Хроника Захарии из Зографу 27 страница

Можешь себе представить, как я вздрогнул, — я еще при свете дня успел заглянуть в бездну, где в неизмеримой дали блестела река.

— А от этой жены у Дракулы были дети?

— О, да. Их сын Минхеа Злой в начале шестнадцатого века правил Валахией. Тоже очаровательная личность. От него пошел целый род Минхеа и Мирче — довольно неприятных. А Дракула женился вторично, на сей раз на мадьярке — родственнице Матьяша Корвинуса, короля Венгрии. От них произошли многочисленные Дракулы.

— Кто-нибудь из их потомков еще остался в Валахии или Трансильвании?

— Не думаю. Если бы остались, я бы их нашел. — Он отломил от хлеба горбушку и подал мне. — У второго рода были земли в Жельцере. Они смешались с венграми. Последняя вышла замуж за благородного Гетци, но их род тоже иссяк.

Все это я, не отставляя тарелки, записал в свой блокнот, хотя и не видел здесь связи с поисками гробницы. У меня был еще один вопрос, который мне совсем не хотелось задавать в углубляющейся бесконечной тьме:

— Есть ли вероятность, что Дракулу похоронили здесь или перенесли сюда из Снагова его останки?

Георгеску хихикнул.

— Не расстаетесь с надеждой, да? Нет, старик прячется где-то в Снагове, поверьте моему слову. Конечно, в здешней часовне был склеп — там остался провал, в который ведет пара ступенек. Я копался там в прошлый приезд. — Он широко ухмыльнулся. — Местные после этого и говорить со мной не хотели. Но там все пусто, даже костей нет.

Он сладко зевнул. Мы передвинули припасы поближе к огню, раскатали постели, улеглись и больше не разговаривали. Ночь выдалась холодная, и я порадовался, что догадался одеться потеплей. Я лежал, глядя на звезды — они казались удивительно близкими к этой темной бездне, — и слушал, как похрапывает Георгеску.

Должно быть, незаметно для себя я уснул, потому что, когда проснулся, огонь почти потух, а вершины были скрыты облаками. Озябнув, я совсем было собрался встать, чтобы подбросить дров в костер, когда рядом раздался шорох, от которого кровь у меня застыла в жилах. Мы были не одни в развалинах, и наш сосед, кто бы он ни был, находился очень близко. Я медленно поднялся, раздумывая, не разбудить ли Георгеску, и гадая, не найдется ли в его цыганском скарбе, кроме котелка, еще и оружие. Шорох сменился мертвой тишиной, и напряжение было так велико, что я выдержал всего несколько минут. Вытянув из кучи сушняка ветку, я сунул ее концом в огонь и, когда тонкие прутья занялись, поднял над собой как факел.

В глубине разрушенной часовни вспыхнули красные огоньки глаз. Не стану врать, друг мой, волосы у меня встали дыбом. Глаза приближались, но в темноте я не сумел определить, насколько высоко они находились над землей. Долгое мгновение глаза изучали меня, и я вопреки разуму ощутил за ними понимание, словно неведомое существо знало, кто я такой, и оценивало мои силы. Потом снова зашуршала трава, и в светлое пятно шагнул крупный зверь. Он осмотрелся по сторонам и снова неторопливо ушел в темноту. Это был волк, очень крупный волк; в отблесках костра я успел рассмотреть косматую шкуру и тяжелую лобастую голову.

Я снова лег. Не стоило будить Георгеску, когда опасность уже миновала, но мне заснуть не удалось. Снова и снова передо мной — в воображении — вставал пронзительный понимающий взгляд зверя. Наверно, дремота все же подкрадывалась ко мне, когда из темноты леса донесся смутный шум. Одеяла больше не грели, и я опять встал и прошел через заросший кустами двор, чтобы выглянуть за край стены. К Арджешу гребень под стенами, как я уже говорил, обрывался отвесно, но налево склон уходил более полого, и оттуда долетал гул множества голосов. В лесу виднелись огни — словно кто-то еще развел костры у крепости. Я подумал, не заходят ли в эти леса цыгане, — утром надо будет спросить Георгеску. Словно на зов моей мысли мой новый друг вдруг вынырнул из темноты рядом со мной. Он завернулся в одеяло и сонно шаркал ногами.

