Усовершенствование и постепенный упадок ирригационных сооружений в Ираке

Два состояния одного сектора: с VII по X в. и после X в. Избранный сектор представляет часть гидравлической сети, представленной на предыдущей карте целиком, регион ниже Нахравана. Достаточно густая сеть периода аббасидского расцвета (вверху) обедняется в течение долгого периода упадка (внизу).

Прежде всего были покинуты земли центральной части, которую было невозможно орошать по причине растущего расхождения между уровнем канала и прилегающих территорий. Только крайние пункты второстепенных отводов продолжали получать некоторое количество воды.

 

То, что произошло в Ираке, несомненно, имело место повсюду вдоль крупных рек восточных регионов: Оксус (Амударья), Герируд и Гильменд. Там сады, огороды и поля, о которых часто упоминают тексты, исчезли, уступив место пустынным пространствам, усеянным сегодня лишь останками грандиозных сооружений. Только археологические раскопки Хорезма недавно открыли, насколько древним было человеческое обитание на прилегающих к Аральскому морю орошаемых землях. Но нам пока еще не хватает данных, чтобы начертить карту зон оседлости и интенсивного земледелия, процветавших между VII и X вв. и известных нам в основном — за неимением соответствующей методики — благодаря интуитивному изысканию, основанному на литературных источниках, которым недостает точности. Только умозрительно можно представить, например, значение аграрного производства провинций Ирана и Мавераннахра, роль которых в истории умаййадского, а затем аббасидского ислама иначе осталась бы непонятной. Хотя прежний облик узкой египетской долины представить проще, поскольку периодические природные разливы реки не давали ей возвратиться в пустыню, все-таки и здесь нам остаются практически неизвестными точные объемы хозяйственной деятельности провинции, которая привлекала путешественников разнообразием своих продуктов, но порой переживала и катастрофический голод, если уровень разлива Нила оказывался недостаточным. Впрочем, урожаи в этих орошаемых регионах были, как правило, нестабильными, о чем кратко упоминают хронисты, сообщающие о периодах удорожания жизни, когда чрезвычайный рост цен на продовольственные товары свидетельствует лишь об определенных изменениях природных условий.

Наше незнание относительно великих аллювиальных равнин распространяется и на аридные плато Сирии, Ирана и даже Магриба, которые в Средние века благодаря рациональному использованию обеспечивали необходимую производительность, в чем можно убедиться в некоторых типичных случаях, анализируя многочисленные руины.

Таковы, например, развалины деревенских жилищ из прекрасного камня, находящиеся в Сирии в регионе известковых массивов между Халебом и Антиохией, ныне выразительно именуемом краем «мертвых городов». Крупные имения и деревни жили там за счет монокультуры оливы, на что указывает наличие древних каменных прессов, предназначенных для изготовления масла. Эти поселения восходили, несомненно, преимущественно к эллинистической или византийской эпохе, но в начале исламской эры еще сохраняли активность, которую постепенно подорвут войны, опустошавшие эту пограничную зону и губившие деревья, медленно растущие на склонах, которые истощала эрозия, после того как корни переставали укреплять землю.

Таковы прежде всего останки аграрных сооружений умаййадской эпохи, заложенных самими халифами или главными вождями арабской аристократии. Обнаруженные на сиро-палестинской территории в конце XX в., они не сразу были признаны крупными земельными владениями, первоначально их сочли резиденциями для отдыха на краю или посреди пустыни. Удивление вызывал очевидный контраст между роскошным дворцом или украшенной фресками баней и пустынным пейзажем, среди которого они возвышались. Но благодаря великой догадке Ж. Соваже, высказанной им в теории арабской колонизации Сирии в первом веке хиджры, которую он едва успел набросать до своей преждевременной смерти, появилось предположение, что «замки пустыни» — или то, что за них принимали, — обрели это название только после гибели окружавших их некогда окультуренных оазисов, основные элементы которых можно до сих пор обнаружить на местности: ограды из сырцового кирпича, защищавшие огромные сады и рощи с драгоценными культурами в Хирбат-ал-Мафджаре или в двух Касрал-Хайрах, расположенных к западу и к востоку от Пальмиры, совершенные ирригационные системы там же и в Анджаре, скопления скромных домов простых земледельцев в Джабал-Сайсе и в «городах» Анджаре и Восточном Каср-ал-Хайре, цистерны и нории, житницы и другие строения сельскохозяйственного назначения в большинстве этих мест, а также, разумеется, наличие здесь пахотных земель, иногда превосходных (в частности, в долинах Литани и Иордана), и воды, ныне бесполезно растрачиваемой в вади с временными руслами или в тинистых впадинах, пересыхающих летом.

Впрочем, мы выбрали для примера лишь несколько наиболее известных мест из десятков и десятков аграрных центров второстепенного значения, обнаруживаемых при воздушном наблюдении повсюду в сирийской пустыне, — подобные существовали, если верить результатам, к сожалению, не столь полных исследований, и на южных безлюдных плато Трансиордании вплоть до пределов Негева и Красного моря. Здесь находится множество следов использования оседлым населением впадин, которые можно было обрабатывать, приспособившись к климату с его сезонными дождями, но отдача которых оставалась слишком нерегулярной, так что благополучие этих земель зависело и от человеческой изобретательности в благоприятных условиях мирного времени.

Эти оазисы со средиземноморской или тропической растительностью — в зависимости от региона, где финиковые пальмы, рис и сахарный тростник сменяли южнее Мертвого моря оливы, абрикосовые деревья, орешники и тополя садов Дамаска и необъятные пшеничные поля Хаурана и средней Сирии, — впрочем, лишь продолжали традицию, восходящую к отдаленным эпохам или, по крайней мере, к тому периоду развития сельскохозяйственной жизни, который соответствовал определенному этапу эллинистической, а затем римской эпохи. Так, на уже упоминавшихся великих равнинах Евфрата, Тигра и Нила гидравлические сооружения, которые воспроизводились, а иногда даже совершенствовались по воле Умаййадов на умиротворенных аравийских землях, восходили большей частью к Античности. Хотя тексты хранят молчание по этому поводу, но археология и постоянство мест обитания, а также постоянство ирригационной техники и методов земледелия позволяют предположить, что обработка этих земель, изобретенная людьми на заре цивилизации, на протяжении веков не испытала какой-либо эволюции.

 

* * *

 

В сущности, каким бы отдаленным от нас ни казался сегодня этот приспособленный к засушливым ландшафтам образ традиционной крестьянской деятельности, зачастую не имеющей ничего общего с житницами и пальмовыми рощами, его глубинная реальность становится яснее, как только мы прекращаем попытки точного определения «сельскохозяйственного пространства», в котором развивалась классическая исламская цивилизация, чтобы сконцентрировать внимание на основных чертах этого пространства. Значительно сокращенное минувшими столетиями, оно, кажется, сохранило кое-где вплоть до наших дней продиктованный природными условиями уклад.

Достаточно, например, взглянуть на работу согбенных феллахов на земле Египта или на владельцев небольших хозяйств в оазисе Гута близ Дамаска, чтобы представить труд, который с незапамятных времен определял жизнь восточных деревень, ставших впоследствии исламскими. Каждый раз проблема воды и способ ее решения в зависимости от рельефа местности обусловливали характерный образ жизни.

 

 

Орошаемые земли Гуты

Все ирригационные каналы Дамасского оазиса отходят от одного небольшого водного потока, Барады, от которого они отделяются последовательно на разных уровнях, расходясь затем веером на выходе из горловины Рабва. Большая часть каналов существовала с античных времен, о чем свидетельствуют их названия арамейского происхождения. Некоторые были прорыты в исламскую эпоху, в частности канал Йазид, обязанный своим существованием и названием умаййадскому халифу.

