Фрагменты древнеегипетской лирики 16 страница

Во время ареста тот принял яд со словами: «Избавим римлян от лишних хлопот».

Узнав об этой бесславной победе, римский сенат единодушно осудил ее и выразил порицание Титу Квинцию — за самоуправство, за бессмысленную жестокость и за порочное стремление оставить свой след в Истории посредством убийства действительно знаменитого человека.

 

 

КСТАТИ:

В бывшем Советском Союзе в разные времена чествовали как героев убийц Его Величества Николая Второго и его семьи, вероятного убийцу Джона Кеннеди и прочее отребье, заслужившее лишь вечное проклятие…

Вообще‑то сказать однозначно и уверенно, кто чего заслуживает, — все равно что назвать цвет камзола на голом короле.

А Уильям Шекспир говорил, что «если воздавать каждому по заслугам, то кто избежит кнута?»

 

Очередная римская знаменитость: Катон Цензор Марк Порций, известный еще как Катон Старший (ок. 234—149 гг. до н.э.)

В молодости прославился как храбрый полководец, участник второй Пунической войны. В 201 году до н.э., после ее окончания, вернулся в Рим и начал свое стремительное восхождение по ступеням карьеры государственного чиновника. Будучи наместником Сардинии, Катон заслужил народное признание в качестве неподкупного судьи и гонителя ростовщиков.

Современники с изумлением отмечали его аскетизм на этом весьма доходном месте, где предшественники Катона буквально купались в роскоши.

Далее — Сирийская война, в ходе которой Катон вновь обретает славу полководца и даже удостаивается триумфа, а это уже свидетельствует о незаурядных военных заслугах, отмеченных всеобщим признанием.

После триумфа он избирается на должность цензора, и вот тут‑то присущие его натуре аскетизм и непоколебимость проявляются не только в полной мере, но и с оттенком некоторой маниакальности. Объявив войну роскоши, Катон оценивает ее предметы так высоко, что фантастически высокие налоги выводят за пределы понятия «здравый смысл» покупки украшений, карет и т.п.

Мало того, доблестный цензор приказывает уничтожить водопроводные трубы, соединяющие общественные фонтаны и дома частных лиц (да, в Риме было и такое), а также разрушить все особняки, выступающие за линии, на которых расположены остальные уличные строения.

Естественно, подобные меры не вызвали восторга у домовладельцев и вообще у мало‑мальски обеспеченных граждан Рима.

Его борьба с роскошью, да еще и поддержанная незаурядным ораторским искусством, снискала пылкую любовь простолюдинов, которая материализовалась в виде его мраморной статуи с надписью: «Римская республика впадала во зло. Катон, став цензором, установил правила столь мудрые, учреждения и законы столь предусмотрительные, что укрепил и возвысил государство».

Но борьба с теми или иными явлениями бытия всегда предполагает контакт с ними, а контакт чреват заражением.

 

 

КСТАТИ:

«Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы при этом самому не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя».

Фридрих Ницше

 

И Катон в итоге стал ростовщиком и скопидомом, а его приверженность букве закона переросла в нерассуждающую жестокость. Он, к примеру, судил своих рабов по всем правилам тогдашнего судопроизводства и в случае осуждения сам казнил приговоренного. И это, нужно заметить, при крайней суровости в отношении виновных даже в самых мелких проступках.

Состарившихся рабов Катон продавал или прогонял со двора, чтобы, как он говорил, «не развращать дармовой пищей», ну а это уже может свидетельствовать лишь о низости и жестокости натуры.

 

 

КСТАТИ:

«Не надо думать, что человек, поступающий в соответствии со своими убеждениями, уже порядочный человек. Надо проверить, а порядочны ли его убеждения».

Федор Достоевский

 

В числе же положительных деяний Катона необходимо отметить его литературное творчество, позволившее признать в нем первого латинского прозаика. Он написал энциклопедию для своего сына, трактаты о сельском хозяйстве, о военном деле и медицине. Его перу принадлежат также «Начала» — история Рима и других городов Италии, правда, без персоналий выдающихся деятелей, так как истинным героем Истории Катон считал народные массы (искренне или нет, неизвестно). Он первым стал издавать собственные речи, которыми впоследствии восхищался Цицерон.

