Колдовство с использованием человеческих душ

 

Колдуны в своих злодеяниях задействуют не только собственные души и души животных; творить зло они умеют и при помощи душ других людей. Мы помним, что в кодексе законов упоминалось сяо эр гу, «гу посредством маленьких детей», наряду с гу посредством змей и «золотых гусениц», из чего мы вправе заключить, что речь идет о практиках одной природы. Значит, сяо эр гу заключается в высвобождении человеческих душ или субстанции человеческих душ и натравливании их на жертв.

Раз уж сам кодекс привлек наше внимание к такому виду колдовства, нам ничего не остается, как попытаться получить о нем как можно больше сведений, что мы и попробуем сделать в дальнейшем. В кодексе непосредственно перед статьей, посвященной гу, идет другая, озаглавленная «О лишении жизни, разрубании и разрезании людей», что, согласно объяснительному комментарию, означает «способы кражи ушей, глаз, внутренних органов у живого человека, а также отрубание или отрезание его конечностей и других частей. Эти преступления той же природы, что и простое расчленение, но если тот, кто просто расчленяет, не вынашивает никаких других целей, кроме убийства, другое преступление есть убийство с использованием колдовства для заманивания жертвы, поэтому его надлежит считать особо тяжким».

Еще один официальный комментарий гласит: «Занимающиеся колдовством либо крадут у людей глаза и уши, либо отрубают им руки и ноги; потом они делают статую человека из дерева или глины и, положив ее на землю, совершают над ней еретические практики, чтобы заставить ее ожить. Другие узнают год, месяц и час рождения человека и заманивают его в горный лес, чтобы лишить его жизненной ци и заполучить обе его души (хунь и по) для того, чтобы сделать своими слугами-призраками. В прошлые времена эти практики были распространены в Юньнани, Гуйчжоу, Гуандуне и Гуанси. А еще гораздо чаще случается так, что у человека вырезают внутренности, у беременной женщины — плод, а у невинной незамужней девушки — девственную плеву или еще что-нибудь в таком же духе, и все это для того, чтобы пустить их на колдовство. Все подобные случаи подпадают под статью "О лишении жизни, разрубании и разрезании"».

В этих строках, предназначенных для государственных чиновников, призванных разоблачать колдовство, содержится практически все, что необходимо для понимания особенностей данного вида черной магии. «Инструментом» для колдуна служит человеческая душа либо даже какая-то часть ее, приобретенная посредством присвоения определенных фрагментов человеческого тела, а особенно — тех органов, что наиболее «богаты» духовной или жизненной силой. Потом создается искусственная фигура человека, чтобы душа могла вселиться в нее, и колдун полностью подчиняет ее своей воле при помощи чар, заклинаний и магических формул, а также дурного обращения с вновь созданным существом, в результате чего оно покорно и слепо исполняет все, что ему велят. Для такого типа колдовства особенно «хороши» женские половые органы и выделения, поскольку они в первую очередь связаны с рождением потомства, а следовательно, полны энергии и жизненной силы, наподобие самой земли.

Комментарий к кодексу продолжает: «Лишить жизни, разрубить или разрезать человека означает умертвить живого человека и забрать отверстия чувств, чтобы затем с их помощью практиковать черное колдовство. Случается так, что посредством магии и черного искусства узнают год и месяц рождения человека для того, чтобы с помощью добытого знания заманить человека в безлюдное место в горах, убить его и отрезать куски от его тела, или вырезать пять внутренностей и его жизненную силу, или вытащить из него души (хунь и по) для того, чтобы превратить его в слугу-призрака. "Лоза призраков", продающаяся на базарах в Гуандуне и Гуанси, Хэнани, Фуцзяни и других местах, как раз состоит из таких вещей».

Поскольку все подобные преступления предполагают убийство человека вкупе с колдовством, для них в кодексе предусмотрены более суровые, в сравнении с простым убийством, наказания. «Тот, кто лишит жизни человека, разрубит или разрежет его (вне зависимости от того, погибнет человек или останется жив), подлежит (если он зачинщик) медленному закалыванию ножами. Его имущество должно быть передано семье пострадавшего, а его жена, дети и все домочадцы, даже если они ничего не знали об этом, подлежат ссылке на расстояние в две тысячи ли без разрешения вернуться в случае объявления амнистии. Его сообщники (выполнявшие свою роль в преступлении) подлежат обезглавливанию (если же они не принимали непосредственного участия, они подлежат приговору в соответствии с законом и сообразно замыслу преступления; разрешается смягчение наказания).