 

Разумеется, неполивные культуры всегда возделывались в частично орошаемых регионах и составляли, например, в Сирии и в Магрибе преобладающую долю сельскохозяйственного производства, обеспечивая за счет пшеницы и ячменя необходимую питательную основу. Но эти культуры могли развиваться только вокруг оседлых очагов, которым самим необходимо было снабжение водой, не зависящее исключительно от весенних дождей. Таким образом, неизбежно приходилось использовать два основных способа: накопление воды и, самое главное, поиски ее везде, где она могла быть.

О первом способе свидетельствуют всякого рода цистерны, наполнявшиеся иногда большой протяженности акведуками под открытым небом или не менее длинными подземными водоводами, сооружением которых в Сирии гордились умаййадские халифы — о чем свидетельствуют надписи. Подобные емкости обязательно входили в любую сложную систему ирригации, чтобы упорядочить дебит. Наиболее грандиозные образцы представлены, пожалуй, резервуарами умаййадских, а позднее аглабидских наместников, которые могли похвастаться зеркально-спокойными водами подле старой провинциальной столицы Кайруана в Тунисе. Помимо цистерн, предназначенных для орошения земель и для потребления прилегающими населенными пунктами, имелись закрытые резервуары, иной раз монументальной конструкции, которые служили водными резервами городов и крепостей или отмечали собой наиболее оживленные дороги в пустыне, наподобие созданных, например, в расцвет аббасидской эпохи вдоль пути хаджа из Багдада в Мекку. К ним можно добавить бассейны в резиденциях правителей, именовавшиеся водами отдохновения; благодаря им аглабидский дворец Раккада, под самым Кайруаном, и один из дворцов, построенных Хаммадидами в их Кала у Ходны, получили название Дар ал-Бахр, то есть «дворец у озера», точнее, «у бассейна».

Но водоотвод требовал еще больших забот, чем накопление воды. Первоначально применялся относительно несложный прием, состоящий в устройстве на непересыхающей реке отводных плотин, приспособленных к рельефу местности так, чтобы добиться расхождения от главного русла второстепенных каналов, наполняемых водой по простому принципу гравитации. Типичный пример представляет малая река Антиливана — дамасская Барада, воды которой легче использовать, чем воды большой реки, они и сегодня веером разделяются на несколько ручьев, с помощью полузапруд и препятствий, и текут в различных направлениях. Но подобная система могла применяться и на крупных реках, воды которых отводились последовательными каналами, укрепленными с расчетом на возможные наводнения.

При этом в случае временного или слишком нерегулярного наполнения русла использовался метод постоянной плотины, который позволял создавать настоящие водохранилища. Типичные сирийские примеры, функционировавшие в период исламского Средневековья, это плотина в Хомсе на Оронте и плотина Харбака в районе Пальмиры, близ Западного Каср-ал-Хайра. Первая, длиной 850 м и высотой 5 м, известная благодаря арабским географам, вмещала в себя воды огромного полуприродного резервуара, тогда как вторая, выложенная из камня на 20 м в высоту и на 365 м в длину, поныне возвышается среди пустыни, сдерживая изборожденную последующей эрозией толщу наносов. Конечно, при этом речь идет о сооружениях античных, второе из которых, правда, было полностью восстановлено в умаййадскую эпоху, но сам способ был так рано принят в мусульманской среде, что в пустынных долинах, прилегающих к Мекке, и в соседстве с издревле культивируемым оазисом Таиф можно найти остатки примитивных умаййадских плотин, из которых по крайней мере одна имеет историческую надпись 677 г. от имени халифа Муавийи. Многие другие плотины, более поздние и подчас искусно сконструированные, до сих пор существуют в Иране, в том числе построенная приблизительно в XIV в. в районе Кума дугообразная плотина более изящной конструкции, чем возводившиеся прежде простые тяжеловесные плотины.

Единственный изъян этих массивных плотин был связан со значительным в этих регионах явлением заиления, угрожавшим в короткие сроки сократить их резерв пригодной воды. Однако пока они функционировали нормально, от их накопительных цистерн и русел, созданных отводными плотинами, принимали эстафету распределительные сооружения: каналы, рукава и акведуки, предназначенные для орошения земель, расположенных иногда значительно ниже. Характерный пример — канал, соединявший плотину Харбака с хозяйствами Западного Каср-ал-Хайра и протянувшийся более чем на 15 км до места, где он разветвлялся среди обрабатываемых участков на многочисленные второстепенные рукава, которые были оборудованы разделителями и каждый из которых предназначался для ирригации одного хозяйства.

Все эти разнообразные техники запруживания использовали наземные воды, тогда как в субпустынных регионах преобладала поверхностная аридность, контрастирующая с богатым запасом подземных источников, откуда и следовало добывать воду. Способы добычи, тоже изобретенные во времена очень отдаленные, в основном сводятся к двум приемам. Если исключить достаточно нетипичный случай артезианских колодцев, которые частично были известны уже во времена Ибн Халдуна, то перед нами окажется довольно простой механизм, в основе которого — вычерпывание воды из выемки с помощью веревки и соответствующей емкости. Рудиментарная система египетского шадуфа — подъемника с балансиром — обычно уступала место несложному устройству с колесом, или нории, черпаки которой приводились в действие гужевой тягой. Этот механизм, часто упоминаемый в описательной литературе — где скрипящий привод, поворачиваемый быком или верблюдом, кажется, был неотъемлемой деталью садов отдохновения, непрерывно наполняющей бассейн, откуда струйкой вытекала вода, — и до сих пор еще используемый, встречается среди развалин (ибо нория требовала прочных опорных стен) в умаййадских местах Трансиордании, например в Кусайр-Амре. Нории могли также сооружаться на узких реках с достаточно сильным для приведения их в действие потоком воды. Наиболее знаменитые из них сохранились на Оронте в окрестностях Хамы, но все они обеспечивали ирригацию земель, расположенных слишком высоко над уровнем воды, чтобы можно было воспользоваться ее близостью.

Эффективность таких сооружений, которые мусульманские инженеры, любители автоматических конструкций, зачастую максимально усложняли, тем не менее никогда не достигала дебита, которого можно было добиться с помощью другой, крайне изобретательной системы, придуманной, по-видимому, в Древнем Иране и распространившейся впоследствии в регионах сходного геологического профиля, где ее можно было использовать с тем же успехом. Речь идет о канатах, или настоящих «водяных шахтах», которые выводили на поверхность земли источники, обнаруженные в водоносных слоях, расположенных чаще всего у подножия горных цепей. Равномерно отстоящие друг от друга шурфы их аэрационных колодцев, окруженные отвалами изъятой породы, еще и сегодня просматриваются во многих местах иранской территории, где они были известны со времен Античности. Но только рождение исламской империи создало благоприятные условия для использования этого способа в более далеких регионах, где он распространялся либо благодаря умаййадским правителям, вводившим его в ряде своих аграрных поселений в пальмирской пустыне, либо благодаря миграции мастеров, о которых народная память сохранила воспоминания, приписывая, например, персам первое проведение гидравлических работ подобного рода в Ифрикии.

