никогда не сказал бы, сколько у него овец или оленей, хотя знал их всех «в лицо».

Число, как и слово, было изначально связано с вещью. Последователи религиозной секты Пифагора считали, что в числе выражена сущность, природа вещи. Через число только и может быть понят мир. Философ и богослов XV века Николай Кузанский сказал: «Там, где терпит неудачу язык математики, человеческий дух ничего уже не сможет понять и узнать».

Для нашей темы важно, что число, в отличие от слова, обладает авторитетом точности и беспристрастности. Сила «языка чисел» в том, что он кажется максимально достоверным, он не может лгать (особенно если человек спрячется за моделью и компьютером). Это снимает с тех, кто оперирует числами, множество ограничений, дает им такую свободу, с которой не сравнится никакая «свобода слова». Поэтому число часто служит инструментом манипуляции. В обществоведении это проявляется очень наглядно.

Умение мысленно оперировать с числами и величинами — интеллектуальное умение, которое осваивается с трудом и развивается на протяжении жизни человека. У людей с разным типом и уровнем образования и опыта, разной культуры, понимание сути чисел и умение правильно обращаться с ними сильно различаются. Эта неоднозначность отношения к внешне одному и тому же инструменту мышления усложняет применение этого инструмента к изучению и объяснению общественных явлений. Когда экономисты или политики оперируют с числами, очень часто теряешься в догадках: они жулики или невежды?

Умение считать — явление сравнительно новое. Человек Возрождения, за исключением очень небольшого круга людей, не умел считать, мера в традиционном обществе была очень неточной и нестандартной. Аршин, да локоть, да сажень. А расстояние подальше измерялось в выражениях типа «часа два ходу» или «три дня пути на телеге». Пространство измерялось приблизительно.

Такова же была мера времени, второй фундаментальной категории бытия. В Средние века в Европе продолжительность часа менялась в зависимости от времени года, от длины светового дня. Единицы времени были образными («моргнуть глазом», «время выдоить корову», «время чтобы сварился рис» и т. д.).

Вступление Запада в Новое время называют «прыжком из мира приблизительности в царство точности». Со времен Декарта для Запада характерна, как говорят философы, «одержимость пространством», которая выражается в склонности к «математическому, методу» мышления. Огромные изменения произошли в измерении пространства и времени. Одним из первых шагов современного общества было создание точных часов и деление времени на точные равные отрезки, часы стали символом мироздания. Создание метрической системы было большим проектом Великой французской революции.

Индустриальное общество одержимо количеством, мерой, его иногда называют «царством количества». Свойственные другим («ненаучным») типам знания приблизительные и качественные оценки были репрессированы, представлены как признак отсталости. Макс Вебер особо отмечает ту роль, которую «дух счета» сыграл в изменении западной культуры. Он пишет, что пуританизм «преобразовал эту расчетливость ("дух счета", calculating spirit), в самом деле являющуюся важным компонентом капитализма, из средства ведения хозяйства в принцип всего жизненного поведения».

Рынок стал метафорой всего жизнеустройства. Общественные отношения во всех сферах жизни уподобились эквивалентному обмену товарами. Товарная форма, приравнивающая разные сущности к общему эквиваленту, есть количественная категория, устраняющая качественное своеобразие вещей.

Применение расчета (калькуляции) стало одним из четырех главных правил рационального рассуждения. Было быстро осознано влияние на мысли людей количественной меры, числа, заменяющего качества, наполненные трудно контролируемым смыслом. Новый «язык точности» стал средством господства. Мишель Фуко, который взялся за «раскопки смыслов», создавших современный Запад, утверждал: «"язык точности" (язык чисел) совершенно необходим для "господства посредством идеологии"».

Утопия замены качеств (ценностей) их количественным суррогатом (ценой), казалось, снимала проблему выбора, заменяя ее проблемой подсчета, что и является смыслом технократии. Лейбниц писал: «В тот момент, когда будет формализован весь язык, прекратятся всякие несогласия; антагонисты усядутся за столом один напротив другого и скажут: подсчитаем!».

Хайдеггер считает основополагающим для западной культуры тезис Макса Планка о бытии: «"Действительно то, что измеримо". Смысл бытия есть, таким образом, измеримость, с помощью которой имеется в виду не столько установить "количество", сколько в конечном счете лишь служить освоению и покорению сущего как предмета».

Эта культурная проблема осознается на Западе и считается фундаментальной. Американский философ X. Сколимовски писал: «Для того чтобы изменить господствующий количественный настрой нашей цивилизации, требуется радикальная перемена нашего способа понимания, наших институтов, нашего сознания. Количественная цивилизация, которая получила развитие на Западе, является одновременно и великим достижением человеческого ума — поскольку природа и ее творения не подсчитывают, — и великим заблуждением — ибо мы стремимся свести все качественное к легко подсчитываемым физическим количествам».