Если преступники начали действовать, но еще не нанесли ран жертве, (главный зачинщик) подлежит обезглавливанию, а его жена и дети — пожизненной ссылке на расстояние в две тысячи ли; его сообщники же (принимавшие участие) получают сто ударов палкой и навечно ссылаются на расстояние в три тысячи ли.

Если староста деревни знал о преступлении и не доложил, он получает сто ударов палкой; если же он ничего не знал, он не подлежит наказанию. Тот же, кто заявит о преступлении или поймает преступников, получает от властей двадцать лянов серебра». (В том же самом виде, за исключением слов, взятых в скобки, статья содержится и в кодексе минской династии.)

А вот одно из местных постановлений: «Если родственники по отцовской либо материнской линии человека, совершившего преступление лишения жизни, отрубания или отрезания, донесли о преступлении либо схватили виновного и доставили его властям, то в таком случае, даже если преступление совершено, а главный зачинщик не может быть оправдан, его жена, дети и домочадцы, которые в ином случае должны бы были понести наказание вместе с ним, освобождаются от наказания в соответствии с законом».

Очевидно, что наличие подобных законов в китайском кодексе свидетельствует о широком распространении этого самого страшного из всех видов колдовства на протяжении царствования тех династий, при которых кодекс был в силе. Впрочем, и у предшествовавшего им монгольского дома Юань тоже имелся соответствующий закон: «Гот, кто убьет человека или расчленит его с тем, чтобы произвести призрака и совершать ему жертвоприношения, подлежит медленному закалыванию ножами; его имущество должно быть конфисковано, а все члены семьи, даже если они ничего не знали о преступлении, — сосланы в отдаленные земли. Если преступление уже началось, но убийства еще не произошло, дело надлежит трактовать как жестокий разбой; если же жертва не получила никаких ранений и ничего ценного не успели присвоить, наказание должно выразиться в 107 ударах палкой и ссылке на три года. Если же преступление только замышлялось, но еще не началось, полагается 97 ударов палкой и ссылка на срок два с половиной года. Человек, против которого замышлялось убийство, а также сообщники, если они донесли о преступлении или схватили преступников, получают его имущество; если же преступника арестовал тот, кому это полагается по долгу службы, он получает половину» («Юань ши», гл. 104, 1.7).

Наверное, едва ли можно лучше донести до читателя характер данного вида колдовства, чем пересказав следующую длинную историю. «Ван Би, по прозвищу Лян-фу, уроженец Циньчжоу, направляясь на учебу, путешествовал к северу от Яньани, а потом был назначен губернатором в Лунша. Удалившись от дел, он жил в уединении и занимался медициной.

Во втором году Чжичжэн (1342) искусный у, по имени Ван Вань-ли, вместе со своим племянником Шан-сянем занимался гаданием и предсказаниями на базаре в Лунша. Зимой того же года, в одиннадцатом месяце, Ван Би посетил его и, не согласившись с ответом оракула, совершил ошибку, упрекнув и сильно оскорбив его. Вань-ли страшно разгневался и послал призрака досаждать Би. В ту ночь Ван Би сидел за изучением главы "Шу цзина" "Сундук, обитый металлом", когда вдруг услышал за окном чей-то печальный свист. Он открыл дверь, чтобы посмотреть, кто бы это мог быть: над безлюдным двором сияла луна, и никого не было видно. На другой день кто-то заплакал перед воротами и стал жаловаться на несправедливую судьбу. Би позвал заклинателя призраков, чтобы тот унял демона, но заклинатель не смог с ним справиться.

Тогда Би заговорил с призраком: "Как это возможно, чтобы мои лекарства убили тебя? Поэтому вовсе не я должен заглаживать то зло, от которого ты страдаешь". На что призрак сказал: "Я убедил себя в том, что из множества людей только на вас, господин, можно положиться; если бы вы действительно желали исправить зло, от которого я мучаюсь, вам следовало бы позвать в качестве свидетелей десять старших". Би согласился, и, когда люди собрались, призрак поведал:

"Я девушка из семьи Чжоу, что живет в Хэйхэ, что в уезде Фэнчжоу. Отца моего зовут Хэ-цин, а фамилия моей матери — Чжан. Когда я родилась, луна стояла в знаке гэн, вот почему зовут меня Юэ-си, "Луна-на-западе". Когда мне исполнилось шестнадцать, мать моя заболела; отец позвал Ван Вань-ли, чтобы тот погадал о ее состоянии; так я познакомилась с этим человеком. Через сто пять дней после смерти моей матери, в день бинчэнь девятого месяца третьего года Чжиюань (1337), когда мой отец, напившись пьяным, спал мертвецким сном, брат отправился собирать хворост, а я бродила туда-сюда в тени стены, Вань-ли пробормотал день и час моего рождения, сопроводив это колдовскими заклинаниями так, что я потеряла рассудок и стояла с неподвижным взглядом, не в силах вымолвить ни слова. В таком состоянии Вань-ли взвалил меня себе на спину, отнес в ивовую рощу и привязал к дереву; он распустил мои волосы, перевязал их цветной нитью и проделал отверстие в моей груди с тем, чтобы вырезать сердце, которое он за несколько часов измельчил вместе с моими глазами, языком, ушами, носом, ногтями и пальцами и, скатав из порошка шарики, положил их в тыкву. Потом сделал из бумаги фигурку человека, и при помощи грубых заклинаний заставил меня стать его рабыней. Если я чуть-чуть ленилась, он протыкал бумажную фигурку иголкой, и тогда брови у меня дергались от боли, и я долго кричала. Вчера, господин, вы оскорбили его, и он послал меня к вам, чтобы отомстить, но я не могу сделать этого. Господин, пожалуйста, пожалейте меня; не заставляйте меня опять терпеть эту боль, клянусь, буду относиться к вам, как к отцу. Но старшие, что сидят здесь, ничего никому не должны говорить, иначе на них падет несчастье".

И тут призрак завыл еще жалобнее и печальнее. Слезы катились из глаз Би, как и всех присутствовавших. Они записали ее слова, поставили свои имена и тайно доложили начальнику уезда. Начальник уезда неожиданно нагрянул к Вань-ли и его племяннику и сурово допросил их. Поначалу они отвергали обвинения, но потом привели Юэ-си, которая гневно опровергла все их показания и потребовала осмотреть содержимое его походной сумки. Из сумки извлекли самые разные вещи: амулеты и записанные заклинания, печати, короткие и длинные иглы; и тогда Вань-ли распростерся на земле и полностью во всем сознался, рассказав следующее.

Родом он был из Люйлина. Собирая разные колдовские искусства, он прибыл в Синъюань, где встретил алхимика Лю, который научил его искусству "отнятия жизни", тому самому, о котором поведала Юэ-си. Но Вань-ли сперва не поверил ему, и тогда Лю достал из своей сумки пятицветную ткань, в которую были завернуты пряди волос, скатанные в шарики, и, указывая на них пальцем, сказал: "Это — Ли Янь-ну из Сяньнина, которого я приобрел во втором месяце весны второго года Тяньли; за семьдесят пять связок монет я прикажу ему следовать за тобой и стать твоим слугой". Вань-ли с радостью согласился, и тогда Лю начал танцевать танец Юя[116] и сжег заклинания, чтобы заколдовать Янь-ну, после чего из воздуха донесся голос: "Господин, куда вы хотите, чтобы я отправился?" — "Следуй за господином Ваном в его странствиях; он хороший человек, с которым ты не будешь знать горя». Вань-ли заплатил деньги и так стал полноправным обладателем колдовства. Потом, проходя через Фанчжоу, он встретился с колдуном Гуаном, у которого, по взаимному согласию, приобрел за ту же сумму, что и у Лю, некоего Гэн Вань-туна из Фэньюани, которого точно так же сделал своим слугой, так что всего, включая Юэ-си, у него было трое человек. Лю посоветовал Вань- ли на протяжении всей жизни не употреблять говядины, но потом он позабыл об этом и съел как-то жареное говяжье сердце, после чего его стали преследовать неудачи. На том рассказ Вань-ли закончился.

Начальник уезда написал письмо в Фэнчжоу с тем, чтобы там разыскали Хэ-цина и получили от него сведения, которые бы подтвердили показания. Хэ-цин заподозрил неладное, но, когда его окружила толпа людей и Би спросил: "Кто твой отец?", а Юэ-си через щель в стене ответила: "Человек в черной одежде и шапочке из тростника", он был глубоко потрясен, и его дочь не меньше чем он. Когда чувства их чуть улеглись, Юэ-си спросила его о семье, а потом принялась утешать, что она и делала на протяжении всей жизни. Начальник уезда признал результаты расследования удовлетворительными и передал дело вышестоящим инстанциям — начальнику области. Вань-ли в тюрьме заболел и умер, а Шан-сяня в конце концов выпустили за большой выкуп».