— Что-то не так? — Археолог заглянул вниз. Я указал рукой, куда смотреть.

— Не цыганский ли табор? Он рассмеялся.

— Едва ли. Слишком далеко от цивилизации, — он выговорил это, зевая, но глаза уже проснулись и настороженно блестели. — Вообще-то странно. Давайте подойдем поближе, посмотрим.

Мне его предложение совсем не понравилось, но через минуту мы уже натянули сапоги и тихонько крались по тропе в сторону, откуда неслись голоса. Теперь я слышал их переливы отчетливее: не волчий вой, а словно бы пение мужских голосов. Только бы не наступить на сухую ветку. Георгеску опустил руку в карман. Я с облегчением вздохнул: у него действительно есть пистолет! Вскоре между стволов мы увидели отблески света, и он знаком приказал мне пригнуться, а потом и присесть рядом с ним в кустарнике.

Перед нами была поляна, и на ней, вообрази, — толпа мужчин. Они двумя кольцами окружали высокий костер. Один, по-видимому предводитель, стоял в центре у огня, и, когда пение достигало высшей точки, каждый из поющих приветственно протягивал к нему руку, другую же опускал на плечо стоящего рядом. Лица в багровых отблесках огня были жесткими и суровыми, а глаза блестели, как драгоценные камни. Собравшиеся были одеты в какую-то униформу: темные куртки поверх зеленых рубашек с черными галстуками.

— Кто это? — шепнул я Георгеску. — Что они поют?

— Все для отечества! — прошипел он мне в ухо. — Не шумите, если хотите жить. По моему, это «Легион Михаила-архангела».

— Что за легион?

Я едва шевелил губами. Трудно было представить менее ангельское зрелище, чем эту толпу мужчин с напряженно воздетыми руками и каменными взглядами. Георгеску поманил меня прочь, и мы беззвучно прокрались дальше в лес. Но перед тем я успел заметить движение на дальней стороне прогалины и с возрастающим изумлением разглядел высокого человека в плаще. Взметнувшееся пламя на мгновение осветило бледное лицо и темные волосы. Человек стоял за кругом людей в униформе, и на лице его была радость — нет, мне показалось, что он хохочет! Потом он скрылся из виду — должно быть, за деревьями, а Георгеску утащил меня вверх по склону.

Когда мы вернулись в безопасность руин — представь, теперь они казались мне надежным укрытием, — Георгеску сел к огню и с облегчением раскурил свою трубочку.

— Господь всемогущий, дружище, — выдохнул он. — Еще немного, и нам бы конец.

— Кто они?

Он швырнул спичку в огонь и ответил коротко:

— Уголовники. Их еще называют Железной гвардией. Шляются по здешним селам и учат молодежь ненависти. Особенно ненавидят евреев и мечтают избавить от них мир. — Георгеску свирепо затянулся. — Нам, цыганам, известно, что где убивают евреев, там и цыганам приходится худо. И другим тоже достается.

Я заговорил о странной фигуре, которую заметил на краю поляны.

— Ну, ясное дело, — пробурчал Георгеску, — такие, как они, привлекают очень своеобразных поклонников. Очень скоро каждый пастух в горах будет на их стороне.

Нам не скоро удалось снова уснуть, хотя Георгеску заверил, что легион, занятый своими обрядами, не станет обшаривать горы.