Но это — история Запада. В России «дух расчетливости» распространяется медленно и с трудом. Советский период был скачком в освоении количественного мышления — в этом плане модернизация общества шла очень быстро. Но во время перестройки сдвиг к аутистическому сознанию и «приступ гипостазирования» в мышлении интеллигенции привел к необычной интеллектуальной патологии — утрате расчетливости, которая была важным признаком современного общества, отличающим его от общества традиционного. Произошла архаизация сознания слоя образованных людей.

В этом подрыве одного из важнейших инструментов рационального мышления особую роль сыграли те сообщества интеллигенции, которые интенсивно использовали число и меру для подтверждения своих идеологически нагруженных тезисов — прежде всего экономисты и социологи. Конечно, важную подготовительную работу произвела и та часть интеллигенции, которая в своей идеологической работе применяла числа в качестве художественных образов.

Но все же, экономические выкладки оказывали на общественное сознание наибольшее воздействие. Это происходило и потому, что они прилагались непрерывно к очень широкому спектру житейских ситуаций, и потому, что выглядели более нейтральными, чем цифры историков и социологов, и не мобилизовали психологическую защиту человека.

Назову главные провалы в этой части рационального мышления.

Чувство меры. Важнейшее свойство расчетливости, даваемое образованием и опытом, — умение быстро прикинуть в уме порядок величин и сделать «усилительный анализ», т. е. прикинуть, в какую сторону ты скорее всего при этом ошибаешься. Когда расчетливость подорвана, сознание людей не отвергает самых абсурдных количественных утверждений, они действуют на него магически. Человек теряет чутье на ложные количественные данные.

Разрушение у человека способности «взвешивать» явления, утрата чувства меры заключаются не в том, что человек снижает точность, «меряет на глазок»; он теряет саму систему координат, в которую мы помещаем реальность, чтобы ориентироваться в ней и делать более или менее правильные выводы.

Разрушительное проявление этой утраты меры выражается афоризмом «Сжег дом, чтобы изжарить себе яичницу». Это можно было видеть весьма наглядно. В 1993 году в западной прессе была опубликована статья советника Ельцина, директора Центра этнополитических исследований Эмиля Паина «Ждет ли Россию судьба СССР?». Он пишет: «Когда большинство в Москве и Ленинграде проголосовало против сохранения Советского Союза на референдуме 1991 года, оно выступало не против единства страны, а против политического режима, который был в тот момент. Считалось невозможным ликвидировать коммунизм, не разрушив империю».

Взвесим цель и средства. Что за «коммунизм» надо было ликвидировать — коммунизм Сталина? Мао Цзе Дуна? Нет — коммунизм М.С. Горбачева и А.Н. Яковлева. А они не тянули даже на звание социал-демократов, они декларировали себя неолибералами во многих отношениях правее Тэтчер. От коммунизма у них осталось пустое название, которое они и так бы через пару лет сменили. Стоило ли их удаление из Кремля тех страданий, что означало для миллионов граждан расчленение страны?

Вот типичное умозаключение из книги, вышедшей в издательстве «Наука» (!): «Четверть миллиарда — 250 миллионов потеряло население нашего Отечества в XX веке. Почти 60 миллионов из них — в ГУЛАГе».

Ни редакторы издательства, ни читатели не ахнули при виде этих величин. Что значит «250 миллионов потеряло Отечество в XX веке»? Эти люди умерли? А сколько человек в норме умирают за сто лет из 250 млн населения? Авторы подталкивают к мысли, будто 250 млн человек стали жертвами репрессий; для этого протягивается нить к ГУЛАГу. Но ГУЛАГ существовал 30 лет, число заключенных в лагерях лишь в отдельные годы превышало 1 млн человек, смертность в лагерях составляла в среднем 3% в год. — Как Отечество могло там «потерять 60 миллионов»? Например, с 1 января 1934 года по 31 декабря 1947 года в лагерях ГУЛАГа умерли 963 766 заключенных, и основное число смертей пришлось на годы войны. Эти данные перепроверены и признаны американскими историками, но порядок их каждый мог прикинуть в уме.

В 1990 году был устроен так называемый «сероводородный бум» — нагнетались нелепые страхи в отношении Черного моря, которое якобы вот-вот выбросит из себя огромное облако сероводорода. Например, «Литературная газета» писала: «Что будет, если, не дай Бог, у черноморских берегов случится новое землетрясение? Вновь морские пожары? Или одна вспышка, один грандиозный факел? Сероводород горюч и ядовит… в небе окажутся сотни тысяч тонн серной кислоты».