Наверное, история эта не лишена вымысла, но наверняка в основе ее лежит какой-то реальный случай, когда суеверные чиновники расследовали дело несчастной жертвы искусного колдуна; в любом случае он дает нам некоторые подробности о том, что же китайцы подразумевали под загадочным не менее чем ужасным «лишением жизни». Фактически преступление это является двойным, поскольку совершается в равной мере и против того человека, чью душу похищают для того, чтобы использовать ее в колдовских целях, и против того, на кого в последующем натравливают околдованного призрака. Впрочем, как следует из показаний Вань-ли, существовали и менее кровожадные формы этого двойного колдовства, поскольку однажды он завладел душой человека, взяв только его волосы. К таким волосам колдуны относятся точно так же, как и к прочим частям и органам тела, полученным в результате «лишения жизни». Из предания следует, что колдуны отдают приказания своим с лугам-призракам не только в устной форме, но и в письменной, а также сжигая, например, бумажные заклинания. Действительно, «отправка» в мир духов просьб и молитв, написанных на бумаге, через сожжение является настолько повсеместной практикой среди китайцев, что нет ничего удивительного в том, что к ней прибегают и колдуны. В таких заклинаниях автор их обычно указывал, что именно нужно сделать с несчастной жертвой.

Не менее эффективными инструментами колдовства считаются и не родившиеся дети, вынутые из утробы матери. Ведь в зародыше хранятся две души: его собственная и его матери. «Господин Сюй из Цзиншани (пров. Хубэй), семья которого в течение многих поколений жила в Санху-бань, взял новую жену. Туалетные шкатулки женщины оказались такими красивыми, что у вора по имени Ян Шань зачесались руки. Через год, когда Ян узнал, что господин Сюй повез своего сына в столицу и что с женой, которая ожидала ребенка, остались только две служанки, он пробрался ночью в дом, спрятался в укромном темном месте и стал ждать.

После третьей стражи он увидел, как в окно влезает какой-то человек с желтой льняной сумкой на спине, с глубоко посаженными глазами и вьющейся бородой. "Я никогда не видел его прежде", — сказал про себя Ян и, затаив дыхание, стал внимательно следить за тем, что делает незнакомец. Тот вытащил из рукава кадильную палочку, зажег ее от лампы и поставил ее рядом со служанками; потом он повернулся к постели жены и пробормотал заклинания, после чего она вскочила, повернулась к нему и прямо голой бросилась перед ним на колени. Тогда он открыл свою сумку, достал из нее нож и вспорол женщине живот; потом он вытащил из ее чрева плод, положил его в фарфоровую вазу, засунул ее обратно в сумку и, перекинув ее через плечо, покинул дом, оставив труп женщины на полу перед кроватью.

Насмерть перепуганный Ян тоже выбрался из дома и последовал за незнакомцем. У гостиницы, стоявшей на входе в деревню, он обхватил его руками и закричал: "Хозяин, скорее сюда, я поймал колдуна!" Сбежались все соседи и, обнаружив в сумке незнакомца человеческий плод, забрызганный кровью, пришли в ярость и начали что есть силы бить его лопатами и мотыгами; но человек лишь громко смеялся — на теле его не было ни единой раны.

И только когда в него бросили навоз, он потерял способность двигаться. На следующее утро его доставили властям, которые допрашивали его под пыткой и вырвали признания: он сказал, что принадлежит к обществу Белого Лотоса и что у него много друзей. Выяснилось, что беременная женщина, чей труп нашли в Ханьсяне, тоже стала жертвой этого колдовства. После суда злодея медленно закололи ножами, а вора наградили пятьюдесятью лянами серебра» («Цзы бу юй», гл. 15).

Для того чтобы показать читателю, что китайцы действительно убеждены в возможности и реальности подобного колдовства, обратимся к современным императорским эдиктам, которые недвусмысленно подтверждают: цитированные выше законы отнюдь не являются мертвой буквой. В 1821 году один из цензоров подал трону доклад, в котором говорилось о шаньдунских злодеях, «вырезающих органы у мальчиков и девочек». Но еще красноречивее следующий указ, изданный через двадцать пять лет:

«В день цзисы шестого месяца двадцать шестого года под девизом правления Даогуан (6 августа 1846 года) император издал следующий указ государственному совету, который должен быть доставлен Цзи Ину, генерал-губернатору Гуандуна и Гуанси, На-эр Цзин-гэ, генерал-губернатору Чжили, Би Чану, генерал-губернатору Цзянсу и Цзянси, Юй Таю, генерал-губернатору Хугуана, Лю Юнь-кэ, генерал-губернатору Фуцзяни и Чжэцзяна, Чун Эню, генерал-губернатору Шаньдуна и У Вэнь-юну, губернатору Цзянси, относительно доклада цензора Су Сюэ-цзяня, до сведения которого дошло, что не страшащиеся закона злодеи заманивают мальчиков с помощью колдовства и что практика эта приняла значительный масштаб. Согласно его докладу, эти негодяи повсюду, от Чжэцзяна до Цзянсу, выставляют вдоль дороги сласти или продают их в кондитерских и фруктовых лавках, заменяя их под покровом ночи; дети, попробовавшие их, сразу же умирают, а затем злодеи забирают у них мозг, почки, сердце и печень. Некоторых из них схватили, доставили властям, сурово допрашивали и наказали, но это не испугало остальных; поскольку к разгадке не найдено ключа, зло распространяется по всем направлениям и постепенно принимает большие размеры…

Если положение дел действительно таково, как его описывает вышеназванный цензор, то зло, навлекаемое злодеями на страну, имеет серьезные последствия; поэтому Цзи Ину и другим упомянутым вельможам повелевается внимательно отнестись к тому, о чем говорится в докладе, назначить особых уполномоченных, которые бы провели строгое и тайное расследование для того, чтобы поймать преступников и получить от них достоверные сведения о людях, от коих исходит колдовство, и о том, какие мотивы ими движут; затем их следует покарать в соответствии с законом, дабы покончить с порочными практиками и спасти жизнь людей. Это дело чрезвычайной важности» («Эдикты Сюань-цзуна», гл. 87).

За приведенным выше эдиктом через двадцать четыре дня последовал еще один, в котором император, в связи в арестом в Пекине нескольких подозреваемых, настаивает на том, чтобы Ведомство наказаний с особой суровостью допросило их. В другом эдикте, датируемом тем же седьмым месяцем, сообщается о поданной цензором жалобе относительно непрекращающихся случаев отравления в уезде Сяошань в Чжэцзяне; за ним последовал арест нескольких буддийских священнослужителей, у которых обнаружили лечебную выпечку, оказавшуюся, однако, на поверку безвредной. Этот случай точно так же заставил императора призвать чиновников к большей бдительности. Наконец, четвертая резолюция, изданная в восьмом месяце в связи с рядом докладов, полученных из провинций, о том, что поимка подозреваемых в преступлениях не привела к искоренению зла, призывает высоких сановников соблюдать осторожность, благоразумие и секретность при проведении расследований.

Теперь мы можем представить, какой смертельной опасности подвергали себя врачи, выполняя хирургические операции и тем более ампутировавшие конечности. Против них, как хорошо известно, нередко выдвигались обвинения в воровстве глаз, других органов и даже в похищениях детей для колдовских целей. Они вынуждены были терпеть гонения, а порой становились жертвами обезумевшей толпы.

Колдовство с использованием человеческих душ вполне может выражаться и в искусном применении различных анимистических знаний. Приведем один пример. Как известно, могила, выбранная с учетом благоприятной естественной среды, фэншуй, дарит счастье и умиротворение душе покоящегося в ней человека и, как следствие, его родственникам, поскольку, если душа умершего довольна и удовлетворена, она защищает и благословляет живых. Подобные представления подготавливают почву для суеверия, что завистливый человек может разрушить такое счастливое положение дел и присвоить даруемую душой благость себе, похоронив в этой же могиле часть тела, а следовательно, и душу одного из членов своей семьи. Но, зная всю сложность китайской науки отыскания места для могилы погребения, понятно, что успешно осуществить такую хитрую уловку могут только знатоки геомантии; поэтому нет ничего удивительного в том, что знатоки эти постоянно пребывают под подозрением в колдовстве. Познавательная во многих отношениях книга Суй Юаня знакомит нас, среди всего прочего, и с подобным любопытным видом «могильного колдовства».

«Могила господина Ань-ши находится в Фуцзяни, на вершине горы. Даос по фамилии Цзи, решив извлечь выгоды из ее благоприятного фэншуй, сказал своей дочери, которая была очень больна и стояла на пороге смерти: "Ты рождена для меня, и болезнь твою вряд ли удастся излечить; я возьму часть твоего тела и с ее помощью обогащу всех нас. Уже давно я хотел присвоить фэншуй семьи Ли, но он не принесет нам никакого блага до тех пор, пока в могиле не будет похоронена кость моей дочери; ты все равно умрешь, пусть же те, кто переживет тебя, получат от этого выгоду". И еще прежде, чем она успела произнести хоть слово, он отрезал ей ножом палец, положил его в рог барана и тайком зарыл рядом с могилой Ли. С тех пор когда бы в семье Ли ни умирал ученый, кто-нибудь из клана даоса получал ученую степень, а если урожай с полей семьи Ли уменьшался на десять ху, то поля даоса давали на десять ху больше; это вызывало подозрения, но догадаться о причине происходящего никто не мог.

