Аббасидская империя всегда представляла собой конгломерат провинций в более или менее расплывчатых границах, меняющихся в зависимости от локальных бунтов и попыток отделения. Нередко наместник распространял свою власть на регионы, которые официально ему не были подчинены. Но географическая и историческая реальность позволяет предложить схематическую реконструкцию контуров основных округов.
Единственная, угрожающая будущему опасность была связана с растущим в рамках государственной организации влиянием шиитских секретарей, неразборчивых интриганов, соединявших высокую профессиональную компетентность с полным отсутствием преданности хозяевам момента. Хотя они, по сути, не участвовали в активных революционных движениях, потерявших всякий смысл после того, как вместе с 12-м имамом двунадесятников исчез единственный претендент на аббасидский трон, дело которого могла поддержать секта, но зато без малейших колебаний как в личных целях, так и в пользу своей партии занимались присвоением денег, иногда в значительных размерах. Недостаточная лояльность большей части административного персонала была, таким образом, на заре X в, одной из самых серьезных проблем центральной власти — тем более серьезной, что бюджетный тупик периодически вынуждал прибегать к частным займам, когда казна истощалась и предстояли неотложные расходы, в частности на содержание войск. Шиитские секретари, связанные политико-религиозными отношениями со многими купцами-банкирами, как нельзя лучше подходили для операций такого рода, которые гарантировали тем, кто предоставлял займы, возможность впоследствии как следует поживиться. Для самих же секретарей это был способ по-настоящему шантажировать суверена: так, халиф ал-Муктафи, вынужденный принять услуги ловкого шиитского секретаря Ахмада ибн ал-Фурата и вскоре ощутивший тяжесть его давления, напрасно пытался выйти из-под влияния этой личности.
Ситуация нимало не улучшилась после смерти ал-Муктафи при молодом, еще не достигшем зрелости принце, наследовавшем ему под именем ал-Муктадира. Само это восшествие на престол было делом не только тогдашнего вазира, оно было осуществлено по совету шиитского секретаря, брата умершего тем временем Ахмада ибн ал-Фурата, который рассчитывал таким образом обеспечить себе в более или менее отдаленном будущем возможность непосредственно контролировать государственные дела. Конечно, не обошлось без сильных волнений, и через несколько месяцев оппозиционная коалиция секретарей и эмиров решила лишить ал-Муктадира трона, заменив его одним из его двоюродных братьев, Ибн ал-Мутаззом, человеком зрелым и искушенным, внуком ал-Мутаваккила. Но мятеж длился не более 24 часов и стоил жизни «халифу на день», который был схвачен и казнен, тогда как его юный соперник сохранил халифский трон: запертый в своем дворце во время недолгого триумфа заговора, он отказывался отречься. Эпизод завершился окончательным успехом шиитского клана Ибн ал-Фурата, который, имея титул вазира, стал, несмотря на существование своего рода регентского совета, практически свободно править по своему усмотрению.
Установленная таким образом диктатура, была, однако, относительно кратковременной и в конечном счете завершилась тем, что долгий халифат ал-Муктадира (908–932) стал эпохой правительственной слабости и религиозной борьбы, где раздоры между секретарями и финансовые кризисы позволяли военачальникам снова и снова вмешиваться в политические проблемы. Халиф, предоставлявший своему министру полное право действовать и обычно одобрявший наперед его предложения, проявлял свою суверенную власть, только когда общая политика принимала неприятный для него оборот, — смещая главу правительства, а то и заключая под стражу и осуждая. Положение вазира было, таким образом, очень шатким, а игра амбиций и соперничеств еще больше усугубляла капризный характер алМуктадира: в его правление сменилось четырнадцать министров — никто не оставался на своем месте более пяти лет.
Визирам постоянно приходилось сталкиваться с финансовыми трудностями, даже если они поступали вразрез с предложенными решениями. Двор и государство имели в ту эпоху нужды, не пропорциональные реальным ресурсам, и поэтому существовало только два возможных решения: либо поддерживать роскошную жизнь за счет добываемых разными путями займов и ссуд, либо сознательно избрать путь жесткой экономии. Представителями этих двух курсов, ни один из которых не мог проводиться длительно, были Ибн ал-Фурат, уже известный своим искусством ловких маневров, и Али ибн Иса, прозванный «добрым вазиром» за то, что придерживался «моральных» принципов и жестких мер экономии. Будучи знатоками финансовых дел, они отличались друг от друга своими личностными качествами и политическими пристрастиями и при этом каждый имел свою сеть связей в мире банкиров. Тем не менее они оба были озабочены постоянным стремлением отстаивать превосходство своей должности перед военачальниками, готовыми поставить его под сомнение.
