Исмаилу наследовал его сын Тевфик. Номинально в те годы Египет входил в состав Османской империи, и турки попытались воспользоваться слабостью положения нового паши, чтобы укрепить собственные позиции. Однако их попытки сократить численность египетской армии встретили отпор — не со стороны Тевфика, но со стороны полковника Ахмед-бея Араби, поднявшего мятеж. В ситуацию не замедлили вмешаться британцы, защищавшие «своего человека» — Тевфика: 12 июля 1882 года Королевский флот подверг Александрию двенадцатичасовой бомбардировке. Хедив Тевфик официально обратился к британскому правительству с просьбой о защите от мятежников, и очень скоро в Александрии высадился британский десант; чуть позже были оккупированы город Исмаилийя на Суэцком канале и Каир.
Либеральное правительство Гладстона утверждало, что присутствие британского военного контингента в Египте будет кратковременным. Двадцать пять лет спустя французский писатель Пьер Лоти, пришедший к мечети Мухаммада Али, увидел около нее часовых в форме британской армии. «Сколь неожиданно видеть европейских солдат в этом священном для Египта месте! Красная униформа, бледные европейские лица… Англичане захватили обитель Мухаммада Али». В целом британское владычество над Египтом продлилось семьдесят лет. К началу Второй мировой войны в каирской Цитадели размещался многотысячный гарнизон, а конюшни, теннисные корты и площадки для смотров соседствовали с мечетью Мухаммада Али и дворцом аль-Гауара.
В первые годы после бомбардировки Александрии наиболее заметной фигурой в Египте был сэр Ивлин Бэринг (позднее лорд Кромер). Он занимал должность генерального консула Великобритании, но фактически управлял страной в качестве генерал-губернатора с 1882 по 1907 год. Бэринг говаривал, что рассматривает Египет как «завуалированный протекторат», как полноценную часть Британской империи. («Имперский статус» Египта всегда оставался неопределенным. В своих воспоминаниях «Олеандр, палисандр» Пенелопа Лайвли упоминает, что на географических картах той поры Египет изображался не просто розовым, как остальная империя, но «в розовую полоску — и это сбивало с толка»). В египетской администрации все ключевые посты волей Бэринга заняли британские чиновники.
Разумеется, насаждение «английских порядков» не могло не вызвать недовольства местного населения; в 1906 году лорду Кромеру пришлось пойти на некоторые уступки национальному движению во главе с Мустафой Камалем (впрочем, колониальные чиновники успешно контролировали деятельность этого движения). Османская империя слабела на глазах, британцы все прочнее утверждались в Египте, ревниво оберегали Суэцкий канал, экспортировали египетский хлопок, обеспечивая работу фабрик Ланкашира, и одновременно вынуждали египтян импортировать британское оборудование и товары.
Как ни удивительно, языком общения (или лингва франка, если угодно) делового сообщества Каира стал не английский, а французский язык. Во многом это объяснялось той значительной ролью, которую французы сыграли в прокладке Суэцкого канала и перестройке города в XIX столетии. Французский был языком прессы, на нем говорили члены правительства, на нем общались посетители кофеен и чайных. В каирской опере регулярно выступали знаменитости из «Комеди Франсез», французскому стилю отдавали предпочтение перед английским в убранстве интерьера (однако не в одежде). Чем крепче становилась британская «хватка», тем все больше египтян среднего класса говорили по-французски, выезжали на лето в Париж и нанимали французских нянь и гувернанток для присмотра за детьми.
При этом в Каире возникло и неуклонно расширялось сообщество англоговорящих — прежде всего колониальных чиновников и их жен. Постепенно тот район, в котором они жили, превратился в своего рода «маленькую Европу», где обувь продавалась в универмаге Роберта Хьюза, а мармелад и прочие сладости — в магазине Дэвида Брайана. Живописные картины тех времен мы находим в воспоминаниях Мэйбл Кайар, дочери главного почтмейстера Египта. Она прожила в Египте много лет и в 1935 году опубликовала автобиографию под названием «Вся жизнь в Египте».
Как человек, который жил в этой стране с детства, и как жена видного британского чиновника, Мэйбл Кайар имела возможность воочию наблюдать поразительные подробности жизни каирского «колониального общества» на рубеже столетий. Главным событием считался зимний бал во дворце хедива. Все «сливки» каирского света — и европейцы, и состоятельные египтяне, ощутившие вкус иноземных удовольствий, — считали для себя обязательным присутствовать на этом балу. Можно даже сказать, что бал хедива являлся для каирского высшего общества событием не менее значимым, нежели скачки в Аскоте — для общества английского.
На площади Оперы гостей ожидали экипажи, доставлявшие их во дворец Абдин. По роскошной парадной лестнице гости поднимались наверх, и церемониймейстер торжественно объявлял имена вновь прибывших. Сам бал, по словам Кайар, представлял собой «изумительное зрелище — восточная роскошь в сочетании с космополитической модой. Его высочество принимал гостей… в первой из длинной анфилады комнат, залитой ослепительным светом, который отражался в бесчисленных зеркалах». Представившись хедиву, гости переходили в просторный танцевальный зал, где «было чрезвычайно тесно, так что танцы в те времена оборок и жабо являлись скорее испытанием, чем удовольствием». За танцами следовал ужин — в огромном помещении, вмещавшем 700 человек; эта «людская масса» толпилась у столов с различными яствами, причем «лишь тем, кто стоял ближе всего к столам, удавалось добыть съестное. Элегантные европейские дамы аккуратно цепляли вилочками угощения с тех же блюд, с которых менее утонченные гости хедива брали еду пальцами; египтяне отворачивались, стоило им узреть очередное вызывающе бесстыдное декольте, — и звучно рыгали, проглотив особенно лакомый кусочек».
В отличие от здания оперы, ко дворцу Абдин судьба оказалась милосердной. Расположенный в полумиле к югу от площади Оперы, возведенный в те же 1860-е годы хедивом Исмаилом, этот европейского вида двухэтажный дворец является сегодня официальной резиденцией президента Египта. Но дни, когда в нем устраивались балы для колониальной элиты, давно миновали. Теперь во дворец попасть практически невозможно, хотя вокруг него и нет изгородей из колючей проволоки — характерной приметы других египетских правительственных зданий. Он словно притаился в глубине небольшого парка с аккуратно подстриженными лужайками, на которые смотрят сквозь ставни его окна. Площадь Абдин перед дворцом — тихое местечко, с клумбами, скамейками и припаркованными по всем правилам автомобилями; сюда не заезжают туристические автобусы, да и суматошный поток уличного движения течет по другим «руслам».