Вода, доставляемая канатами, нориями или просто отводными каналами, многие из которых использовались, кроме того, для дренирования заболоченных, непригодных для земледелия регионов, что подтверждается знаменитыми работами, проведенными в умаййадскую эпоху в топких низинах Южного Ирака, — эта вода немедленно использовалась для поливного земледелия, которое повсеместно, где это было возможно, являлось главным занятием крестьян. Поливные культуры, выращиваемые внутри огороженных участков, которые можно назвать «садами», чтобы передать деликатный характер земледелия, соседствовали с плантациями деревьев или кустарников, посевами высокоурожайных злаков или овощей. Но они существовали прежде всего только потому, что вторичная система малых оросительных канав с регулируемым затворами дебитом распределяла поступающую от главного потока воду по сложной иногда сети, намеченной в соответствии с рельефом местности и до сих пор еще различаемой в заброшенных городах вроде вышеупомянутых двух Каср-ал-Хайров. Даже влажные регионы, в частности сиро-ливанское побережье, использовали для рационального разведения цитрусовых или банановых садов принцип разделения на участки посредством возведения земляных валов и дамб, которые тоже требовалось обслуживать. Поэтому упорный труд земледельца всегда оставался характерным для сельского хозяйства, в котором, разумеется, применялась и малопродуктивная вспашка архаичной сохой больших площадей, где бесплодные пары чередовались с засеянными участками, но доминировала в котором представленная на миниатюрах методичная обработка мотыгой плодоносных садов-огородов.

 

* * *

 

К тому же имара, иначе говоря «материальное процветание на основе интенсивного прироста населения», оставалась в классическую эпоху целью государя, ответственного за любую часть исламского мира. Этот суверенный государь, далеко не равнодушный, как иногда представляется, к вопросам, на первый взгляд чуждым замкнутой дворцовой среде, сознавал, что от его активности в этой области зависело в первую очередь состояние его доходов. Конечно, положение крестьян от этого не улучшалось, ибо тогда налоговые поступления обеспечивались, несмотря на рекомендации некоторых законников, принудительными мерами, оставляемыми чаще всего на усмотрение малощепетильных сборщиков. Но правители, даже самые жесткие, вынуждаемые финансовыми трудностями прибегать к любым средствам, чтобы собирать налоги в денежной или натуральной форме, тем не менее сознавали вред этой политики в перспективе. Даже в эпоху, когда либеральные теории исключались необходимостью любой ценой сбалансировать дефицитный бюджет государства, аббасидский вазир Ибн Фурат был убежден, что процветание деревень должно быть приоритетным. Он настаивал, что откуп налогов — это порочная система, поскольку ведет к истощению провинции, что только доброжелательство по отношению к земледельцам вплоть до снижения налога способно привести к большей продуктивности земель, что поддержание плотин и сооружений общественного назначения должно обеспечиваться неукоснительно во избежание разорительных бедствий и, более того, что государству выгодно нести обычно возлагаемые на держателей пожалований расходы по их ремонту, дабы избежать всякого небрежения со стороны небескорыстных лиц. Этот здравый взгляд на ситуацию, который ставил превыше всего экономическую стабильность халифата, был отнюдь не чужд предшествовавшим умаййадским и аббасидским суверенам и наместникам.

Последние, например, знали, какой пользы можно было ждать от введения в оборот необрабатываемых или временно заброшенных по причине природных бедствий и войн земель. Они понимали преимущества системы «оживления мертвых земель», которая была недвусмысленно предусмотрена правом и поощряла освоителей нови, становившихся таким образом собственниками. Из соображений доходности правители предпринимали работы по осушению или ирригации большого масштаба с целью улучшения определенных зон деградировавшей гидравлической сети или создания новых земельных угодий. Хишам занимался этим в своих сирийских владениях, а Харун ал-Рашид и Бармакиды позднее — в месте будущей Самарры: там был прорыт канал и торжественно открыто хозяйство с замком, названное Абу-л-Джунд, «отец войска», ибо доходы с него шли на денежное содержание войск. В дальнейшем, в X в., при аббасидском халифе ал-Ради реконструкция дамбы, обошедшаяся в 3 000 динаров, взятых целиком из казны суверена, была поручена некому чиновнику двора, который успешно завершил работы за 50 дней. Факт показательный одновременно и сам по себе, и своими обстоятельствами, свидетельствующими о нерадении, царившем тогда в государственных службах: регулярный государственный контроль над иракской сетью дамб и каналов, повидимому, уже давно не осуществлялся, что предвещало близкое разрушение этих сооружений.

По сути, чтобы обеспечить процветание, вмешательство государства было необходимо. От его действий, технически и материально недоступных для частных лиц или даже целых деревень, зависел подъем агрикультуры. Но возможности такого вмешательства, которые зависели от локального режима и периода, определялись не только волей правителей; они были обусловлены определенными юридическими установлениями. Таковые содержатся, например, в «Книге о земельном налоге», написанной приблизительно в конце VIII в. Абу Йусуфом и содержащей массу примеров. Достаточно процитировать отрывок с советами халифу относительно «оживления» земель, чтобы продемонстрировать отношение ученых и комментаторов закона к подобным деяниям. «Если к сборщикам земельного налога приходят их подведомственные и сообщают о существовании в их краях старых каналов и многочисленных необрабатываемых земель, — можно прочесть в этой книге, — и добавляют, что выявление и раскопка этих каналов, обеспечив орошение, сделает эти земли пригодными к обработке и повысит поступление налога, они должны, по моему мнению, тебя об этом информировать. Тогда, взяв благородного человека, религиозность и преданность которого заслуживают доверия, ты пошлешь его изучить положение, расспросить мастеров и людей, сведущих в этих материях, а также местных жителей, религиозность и преданность которых заслуживают доверия, и, кроме местных, посоветоваться с людьми умными и образованными, не ждущими от грядущих работ ни личной выгоды, ни избавления от ущерба. Если их единодушное мнение скажет, что работы выгодны и увеличат поступление земельного налога, ты прикажешь раскопать эти каналы, повелев казне, а не местному населению оплатить расходы; в сущности, предпочтительнее их благополучное, нежели бедственное положение, их обогащение, нежели разорение и обездоленность. Все, что выгодно для земель и для заинтересованных в улучшении каналов плательщиков земельного налога, должно быть им предоставлено, ежели это не создает неудобств для жителей другого округа или региона по соседству, но ежели это вредит другим, угрожает потерей урожая и наносит ущерб земельному налогу, поступай по справедливости, что бы там ни было».

Подчас правоведы в своих трактатах уделяли внимание крайне мелочным регламентациям, которые можно обнаружить, например, в сочинении по государственному праву «Правительственные статуты» ал-Маварди. Так, они рассматривают право, регулирующее использование проточной воды, которая должна была в любом месте равно распределяться между членами, если так можно выразиться, «гидравлических общин», доживших кое-где до наших дней на территории орошаемых оазисов. Налог на воду, определяемый обычно как доля от блага, зависящего от сезона и дебита поступления воды, в комбинации с другими ограничениями устанавливал фиксированные рамки, в которых развивалось исламское крестьянское общество. В сущности, в этом обществе необходимые для урегулирования групповых интересов предписания почти всегда вырабатывались с помощью простых и легкоконтролируемых организаций, выступающих при случае выразителями жалоб и прошений всей группы — о чем свидетельствуют многие анекдоты аббасидской эпохи, изображающие появление перед лицом центральной власти крестьянских делегатов той или иной деревни, того или иного дистрикта. Эти предписания, связанные чаще всего с потребностями ирригации, дополняли имущественные отношения оседлого населения, которые больше зависели от исторических обстоятельств.

В отличие от положения, существовавшего в мединском обществе при жизни Пророка, статус собственности, сложившийся во время исламских завоеваний, фактически передал большинство земель в безусловное владение новых хозяев, которые их не обрабатывали. При этом крестьянство стало на столетия рабочей массой, не имеющей иного вознаграждения за свой труд, кроме малой части урожая, уделяемой крестьянам по условиям разных форм испольщины или остающейся у них как у собственников после уплаты налогов, чаще всего непомерных. Что уж говорить про настоящих рабов на латифундиях, самый типичный пример которых — занджи Нижнего Ирака, знаменитые своим восстанием IX в. Порабощенные физически или находящиеся под тяжестью долгов и налогов в состоянии, близком к рабству, земледельцы, кроме того, в большинстве своем изначально принадлежали к классу не обращенных в ислам данников, которые рассматривались как низшие по отношению к мусульманам. Множество причин обусловили умаление реальной роли, которую играли в классическом исламском обществе эти бедные люди, обыкновенно чуждые религии и конфликтам сект или школ, ведущие жизнь особенно трудную и остающиеся объектом принуждения и презрения для горожан любого состояния, даже наименее зажиточных.