Кое-как мне удалось задремать, и я с трудом дождался рассвета. К счастью, в нашем орлином гнезде он наступил рано. Утро настало тихое и туманное: ни ветерка в кронах деревьев. Как только свет стал достаточно ярким, я отправился к развалинам склепа и часовни поискать волчьи следы. К стене намело земли, и там виднелись ясные глубокие отпечатки тяжелых лап, но была в них одна странность: следы вели только наружу — прямо из провала, и непонятно было, каким образом волк попал в свое логово. Впрочем, может быть, я просто недостаточно искусный следопыт и не сумел отыскать следов в зарослях у наружной стены. После завтрака я еще долго рассматривал отпечатки и сделал несколько набросков, а потом мы спустились вниз.

И я снова должен прерваться, с самыми добрыми пожеланиями тебе из далекой страны… Росси».

 

ГЛАВА 47

 

«Дорогой друг!

Не представляю, что ты подумаешь о нашей странной односторонней переписке, когда она наконец попадет к тебе в руки, однако остановиться не могу. Прежде всего эти заметки нужны мне самому. Вчера во второй половине дня мы вернулись в деревушку на Арджеше, с которой начинали свое паломничество к крепости Дракулы. Георгеску уехал в Снагов, на прощанье чуть не раздавив меня в дружеских объятиях. Он чудесный проводник, и мне будет его не хватать. В последнюю минуту я ощутил укол совести за то, что не рассказал ему всего о своем стамбульском приключении, но говорить об этом выше моих сил. Да он бы все равно не поверил, и не дай ему бог убедиться в моей правдивости на собственном опыте. Так и вижу, как он беззаботно смеется и качает головой, дивясь с высоты своего научного скептицизма моим безудержным фантазиям.

Он уговаривал меня вернуться вместе с ним хотя бы в Тырговиште, но я уже решился провести в этих местах еще несколько дней, осмотреть церкви и монастыри и, может быть, узнать что-нибудь еще об окрестностях твердыни Влада. По крайней мере так я оправдывался перед самим собой и перед Георгеску, который посоветовал мне посетить несколько селений, где несомненно бывал при жизни Дракула. Но думается мне, друг мой, что у меня была и другая причина остаться: не знаю, увижу ли когда-нибудь еще место такой пронзительной красоты и столь далекое от привычного мира. Твердо решив провести здесь несколько оставшихся до возвращения в Грецию дней, я расположился в таверне и попытался склеить из своих обрывков румынского беседу со здешними стариками о местных преданиях. Сегодня я гулял по лесу и наткнулся неподалеку от деревни на старое святилище. Оно сложено из дикого камня и крыто дерном и, сдается мне, стояло здесь задолго до появления всадников Дракулы. На алтаре лежали свежие, едва начинающие увядать цветы, и под свечами у распятия натекли лужицы воска.

На обратном пути мне встретилось не менее дивное зрелище: молодая селянка в крестьянском платье встала передо мной на тропе, словно картинка из учебника истории. Она так и стояла не двигаясь, пока я не попытался заговорить с ней, и тогда, к моему удивлению, одарила меня монеткой. Монета явно старинная — средневековая, и на одной стороне выбито изображение дракона. У меня нет доказательств, но я не сомневаюсь, что это чеканка Ордена Дракона. Девушка, конечно, говорит только по-румынски, но я сумел понять, что она получила монетку от старухи, которая пришла в их деревню откуда-то с гор у замка Дракулы. Кроме того, девушка сказала, что ее фамилия — Гетци, хотя для нее это имя ничего особенного не значит. Вообрази мое волнение: столкнуться лицом к лицу с потомком Влада Дракулы! Несмотря на восторг историка, мне стало не по себе (хотя чистое лицо девушки и ее грациозная осанка отвергали всякую мысль об отвратительной жестокости). Я хотел вернуть монету, но она настояла, чтобы я оставил ее себе, и я решил сохранить подарок до другого раза. Мы договорились завтра снова встретиться, а пока я должен сделать рисунок монеты и порыться в словаре, чтобы завтра расспросить девушку о ее семье и предках».

 

* * *

 

«Дорогой друг!