Но венцом его карьеры было разрушение Карфагена. Собственно, практическое разрушение осуществил полководец Сципион Младший в ходе третьей Пунической войны, но авторство этого не очень славного эпизода Истории, несомненно, принадлежит Катону.

Совершая дипломатическое турне по землям Северной Африки, он — без какой‑либо особой цели — заезжает в Карфаген и обнаруживает, что после сокрушительного поражения в войне этот город не только не впал в нищету и разруху, но еще и расцвел, окреп, возродил все свое былое величие, как и подобает побежденному, о чем свидетельствует вся История человечества, в частности возрождение Германии после поражения во Второй мировой войне.

Оратор‑ростовщик и непоколебимый борец с чужой роскошью буквально заболевает от неправедного гнева и спешит в Рим, где излагает все увиденное на заседании сената, для пущей наглядности вывалив на пол груду роскошных ливийских фиников и заметив, что эти плоды растут всего лишь в трех днях плавания от Рима. На этом заседании, как и на целом ряде последующих, Катон не уставал повторять одну и ту же фразу, ставшую впоследствии крылатой: «Карфаген должен быть разрушен!» («Carthaginen esse deledam»).

Трудно сказать, что более повлияло на решение сената — эта фраза, финики или ненависть к чужому процветанию, но вскоре началась третья Пуническая война.

Три долгих года карфагеняне героически обороняли (да, только оборона имеет право именоваться героической!) свой родной город, терпя все мыслимые и немыслимые лишения. Небольшая, но характерная деталь: карфагенские женщины остригли свои длинные волосы и сплели из них канаты для метательных машин.

К исходу третьего года обороны карфагеняне окончательно ослабели от голода и болезней, что позволило римлянам ворваться в город, где вспыхнули пожары и ожесточенные уличные бои, продолжавшиеся целую неделю.

По постановлению сената Карфаген был стерт с лица земли, а пятьдесят тысяч оставшихся в живых его граждан были проданы в рабство.

И последний штрих к биографии Катона Старшего: он изгнал из Рима всех философов, объявив их врагами общественного спокойствия. Что ж, ощущение несовместимости всегда порождало тревогу, а тревога — агрессию…

Ну, чего‑чего, а вот агрессии не занимать было римлянам, среди которых Катон Старший был в достаточной мере собирательным образом. После уничтожения Карфагена они двинулись на восток, буквально растоптав Сирийское царство, а затем — на Балканы, где, следуя своему классическому принципу «Разделяй и властвуй», стравили македонян и греков, а затем разгромили и первых, и вторых.

Римские войны и нещадная эксплуатация провинций привели к стремительному росту числа рабов, которым, естественно, нужно было найти эффективное применение. В отличие от Древнего Востока и Греции огромное число римских рабов было занято в сельском хозяйстве. Десятки тысяч рабов трудились на серебряных рудниках, на строительстве дорог и сооружений, на галерах, на верфях, в мастерских.

Определенной части рабов была предопределена стезя гладиаторов, сражавшихся на потеху публике между собой и дикими зверями.

То, что интерес народных масс к тому или иному зрелищу прямо пропорционален его непристойности или жестокости, было давно подмечено сильными мира сего и так же давно они стали вовсю эксплуатировать этот интерес в своих политических целях.

Если греческие трагедии ставились, в основном, для царей и узкого круга интеллектуалов, а народ при этом едва ли понимал и тем более разделял переживания условных героев, то в Риме зрелища были подлинно народными, соответствующими печально известному лозунгу: «Искусство принадлежит народу».

Любое зрелище оказывает на своих зрителей воздействие воспитательного характера, и римские в этом плане отнюдь не были исключением из общего правила, скорее напротив.

Рим постоянно вел завоевательные войны, а для войн, естественно, нужны солдаты, и чем более они будут жестокими, агрессивными и не ведающими угрызений совести по поводу проливаемой ими крови, тем лучше.