Проявляемое таким образом безразличие средневекового мусульманского общества к оседлому, занимающемуся земледельческим трудом населению, тем не менее не мешало литературе восхищаться самой обработанной землей, дарующей тень и изобилие, так же как она восхищалась, но более умеренно, кочевой жизнью. Наряду с образным рядом пустыни с ее бесчисленными, дорогими доисламской поэзии мотивами, темы оазиса и его щедрых вод возникают на заре исламского периода благодаря Корану, который использовал их, говоря о прелестях рая. Развивать их пришлось в период подъема аббасидского общества следующему поколению арабских поэтов, стремившихся согласовать свои стихи с вожделенными наслаждениями. Конечно, они будут воспевать зеленые пейзажи и струящиеся воды с особой целью: чтобы прежде всего восславить прелесть изысканного времяпровождения и сладость праздности, которую вкушали богатые любители удовольствий. Но постоянное повторение в любовной и вакхической поэзии описаний пленительной обстановки сада свидетельствовало о подлинном чувстве одомашненной и цивилизованной природы, которую символизировали заключенные за высокими стенами ограды прохладные каналы и мирные зеленеющие наделы, — это был окончательно сформированный в сознании рафинированного горожанина идеал «восточного сада», который представлял собой результат долгой крестьянской традиции. Восхитительное само по себе, ставшее сюжетом бесчисленных художественных композиций, это излюбленное место аристократического отдыха между тем в какой-то степени отражало некоторые аспекты старой аграрной традиции, которая стоит, например, за советами из андалусской агрономической поэмы XIV в., имевшими скорее практическую, чем литературную ценность: «Чтобы построить дом в саду, следует выбрать место возвышенное, легко охраняемое и просматриваемое. Пусть он смотрит на юг и тут же будет дверь, следует также немного приподнять площадку колодца и бассейна; или, еще лучше, пусть вместо колодца будет канал, бегущий под сенью деревьев. Подле бассейна посадить неувядающий цветник всех радующих глаз сортов, а подальше — разнообразные цветы и деревья с неопадающей листвой. Виноградники должны обрамлять владение, а в центральной части сплетение лоз должно покрывать тенью переходы, которые опояшут цветники. Посредине следует устроить беседку для отдыха, пусть она будет открыта на все стороны, ее следует окружить вьющимся шиповником, миртом и всевозможными цветами, которые создают красоту садов; она должна быть скорее длинной, чем широкой, чтобы глаз не уставал смотреть на нее. Внизу следует отвести покои для гостей, составляющих компанию хозяину дома; ему же следует иметь свою дверь, свой бассейн, скрытый от взгляда кущей деревьев. Если же, кроме того, устроить еще голубятню и жилую башенку, то все это только во благо».

 

* * *

 

Возделанные поля, на долгие времена ставшие основой богатства империи, и пустынные земли, разделявшие культурные зоны, в классическую эпоху придавали многоликость «исламскому пространству». Разнообразие продукции соответствовало природному разнообразию. Орошаемые великими реками долины Египта, Месопотамии и Мавераннахра, высокие пустынные плато с оазисами в Сирии, Иране, Магрибе и Испании, аридные горы, влажные узкие зоны с тропической растительностью, протянувшиеся вдоль обычно неблагоприятных для навигации побережий, — все эти континентальные и морские регионы, принадлежащие разным географическим системам и населенные тогда мусульманами, давали дополнительные ресурсы за счет эксплуатации почвы и недр, что создавало возможности специализированных промыслов и в высшей степени благоприятствовало развитию торговли.

Реальное и даже приблизительное значение этих разнообразных продуктов сегодня, по-видимому, невозможно оценить. Конечно, арабские географы IX–X вв. считали своим долгом более или менее полно описать соответствующие преимущества разных территорий, иногда упоминая при этом о статьях их экспорта. Но их сообщениям не хватает статистических данных — и взять их неоткуда, за неимением необходимого количества соответствующих архивных документов. Самое большее, что можно сделать, — составить краткий список главных продовольственных и технических культур, упоминаемых в различных регионах, а также продуктов промысла и добычи и некоторых видов минерального сырья. Все эти ресурсы могли являться объектом обмена: например, Палестина вывозила свои прославленные фрукты в Басру, знаменитую, в свою очередь, финиками, Подобные же связи соединяли столь различные регионы, как Южная Аравия, с одной стороны, и Иран, Мавераннахр и Персидский залив — с другой.

Аграрные ресурсы первоначально были основными, несмотря на скудость почв в большинстве территорий. Среди них следует отметить зерновые, культивируемые, в частности, в Египте — там, а также на равнинах Сирии, Верхней Месопотамии и в Магрибе выращивали пшеницу. Со своей стороны, Южная Аравия специализировалась на просе. Но более рентабельным было выращивание риса в теплых, хорошо орошаемых регионах: в Файйуме, Верхнем Египте, в долине Иордана, в окрестностях Басры в Ираке, на берегах Каспийского моря и в долине Амударьи. Сюда же следует добавить богатую овощную продукцию садов и огородов. Помимо овощей, товара немедленного потребления, транспортируемого из одной провинции в другую, она была представлена большим разнообразием фруктов: виноград, который часто высушивали и который был особенно вкусен в Иерусалиме, финики Нижнего Ирака или африканских оазисов Верхнего Египта и Сахары, знаменитые оливы Сирии и Магриба, иерусалимские и иракские фиги, сирийские и палестинские яблоки, абрикосы, айва, гранаты, лимоны, бананы, груши и так далее.

Животноводство, которое подчас было неразрывно связано с этими культурами, но которым занимались и в менее благоприятных регионах, везде было слабо развито. В некоторых регионах разводили крупный рогатый скот: в долинах Нила, Иордана и Тигра — в основном, огромные стада буйволов, ценимых больше за молоко, чем за мясо, в Египте — в первую очередь, коров, которых, вероятно, использовали как тягловую силу. Овцы и козы, приспособленные к менее благоприятным условиям, были особенно многочисленны в Магрибе и сиро-палестинском регионе, тогда как разведение лошадей, этих благородных и в высшей степени быстрых верховых животных, локализовалось преимущественно в Верхней Месопотамии и Аравии, а также в Египте и Испании, в долине Гвадалквивира; распространены были, кроме того, ослы и мулы, которые использовались повсеместно как вьючные и верховые животные, но лучшими из которых считались египетские. Верблюды и дромадеры, необходимые великим кочевникам и караванщикам, населяли, главным образом, одни — Мавераннахр, другие — Аравию и соседние сиро-месопотамские пустыни. Но особо следует сказать о разведении голубей на откорм, практиковавшемся как в Испании, так и на Востоке, где голубеводство было для многих любимым занятием и где голубятни, возведенные иногда в виде высоких и массивных башен из кирпича, составляли доминирующий элемент сельского пейзажа.

Продукты животноводства дополнялись рыболовным промыслом, практиковавшимся на морском побережье, на больших реках и некоторых озерах. Это была весьма процветающая отрасль, например в Андалусе, но наиболее знаменит был порт Шихр близ Адена на южном побережье Аравии, где вылавливалась и экспортировалась самая крупная рыба. Рыба высоко ценилась египтянами, которые добывали ее из Нила. Ее ловили также в Тивериадском озере и в озере Урмиа, но древние авторы практически ничего не сообщают нам о ресурсах сирийского побережья и реки Оронт, которая даже сегодня во впадине Гхаба буквально кишит сомами.