Читатели, почти все с высшим образованием, это принимали. У них была разрушена способность взвешивать величины. Максимальная концентрация сероводорода в воде Черного моря составляет 13 мг на литр, что в 1000 раз меньше, чем необходимо, чтобы он вообще мог выделиться из воды в виде газа. В тысячу раз! Поэтому ни о каком воспламенении, опустошении побережья и сожжении морских лайнеров не могло быть и речи. Но миллионы образованных людей не почувствовали несуразицы.

Контекст. Число, служащее показателем состояния системы, всегда встроено в более или менее широкий контекст, который и насыщает это число смыслом. Обеднение контекста видоизменяет «структуру» смысла, а после некоторого предела может и совершенно исказить ее. Изъятие из реального контекста приняло столь широкий характер, что нанесло сильный удар по всей культуре «количественного мышления».

В 1994 году член Президентского совета доктор экономических наук Отто Лацис дал интервью академическому журналу. Он сказал: «Еще в начале перестройки в нашей с Гайдаром статье в журнале "Коммунист" мы писали, что за 1975-1985 годы в отечественное сельское хозяйство была вложена сумма, эквивалентная четверти триллиона долларов США. Это неслыханные средства, но они дали нулевой прирост чистой продукции сельского хозяйства за десять лет».

Итак, вложения 250 млрд долл. за десять лет, т. е. 25 млрд в год, названы «неслыханными средствами». Что же тут «неслыханного»? Годовые вложения в сельское хозяйство страны масштаба СССР в размере 25 млрд долл. — сумма не просто рядовая, но очень и очень небольшая. О. Лацис обязан был бы сказать, сколько, по его оценкам, следовало бы ежегодно вкладывать в сельское хозяйство.27 Может быть, беда была как раз в том, что вкладывали недостаточно?

Он обязан был встроить свою «неслыханную» величину и в реальный международный контекст. Например, упомянуть, что в 1986 году только государственные бюджетные дотации сельскому хозяйству составили в США 74 млрд долл. По меркам Западной Европы, величина госбюджетных дотаций в СССР должна была бы составить 613 млрд долл.!

А.Н. Яковлев, говоря о «тотальной люмпенизации общества», которое надо «депаразитировать», приводил такой довод: «Тьма убыточных предприятий, колхозов и совхозов, работники которых сами себя не кормят, следовательно, паразитируют на других».

Вот мера академика-экономиста: убыточных предприятий, колхозов и совхозов в СССР — тьма. И это притом, что было прекрасно известно и общее число предприятий и колхозов, и число убыточных, так что вполне можно было назвать и абсолютное, и относительное число убыточных, а не прибегать к метафоре «тьма».

Реальные величины таковы. В 1989 году в СССР было 24720 колхозов. Они дали 21 млрд руб. прибыли. Убыточных на всю страну насчитывалось 275 колхозов (1% от общего числа колхозов), и все их убытки в сумме составили 49 млн руб. — 0,2% от прибыли колхозной системы. В целом рентабельность колхозов составила 38,7%.

Как видим, величина убытков несоизмерима с размерами прибыли. Колхозы и совхозы вовсе не «висели камнем на шее государства» — напротив: в отличие от Запада, наше село всегда субсидировало город. Аргумент А.Н. Яковлева, основанный на количественной мере, был ложным, но этого сообщество обществоведов не замечало.

Так же обстояло дело и с промышленными предприятиями. Когда в 1991 году начали внушать мысль о благодатном смысле приватизации, говорилось: «Необходимо приватизировать промышленность, ибо государство не может содержать убыточные предприятия, из-за которых у нас огромный дефицит бюджета».

Реальность же такова: за весь 1990 год убытки нерентабельных промышленных предприятий СССР составили в сумме 2,5 млрд руб., а валовой национальный продукт, произведенный всей совокупностью промышленных предприятий, — 320 млрд руб.! Убытки части системы составляют менее 1% произведенной ею добавленной стоимости — и такую систему предлагают ликвидировать, аргументируя ее «нерентабельностью». Кстати, в 1991 году, когда был принят закон о приватизации, убыток от всех нерентабельных промышленных предприятий составил менее 1% от дефицита госбюджета, который взметнулся до 1 трлн руб.

В Отчете Правительства за 2009 год перед Государственной думой (6 апреля 2010 г.) В.В. Путин сказал: «Введено в эксплуатацию 3 тыс. километров федеральных и региональных автомобильных дорог, на 700 километров больше, чем в 2008 году. В царские времена, в 1903-1904 годах, сделали Транссиб, и больше ведь ничего нет фактически. Вот мы с вами впервые сделаем первую автомобильную дорогу, которая будет связывать Европейскую часть и Дальний Восток. Это большое событие».

Число «3 тыс. километров федеральных и региональных автомобильных дорог» ничего не говорит даже депутатам. Много это или мало? Такие величины надо помещать в какую-то систему координат со стандартами сравнения. Например, сообщить, что в 1990 году было введено в строй 12,8 тыс. км дорог такой категории, а вместе с дорогами с твердым покрытием местного значения — 41 тыс. км. Сейчас дорог местного значения вообще не строят.