Римские кровавые зрелища — гладиаторские бои, травля людей и зверей, массовые казни — призваны были сломать предохранительные барьеры личности и превратить ее в зверя с установкой на нерассуждающую агрессию.

 

 

КСТАТИ:

Когда животные видят, как убивают их собратьев, они испытывают непреодолимый ужас. Обратная реакция человека на подобные обстоятельства — одна из основных черт, отличающих его от животных. Увы…

 

Римские удовольствия не исчерпывались боями гладиаторов. В числе весьма популярных явлений культурной жизни того времени следует отметить театральные и балетные представления, пронизанные воинствующей эротикой и являвшиеся, по сути, не более чем антуражем к совершенно безобразным оргиям.

Примерно во втором веке до н.э. в Риме окончательно воцарился греческий обычай пировать непременно в обществе проституток и, естественно, тут же отправлять сексуальные надобности. Возможно, что здесь сказалось не только влияние греков, но и этрусков, у которых пиршества и разврат были с древнейших времен объединены незыблемой традицией.

 

Фреска из Помпеи

 

Но если греки и этруски проделывали все это элегантно, непринужденно, с изяществом подлинных гурманов и знатоков плотских наслаждений, то римляне вели себя при аналогичных внешних обстоятельствах просто омерзительно. Они обжирались до такой степени, что принимали рвотное, дабы освободить место для новых и новых порций пищи. Напивались они до такой степени, что без помощи раба не могли помочиться в горшок, ну, совсем как выдвиженцы советских времен после пьянки, завершающей заседание партхозактива районного масштаба…

Пожалуй, римляне, даже достигшие вершин общественной пирамиды, всегда оставались выскочками‑простолюдинами, и это проявлялось во всех сферах их бытия.

Они обладали немыслимым количеством рабов, как никакой иной народ Древнего мира, и, естественно, значительная часть этих рабов составляла многочисленный контингент проституток обоих полов.

И не следует при этом забывать про такое стремительно прогрессирующее явление римской жизни, как маммонизм (любовь к деньгам, материальным ценностям), явление, способное завести очень и очень далеко, что со всей наглядностью подтверждает наше постсоветское бытие.

 

 

КСТАТИ:

«Чуждые нравы пришли впервые с бесстыдной корыстью, И расслабляющее богатство роскошью гнусной Сокрушило нам жизнь. Что пьяной Венере заветно?»

Ювенал

 

Как известно, выгода, возведенная в ранг идеи‑фикс, является основной отличительной чертой низких натур, а их критическая масса — основная предпосылка неизбежного падения государства, и тут уж ничего не поделаешь. В бочке вина осадок совершенно естествен, но не должен же он составлять половину ее емкости…

К стимулам развития римской проституции следует отнести и стремительный рост урбанизации. В городах скапливались большие массы мужчин как холостых, так и женатых, ищущих сексуального удовлетворения у женщин, специально предназначенных для этих целей. При этом следует учитывать то, что римские законы очень сурово карали за связи с замужними, да и вообще со всеми свободными женщинами.

Конечно, законы, как говорилось уже тогда, для того и написаны, чтобы их нарушать, но все же… заплатить жизнью за сомнительное удовольствие тайного свидания с какой‑нибудь закомплексованной матроной…

Так думали, разумеется, не все, но подавляющее большинство все же пользовалось услугами профессиональных жриц любви.

Катализатором развития проституции служил и запрет на брак для солдат. Этот запрет исходил из другого, исключающего римские браки с иностранками, так что солдаты легионов, пребывающих в чужих странах, либо вступали в свободный брак, либо удовлетворялись проститутками.

Свободные браки, как правило, сопутствовали продолжительному пребыванию в той или иной стране. Так, в 171 году до н.э. возникла испанская колония Картея, где римские солдаты, вступив в свободные браки с испанками, стали отцами 4000 детей.

Но зачастую легионы сопровождались в своих походах целыми обозами проституток. Вследствие этого возникали лагерные города, ставшие впоследствии вполне благополучными центрами мировой цивилизации.