Последние действительно проявляли себя все более независимыми по отношению к гражданской власти, которую пытались заменить собственным авторитетом. Таким образом в истории халифата выделилось имя амбициозного евнуха Муниса, начальника багдадской полиции, который стал играть роль командующего войсками и сумел воспользоваться неоднократными военными победами для поддержания порядка в империи. В начале правления ему предстояло отвоевать Фарс, незаконно занятый одним из Саффаридов. Затем необходимо было сдержать угрожавших Басре карматов и вступить с ними в переговоры, потом — защищать Египет от натиска Фатимидов, утвердившихся в Ифрикии и решивших сделать эту провинцию отправной базой для своих восточных походов, образумить взбунтовавшегося мосульского наместника Ибн Хамдана, — все эти события стремительно следовали одно за другим. Именно тогда азербайджанский наместник Ибн Аби л-Садж попытался превысить свои полномочия, прекратив выплату дани, которой была обложена провинция. Несколько позже бахрейнские карматы, нарушив многолетнее перемирие, осадили Басру и неоднократно грабили караваны паломников в Мекку. Мунису пришлось снова думать об отражении их атак, особенно после того, как попытка вазира бросить против них непослушные войска Ибн Аби л-Саджа оказалась совершенно неэффективной. В этот момент карматы уже угрожали Багдаду, население которого охватила паника, и с 927 г. верховенство Муниса, перед которым Ибн ал-Фурат вынужден был склониться еще в 924 г., более не оспаривалось. Это был главнокомандующий, который с тех пор снимал и назначал вазиров. Он же, спровоцировав революцию 929 г. с целью замены ал-Муктадира его братом ал-Кахиром, организовал затем и ее провал, наконец, он же развязал волнения, приведшие к гибели халифа в 932 г.
И если позднее новому суверену удалось поладить с этим опасным человеком, то лишь для того, чтобы назначить на его место нового главнокомандующего, а затем поручить контроль над правительством камергеру, также военачальнику. В конечном счете ал-Ради передал неограниченные полномочия одному эмиру, который принял титул «великого эмира». Торжественное вступление в Багдад Ибн Райка, который будет фактически отправлять власть от имени лишенного всякого влияния халифа, ознаменовало важное изменение в политической организации империи.
Таким образом, непокорность многих наместников, волна таких серьезных мятежей, как восстание карматов, и необходимость дорогостоящих репрессивных военных походов довели аббасидское государство до тяжелого финансового положения, которому способствовали также хищения секретарей и привычка двора к роскоши. Некогда, безусловно, соблюдался принцип: никогда не доверять управление провинцией и руководство ее финансами одному и тому же лицу; но эта мудрая мера предосторожности не могла сохраниться в периферийных регионах, где нарастал беспорядок и где приходилось предоставлять некоторым наместникам заботу о взимании налогов.
Отходившая тогда центральной казне доля зачастую уменьшалась, иногда и вовсе придерживалась, и суверен ничего не мог с этим поделать.
Финансовые затруднения заставляли халифат в те времена добывать средства не только через займы, но и практикой предоставления податных «откупов» финансовым управителям, способным их выкупить посредством предварительного внесения значительной суммы. Управители пользовались этим впоследствии для создания беспорядков, под прикрытием которых они рассчитывали получить доступ к власти. Злоупотребления приобрели такой размах, что в 919 г. пришлось запретить брать податные откупа любому сановнику. Между тем халиф, который так и не мог решиться на введение экономии, требуемой министрами, подобными Али ибн Исе, снова оказывался зависящим от милости тех, кто единственно был способен отсрочить постоянно угрожающее ему банкротство.
К тому же все эти отчаянные попытки разрешения трудных вопросов совершались в обстановке непрекращающейся борьбы религиозных группировок, по отношению к которым избираемые халифом вазиры занимали чаще всего различные позиции. Например, в багдадских кругах карматский феномен породил психоз, побуждавший кое-кого в самой столице изобличать злодеяния исмаилитов, которые считались сообщниками карматов, и под этим предлогом обрушиваться даже на людей могущественных. Конечно, действующие министры не работали против суннитского халифата, но все, что им удалось сделать, — это начать с карматами переговоры с целью устранить угрозу, которую создавало присутствие мятежников на подступах к Ираку и вблизи дороги хаджа. Тем не менее против многих нежелательных лиц выдвигались, и зачастую небезуспешно, обвинения в прокарматизме.
В обстановке нарастающей враждебности продолжалось соперничество, десятилетиями существовавшее между шиитскими и суннитскими секретарями. Предводителем первых был опасный Ибн ал-Фурат, вторых возглавлял Али ибн Иса. И те и другие стремились подорвать позиции противника, не гнушаясь любыми интригами: взять хотя бы происки, которые велись против Али ибн Исы, после того как он сумел договориться с карматами и добиться от них перемирия. Но и среди самих суннитов больше не царило согласие: ханбалиты, будучи ригористами и резкими антишиитами, вынуждены были искать у вазира ал-Хакани поддержку, в которой им отказал Али ибн Иса.