Умолчание. Одна из грубых деформаций контекста — умолчание о величинах, которые служат реперными точками, стандартами для сравнений и оценки измеряемых величин. Хороший учебный материал дает «миф о тракторах».

Вот, А.С. Ципко пишет в серьезной академической книге: «Мы буквально наводнили страну тракторами и комбайнами». Тезис «наводнили страну тракторами» обязывает применить расчет. «Наводнили» — это сколько? Во сколько раз больше, чем в Западной Европе, где рачительные фермеры «не наводнили»? Никакой меры Ципко не вводит.

«Парадигмальное» значение для мифа о тракторах приобрело утверждение официального руководителя тогдашней экономической науки академика А.Г. Аганбегяна о том, что в сельском хозяйстве СССР имеется в два-три раза больше тракторов, чем необходимо.

Дословно он пишет: «Результат [абсурда плановой системы] — разрыв между производством и социальными потребностями. Очень показателен пример с тракторами. СССР производит в 4,8 раза больше тракторов, чем США, хотя отстает от них в производстве сельскохозяйственной продукции. Необходимы ли эти трактора? Эти трактора не нужны сельскому хозяйству, и если бы их покупали за свои деньги и рационально использовали, хватило бы в два или три раза меньше машин».

Это утверждение произвело столь сильное впечатление на мировое сообщество экономистов, что не раз цитировалось на Западе не только в прессе, но и в серьезных монографиях.

Задав меру, содержащую в себе оценку состояния («эти трактора не нужны сельскому хозяйству… хватило бы в два или три раза меньше машин…»), академик устранил систему координат, в которой его мера могла бы иметь смысл. А у экономистов, читавших это высказывание академика, не возникало желания встроить данную им меру в реальный контекст и задать себе вопрос: «Причем здесь производство тракторов в США? Сколько тракторов следует считать необходимым именно для СССР? Сколько тракторов имеется в ФРГ, в Италии, в Польше?».

Разве не удивительно было слышать, что советским колхозникам хватило бы в три раза меньше тракторов, чем то число, что они имели? Когда же наша промышленность успела так перенасытить село тракторами? Неужели на Западе фермеры имели в три раза меньше тракторов, чем советские колхозники? В действительности, в тот момент (1988 г.) в сельском хозяйстве СССР тракторов на гектар пашни было в 16,5 раза меньше, чем в ФРГ. Искажение меры столь велико, что возникает совершенно ложное представление реальности. Приведем данные из самых обычных справочников (табл. 1).

 

Таблица 1

Число тракторов на 1000 га пашни, шт.

Страна 1980 г. 1988 г.

СССР 11,6 12,2

Польша 45 77

Италия 113 144

ФРГ 200 201

Япония 343 476

 

Сообщество экономистов без всяких сомнений приняло ложное утверждение одного из своих лидеров и, насколько известно, до сих пор никак на него не отреагировало.

Исключение из меры стандартов сравнения стало внедряться как норма в суждения экономистов и социологов в конце 80-х годов. Тогда это еще шокировало большую часть специалистов, даже далеких от предмета суждений, просто «из методических соображений». К настоящему моменту это искажение меры стало привычным, превратилось в часть современной гуманитарной культуры.

Вот, в Отчете Правительства за 2009 год В.В. Путин сообщил: «Уважаемые депутаты, уверен, что вы помните, как год назад в этом зале остро звучал вопрос о проблемах сельского хозяйства. В 2009 году объем помощи селу из бюджетов всех уровней составил порядка 300 млрд рублей».

Что значит «объем помощи селу из бюджетов»? Это субсидии. Много это или мало — 300 млрд рублей? Какие «проблемы сельского хозяйства» эта помощь позволила решить? Ведь Отчет Правительства — это не бухгалтерский отчет. Сумму в 300 млрд руб. надо встроить в систему координат с определенной шкалой, например, сообщив о помощи государства сельскому хозяйству в дореформенный советский период и в рыночной экономике США и ЕС. Иначе эта сумма ни о чем не говорит.

А, например, график динамики инвестиций в сельское хозяйство РСФСР и РФ (рис. 2) позволяет взвесить величины.

Рис. 2. Индексы инвестиций в основной капитал сельского хозяйства РСФСР и РФ (в сопоставимых ценах, 1984 г. = 100)

 

Необоснованный выбор индикаторов. Для использования количественной меры в каком-то суждении нужны показатели (индикаторы), характеризующие какую-то сторону явления. Что это такое? Это, очевидно, измеримая величина — параметр интересующего нас явления. Но любому явлению присуще множество параметров, разные его стороны можно измерять и так, и эдак. Взять простой кирпич. У него огромное число измеримых величин — размеры, вес, твердость, состав, цена, теплопроводность и т. д. Какой же параметр может служить в качестве индикатора? Тот, который надежно связан с интересующей нас величиной, которую трудно измерить непосредственно (это латентная величина).