А число рабов и простолюдинов все росло и росло, приближаясь к жуткой отметке, за которой социальный взрыв является уже не случайностью, а закономерностью. Впрочем, едва ли социальные взрывы вообще бывают случайными…

И совсем не случайно на арене Истории возник человек с пронизывающим взглядом голубых глаз на суровом лице, будто обсыпанном мукой, причем частично, пятнами, Что делало образ этого человека довольно жутким.

Звали его Луций Корнелий Сулла (133—78 гг. до н.э.).

Происходил он из небогатого, но знатного рода, из той среды, где вполне естественным было бы услышать такое: «Можно ли считать тебя порядочным человеком, когда ты, ничего не унаследовав от отца, вдруг нажил себе такое состояние?» Да, и никто не смел возразить, как это бытует у нас: «Ну и что? Значит, я умею жить!» Тогда такое не проходило. Правда, лишь в определенных кругах. Все остальные…. умели жить… а Корнелий Сулла — гораздо лучше всех, кто имел несчастье оказаться в его окружении.

В юности он предавался дикому разгулу в обществе актеров, скоморохов и просто проституток обоих полов. Привычки и навыки, приобретенные в этом возрасте, он сохранил до самой смерти. Известно, что в молодые годы у него был длительный роман с актером Метробием, который он успешно совмещал со столь же длительной и пылкой связью с некой Никополой, которая была заметно старше его, но очень богатой. Старания молодого Суллы увенчались тем, что Никопола сделала его своим наследником. Вскоре после этого она умерла.

Мачеха тоже сделала его своим наследником, так что к двадцати пяти годам Сулла был уже достаточно обеспеченным человеком. И вот тогда‑то начинается его восхождение на вершину власти.

Военная карьера Суллы начинается в свите известного полководца Гая Мария (156—86 гг. до н.э.). Уже тогда даже очень искушенный наблюдатель мог отметить, что этого молодого человека привлекают на сцене жизни только первые роли и для воплощения своих замыслов он не пожалеет ничего и никого. При этом следует воздать должное личной храбрости, дипломатическому и полководческому таланту Корнелия Суллы.

Во время военной экспедиции в Северную Африку, исключительно по собственной инициативе и втайне от Гая Мария, заводит дружбу с одним из местных царьков, Бокхом, который, просчитав направление и скорость ветра удачи, выступает с предложением выдать римлянам своего зятя Югурту, вождя непримиримой оппозиции римской экспансии. Сулла, не раздумывая, принимает это предложение. Взяв с собой лишь несколько солдат, он приходит ночью во дворец Бокха и там захватывает Югурту, который доверчиво воспользовался гостеприимством тестя. Конечно, Сулла рисковал головой, потому что ситуация могла измениться с точностью до наоборот, прими Бокх иное решение, но все произошло, как произошло.

Честь поимки Югурты Сулла подарил своему начальнику Марию, именно подарил, чем только унизил прославленного полководца, а себя выставил в роли скромного героя, совершающего подвиги не ради личной славы, а исключительно во имя счастья родины.

Гай Марий не сделал личных выводов из этого эпизода, считая Суллу не более чем удачливой пешкой в большой игре, и в этом состоял, пожалуй, главный просчет этого незаурядного, но непростительно открытого персонажа римской истории.

Мало того, Марий брал с собой Суллу и в последующие походы, где тот приносил бесспорную пользу общему делу, но неизменно давая понять окружающим, что польза эта была достигнута не в соответствии с волей Гая Мария, а вопреки ей. Вот тогда‑то и началась открытая война между ними, война, имевшая достаточно тяжкие последствия для многих и многих людей…

 

 

КСТАТИ:

«В природе человека три основные причины войны: соперничество, недоверие, жажда славы»

Томас Гоббс

 

В этом случае имел место весь набор причин, а может быть, и сверх того, учитывая особенности характера Корнелия Суллы.

Вернувшись в Рим, он выставил свою кандидатуру на выборы городского претора (ни много ни мало — представитель высшей судебной власти в Риме), но потерпел фиаско из‑за черни (по его же словам), которая хотела вынудить его искать народного расположения посредством пышных зрелищ с участием экзотических африканских зверей, привезенных им из похода.