Прошлым вечером мне удалось подробнее поговорить с молодой девушкой, о которой я писал тебе накануне. Ее в самом деле зовут Гетци, и свою фамилию она пишет точно так, как продиктовал мне для моих заметок Георгеску. Пытаясь договориться с новой знакомой, я поражался, как быстро она схватывает все. Кроме природной сообразительности, она умеет читать и писать и помогала мне искать в словаре нужные слова. Я не мог насмотреться на ее подвижное лицо и блестящие темные глаза, которые всякий раз вспыхивали радостью, когда ей удавалось понять мои неуклюжие фразы. Разумеется, она никогда не изучала иностранных языков, но я не сомневаюсь, что, будь у нее возможность учиться, она без труда постигала бы чужую речь. Удивительно найти такой острый ум в столь отдаленной и первобытной местности; быть может, это еще одно подтверждение, что девушка происходит от благородных, образованных и талантливых предков. Семья ее отца живет в деревне с незапамятных времен, но, насколько я понял, они числят среди предков каких-то венгров. Девушка сказала, что отец считает князя замка Арджеш своим предком и думает — кажется, разделяя уверенность всей деревни, — что в замке закопан клад. Насколько я понял, считается, что в день какого-то святого над местом, где зарыто сокровище, загораются огни, но в деревне не находится смельчаков, готовых провести там ночь. Девушка явно превосходит одаренностью своих односельчан, и, глядя на нее, я вспоминаю благородную молочницу Тесс из рода Д'Эбервиллей. Я знаю, милый друг, что ты не выходишь за пределы 1800 года, но сам я в прошлом году перечитывал «Тесс», и тебе советую иногда отвлекаться от своих изысканий. Кстати, в существовании клада я сомневаюсь — Георгеску наверняка нашел бы его.

Еще она поразила меня сообщением, что в ее семье одного из детей в каждом поколении отмечают татуировкой дракона. Вместе с именем и монетой это обстоятельство окончательно убеждает меня, что она представляет собой живую ветвь на родословном древе Дракулы. Хотелось бы поговорить с ее отцом, но, когда я заговорил о нем, девушка пришла в такое отчаяние, что у меня не хватило низости настаивать. Здесь живут по обычаям старины, и приходится остерегаться, чтобы не опорочить девушку в глазах односельчан, — она, несомненно, рискует, даже разговаривая со мной наедине, и тем больше я благодарен ей за помощь и внимание.

Сегодня утром я выбрал новую дорогу — по словам Георгеску, продолжение дороги из равнинной части Валахии, по которой поднимались из Тырговиште к горной крепости Дракула со своими боярами: вероятно, следует добавить — еще не казненными. Честно говоря, я выбрал этот маршрут без особой цели, просто чтобы под новым углом взглянуть на земли Дракулы. Хозяйка дома собрала мне узелок с завтраком, и я пешком зашагал по лесной тропинке. К полудню я устал и проголодался и свернул на полянку, чтобы поесть, после чего, по доброму примеру Георгеску, устроил себе послеобеденный сон.

Выспавшись на травке, я побродил вокруг, разминая ноги, и тут на краю поляны увидел узкую тропку, уходящую в лес. Оглянувшись по сторонам, я нырнул под нависшие ветви и пошел по ней. Разве ты поступил бы иначе на моем месте? Я постарался запомнить положение солнца, потому что мне совсем не улыбалось безвозвратно затеряться в чаще, но оказалось, что беспокоился я напрасно: тропа знала, куда идет, и очень скоро вывела на прогалину, вокруг которой мрачно теснились деревья, словно нарочно собравшиеся здесь непроницаемой стеной. Расчищенную от деревьев площадку занимала большая церковь.