Среди так называемых технических культур, одной из самых древних был сахарный тростник, культивируемый в X в. прежде всего на сиро-палестинском побережье и в долине Иордана, а также в Египте, Йемене, Нижнем Ираке и отдельных регионах Ирана. Культура шелковицы и разведение тутового шелкопряда именно тогда начинали распространяться в исламских странах, где их практиковали, по данным арабских географов, в регионе Бардаа, к западу от Каспийского моря, а также в Джурджане — на восточном берегу того же моря. По-видимому, в ту же эпоху начал распространяться хлопчатник в Северной Сирии и Верхней Месопотамии, в Иране, в регионе Рея, в Мавераннахре и в Египте. Помимо этих культур разводили лен в египетских оазисах Файйума, папирус в той же провинции, кунжут (сезам) в Ираке и Хорасане, разного рода красящие растения: индиго в Палестине, Йемене, египетской долине и Кермане, крокус, из которого получали шафран, — в Йемене и Западном Иране, кусты хны в Южной Аравии и Басре; наконец, пахучие растения в Египте, Сирии и Ираке, а также различные пряности — в Южной Аравии.

Продукты промысла и добычи были не менее разнообразными. Конечно, лес представлял собой редкость, в некоторых регионах его не было совсем либо его нельзя было использовать на древесину, как, например, пальмовое дерево. Тем не менее некоторые леса, в частности в Сирии, Кабилии и Испании, а позднее даже в Анатолии подвергались регулярной рубке для нужд флота. Во многих местах, особенно в Сирии и Верхней Месопотамии, встречался сумах, в Аравии росли деревья, которые шли специально на изготовление луков. Жемчуг добывали в Персидском заливе, поблизости от Бахрейна и острова Харк, а коралловые отмели эксплуатировались возле берегов Магриба и Сицилии. Ладаном, а также амброй славилась Южная Аравия, регион Шихра.

Кроме того, свои богатства давали земные недра. Строительный камень, иногда прекрасного качества, встречался в Северной и Южной Сирии, Палестине, Верхней Месопотамии, Египте и Центральной Аравии, но почти полностью отсутствовал в районе Дамаска, а также в Ираке и Иране, где использовали сырцовый или обожженный кирпич. Мрамор находили в Сирии и Египте. В Испании, Йемене добывали драгоценные камни, в частности оникс и сердолик, в Мавераннахре — бирюзу и рубин, в Верхнем Египте — изумруд и гематит.

Среди минеральных ресурсов больше всего ценилось золото, добываемое в Центральной Аравии, Египте, особенно в Судане (к югу от Асуана —^: уточняют тексты), в крайнем Магрибе, а также в Хорасане и Мавераннахре, добыча серебра производилась в Фарсе, Хорасане, Испании и Марокко, железа — в Ливане, Ифрикии, Андалусе, Верхней Месопотамии и Иране, недалеко от Шираза, меди — в Омане, Мавераннахре, Ифрикии и Андалусе, квасцов и каустической соды — в египетских оазисах, свинца — в Верхней Месопотамии и регионе Балха, каменной соли — в рудниках Магриба (чья ограниченная производительность дополнялась солончаками на побережье Средиземного моря) и, наконец, ртути — в Фарсе и Андалусе. Кроме этого, в Верхней Месопотамии, на берегах Каспия и в отдельных местностях Ирана существовали источники так называемой минеральной смолы, которые давали жидкость, называемую нафт.

Природные ресурсы создавали условия для развития множеству ремесленных производств как в городе, так и в деревне: следует отметить прежде всего продовольственную сферу. Например, для мукомольного дела по берегам рек строились водяные или плавучие мельницы, обнаруженные на Тигре в Мосуле. Мельницы и сахароварни, обслуживание которых не требовало большого числа рабочих и детальное описание которых можно найти в египетских папирусах умаййадской эпохи, обрабатывали сахарный тростник в Палестине, Египте и Ахвазе. Здесь же следует упомянуть кондитерское производство, существовавшее в Палестине и, особенно, Египте, не забывая при этом, что в простонародной среде употреблялся в большом количестве пчелиный мед, собираемый в Аравии, Египте, Палестине, Иордании, Верхней Месопотамии. Наконец, на маслозаводах перерабатывали оливки и кунжут в Палестине, Сирии, Египте и Верхней Месопотамии. Помимо этих технологий, существовало чисто семейное производство по выпечке хлеба и консервации скоропортящихся продуктов, предназначенных для внутреннего потребления или на экспорт, — здесь использовался только примитивный инструментарий, сохранившийся до наших дней, но известный нам и по археологическим памятникам, например чаны от масляных прессов, вырубленные часто прямо в каменном полу, в заброшенных деревнях Северной Сирии. Такое производство чаще всего локализовалось в небольших городках, где оно было частью крестьянской жизни.

Следует сказать несколько слов об элементарной химической индустрии: производство мыла на основе масла и содовой травы (курей) в Верхней Месопотамии и Северной Сирии, в Ракке, Палестине, Файйуме и ряде регионов Ирана, особенно в Сирафе и Балхе, а также изготовление парфюмерии, в больших количествах потреблявшейся в исламском мире.

Наряду с ладаном и амброй спросом пользовались духи на цветочной эссенции (роза, фиалка, жасмин и т. д.), их производили в Сирии, Ираке и Египте — особенно знаменитой была сирийская розовая эссенция, хотя популярны были и другие разновидности из иранских регионов Шираза и Ахваза.

Сельские ремесленники специализировались также на производстве одежды и предметов первой необходимости: от веревок, тканей и ковров, выполняемых на простейших станках как в доме оседлого мастера, так и в палатке кочевника, до крупных изделий плотника-столяра, красильщика или сапожника, кузнеца, медника или местного горшечника, не говоря уже о продуктах переработки более крупных масштабов — хлопка и шерсти, которые в ряде регионов обеспечивали сырьем деревенские мастерские чесальщиков, сукновалов, красильщиков, ткачей и каландровщиков.

 

* * *

 

Но чаще всего специализированные производства развивались в городах или ближайших пригородах, как, например, красильни или горшечные мастерские, которым требовались просторные рабочие площадки и проточная вода или непосредственная близость к такому тяжеловесному сырью, как глина. Городская локализация объяснялась прежде всего наличием в огромных агломерациях большого резерва рабочей силы и неуклонно растущим спросом на предметы роскоши. А кроме того, для исламской среды был характерен единый процесс розничной торговли и производства, представленный фигурой полуторговца-полуремесленника, сидящего в рыночной лавке.

Среди городских отраслей производства наиболее значительным, несомненно, было изготовление качественного текстиля, который в свое время являлся настоящей конвертируемой валютой, а также удобным способом накопления богатств. Производство тканей, естественно, зависело от изобилия сырья: шерсти, шелка, хлопка или льна, региональное распределение которых мы рассматривали выше. Но прежде всего оно требовало высокого мастерства ремесленников, которые с помощью еще достаточно примитивных средств создавали восхищавшие современников шедевры, дошедшие до наших дней благодаря их использованию в средневековой Европе для обертывания реликвий и пополнения сокровищ аббатств и соборов.