Вот, в рубке на корабле стоит прибор эхолот. Он измеряет время между подачей звукового импульса и возвращением к кораблю его эха, отраженного от морского дна. Это время само по себе никого не интересует, штурману надо знать глубину — расстояние от киля до дна. Глубина — это латентная величина, измерить которую трудно. А скорость звука в воде хорошо известна, по времени возвращения эха глубину можно вычислить по простой формуле с достаточной точностью. Это время — показатель (индикатор) глубины, т. е. расстояния от корабля до дна. Если бы мы не знали, с какой скоростью проходит в воде звук и его отраженное эхо, мы измерить глубину не смогли бы.

Таким образом, сама по себе внешняя, легко измеряемая величина (параметр) чаще всего мало что говорит нам об изучаемом явлении. Параметр становится показателем только в том случае, если у нас есть теория или эмпирически найденное правило, которое связывает параметр с интересующей нас латентной величиной. Если связь неизвестна, никаким индикатором параметр не является.

В практических руководствах даже подчеркивается, что если исследователь выдает параметр за показатель, не сообщая явно, какую латентную величину он стремится охарактеризовать, и не излагая теорию (или хотя бы гипотезу), которая связывает параметр с латентной величиной, то он нарушает нормы логики. В этом случае рекомендуется не доверять выводам этого исследователя, хотя они случайно и могут оказаться правильными. Принимать такой параметр за показатель нельзя.

Конечно, в некоторых случаях теория или эмпирическое правило стали настолько общеизвестными, что их уже не оговаривают отдельно. Благодаря многократному повторению измерений мы верим, что такая теория существует. И мы уверены, что если спросим у эксперта, он нам ее представит.

Многие люди дома измеряют себе и своим близким артериальное кровяное давление, и им уже не важна теория, объясняющая связь между показанием стрелки на шкале манометра и состоянием организма. Они видят стрелку на числе 180 — и сразу принимают таблетку и вызывают врача. Но вот, к примеру, крестьянин из штата Кашмир, который ничего не слышал ни об артериальном давлении, ни о ртутном столбе, никакого вывода из данных такого измерения сделать не сможет. Никаким показателем для него число 180 не является. И врач, измеряющий ему давление, вряд ли будет ему это число объяснять или даже называть.

Вот пара типичных задач обществоведения, в которых количественные показатели применяются для оценки сложных величин, прямо не измеряемых числом.

Важный показатель состояния страны — связность ее пространств (географического, экономического, культурного и пр.). Можно высказать правдоподобное предположение, что связность страны укрепляется, если население разных регионов живет в условиях общей, сходной в своих главных чертах, материальной культуры. И в Российской империи, и в СССР предпринимались усилия для сокращения различий между регионами по этому показателю. Одним из принципов советской социальной политики было постепенное выравнивание регионов по главным показателям благосостояния.

В 90-е годы в ходе реформы резко усилилось расслоение регионов России по доходам населения. В 1990 году максимальная разница в среднедушевом доходе между регионами РСФСР составляла 3,53 раза. В 1995 году она выросла до 15,6 раза, а в 2006 году составила 10,2 раза. Этот сравнительно легко измеряемый параметр служит полезным индикатором связности страны.

Еще один важный показатель — связующая сила национальной информационной системы. Говорят, что современные нации «создал печатный станок» — прежде всего это центральные газеты, позволяющие одновременно на всей территории страны давать людям пакет важной для всех информации. Реформа ликвидировала эту «скелетную» систему, был сразу резко сокращен доступ основной массы населения к газете — разовый тираж газет на душу населения сократился в России в 7 раз. Телевидение и Интернет по ряду причин заменить печатный текст в этой функции не могут. Простой параметр — тираж газет на душу населения — служит полезным индикатором.

Важным фактором жизнеспособности страны служит также мотивация населения на приложение личных усилий по сохранению (защите) страны. Примем это как гипотезу. Опыт показывает, что эта мотивация может упасть почти до нуля (что наблюдалось в Риме периода упадка, в Византии, в Российской империи в 1917 году и в СССР в 1991 году). Как измерить силу этого фактора? Индикатором может служить отношение к службе в армии. Еще в 1988-1989 годы армия была институтом, который пользовался очень высоким доверием граждан (70-80%). Но уже в 1993 году от службы уклонились 80% юношей призывного возраста, укомплектованность армии и флота упала до 53%. В осенний призыв 1994 года Сухопутные войска получили только 9% необходимого числа призывников. Для обществоведения это веский показатель неблагополучия.