Я ахнул, я задрал голову, я огляделся по сторонам, я вытаращил глаза. Георгеску ни словом не упомянул об этом сокровище, хотя рассказывал мне об окрестных церквях и монастырях. Я задохнулся от изумления, увидев ее посреди безмолвного леса. Церковь явно была очень старая, византийской архитектуры, выстроенная из серого камня с вкраплениями более мелких красноватых плиток, с заостренными куполами, крытыми красной черепицей. С первого взгляда меня поразили эти купола: самый большой уверенно венчал главную башню, меньшие же, на боковых башенках, оказались перевитыми, словно закручены великанской рукой в неимоверные смерчи и спирали. От диких вихрей, бушующих над черепичной крышей, в глазах у меня на мгновение зарябило. Трудно было поверить, что в камне можно добиться подобной тонкости линий.

Кажется, я подошел к зданию сзади, и в стене здесь виднелась всего одна узкая дверца. Я обошел вокруг. Вход зарос некошеной жесткой травой. По сторонам росли каштаны и тополя, и я спотыкался об упавшие сухие ветви. Все здесь выглядело заброшенным, и я не сомневался, что найду большую переднюю дверь запертой. От нее в лес вела тележная колея. От красоты фронтона захватывало дух: над крыльцом нависала красная черепичная крыша, а стены украшали полинялые фрески с огромными ангелами. Штукатурка отслоилась, там стерлась ступня, здесь часть одеяния, но они величественно стояли над дверью в развевающихся одеждах, простерев могучие руки в угрозе или благословении. Ступени крыльца были сложены из серого мрамора, и дверь окружала мраморная рама, покрытая сложной резьбой и украшенная по углам изящными изображениями маленьких птиц. Без особой надежды я толкнул рукой створку, и она послушно поддалась, открыв сумрачный интерьер. Я вошел.

Здесь было даже темнее, чем в глубине леса, но через несколько минут глаза мои приспособились и я различил блеск золота на окнах, медные светильники и канделябры, призрачную белизну мрамора под ногами. Уверившись, что не споткнусь, я вышел на середину и поднял голову. Да, надо мной склонялось грозное лицо византийского Христа, потемневшее от вековой копоти. Он воздел три пальца в суровом благословении. От середины его груди свешивались цепи тяжелого светильника, украшенного по кругу пыльными свечными огарками. Я задумался, случалось ли Дракуле входить сюда и простираться ниц под его безрадостным взором. Церковь была достаточно старой, чтобы оказаться его современницей, и стояла недалеко от дороги, по которой он проезжал. Но вообразить убийцу тысяч людей прижимающимся лбом к холодному мрамору… Я отвернулся, отстраняя от себя возникшее видение.

Перед алтарем я снова задержался. Тяжелая глыба красного мрамора, прекрасная сама по себе, формой напоминала саркофаг. Здесь пол не покрывали ковры, и я не увидел под ногами могильных плит, как в Снагове. Но поразила меня яркая ткань, наброшенная на алтарь, свежий воск свечей, ощущение свежести и жизни вокруг. Церковь не была заброшена; казалось, не далее как в прошлое воскресенье в ней служили обедню. Однако мне померещилась некая странность в этом алтаре, да и во всей церкви, хотя я еще не понимал, в чем дело.

Осматриваясь, я не обнаружил примет человеческого присутствия, а мне хотелось расспросить кого-нибудь об ее истории, узнать хотя бы, стояла ли здесь уже эта церковь, когда Дракула со своими боярами проезжал лесной дорогой. Георгеску наверняка рассказал бы, и я почувствовал, как мне не хватает его деловитой веселости. Если церковь так стара, как казалась мне, значит, она пережила нашествие турок. Они могли просто не найти ее, поскольку она была совершенно невидима — по крайней мере теперь — с дороги.

Наконец я с сожалением повернулся к выходу. Подходя к широкой входной двери — из какого-то суеверного чувства я оставил одну створку открытой, — я приметил фрески с внутренней стороны передней стены. Я замедлил шаг, присмотрелся, и тогда ужас развернулся во мне, как атакующая змея, наполнив мои члены звенящим холодом. Изображение потемнело от дыма свечей и курений и потрескалось по краям от времени и морозов, но оставалось достаточно отчетливым.