Так или иначе, но через год Сулла был избран претором, как тогда говорили, оплатив звонкой монетой народную благосклонность. Когда он после выборов пригрозил кому‑то показать свою власть, присутствовавший при этом Секст Юлий Цезарь (дядя Гая Юлия Цезаря) не без сарказма заметил: «Ты прав, считая эту власть своей: ведь она у тебя купленная». Но подобные заявления были для Суллы просто сотрясением воздуха и имели последствиями лишь репрессии для тех, кто их высказывал.

У Суллы была прочная и цепкая память…

Вся дальнейшая его деятельность вне Рима была направлена, в основном, на борьбу с царем Митридатом VI Евпатором, представлявшим реальную угрозу владычеству римлян в Средиземноморье, а внутри Рима — с Гаем Марием, представлявшим столь же реальную угрозу планам Суллы относительно безраздельной власти над Италией.

А тут еще разгорается попутно Союзническая война (90—88 гг. до н.э.), в ходе которой Риму нужно было или доказать свое право занимать лидирующее положение среди италийских союзников, или занять скромное место в общем строю.

Рим доказал со всей убедительностью свое право на верховенство, в чем была немалая заслуга Корнелия Суллы — и полководца, и дипломата. Ну, а то, что в итоге этой войны все италийцы получили права римских граждан, Суллу особо не волновало: мысленно пребывая на вершине власти, он уже видел, сколь ничтожны эти хваленые права…

 

 

КСТАТИ:

«Определение деспотизма: такой порядок вещей, при котором высший низок, а низкий унижен».

Никола‑Себастьен де Шамфор

 

Сулла избран консулом.

Сулла — герой и благодетель.

Сулла — надежда на скорое процветание, что бы там ни болтали его завистники.

Пятидесятилетний Сулла женится на юной Цецилии, дочери верховного жреца Метелла. Это был уже четвертый брак народного любимца: никакая из первых трех жен не соответствовала его величественным планам, а посему были отпущены за ненадобностью. Цецилия же объективно соответствовала будущей роли супруги самодержца всея Италии.

В Риме начинаются волнения, вызванные противостоянием Гая Мария и Суллы. Дело доходит до уличных боев. В ходе одного из таких эпизодов Сулла вынужден искать спасения от толпы сторонников Мария в доме самого Мария. Тот, конечно, проявил благородство и отпустил с миром политического противника, который, выбравшись ночью за городскую стену, поспешил в военный лагерь.

Несколько дней подряд сторонники Гая Мария бежали из лагеря в город, а сторонники Суллы — из города в лагерь, после чего Сулла, посоветовавшись с гадателями, двинулся на Рим.

По дороге его встретило посольство римских граждан с предложением сесть за стол переговоров во избежание полномасштабной гражданской войны. Сулла со всем вниманием выслушал этих достойных людей и заверил их в своем нежелании проливать кровь сограждан. Они договорились о том, что он не двинется дальше, пока не оговорит все условия гражданского мира с представителями римского сената.

Но стоило посольству удалиться, как Сулла отдает приказ двигаться ускоренным маршем на Рим. После короткого, но яростного штурма город был взят. Население, однако, продолжало сопротивляться захватчикам, осыпая их с крыш градом камней и черепицы. И тогда Сулла отдает страшный приказ: «Жги дома!», причем, воодушевляя своих воинов личным примером. Улицы Рима заволокло дымом многочисленных пожаров.

Гай Марий покидает город.

Утром следующего дня Сулла собирает членов сената и приговаривает к смерти Гая Мария и его ближайших соратников. Ввиду того, что тот бежал из города, победитель назначает денежную награду за его голову. Сенат, даже покорный власти Суллы, был шокирован, помня недавние события, когда Марий великодушно отпустил своего оппонента, нашедшего приют в его доме. Сулла, конечно же, также помнил об этом, и потому сгорал от желания отомстить за его великодушие.

 

 

ФАКТЫ:

Гай Марий, бежав из Рима, высадился на африканском берегу Средиземного моря, как раз там, где ранее стоял город Карфаген, сожженный римлянами в 146 году до н.э. Каким‑то образом это становится тут же известно римскому наместнику, он посылает своего помощника объявить Гаю Марию о нежелательности его присутствия на территории, находящейся под римской юрисдикцией. Помощник излагает Марию это требование, на что тот отвечает фразой, ставшей знаменитой: «Возвести ему, что ты видел, как изгнанник Марий сидит на развалинах Карфагена».