Известно, что Египет специализировался на изготовлении льняных, полотняных или шерстяных тканей, в том числе необычайно тонких, таких как вуали и полотна из Тинниса в дельте Нила, тогда как Магриб производил больше шерстяных тканей. В Палестине и Ираке было развито прежде всего производство шелка, а в регионе Басры — еще и льна. Знаменитые хлопчатобумажные ткани изготовлялись по всему Восточному Ирану, в Мерве, Герате, Нишапуре и Самарканде, а также в Йемене и Верхней Месопотамии. Некоторые из них имели рисованный или печатный узор, выполненный дешевым и эффективным способом, дающим представление о реальном совершенстве красилен. Шелка Каспия и Ахваза были самыми изысканными среди персидских шелков, традиция их изготовления восходила к далекому прошлому, и в разгар аббасидской эпохи они сохраняли верность типично иранским декоративным мотивам, воспроизводившимся в виде медальонов с противостоящими персонами и фантастическими животными, некогда характерными для самых прекрасных сасанидских тканей. Все эти переливающиеся и пестрые ткани, цвета и рисунки которых превозносят старинные арабские источники, имели различные названия, связанные с техническими тонкостями, которые сегодня трудно идентифицировать, но которые были обусловлены растущим стремлением к пышности.

Из этих тканей всех сортов особые ремесленники изготавливали одежду более или менее роскошную: полосатую — из йеменских тканей, либо с тканым узором, украшенную, как уже говорилось, животными и растительными мотивами, либо расшитую или отороченную дорогими привозными мехами, но всегда ценимую как вещь, обладающая долговременной рыночной стоимостью и удовлетворявшая тщеславие людей из состоятельных классов. Закройщики и вышивальщики работали обычно на рынке. Но официальные церемониальные одежды, богато затканные или расшитые золотыми нитями, изготовлялись на государственных мануфактурах, именуемых тиразами, которые существовали почти во всех крупных городах империи; использование золота в этих целях оставалось фактически привилегией суверена, и одеяния сановников для торжественных аудиенций, обычно даруемые халифом, могли быть сработаны только под правительственным контролем и чаще всего имели особый удостоверяющий знак — датированную надпись от имени правящего государя.

Искусство и технология были тесно связаны в этой отрасли, официальной или частной, но являвшейся, бесспорно, одной из наиболее важных в средневековом исламском мире, позволявшей своим работникам проявить творческий дух. Задолго до развития знаменитых сефевидских и османских школ парчи и бархата, продукция которых активно импортировалась и имитировалась в Европе, шедевры фатимидских вышивальщиков, иранских и сирийских ткачей IX–XIII вв., работавших по шелку и глубоко повлиявших на развитие ремесла Испании и Сицилии, уже пользовались заслуженным признанием. Разнообразие декоративных приемов вкупе с разнообразием видов тканей и фасонов одеяний отмечалось географами и рассказчиками историй. Между тем очень трудно соотнести их описания с реальными предметами, ибо история костюма раннего периода исламского Средневековья, скупо проиллюстрированная, еще не смогла достигнуть точности, характерной, например, для истории Западной Европы.

Наряду с производством дорогостоящих тканей важное место занимало ковроткачество, а также изготовление красок, драпировок и циновок — всего, что требовалось в первую очередь для обстановки дворцов и домов, воспроизводившей все нехитрое богатство бедуинского шатра. Наиболее знаменитые и наиболее древние из них, самого разного качества, происходят либо из Египта й Аравии, либо из Ирака и Палестины (тивериадские циновки), либо — самые знаменитые и богато вышитые — с севера Армении, хотя мы не располагаем достаточным количеством репрезентативных старинных образцов. Только последующие произведения османской Турции и сефевидского Ирана могут наглядно показать, сколько терпения и искусства столетиями вкладывалось на исламском Востоке в этой ремесленной сфере, особенно если учесть богатство цвета и деликатную выделку материала.

Обработка дерева, тоже сочетавшая искусство и технологию, была не менее широко распространенным производством, хотя нуждалась в редкой и дорогой древесине: тик, эбен и сандал, которые импортировались в страны ислама с большими затратами, главным образом через Оман. Если предметы частного обихода оставались довольно незатейливыми, за исключением того, что можно было обнаружить во дворцах правителей, то обстановка культовых мест отделывалась особенно тщательно. Достаточно упомянуть минбар, портативные михрабы из резного дерева, украшенные иногда драгоценной мозаикой и инкрустацией из перламутра или слоновой кости, ажурные решетки максура и галереи мечетей, а также двери мавзолеев и молелен, кенотафы и зачастую монументальные подставки для Корана. Деревянные элементы архитектуры частных домов, такие как видимые балки и софиты, решетчатые окна, особо украшенные, хотя и относящиеся к более поздней эпохе, сохранились в Египте и свидетельствуют о высокой технике резчиков по дереву, чей труд в городах Востока ценится и по сей день.

Обо всей этой продукции, так же как и о самих мастерских, древние авторы говорят мало, так что нам трудно выделить наиболее крупные центры производства, рассеянного, несомненно, по всем большим городам империи. Зато с помощью сохранившихся в достаточном количестве шедевров можно проследить эволюцию искусства работы по дереву, имевшую заметные региональные особенности стилистического порядка и прошедшую примерно те же этапы, что и камнерезное искусство. Свои самые первые прекрасные творения, в том числе некоторые шедевры анимализма аббасидской и фатимидской эпох, оно создало с помощью приема «косого тесания», пришедшего из Центральной Азии. Позднее появился прием дробления пространства на маленькие панно, которые обрамлялись точно пригнанными друг к другу рейками и не трескались под воздействием атмосферных явлений. Этот прием особенно активно использовался сельджукидскими ремесленниками в Анатолии, а также занкидскими и аййубидскими резчиками Сирии и Египта. В работе последних, впрочем, выкристаллизовался ремесленный метод, который впоследствии закрепился в исламских странах в неизменном виде, хотя декоративные мотивы растительного происхождения могли видоизменяться в соответствии с новым вкусом к более натуральной стилизации.

Близким резьбе по дереву было использование слоновой кости либо для резьбы и росписи, либо для инкрустации, лиv бо для мозаичных работ. На основе дорогостоящего, в основном привозимого из Восточной Африки материала мастера создавали восхитительные по стилю изделия: по преимуществу этим занимались в Египте в соответствии со старинными коптскими традициями и в западных регионах, где особенно знамениты были резные ларцы из умаййадской Испании, а также сундучки неизвестной школы, которую принято связывать с бывшими мусульманскими территориями норманнской Сицилии.

Кожевенное дело, естественно, было более распространенным, ибо повсюду в исламском мире кож было достаточно, а изделия из них были необходимы в повседневной жизни: туфли и короткие сапоги, седла и прочая сбруя для лошадей и верблюдов, продаваемая, как правило, на особых рынках, наконец, разного рода скарб бедуинов, в том числе, кроме палаток, кожаные сумки и бурдюки разного назначения. При этом некоторые регионы производили особые изделия: переметные сумы и кожаные ковры прославили Йемен, тогда как набивная и тисненая кожа были специализацией Марокко и Кордовы. Египетские кожи ценились достаточно высоко и пользовались спросом в разных странах. Сирия занималась выделкой кожи, тогда как Ирак ввозил дубленые кожи из Аравии, собственная выделка кожи и производство кожаных изделий практиковались в Западном и Восточном Иране, в Рее, Бухаре и Самарканде, а также в дальнем Магрибе, в частности в Фесе. Особая техника изготовления кожаных переплетов для дорогих манускриптов применяла способы украшения, дошедшие до нас в старинных кайруанских образцах, но тексты сообщают нам прежде всего о знаменитых переплетных работах, которые исполнялись в Йемене и Палестине.