Слева от двери развернул в полете крылья огромный яростный дракон. Изогнув хвост петлей — двойной петлей, безумно выкатив золотые глаза, он извергал из пасти струю пламени. Он готов был перемахнуть через арку двери, обрушившись на фигуру по правую сторону, изображавшую человека в кольчуге и полосатом тюрбане. Тот скорчился в страхе, сжимая в одной руке кривой ятаган, а в другой — круглый щит. Сперва мне показалось, что человек стоит по колени в траве, но, приглядевшись, я распознал в странных растениях людей, корчившихся на кольях, — целый лес казненных. Некоторые, в том числе один, казавшийся среди остальных великаном, были в тюрбанах, другие в крестьянской одежде. Кое-где виднелись широкие кафтаны и высокие меховые шапки. Я разглядел темные и русые головы, лица длинноусых вельмож и даже нескольких священников или монахов в черных рясах и высоких колпаках. Здесь были женщины с болтавшимися косами, нагие мальчики, младенцы, была даже пара животных. И все корчились в агонии.

Минуту я стоял обомлев, словно прирос к месту, а потом, не в силах больше выносить этого зрелища, бросился прочь, на ослепительный солнечный свет, и захлопнул за собой двери. Они сомкнулись с угрожающим скрежетом, отозвавшимся во мне дрожью. Теперь, стоя среди деревьев и глядя на купола, я понял, какая странность не давала мне покоя внутри. Там не было ни одного распятия, и на куполах тоже ничего — а ведь церковь в Снагове и все остальные, сколько мне приходилось видеть в этой стране, были украшены крестами. Спотыкаясь, пробежал через лес и, только добравшись до первого поворота тропы, оглянулся. Церкви уже не было видно, а я почувствовал, что должен еще раз увидеть ее, и сделал несколько шагов обратно. По-прежнему ничего не увидев, я забеспокоился, не ошибся ли тропой. Не слишком мне хотелось возвращаться к ее дверям, но заблудиться в этом бесконечном лесу было еще хуже, так что я вернулся на прогалину. Церкви не было. Приметный большой дуб на краю леса доказывал, что поляна та самая, но церкви я не видел. Ее не было. Обычная поляна с примятой спутанной травой, усыпанной гнилыми желудями. Все это так странно, что я долго не решался об этом написать. Приходится предположить, что я увидел все это во сне, задремав у дороги, или заплутал в лесу и все же ошибся местом. Я вернулся к главной тропе — не знаю уж, во сне или наяву — и долго сидел в теплой траве, собираясь с мыслями. И теперь, только вспомнив обо всем этом, мне снова придется приходить в себя».

 

* * *

 

«Дорогой друг, только тебе я могу довериться.

Прошло два дня, и я не знаю, как написать о них, а если писать, как показать потом кому-то. Эти два дня переменили всю мою жизнь. Я живу в надежде и в страхе. Передо мной открывается новая жизнь, и кто знает, что ждет меня в ней. Я самый счастливый и самый встревоженный человек на свете. Позапрошлым вечером, после того, как писал тебе последний раз, я снова встретил ангельское создание, о котором рассказывал в письме, и наш разговор обернулся вдруг неожиданной стороной — честно говоря, поцелуем, после которого девушка убежала. Я провел ночь без сна и утром ушел из дома побродить по лесу. То и дело я присаживался на валун или пень и в переливах просвеченных утренним светом ветвей рисовал себе ее лицо. Мне приходило в голову, что нужно немедленно уезжать из деревни, что я оскорбил ее.