Но в России за последние двадцать лет произошла тяжелая деградация культуры применения количественной меры для характеристики общественных явлений, процессов, проектов. Всякая связь между измерением и латентной величиной очень часто оказывается утраченной, Да о ней и не вспоминают. Общей нормой стала подмена показателя параметром без изложения теории соотношения между ними и даже без определения той скрытой величины, которую хотят выразить при помощи параметра. Это определение чаще всего заменяется намеками и инсинуациями: мол, сами понимаете…

Нарушения в логике при использовании меры столь вопиющи, что трудно даже предположить, что в этих нарушениях первично — обусловленная политическим интересом недобросовестность или интеллектуальная безответственность. Важно, что и то, и другое ведет к деградации рациональности.

Например, в кругах гуманитарной интеллигенции общепринятым было (и остается!) мнение, что советская система уже потому абсурдна, что в СССР имелось избыточное количество вооружения. 60 тыс. танков! Сами понимаете… Попытки выяснить, как из этого параметра выводится оценка латентной величины «качество советской системы», всегда отвергались сходу. А ведь даже на первый взгляд видно, что если этот параметр и является индикатором чего-то, то связь эта очень непростая, ее еще искать и искать. Ну, 60 тыс. танков — по одному танку на 5 тыс. человек или на 400 кв. км. Много это или мало? Сходу не скажешь, требуются дополнительные данные и логические умозаключения. Но само это требование отвергалось начисто.

Добиться, каким критерием пользуется человек, уверенный в своей оценке, практически никогда не удавалось. Но ведь из чего-то должен исходить разумный человек, отличая добро и зло. 60 тыс. танков — плохо, а сколько хорошо? Сама категория критерия едва ли не большинству кажется ненужной, надуманной. Попытки военных объяснить, исходя из каких критериев велось советское военное планирование, никакого интереса не вызывали и не вызывают.

Давайте все же вспомним эти объяснения. Генерал-полковник А. Данилевич, бывший заместитель начальника Генерального штаба и один из военачальников, отвечавших за военное планирование, писал в журнале «Проблемы прогнозирования» (1996 г., № 2): «Спрашивают, зачем нам было нужно почти 64 тыс. танков. Мы исходили из того, какой может быть новая война, рассчитывали возможный объем потерь, которые оказались бы несравнимыми с потерями во Второй мировой войне. Сравнивали потенциалы восполнения потерь: с одной стороны — США и НАТО, с другой — СССР и ОВД. Оказывалось, что американцы во время войны могли бы не только восполнять потери, но и наращивать состав вооруженных сил. К концу первого года войны они имели бы возможность выпускать вдвое больше танков. Наша же промышленность, как показывают расчеты возможных потерь (вычислялись с помощью ЭВМ, проверялись на полигонах), не только не могла бы наращивать состав вооружения, но была бы не в состоянии даже поддерживать существовавший уровень. И через год войны соотношение составило бы 1:5 не в нашу пользу. При краткосрочной войне мы успели бы решить задачи, стоящие перед нами. А если долгосрочная война? Мы же не хотели повторения ситуации 1941 года. Как можно было выйти из сложившегося положения? Создавая повышенные запасы вооружения, т. е. такие, которые превосходили бы их количество, требуемое в начале войны, и позволяли бы в ходе ее продолжать снабжать ими армию в необходимых размерах».

Это объяснение на случай войны. Однако бронетанковые силы служили и фактором сдерживания, были средством предотвращения войны. А. Данилевич поясняет: «Американцы считали, что благодаря танкам мы способны пройти всю Европу до Ла-Манша за десять дней, и это сдерживало их».

На мой взгляд, оба эти суждения разумны. Возможно, они ошибочны, но эта ошибка отнюдь не очевидна. Чтобы ее выявить, требуется привлечь дополнительные фактические данные и логические аргументы. Но ведь никто этих данных не привлекал и на дефекты в логике военных не указывал. Параметр «60 тыс. танков» использовали как художественный образ, т. е. совершили подлог (причем большинство — бессознательно).

Особенно плохо обстоит дело в использовании таких социальных показателей, как уровни потребления и уровни доходов, ибо они связаны с выражаемыми через них скрытыми (латентными) величинами резко нелинейно. Нас же интересуют именно скрытые величины, а индикаторы, показатели — это лишь их видимое выражение, доступное измерению. В России произошел разрыв между измеряемыми и скрытыми величинами, а значит эти измеряемые величины перестали быть показателями чего бы то ни было. Но ими продолжают пользоваться и эксперты, и Правительство, и оппозиция. Уровень жизни снизился на 42%! Нет, всего на 37%! Какая неграмотность (если это, конечно, искренне).

Социальные показатели содержат в себе «неделимости». Одна из «неделимостей» — та «витальная корзина», тот физиологический минимум, который объективно необходим человеку в данном обществе, чтобы выжить и сохранить свой облик человека. Это — тот ноль, тот порог, выше которого только и начинается благосостояние, а на уровне нуля есть лишь состояние, без «блага». И сравнивать доходы нужно после вычитания этой «неделимости». Можно сравнивать только то, что «выше порога».