Обработка металлов в ту эпоху имела первостепенное значение, хотя оборудование для этого оставалось во многих отношениях примитивным. Железо, например, шло на изготовление массивных крепостных ворот, наиболее выдающиеся из которых находились в Аравии, Систане, Хорасане и Ифрикии, или цепей, которые в разных регионах служили для того, чтобы закрывать ворота и удерживать плавучие мельницы или понтонные мосты, такие как на Тигре в Багдаде. Некоторые детали костюма, пояса в частности, и некоторые инструменты были железными: например, знаменитые весы из Верхней Месопотамии, из Насибина и Харрана, или ножи, которыми славился Мосул. Но для оружия требовалась специальная сталь, выплавлявшаяся в Самарканде и Хорасане по технологиям, описанным в ряде трактатов, которые позволяли делать клинки исключительного качества. Иранские ремесленники с древности считались мастерами в этой области, хотя нам известны главным образом их позднейшие шедевры, часто с клеймами, которые в большинстве своем относятся к эпохам монголов, тимуридов и Сефевидов. Но йеменские сабли, изготовленные из привозного металла, ценились не меньше. Кроме того, отдельные экземпляры оружия, украшенные золотыми и серебряными инкрустациями и даже драгоценными камнями, имели ценность как декоративные изделия.

Медь, как металл гораздо более распространенный, использовалась преимущественно для изготовления хозяйственной утвари, так что каждый город имел свой медный рынок. Из этого металла создавались настоящие предметы искусства, в частности кувшины, кубки, блюда и тазы иногда внушительных размеров, курильницы и монументальные подсвечники или, наоборот, крохотные шкатулочки всех форм, лампы и драгоценные письменные приборы, с XI в. обычно инкрустированные серебром или золотом по заимствованной из Центральной Азии и практиковавшейся главным образом в Дамаске и Мосуле дамасской технологии, которая не имела ничего общего с известным способом производства стали, применявшимся для изготовления знаменитых дамасских клинков. Подобные изделия, украшенные тем же способом и восходящие к тем же стилистическим школам, иногда выполнялись в бронзе, темная патина которой сегодня подчас скрывает узор, почти неразличимый на первый взгляд, но дающий внимательному исследователю удивительные открытия: на них можно разглядеть не только восхитительные абстрактные композиции, соединяющие каллиграфию с растительными арабесками, но и настоящие жанровые сцены, где животные и люди запечатлены в живом движении.

Ремесленники, в совершенстве владевшие техникой инкрустации по меди и бронзе, принадлежали в начале сельджукидской эпохи к отдаленным провинциям Систана и Хорасана, где они прославили такие города, как Герат, Мерв и Нишапур.

Позже своими мастерскими стали знамениты занкидская Верхняя Месопотамия с целыми семейными династиями бронзовщиков и медников Мосула, Сирия, а также аййубидский и затем мамлюкский Египет, расулидский Йемен и даже монгольский Иран. Прежде была известна только одна технология бронзовых изделий со скульптурным рельефным декором, бывшая достоянием иранских ремесленников, поставщиков умаййадского и аббасидского дворов, затем она стала применяться в фатимидской среде, позволяя создавать наряду с утилитарными предметами — такими, как зеркала и ступки, — умывальные тазы и курильницы для благовоний в форме животных, ставшие бесспорными шедеврами исламского искусства. Те же портретные изображения в рельефе, впрочем, и дальше характеризовали изделия буидского и сельджукидского Ирана, пока не исчезли под натиском более броских форм. Из бронзы с простой гравировкой изготовлялись астролябии, армиллярные сферы и другие астрономические и навигационные инструменты, а также точные весы — все это требовало компетенции настоящих ученых, одинаково сведущих как в математическом расчете, так и в обращении со своим инструментом.

В свою очередь, серебро и золото, обычно используемые для дорогих инкрустаций, служили также для изготовления предметов высокой стоимости: блюд, кубков и иногда фляг, украшенных гравированными и рельефными мотивами, которые долгое время сохраняли в Иране живые традиции сасанидского ювелирного и златокузнечного искусства. Почти повсеместно в империи ювелирами создавались грациозные украшения из золота и серебра, особенно подвески и серьги, некоторые с филигранью, во множестве сохранившиеся с фатимидской и сельджукидской эпох. В их отделке иногда использовались цветные эмали, которые применялись еще в сельджукидскую эпоху, особенно в Верхней Месопотамии, для орнаментации, например, роскошных бронзовых блюд.

Наконец, стеклодувное и керамическое ремесло было развито в большинстве городов. Наряду с кирпичниками, поставлявшими один из самых распространенных в странах ислама строительных материалов, горшечники старались удовлетворить высокий спрос городов и деревень на хозяйственные предметы первой необходимости: алкаразасы,[14] кувшины разной формы, фляги, горшки и блюда для приготовления пищи, масляные лампы и, наконец, жаровни. Сырьем для этих вещей служила простая глина, но иной раз в них проявлялся орнаментальный изыск: рисунок, рельефная лепка или даже сквозной декор, характерный часто для фильтров алкаразасов, где заявляла о себе тонкая художественная фантазия мастера. Кроме того, они могли быть покрыты блестящей глазурью, функциональной задачей которой было, во-первых, обеспечить непроницаемость сосудов, предназначенных для хранения молока, масла и других жидкостей или для сбережения запасов, а во-вторых, продлить срок службы столовой посуды, в том числе тарелок, мисок, чашек и стаканов, а также подносов и иной раз столиков.

Тот же способ прозрачной глазури, алкалиновой, свинцовой или свинцово-алкалиновой, часто преобразуемой в непрозрачную оловосодержащую эмаль, при необходимости окрашенную другими металлическими оксидами, лежал в основе замечательных декоративных изделий, изготовленных искуснейшими керамистами, которые составляли славу некоторых региональных школ керамического ремесла. Шедевры отличались от обычной утвари только качеством глиняной массы, декором и совершенством формы. Они встречались среди всех перечисленных категорий предметов, а начиная с сельджукидской эпохи к ним добавились кирпичи с эмалированной стороной, облицовочная плитка, используемая цельной или в разрезанном виде для составления мозаичных панно, и целые архитектурные элементы, такие как ниши михрабов или, например, плиты в форме надгробных стел. Но оригинальность каждого изделия определялась удачным сочетанием цвета и композиции, которая зависела от эпохи, а порой и от места изготовления. Общим было стилистическое влияние металлических изделий, менее дорогостоящую замену которым представляла керамика, старательно имитируя их формы и декор. Кроме того, общие черты, вполне различимые в их типах, мотивах и даже в способах изготовления и украшения, были связаны с мобильностью ремесленников, которые исхаживали окрестности в поисках необходимого для своего ремесла природного сырья и охотно перемещались из страны в страну в зависимости от меняющихся исторических обстоятельств.

До сельджукидского подъема наиболее активные центры керамического производства использовали возможности всего нескольких технологий. Таковы были керамика с насечкой под монохромной или прозрачной глазурью, которая появилась в Самарре, Ктесифоне, Сусе и Рее, а также в Фустате и особенно в Восточном Иране — в Нишапуре и Самарканде; керамика с рисунком под глазурью, наиболее изящные творения которой с черным узором, фиолетовым и коричневым марганцем на кремовом фоне обнаружены в Нишапуре и Самарканде; керамика с металлическим блеском, изготовлявшаяся в Ираке, Египте и западных провинциях Ирана и являвшаяся одним из самых оригинальных достижений исламских гончаров; наконец, белая керамика с рисованным синим кобальтом узором на глазури, изготовлявшаяся в тех же центрах. Тем не менее это производство никогда не возводилось в ранг дорогостоящих придворных искусств, даже если индивидуальный талант мастеров создавал то, что мы сегодня считаем шедеврами редкого качества.

Таков же был удел стеклодувного искусства, развивавшегося в специальных мастерских Сирии, Ирака и Египта исключительно ради удовлетворения потребностей аббасидского и фатимидского дворов. Стаканы, флаконы и кубки из резного стекла, способные затмить свои дорогостоящие хрустальные прототипы, или из стекла с позолотой и эмалью, изготовленного по крайне деликатной технологии, достигшей своего совершенства в лампах для мечетей аййубидской и мамлюкской эпох, всегда были изделиями высочайшей ценности, которые создавались в ограниченном количестве в духе усовершенствованной античной традиции и чаще всего распространялись в форме государевых даров.