 

Фраза «Марий на развалинах Карфагена» стала крылатой и, как правило, применима к человеку, испытавшему крушение былой славы.

А Сулла, наскоро установив в Риме какое‑то подобие порядка, поспешил на Балканы, где целый ряд греческих городов склонился на сторону Митридата.

Эти города с поразительной легкостью сменили векторы своей политики, и лишь Афины, где правил тиран Аристион, ставленник Митридата Евпатора, не торопились выказывать покорность Риму.

Сулла отдал приказ о немедленном штурме Афин. Он сгорал от нетерпения, он жаждал как можно скорее ворваться в эту жемчужину Средиземноморья, растоптать призрак былого величия, а растоптав, еще выше вознести свое… и чтобы привели к нему на веревке тирана Аристиона. Такого же, как и он, Сулла, развратника и садиста, такого же властолюбца. Но не такого талантливого полководца, дипломата и уж совсем никакого, в противоположность ему, Сулле, отца нации…

Он начал с того, что ограбил все священные хранилища и вырубил все священные рощи вокруг Афин, даже знаменитую «Академию», где когда‑то учил великий Платон (что ему до Платона?), а затем — ночной штурм, пламя пожаров, лязг оружия, крики умирающих… Он не просто взял город, не просто, по обычаям того времени, отдал его на разграбление своим воинам, он в буквальном смысле слова потопил Афины в крови. Крови было столько, что она, говорят, текла ручьями за городские ворота…

А дальше — целый ряд сражений с войском Митридата, где Сулла продемонстрировал действительно незаурядный талант военачальника и отчаянную храбрость воина.

И снова — кровопролитные битвы со своими согражданами, сомнительной ценности победы над ними, массовые казни и реки крови…

Такое понятие, как проскрипционный список до Суллы — «Список имущества, выставляемого на продажу за долги», а при Сулле — «Список лиц, подлежащих репрессиям», то есть ликвидации.

Став диктатором, Сулла составил проскрипционный список на 80 человек, затем, через день, — новый список, уже на 220, а утром следующего дня — еще столько же… и так далее…

 

 

ФАКТЫ:

«Он помещал в списки всякого, кто принял и укрыл в своем доме кого‑либо из жертв, карая смертью человеколюбие и не щадя ни брата, ни сына, ни родителей, а всякому убившему опального он назначал награду в два таланта, платя за убийство, хотя бы раб убил своего господина или сын отца… Проскрипции свирепствовали не только в Риме, но и по всем городам Италии. От убийств не защищали ни храмы богов, ни очаг гостеприимства, ни отчий дом; мужья гибли в объятиях супруг, сыновья — в объятиях матерей. При этом павшие жертвой гнева и вражды были лишь каплей в море среди тех, кого казнили ради их богатства…»

Плутарх. «Сравнительные жизнеописания»

 

В городе Пренесте Сулла сначала карал всех, кого находил достойным своей кары, поодиночке, осуществляя, так сказать, индивидуальный подход к делу, но вскоре это ему наскучило, и он приказал собрать в одно место двенадцать тысяч человек, чтобы сразу покончить с «враждебными элементами», как это делали, кстати, большевики в 1918—1921 годах (нашей эры). Странно, что портреты Суллы не несли на первомайских демонстрациях…

А тогда, в городе Пренесте, был случай действительно достойный страниц Истории. Когда согнали для казни двенадцать тысяч горожан, Сулла объявил, что милостиво дарует жизнь одному человеку, который оказал ему гостеприимство. Но этот человек (к сожалению, летописцы не удосужились сохранить для нас его славное имя) сказал, что не желает принимать такой подарок от палача своей родины и, смешавшись с толпой обреченных, разделил их судьбу…

Меня часто мучает вопрос: «Почему люди, обреченные на массовое заклание, не пытались избежать уготованной им участи, не пытались перебить своих палачей, которых в любом случае всегда было гораздо меньше, чем их жертв?»