Это общий закон: если в сравниваемых величинах скрыты «неделимости», то при приближении одной из величин к размеру этой «неделимости» валовой показатель искажает реальность совершенно неприемлемо. «Зона критической точки», область возле порога, граница — совершенно особенная часть любого пространства, особый тип бытия. Доходы богатого человека и человека, находящегося на грани нищеты, — сущности различной природы, они количественному сравнению не поддаются (точнее, это формальное сравнение ни о чем не говорит).

Именно таковы сравнительные показатели социального расслоения, которые используют социологи («показатель Джини», децильный фондовый и др.). Говорят: ах, какая беда! согласно этим показателям, в России произошло социальное расслоение, более значительное, чем в США. А на деле никакого сравнения с США и быть не может, потому что в России возникла несоизмеримость между частями общества — социальная аномалия. Если проводить сравнение корректно — после вычитания физиологического минимума, — то в России фондовый децильный коэффициент будет равен не 15, как утверждает Правительство, и не 23, как утверждают ученые РАН, и даже не 36, как утверждают американские ученые, ведущие в России мониторинг, — он будет измеряться тысячами! Ибо превышение доходов над физиологическим минимумом у самых бедных десяти процентов российских граждан приближается к нулю.

Небольшое снижение в уровне потребления семьи, чьи доходы в 10 раз превышают физиологический минимум, и семьи, которая находится на этом минимальном уровне потребления, — совершенно несравнимые вещи. Это все равно что сравнить снижение на один метр летящего высоко в небе самолета и утопающего человека, который захлебывается в озере. Состояние социальной сферы в России таково, что очень большая часть населения находится именно на абсолютном минимуме потребления, и всякая «эластичность» в снижении их доходов утрачена — для многих это означает не «ухудшение благосостояния», а физическую гибель.

Культура поиска индикаторов и установления их взаимосвязи с параметрами была подорвана во время перестройки столь грубо, что и до сих пор не видно признаков ее восстановления.

Число как художественный образ. Магическая сила внушения, которой обладает число, такова, что если человек воспринял какое-либо абсурдное количественное утверждение, его очень трудно вытеснить логическими аргументами. Свое очарование число распространяет и на текст, который его сопровождает. Поэтому часто манипуляторы сознанием вставляют в текст бессмысленные или даже противоречащие тексту цифры — и все равно остаются в выигрыше, ибо на сознание воздействует сам вид числа.

Очень часто числом характеризуют расплывчатые, не поддающиеся измерению величины, причем нередко с высокой точностью. Академик Т.И. Заславская, агитируя за экономическую реформу, утверждала, что в СССР число тех, кто трудится в полную силу, в экономически слабых хозяйствах было 17%, а в сильных — 32%. И эти числа всерьез повторялись в академических журналах (чем не пример утраты обществоведами научной рациональности?). Понятие «трудиться в полную силу» в принципе неопределимо, это не более чем метафора — однако оно «измеряется» авторитетным социологом с точностью до 1 процента! 17 процентов! 32 процентов!

Этот прием взят из арсенала рекламы, которая все же выглядит скромнее в своих претензиях и дает свои оценки с точностью до 10%: «С новыми "памперсами" попки стали на 40% здоровее» или «С новым шампунем "Шаума" волосы стали на 30% сильнее».

Использование числа с целью просто ошарашить читателя и подавить его способность к критическому восприятию, доходит до гротеска. Н. Шмелев и В. Попов в программной книге «На переломе: перестройка экономики в СССР» (1989) пишут: «Сейчас примерно два из каждых трех вывезенных кубометров древесины не идут в дело — они остаются в лесу, гниют, пылают в кострах, ложатся на дно сплавных рек… С каждого кубометра древесины мы получаем продукции в 5-6 раз меньше, чем США».

Вникнем в тезис о том, что из бревна в СССР выходило в 5-6 раз меньше продукции, чем в США (хотя стоит задуматься об утверждении, что в СССР два из каждых трех вывезенных из леса кубометров древесины… остаются в лесу). Можно ли представить себе такое? Ведь это противоречит здравому смыслу.

Читающая публика приняла эту версию относительно «5-6 раз», а ведь должна была встрепенуться, если бы имела чувство меры. «Как могло случиться, чтобы при переработке пропало 80% от привезенного из леса бревна? Возможно ли это?» — вот что должно было не давать покоя. Но никакого беспокойства эти нелепые количественные данные не вызывали. Н.П. Шмелев стал депутатом Верховного Совета СССР, потом академиком РАН.

Если мы заглянем в справочник, то увидим такую сводку (табл. 2).