Так прошел весь день. Я вернулся в деревню только чтобы пообедать, и каждую секунду боялся и надеялся увидеть ее. Но она не показывалась, и вечером я снова пришел к месту, где мы встречались. Я думал, если девушка придет, постараться извиниться и обещать, что больше я не побеспокою ее. Я уже перестал надеяться и решил, что она глубоко обижена и наутро я должен уехать, когда она возникла среди деревьев. В тяжелой юбке и шерстяной безрукавке, гладко причесанная головка блестит, как полированное дерево, а коса свисает на плечо. И глаза у нее были темные и испуганные, но лицо лучилось живым умом. Я открыл рот, чтобы заговорить, и тут она пролетела разделявшее нас пространство и кинулась в мои объятия. Я с изумлением понял, что девушка целиком отдается мне, и наши чувства скоро привели к близости, столь же нежной и чистой, сколь неожиданной. Мы легко понимали друг друга — не знаю, на каком языке, — и я видел целый мир и свое будущее в ее темных глазах под густыми ресницами, по-азиатски чуть скошенных к внутреннему уголку.

Она ушла, а я остался, дрожа от избытка чувств, и пытался понять, что мы натворили и что теперь делать, но переполнявшее меня счастье мешало думать.

Сегодня я снова буду ждать ее, потому что не могу не ждать, потому что вся жизнь для меня теперь состоит в том, чтобы слиться воедино с существом, таким непохожим на меня и таким близким, что я едва ли понимаю, что происходит».

 

«Дорогой друг (если я пишу еще тебе, а не себе самому). Четыре дня я провел в раю, исполненным любви к владеющему им ангелу — что ж, другого слова не подберешь — это любовь. Никогда ни к одной женщине я не чувствовал того, что чувствую теперь, здесь, на чужбине. Будь у меня еще время на размышление, я бы, конечно, обдумал это со всех сторон. Расстаться и никогда больше не увидеть ее для меня так же невозможно, как навсегда покинуть родину. С другой стороны, я представляю, что значит для нее уехать со мной — если я жестоко вырву ее из семьи, из родных мест, и как я привезу ее в Оксфорд, и к каким последствиям это приведет. Предсказать последние особенно сложно, но суть ясна и без того: уехать без нее значит разбить ее сердце — и мое тоже, — и это было бы величайшей низостью и трусостью после того, что произошло между нами.

Я решил как можно скорее жениться. Не сомневаюсь, что наша жизнь пойдет странными путями, но ее природный ум и отвага помогут ей справиться с любыми испытаниями, ожидающими нас. Я не могу оставить ее здесь и всю жизнь тосковать о несбывшемся. Немыслимо и покинуть ее в таком положении. Я почти решился сегодня вечером просить ее стать моей женой. Вернусь за ней через месяц. В Греции я смогу одолжить у коллег или выписать из дома деньги, чтобы задобрить ее отца. У меня в кошельке почти ничего не осталось, а похитить девушку без ведома родных я не решусь. Не говоря о том, что я обещал принять участие в раскопках богатого захоронения под Кноссом. Не сдержать слово означает поставить под угрозу свою будущую работу, а мне необходимо сохранить деловую репутацию, чтобы кормить семью.

После этого я вернусь за ней — и какими долгими будут четыре недели разлуки! Я хочу узнать, не согласится ли обвенчать нас священник из Снагова, а Георгеску был бы свидетелем. Конечно, если ее родители будут настаивать, можно обвенчаться и в деревне. В любом случае она поедет со мной уже как жена. Из Греции пошлю телеграмму родителям, а когда вернемся в Англию, приедем к ним погостить. А ты, дружище, если ты уже читаешь это письмо: не мог бы ты присмотреть квартирку поблизости от колледжа, очень скромную — цена, конечно, самое главное. И надо сразу начать заниматься с ней английским — в превосходных успехах я не сомневаюсь. Осенью жди нас в гости, друг мой. Увидев ее, ты убедишься, что в моем безумии есть логика. Пока ты единственный, с кем я решаюсь поделиться, пошлю письма при первой возможности и прошу, суди меня снисходительно, от глубины твоего сердца.