Эти раздоры, серьезно волновавшие правящие круги, задевали и народ, в котором не прекращалось брожение, ощутимое в момент знаменитого процесса над мистиком ал-Халладжем, этим экстатичным суфием, который выступал также как народный проповедник и в качестве такового принял сторону Ибн ал-Мутазза и проповедовал реформу халифата. Преследуемый Ибн ал-Фуратом, арестованный спустя несколько лет и преданный суду после долгих месяцев заключения, обвиняемый одними за отступнические шиитские доктрины и карматскую пропаганду, другими — за шарлатанство, ал-Халладж в конечном счете был осужден на смерть одним из багдадских кади и казнен по приказу халифа, и никто не осмелился заступиться за него, настолько ощущалась всеми необходимость какого-либо примера, чтобы успокоить возбуждение умов.
Эти глубокие разногласия религиозного происхождения, которые охватывали все этажи общества и которые тщетно пытались примирить последние независимые халифы, приняли еще более серьезный размах, когда аббасидские суверены окончательно передали реальную власть эмирам — чаще всего шиитских убеждений. Завершавшееся тогда территориальное дробление империи, в которой традиционный глава исламской общины оказался бессильным повелевать, усиливало уже давно существующие тенденции к религиозному разделению, которые становились все более упорными, по мере того как каждая новая региональная династия принимала на своей территории собственную доктринальную систему. Суннизм и шиизм, таким образом, положили начало разделению исламского мира, в то время как иранские и тюркские элементы все больше утверждали свое господство в восточных регионах, а западные провинции, возмущенные багдадской властью и одновременно сильно взбудораженные сектантскими движениями, готовились внезапно, с приходом фатимидской династии, получить роль первого плана в последующей истории ислама.
Глава 3
ПРОВИНЦИАЛЬНЫЕ ЦЕНТРЫ И РАСПАД ИМПЕРИИ (900—1260)
Аббасидская династия в течение двух столетий отождествлялась с исламской империей, суверены которой установили в принципе автократическое правление. Под ее эгидой халифская власть обрела несравненный блеск, несмотря на все перипетии беспокойной истории, которая, на взгляд из Ирака, сводилась в основном к непрерывно возобновляемым попыткам более эффективной организации центральной власти. Тем не менее провинции начинали жить своей собственной жизнью, даже когда Багдад оставался бесспорной столицей империи и еще не стал на три столетия прибежищем халифского псевдомогущества. С конца IX в. они осознали свое возрастающее в рамках общеимперского равновесия экономическое и культурное значение, позволяющее их оригинальным городским центрам играть свою роль в эволюции исламского общества. Локальные бунты, необратимо подрывавшие власть Аббасидов, мотивировались уже не только недовольством угнетаемого, неспокойного населения. Они становились свидетельством новой исторической реальности, отражающей своеобразие стран, в которых отношения между местным населением и арабизированными мусульманами складывались всякий раз по-своему.
Глубокая разнородность исламского мира фактически усиливалась даже после временной унификации, проведенной благодаря усилиям Умаййадов и первых Аббасидов. Вливание новых этносов породило сложную ситуацию, которую можно было бы назвать настоящей национальной мозаикой. Иранцы, занимавшие всю восточную часть империи, за исключением Синда, в областях, близких к Туркестану, уже смешивались с тюрками, из которых в основном рекрутировались наемники в халифскую гвардию. Арабизированные семиты Месопотамии и Сирии держались обособленно от египетских коптов, и во всех регионах чисто арабский контингент составлял довольно незначительную пропорцию, которую невозможно оценить, но которая постоянно сокращалась вследствие многочисленных союзов между арабами и неарабами. Кроме того, давали о себе знать последствия сожительства с рабынями славянского, греческого или африканского происхождения. На западе берберы доминировали, очевидно, во всем Магрибе, но мусульманская Испания давала пример этнического смешения, характерный для Востока: с завоевателями-арабами и арабизированными берберами смешивалось исконное андалусское население, не считая «славянских» наемников, рекрутированных властелинами Кордовы.
Все эти разнородные группы кичились своей самобытностью, вследствие чего возникали жестокие споры относительно достоинств арабов и неарабов, споры, отголоски которых сохранились в произведениях литературы и которые в зависимости от региона характеризовались той или иной, иногда достаточно острой, социальной напряженностью. Если в восточных провинциях прежде всего сталкивались интересы арабов и иранцев, то в Испании речь шла о потомственных арабах и андалусцах. Повсюду арабская культура, сумевшая навязать себя исламскому миру в течение IX в., получала тот или иной нюанс под влиянием локальной культуры, которая в условиях окончательного распада империи смогла получить возможность независимого развития.
Эти локальные культуры, благодаря разгулявшимся в аббасидской среде религиозным, племенным и политическим раздорам, были отныне представлены новыми, более или менее автономными династиями, делившими территорию исламского мира и сменявшими друг друга со скоростью, способной смутить и утомить историка. Но за династиями и личными амбициями, бывшими обычно причиной временного успеха, стояли идеологии, составлявшие их реальную силу и придавшие им своеобразие.