 

Таблица 2 Выход изделий из древесины в СССР и США, 1986 г. (в расчете на 1000 куб, м вывезенной древесины)

Вид изделий СССР США

Деловая древесина, плотных куб. м 786 790

Пиломатериалы, куб. м 281 197

Клееная фанера, куб. м 6,2 37,9

Древесностружечные плиты, куб. м 17,4 18,8

Древесноволокнистые плиты, кв. м 1602 1590

Древесная масса, т 5,6 10,3

Целлюлоза, т 23,0 96,5

 

Где здесь эти «в 5-6 раз меньше продукции»? Отходов при переработке бревна в деловую древесину в США было 21%, а в СССР — 21,4%. Вот и вся разница. Как именно использовать продукцию первого передела — деловую древесину, зависит уже от хозяйственной целесообразности. Строишь дома из пиломатериалов — производишь их больше, строишь из фанеры — выпускаешь больше фанеры. Много тратишь бумаги на упаковку — перерабатываешь древесину на целлюлозу.

Замечательно, что это нелепое утверждение об исчезновении 80% массы срубленных деревьев ведущие экономисты России повторяют уже более 20 лет — и при этом не задумаются. Вот, академик А.Г. Аганбегян в программной статье «Финансы для модернизации» (февраль 2010 г.) пишет: «В настоящее время на тысячу кубов заготавливаемой древесины Россия производит конечной продукции в три раза меньше, чем США и Канада, и в 5 раз меньше, чем Финляндия и Швеция».

Злоупотребление числом как художественным образом вошло в норму и, можно сказать, стало частью культуры нынешнего обществоведения.

В Отчете Правительства за 2009 год перед Госдумой В.В. Путин сказал: «Потребность в высокотехнологичной медицинской помощи сейчас удовлетворяется на 60%, хотя еще несколько лет назад такие услуги были доступны только каждому десятому гражданину нашей страны».

Откуда эти величины? «Потребность в высокотехнологичной медицинской помощи» — сложное и плохо формализованное понятие. Оно обозначает явление, описание которого размыто. Измерение его в строгом смысле слова невозможно, оно может быть выражено рангами — «больше-меньше» или «лучше-хуже». И вот, без всяких ссылок на методологию и методики объявляется точный результат — 60%. Значит, 40% потребности остались неудовлетворенными. В каких документах и в какой форме фиксируется потребность в медицинской помощи, которую медицинское учреждение не удовлетворяет по причине ее «недоступности»? Скорее всего, нет таких документов и нет таких измерителей.

В отчете Правительства не сказано также, каким образом удалось «за несколько лет» поднять «удовлетворение потребности» с 10 до 60%? Откуда взялись в России все эти «высокие медицинские технологии» — оборудование, материалы, квалифицированные специалисты? Как могло общество всего этого не заметить? Ведь на субъективном уровне не ощущается такого резкого улучшения здравоохранения. Напротив, нарастает ощущение прогрессирующего неблагополучия в массовом здравоохранении из-за его бюрократизации, нехватки средств и снижения квалификации и мотивации персонала. Чиновники из Минздрава, которые готовили этот параграф Отчета, не ощущают грубой деформации меры. Под влиянием «нового обществоведения» они утратили важный элемент культуры.

Ложный образ реальности часто возникает при использования «средних» показателей, когда система очень гетерогенна. Известно, что средним числом можно пользоваться, только если нет большого разрыва в показателях между разными частями целого — иначе будет как в больничной палате: один умер и уже холодный, а другой хрипит в жару и лихорадке, но средняя температура — нормальная. Это школьное правило было, как будто, забыто.

Вот, политики и обществоведы в конце 1990-х годов утверждали, будто потребление продуктов питания в стране упало в результате реформы на 30%. Если быть точными, то в 1999 году потребление мяса и мясопродуктов в среднем по Российской Федерации составило 57,5% по отношению к 1990 году. В среднем потребление продуктов питания упало на 42,5%. Но ведь этот спад не распределился равномерно по всем слоям населения — он сосредоточился почти исключительно в той половине народа, которая обеднела в наибольшей степени. Значит, в этой половине потребление мяса упало на 60-80%! А власти и СМИ делали вид, что не понимают этой простой вещи.

Искаженный образ возникает и вследствие недобросовестного употребления относительных чисел без указания абсолютных величин, поскольку рост относительного показателя от малых величин (базы) создает ложное впечатление. Например, спад производства тракторов в 1992 году составил 17%, и рост их производства в 2000 году был 17%. Телевидение представило это чуть ли не как восстановление производства. Ура, идет «компенсация спада»: на 17% упало, на 17% приросло. Но в 1992 году спад в 17% означал потерю в 41 тыс. тракторов, а в 2000 году увеличение производства на 17% означало прирост в 3,9 тыс. тракторов — в абсолютном выражении на порядок меньше спада.