Твой в радости и тревогах Росси».

 

ГЛАВА 48

 

«Мы дочитали последнее из писем Росси, быть может, последнее письмо, написанное им своему другу. Автобус въезжал в Будапешт. Я бережно сложил листок и коснулся руки Элен.

— Элен… — Я понимал, что кто-то из нас должен первым заговорить об этом. — Влад Дракула — твой предок.

Она взглянула на меня и снова уставилась в окно, и по ее мгновенному взгляду я понял, что девушка еще не разобралась в своих чувствах, но кровь у нее в жилах уже застыла от горького холода.

Когда мы вышли из автобуса, уже почти стемнело, но мне трудно было поверить, что всего один день прошел с тех пор, как мы садились в него на этой же остановке. Казалось, с тех пор прошло года два, не меньше. Письма Росси были аккуратно уложены в мой портфель, а описанные в них картины метались у меня в голове, и я видел их отражение в глазах Элен. Она не выпускала мою руку, словно после потрясений долгого дня нуждалась в опоре, а мне хотелось обнять ее и поцеловать прямо на улице, сказать, что я никогда не покину ее, что Росси не должен был — ни за что не должен был бросать ее мать. Я сдержался и только плотнее прижал к себе локтем ее руку, позволив ей выбирать дорогу к гостинице.

Я словно вернулся домой из долгих странствий — как быстро становится домом незнакомое место, подумалось мне. Элен ждала записка от тети, и девушка жадно схватила ее. Нас приглашали поужинать вместе, здесь же, в гостинице. Как видно, предполагался прощальный ужин.

— Ты ей скажешь?

— Про письма? Наверное. Я всегда все рассказываю Еве, рано или поздно.

Я задумался, интересно, что она сказала обо мне, но удержался от вопроса.

У нас едва хватило времени умыться и переодеться; я выбрал более чистую из двух моих рубашек и побрился над изысканной раковиной; и, спустившись вниз, нашел в вестибюле Еву, но Элен еще не было. Ева стояла у окна, спиной ко мне, глядя в густые сумерки за окном. Сейчас в ней меньше ощущалась жесткость отработанных манер: плечи под темно-зеленым жакетом казались расслабленными, даже чуть сутулыми. Внезапно она обернулась, избавив меня от колебаний, стоит ли окликать ее, и, прежде чем для меня расцвела ее лучистая улыбка, я успел заметить, как она озабочена. Она поспешно шагнула ко мне, и я снова поцеловал ей руку. Мы не обменялись еще ни словом, но встретились как добрые друзья после долгих месяцев или лет разлуки.

Тут подоспела Элен, и мы перебрались в ресторан с его сияющими скатертями и ужасным фарфором. Заказывала опять тетя Ева, а я устало откинулся назад, прислушиваясь к их разговору. Насколько я понял, сперва они перекидывались добродушными шутками, но скоро лицо Евы омрачилось, и я заметил, как рассеянно она вертит в пальцах вилку. Потом она шепнула что-то Элен, и та тоже сдвинула брови.

— Что-то случилось? — забеспокоился я.

На сегодня мне по горло хватило тайн и загадок.

— Тетя сделала открытие. — Элен понизила голос, хотя вряд ли многие из ужинавших за соседними столиками знали английский. — Довольно неприятное для нас.

— Какое?

Ева кивнула и снова заговорила, еще тише, и брови Элен сходились все теснее.

— Черт, — шепотом выбранилась она, — тетю спрашивали о тебе — о нас обоих. Она говорит, к ней сегодня зашел в гости старый знакомый — следователь из полиции. Извинился и уверял, что это обычная процедура, но на самом деле он допрашивал ее: о цели твоего приезда в Венгрию и о наших… о наших отношениях. Тетя в таких делах понимает, и ей удалось кое-что вытянуть из него. Следователь проговорился, что, как вы говорите, навел его Гежа Йожеф.

— Гежа! — Я вытаращил глаза.