Как-то в период Цинмин жители деревни несли на проведение благодарственных жертвоприношений божествам статую Великого Императора Чжана. Когда роскошная процессия, с флагами впереди и позади, подошла к могиле Ли, статуя внезапно остановилась — и хотя ее несли несколько десятков человек, ее никак не удавалось сдвинуть с места. Тут один юноша вскричал: "Скорее обратно в храм!", и все несшие статую поторопились к храму, где юноша воссел на трон божества. "Я — дух Великого Императора, — молвил он. — С могилой Ли связано колдовство, идите, поймайте преступника и покарайте его". Одному из крестьян он приказал принести лопату, другому — взять мотыгу, третьему — веревки, и, когда все было готово, он воскликнул: "А теперь быстрее идите к могиле Ли!" Толпа повиновалась, и статуя неслась вперед быстро, словно ветер. По команде люди с лопатами и мотыгами раскопали землю подле могилы и нашли позолоченный бараний рог, в котором извивалась красная змея; на одной стороне рога были написаны имена всех членов клана вышеупомянутого даоса. Тогда юноша повелел людям с веревками идти к даосу и связать его, потому он закричал, что они должны вести его к властям; его допрашивали под пыткой, признали виновным и покарали по закону. С тех пор семья Ли вновь процветала и особенно ревностно поклонялась Великому Императору» («Цзы бу юй», гл. 10).

Раз колдуны, как, впрочем, и все китайцы, убеждены в том, что кости умершего наполнены субстанцией души, едва ли можно удивляться тому, что в своих черных практиках они используют человеческие черепа; ведь считается, что голова вбирает в себя особенно много жизненной субстанции души. "В Ханчжоу жил Чэнь И-куй, который хорошо владел "методом перемещения пяти призраков". Как-то в его доме остановился его друг, принадлежавший к семье Сунь; в полночь он вдруг увидел, как из-под его кровати выскочил седовласый старик. Встав перед ним на колени, старик заговорил: "Покорнейше прошу вас повлиять на господина Чэня, чтобы он вернул мне мой череп так, чтобы тело мое вновь стало цельным". Сунь испугался и немедленно вскочил; взяв лампу, он посветил под кроватью и увидел там голову старика. Сунь понял, что Чэнь, занимаясь изгнанием и призыванием призраков, брал освященные небом души из сгнивших гробов; души приходили к нему, так как он применял амулеты и заклинания. Первое, что сделал Сунь, — это начал упрекать своего друга; Чэнь принялся было все отрицать, но Сунь заставил его замолчать, достав из-под кровати череп и показав ему. Потом они вернули череп туда, откуда он был взят; вскоре, однако, Чэня начали одолевать призраки, все его тело покрылось фиолетовыми волдырями, и он умер» («Цзы бу юй», гл. 18).

Кости мертвецов прекрасно подходят для колдовского искусства. Архидиакон Грей сообщает, что в уезде Суньдэ, а также в Сычжушань, части уезда Наньхай, что в Гуандуне, есть женщины, которых зовут мифугу, «использующими волшебные амулеты»; они заявляют, что при помощи заклинаний и прочих чудодейственных средств могут умертвить кого угодно. К ним ходят за советом замужние женщины, желающие из-за плохого обращения либо по каким другим причинам тайно убить своих мужей. Колдуньи собирают на кладбищах кости детей, а потом призывают в свои жилища их души. Кости они перетирают в порошок, а потом продают. Жена, которая хочет избавиться от мужа, должна каждый день подмешивать его в чай, вино или какой-нибудь другой напиток. Одновременно колдунья каждый день взывает к духу ребенка, из костей которого приготовлен порошок, умертвить объект женской ненависти. Иногда, в дополнение к ужасной ежедневной «порции», часть кости ребенка тайно кладут мужу под кровать. Конечно, предпринимались попытки, и, мы полагаем, небезуспешные, покончить с ведьмами. Некоторые из них были вызваны в общественный зал в Канси, что в Сычжушань, для того, чтобы ответить перед собравшимися чиновниками на выдвинутые против них их соседями обвинения. Их признали виновными и отравили. Еще в 1865 году так были казнены несколько женщин.