Помимо этих крупных отраслей ремесла можно назвать и другие, о которых источники сообщают мало и вскользь. Их продукция, как-то необходимые для письма материалы, тем не менее должна была занимать важное место в социальной жизни эпохи, если не в ее экономике. Существовала, например, выделка пергамента от самых грубых его видов до тончайших — из кожи газели. До XI в. пергамент в большом количестве использовался для разного рода актов и манускриптов. В свою очередь папирус, которому отдавали предпочтение в государственных канцеляриях, ибо его сложнее было подделать, чем пергамент, вырабатывался в Египте из фибры одноименного растения и был продуктом значительного производства. Бумага, изготовление которой началось, как известно, в VIII в. в Самарканде, где оказались мавераннахрские пленники, знавшие китайскую технологию, вырабатывалась в возрастающем объеме, по мере того как ее производство распространилось в Багдад, а затем в другие города востока и запада. Достаточно представить количество старых арабских трудов, хранящихся в библиотеках, чтобы оценить ее значение для мусульманской цивилизации. При этом производство бумаги было только первым этапом в ряду задач, которых требовало искусство книги с его переписчиками, каллиграфами, миниатюристами и художниками, работавшими в своей манере, каламом или кистью, во славу старого исламского мира.

Действительно, книги были нужны не только тем, кто их заказывал и чаще всего имел при себе специальный штат, обязанный увеличивать коллекции манускриптов, но и как украшения или парча, являлись способом накопления и способствовали прославлению власть имущих, чье имя указывалось на титульных листах. Сегодня, восхищаясь той или иной роскошной копией, выполненной по приказу того или иного знаменитого лица, можно обнаружить его титулы, которые без зазрения совести записывались на полях самых прекрасных экземпляров. Последние отличались одновременно качеством каллиграфии и изяществом иллюстраций, для которых использовалась позолота и яркие краски; они могли сопровождать всю книгу, отделяя, например, суры и стихи, если речь шла о списках Корана, а могли лишь украшать собой первые листы. Начиная с XII в. некоторые книги стали снабжаться настоящими миниатюрами, выполнявшимися первоначально представителями так называемой багдадской школы, а в дальнейшем ими прославятся персидские и турецкие художники. Классической эпохе принадлежат только первые из них, которые иногда объединяют спорным термином «арабская живопись», тогда как, в сущности, они являются выражением многоликой, хотя и географически ограниченной среды исламского городского общества, расцветшего в Ираке и Верхней Месопотамии в постсельджукидский период. Там влияние разных художественных традиций, прежде всего византийской, обусловило, во-первых, лейтмотив прославления жизни государя и, во-вторых, тенденцию оживлять забавными бытовыми сценками научные труды, в частности медицинские или технические трактаты, а также сборники сказок и «заседаний».

Одновременно вырабатывалась скорописная — гибкая и стройная — каллиграфия, которая была утверждена с конца IX в., после того как постепенно отделилась от орнаментального куфического письма. Последнее, применявшееся прежде всего для копирования Корана на пергаменте, в сущности, представляло собой видоизмененное архаичное угловатое арабское письмо, единственно существовавшее в первые исламские века. Но именно его скорописная форма в дальнейшем эволюционировала в сторону большей элегантности и ритмичности, чтобы найти свое завершение в персидской и турецкой каллиграфии, тогда как куфическое письмо постепенно свелось к декоративным надписям на монументах или предметах обстановки и каллиграфическому декору, их украшавшему.

 

* * *

 

Наряду с ремеслом, функцией которого было превращение природных богатств исламского мира в обычные потребительские блага или ценности, развивалась не менее выдающаяся строительная деятельность, связанная с подъемом архитектуры.

Совершаемая в этой области работа повсюду была интенсивной и необходимой, тем более необходимой, что исламская цивилизация, будучи городской и дворцовой, требовала возведения многочисленных и зачастую величественных зданий. Хотя каменщики всегда использовали исключительно возможности традиционного мастерства и трудились под руководством подрядчиков, а не настоящих архитекторов, института которых тогда не существовало, их приемы сильно варьировались в зависимости от региона, проектируемого сооружения и, особенно, наличных материалов. Здесь преобладал либо камень, либо обожженный и сырцовый кирпич, а также известковый или даже глиняный раствор. Для важных зданий и государевых палат могли доставляться редкое дерево, ценный мрамор, гранит и даже оникс. На обычные дома шли исключительно местные ресурсы: в Дамаске или Каире они возводились из деревянной арматуры, заполненной кирпичами и глиняным раствором, в Халебе и Амиде — из тесаного, плотно пригнанного камня, а в деревнях это были иногда простые лачуги из тростника или утрамбованной земли. Даже самые богатые здания в своей конструкции, кладке и декоре зависели от природы материала. С одной стороны, возводились каменные сооружения тщательной кладки, с массивными колоннадами и резным орнаментом, лучшие образцы которых находятся, несомненно, в Сирии и умаййадской Испании, фатимидском Египте и сельджукидской Анатолии. С другой стороны, преобладали кирпичные здания, одновременно массивные и хрупкие, лучше всего представленные в аббасидском и сельджукидском Ираке и Иране. Тяжелые опоры, дополненные иногда столбиками и контрфорсами, поддерживали толстые стены, величественные своды и купола, масштабная резьба и декоративное покрытие — от гипсовой штукатурки и лепного или расписного стукко до геометрических комбинаций, достигавшихся простой игрой кирпичных слоев, — придавали зданию величавость, но делали его больше подверженным старению и разрушению.

Все эти архитектурные и декоративные формы создавались руками мастеров, обладавших чаще всего выдающимися профессиональными познаниями, — в их функции действительно было отнюдь не одно только возведение более или менее сложных зданий, но и задачи, квалифицируемые сегодня как инженерные. Гидравлические и санитарные устройства, создание систем канализации для воды, пара и дыма — которые в банях, например, достигали высокой степени искусства, — сооружение мостов, плотин и акведуков — все это дополняло собственно строительные проблемы. Да и сами по себе эти проблемы требовали особой изобретательности в бедных лесом регионах: там приходилось использовать в качестве систем перекрытия своды и купола, которые трудно уравновесить и, главное, соединить с несущими стенами, а невозможность установить леса и, особенно, подпорки для арок клинчатой кладки заставляла прибегать к профессиональным уловкам. Применение такого рода познаний не обязательно сопровождалось теоретическими штудиями. Решения были преимущественно эмпирическими, поэтому нередко утверждают, что очевидные с точки зрения современных точных методов недостатки средневековых мусульманских зданий были обусловлены в значительной степени импровизациями зодчих. Тем не менее доказано, что для таких замысловатых конструкций, как Купол над Камнем в Иерусалиме, использовались предварительные чертежи; они были также необходимы для возведения сложных ячеистых, иногда не вполне корректно называемых сталактитными, систем, которые представляли собой игру многоугольников и звезд, служивших основой для хитросплетений наружного орнамента. И хотя мы не располагаем старинными трактатами, которые позволили бы нам судить об уровне научного образования тогдашних подрядчиков, налицо пристрастие этих зодчих к искусным архитектурным и декоративным формам, невозможным без предварительных геометрических схем и серьезных математических расчетов. Чувство абстрактного, характерное для исканий мусульманских мыслителей, увлекающихся алгеброй и алгебраической геометрией, и здесь вдохновляло повседневный труд.

Научные познания строителей и инженеров, работавших в средневековом мусульманском мире, также были необходимы в специфической области фортификации, где были разработаны оборонительные и наступательные устройства, и по сей день поражающие размахом конструкторского замысла. П