Мои советы по выбору времени и места

• Дышите. Я хочу сказать, сделайте несколько глубоких вдохов и постарайтесь успокоиться.

• Подумайте. Соберитесь с мыслями: как лучше всего сказать то, что нужно сказать? Когда самый подходящий для этого момент? Возможно, не перед важной встречей и не перед сном. Где лучше всего это сделать? Может быть, там, где никто не сможет вас услышать? Как лучше это сделать? При личной встрече или по телефону? Возможно, лучше выбрать место, где вы сможете поговорить, не боясь, что вам помешают.

Петер. К тому моменту, когда я решил рассказать обо всем своей семье, я представлял собой сплошной комок нервов и не в состоянии был мыслить здраво. Должен ли я собрать всех вместе и сказать, что я голубой, или рассказать каждому из них наедине? Я очень переживал, потому что в моей семье царит слегка пуританский дух. Мне пришла в голову безумная мысль сообщить обо всем по радио. Я позвонил на радиостанцию и спросил, интересует ли их тема «Как трудно рассказать семье о своей гомосексуальности». Они, конечно, ухватились за это. Два дня спустя, за час до передачи, я отправил всем своим родственникам сообщение с просьбой включить приемники. Потом я вошел в студию и заговорил. Я был наедине с ведущим и чувствовал себя вполне уверенно, но потом все пошло совсем не так, как я ожидал. Пожилые родственники были в ярости, твердили: «Перестань нести эту чепуху». Двоюродные сестры, напротив, считали, что мое выступление на радио – «это прикольно». Они так отреагировали на мое заявление, как будто это было для них в порядке вещей. На семейном обеде неделю спустя напряжение сгустилось так, что его можно было ножом резать. Дед почти не разговаривал со мной. Сегодня я счастливо живу со своим партнером. Кажется, моя семья наконец приняла меня таким, какой я есть.

Петер выбрал довольно нетривиальный способ сообщить новость. В каком‑то смысле он собрал всю семью, но воздвиг между собой и родственниками физическую преграду, которая помешала им высказать какие‑либо возражения или задать вопросы. Это все случилось потом. Некоторые из родственников Петера были оскорблены тем, что он не рассказал о своей сексуальной ориентации лично, показав тем самым, что не доверяет им.

Нужно ли задавать прямые вопросы?

Некоторые предпочитают обходить в разговоре острые углы, опасаясь возможных последствий. Другие спрашивают обо всем, что им интересно. Как дети.

Я предпочитаю последних.

Однажды я слышала, как в стокгольмском метро маленькая девочка спросила свою беременную мать, глядя на пожилого мужчину, стоящего напротив:

– Мама, а почему он такой толстый? У него тоже будет ребеночек?

Типичный для детей прямой вопрос, заданный в силу невинности. Прямые вопросы, рождающиеся в голове у взрослых, слегка видоизменяются, проходя цензуру на пути из мозга к языку, но мы могли бы быть более прямолинейны. Не нужно бояться быть назойливым или любопытным, потому что вмешиваться в чужие дела иногда даже полезно. Вмешиваясь, мы демонстрируем свое сочувствие и заинтересованность. По‑моему, мы должны вмешиваться в дела других чаще, чем мы делаем это сегодня.

Мэгги. Некоторое время назад я устроилась на новую работу и сразу поняла, что одна из девушек в офисе страдает расстройством питания. Она была тощей как палка и выглядела как скелет. Окружающие этого как будто не замечали, никто не говорил с ней об этом, и все делали вид, что не видят, как она после каждого обеда бегает в туалет, чтобы извергнуть из себя пищу. Несколько дней я наблюдала за всем этим, а потом подошла к ней и спросила, как она себя чувствует. Сначала она испуганно посмотрела на меня, а потом спросила: «Мы можем поговорить?» И мы отправились в парк на долгую прогулку. Она рассказала о том, как прятала еду, выбрасывала ее, скармливала собаке, как обманывала всех вокруг, и как это было просто, потому что никто, казалось, не обращал на нее внимания. «Меня могло бы стошнить прямо в офисе, после утреннего кофе, а люди спросили бы только, не отравилась ли я чем‑нибудь». У нас на работе между всеми дружеские отношения, и мы иногда обнимаем друг друга, но эта девушка с каждым днем становилась все тоньше и тоньше, и я каждый раз, обнимая ее или похлопывая по плечу, боялась что‑нибудь сломать. И по‑прежнему никто ничего не говорил! Да что случилось со всеми этими людьми?

Я откровенно поговорила с ней, заставила пойти к врачу и убедилась, что ей окажут необходимую помощь. Я позвонила ее родителям и некоторым из ее друзей, и через несколько дней она легла в клинику для анорексиков, где находилась под контролем врачей. Она еще не совсем здорова, но уже значительно окрепла, и я рада, что решила вмешаться! Для девушки это был вопрос жизни и смерти. Но я по‑прежнему не понимаю, что происходит с людьми!