Вот, к примеру, те двенадцать тысяч в Пренесте… Ну, сколько там могло быть палачей? Тысяча, две, три… А ведь тогда же не было огнестрельного оружия, так что палач с мечом мог отбиться не больше, чем от двух, трех людей, которым уже нечего было терять, а ведь энергия отчаяния удваивает, удесятеряет силы, однако… А когда во второй четверти XX века энкаведисты расстреливали в одночасье тысячи людей, неужели нельзя было, реализовав ту энергию отчаяния, перегрызть глотки и энкаведистам и их овчаркам? Наверное, нельзя. Видимо, вступало в силу нечто, парализующее волю даже бесспорно храброго человека, а среди массы — тем более.

 

 

КСТАТИ:

«А людей не будет. Будут массы, массы, массы…»

Николай Эрдман. «Самоубийца»

 

А Сулла, став диктатором, узаконил свой статус постановлением сената, причем срок диктаторских полномочий определялся весьма условно: «…пока Рим, вся римская держава, потрясенная междоусобными распрями, не укрепится». Поди определи, укрепилась она уже, или еще нет… То же самое, что определить, построен ли уже социализм в СССР, или же еще нет, и тогда чрезвычайные меры, сопутствующие этому строительству, будут и далее иметь место…

Так что Сулла чувствовал себя вполне уверенно, восседая в кресле диктатора, казня, милуя, раздаривая своим любовницам и любовникам конфискованные имения, верша чьи‑то судьбы. Например, желая породниться со знаменитым полководцем Гнеем Помпеем Великим, Сулла убедил его развестись с женой и жениться на Эмилии, своей падчерице. То, что Эмилия замужем, да еще и с большим сроком беременности, вершителя судеб не волновало. Он насильно выдал ее за Помпея, в доме которого она вскоре умерла.

А вслед за нею умерла и жена Суллы, Цецилия Метелла.

В канун ее смерти жрецы посоветовали Сулле не подходить к больной и не осквернять свой дом присутствием мертвого тела. Следуя их советам, Сулла весьма оперативно развелся с Цецилией и приказал перенести ее, умирающую, в дом ее родственников. Похороны, правда, он устроил довольно пышные.

Через некоторое время он женится на Валерии, дочери Мессалы, одного из знатных римлян. Несмотря на то что она была женщиной ошеломительно красивой и способной удовлетворить с лихвой самые похотливые сексуальные фантазии, Сулла, тем не менее, продолжал свои связи с самыми грязными проститутками, с флейтистками и актерами, в том числе с мимом Метробием, его многолетним возлюбленным.

Но за все нужно платить, и страшная болезнь, долгие годы дремавшая в его измученном излишествами теле, дала о себе знать бурно и неумолимо. Сулла гнил изнутри, и оттуда из разлагавшихся заживо внутренностей, вылезали на поверхность тела вши, причем в таком количестве, что бороться с этим нашествием было практически невозможно.

Вскоре он скончался, оставив после себя недобрую память и двадцать два тома своих «Воспоминаний», посвященных победоносному восхождению к вершине власти.

Впрочем, смотря что понимать под словом «благополучие»…

Жизнь Суллы пришлась на период излета республики, и она, как никакая другая, подтвердила факт этого излета, продемонстрировав аморфность республиканского правления и действующую модель диктатуры, которая лишь подтверждает расхожее мнение о том, что хрен редьки не слаще.

На страницах Истории упомянуты и другие персонажи, но все они в том или ином качестве вращались вокруг некоего центра, имя которому — Сулла. Это и заклятый враг диктатора — полководец Квинт Серторий, и приверженец Суллы полководец Лукулл, который в 73 году до н.э. нанес сокрушительный удар Митридату, но более того известный своими роскошными пирами, и Гней Помпей Великий, окончательно разбивший войска Митридата и уничтоживший если не всех, то подавляющее большинство пиратов Средиземноморья, тот, которого даже недоброжелатели сравнивали с Александром Великим, и Марк Красс, обладавший несметными богатствами и неограниченным влиянием.