Иногда отнятие у человека жизни или души для последующего использования в колдовских целях обозначается в книгах термином тяо шэн, «вытягивать, вытаскивать жизнь». По-видимому, между «вытаскиванием жизни» и «лишением жизни» есть какое-то различие; возможно, имеется в виду «вытягивание души» без одновременного отнятия жизненно важных органов. Как утверждает один автор, живший в двенадцатом столетии, тяо шэн можно совершить, вселив в тело жертвы душу животного и таким образом убив ее; подобный метод чем-то сродни колдовству гу. «В Гуанси, — утверждает автор, — человека убивают, вытаскивая из него жизнь; гостя потчуют рыбой, а между тем, сидя напротив, начинают колдовать, склоняя рыбу действовать по угодной воле; рыба оживает в животе и вызывает смерть. Говорят, что потом умершего тайно используют в такой семье в качестве раба.

В провинции этой живет один известный ученый, которому в бытность судьей в Лэйчжоу (самый южный полуостров провинции Гуандун, напротив острова Хайнань) пришлось расследовать дело о "вытягивании жизни". Он положил под блюдо немного мяса, а затем заключенный применил свое искусство для доказательства своих колдовских способностей; когда спустя какое-то время блюдо подняли, чтобы посмотреть, что произошло с лежавшим под ним мясом, оказалось, что оно покрылось шерстью. Каким же злобным призраком должен быть тот, кто творит подобное!

Тем не менее, уничтожить последствия такого колдовства достаточно легко. Если человек почувствовал в груди или под ней какое-то существо, он должен немедленно проглотить шэн-ма, чтобы изрыгнуть его из себя; если же он почувствовал это в животе, от должен безотлагательно принять юй-цзинь (ароматический корень), дабы оно вышло естественным образом. Рецепты эти, выгравированные на досках и изданные в Лэйчжоу, были получены от вышеупомянутого заключенного» («Лин вай дай да», гл. 10).

Как мы помним, человеческие души, полученные посредством колдовского метода «лишения жизни», могут быть помещены в искусственные образы и заклинаниями, грубыми словами и плохим обращением побуждены творить злые дела. Духов, однако, можно «впускать» в такие образы и без «лишения жизни»; например, их можно раздобыть в могиле, на кладбище при помощи чародейства, связанного в первую очередь с поднесением пищи, лакомств, бумажных денег или ладана, или же извлечь из поминальных табличек, которые колдуны крадут из общественных кумирен. Наверное, знающие люди умеют добывать их и многими другими способами, которые нам, увы, неизвестны. Однако ни колдуны, ни ведьмы, какими бы порочными они ни были, никогда не осмелятся дойти до использования в своем черном искусстве душ их собственных упокоившихся предков.

Духов, попавших под власть колдунов, называют янь шэн гуй мэй, или, сокращенно, янь мэй, «призраки в подчинении». Иероглиф янь является более поздней модификацией иероглифа, имеющего значение «подавлять, приводить к покорности»; разумеется, не следует путать этих призраков с призраками ночных кошмаров, которые также обозначаются иероглифом янь. Сочетание янь шэн имеет довольно древнее происхождение. В «Истории Поздней Хань» мы читаем, что принц Цин, старший сын императора Чжан-ди, правившего с 76 по 88 годы, стал вместе со своей матерью жертвой зависти и ненависти со стороны императрицы Доу, у которой не было сына. Она всеми возможными и невозможными способами клеветала на соперницу. «Потом она перехватила у ворот дворцовой тюрьмы ее письмо, в котором говорилось: "Я очень больна и мечтаю о свежем ту, попросите семью принести мне", и несправедливо обвинила ее в намерении сделать гу и изрекать заклинания и проклятия, и что с помощью ту она якобы будет творить колдовство янь шэн» («Хоу Хань шу», гл. 85,1.2). Доу достигла своей цели: соперница ее была обесчещена, покончила с собой, а принца лишили звания наследника престола. По-видимому, некоторые растения, по китайским поверьям, могут призывать призраков к покорности; увы, но какие-либо подробности на сей счет отсутствуют.

Несомненно, что подобный вид черной магии, наряду с гу, получил широкое распространение при дворе. Так, например, в одной из династийных историй мы читаем, что при Хоу-чжу, последнем императоре династии Чэнь, правившем с 583 по 589 годы, «задние покои погрязли в колдовстве янь мэй и порочном использовании призраков для того, чтобы смутить императора; они совершали во дворце еретические жертвоприношения, собирали колдунов- у, заставляя их стучать в барабаны и плясать, и так узнавали обо всем, что происходило за пределами дворца; не было ни одного слова, оброненного людьми, ни одного поступка, ими совершенного, о котором бы наложница (Чжан) не узнавала раньше всех и не докладывала бы Хоу-чжу» («История династии Чэнь», гл. 7,1.6).

Поскольку вся китайская нация просто порабощена суевериями о вездесущности злых демонов, вполне естественно, что не меньший ужас внушают китайцам и оккультные искусства, претендующие на умение управлять этими опаснейшими существами, которые могут нападать на своих жертв стремительно, яростно и безжалостно; посмотрим, что говорит об этом прославленный автор «Ляо Чжай чжи и».

«Юй-гун был человеком молодым, энергичным и мужественным, он любил бокс и занятия спортом и мог, взяв в каждую руку по горшку, подпрыгивать высоко в воздух и кружиться при этом, словно смерч.

В период Чунчжэнь (1628–1644) он отправился в столицу, чтобы участвовать в императорских экзаменах (на получение высшей ученой степени), но слуга его вдруг заболел и не мог подняться. Это была большая потеря для него. В то время на базаре был один известный предсказатель судьбы, который мог знать даже о том, будет человек жить или нет; Юй решил отправиться к нему, чтобы справиться о будущем своего слуги, но не успел он открыть рта, как предсказатель сказал: "Не о болезни ли вашего слуги вы хотите спросить у меня, господин?" Пораженный Юй ответил "Да", и предсказатель продолжил: "С больным ничего плохого не случится, а вот вы, господин, в большой опасности".

Юй бросил жребий. Предсказатель сложил гуа и испуганно воскликнул: "Господин, вам суждено умереть в течение трех дней!" Юй от ужаса не знал, что и делать, но тут предсказатель мягко произнес: "Ваш ничтожный слуга обладает кое-каким искусством; за десять золотых монет я отведу от вас беду". Юй ответил, что рождение и смерть человека предопределены судьбой, и он не понимает, как может колдовское искусство что-то изменить. Не дав согласия, он поднялся и хотел уже уйти, когда предсказатель молвил: "Вы не хотите тратить пустячной суммы; надеюсь, вы не пожалеете об этом, надеюсь, не пожалеете".

Все друзья Юя беспокоились о нем и советовали ему раскрыть кошелек и вызвать его содержимым сострадание предсказателя, но он не хотел ничего слушать. Незаметно наступил третий день, Юй сидел в гостинице и спокойно ждал, что же произойдет. В течение целого дня с ним ничего не случилось; настала ночь, он запер дверь, подрезал фитиль лампы и, облокотившись на меч, сел, готовый храбро встретить любую опасность.

В водяных часах в первый раз закончилась вода, однако смерть все не приходила. Он уже начал подумывать о том, чтобы лечь в постель, когда через щель окна до него донесся какой- то свист. Он быстро обернулся и увидел, как в окно влезает маленький человечек с копьем на плече; однако, только коснувшись ногами пола, он вытянулся и оказался ростом с обычного человека. Юй схватил меч, вскочил со своего места и тут же что было сил ударил незнакомца; но меч лишь рассек воздух — удар пришелся в пустоту. Призрак вновь уменьшился в размерах и стал искать щель в окне, чтобы ретироваться, но Юй быстро размахнулся и еще раз ударил его, и на этот раз призрак рухнул на пол. Юй поднес лампу и увидел на полу бумажного человечка, разрубленного на две части.

Спать Юй так и не решился. Он сел, как и прежде, чтобы ждать, и примерно через час в комнату через окно забралось еще одно существо. Оно было ужасным и отвратительным и походило на призрака. Не успело оно встать на пол, как Юй ударил его мечом и рассек на две половинки; и пока куски тела продолжали извиваться на полу, он рубил их снова и снова, опасаясь, что призрак сможет подняться. Все удары приходились в цель и отдавали так, словно попадали во что-то твердое; потом, осмотрев место, Юй увидел глиняного человека, изрубленного на мелкие кусочки.

На этот раз Юй пододвинул стул к самому окну и стал следить за щелью. Прошло немало времени, прежде чем он услышал за окном звук, похожий на рев буйвола, и одновременно что-то ударило в раму с такой силой, что стены дома затряслись и задрожали и, казалось, вот- вот готовы обрушиться. Опасаясь быть погребенным под обвалившимися стенами, Юй решил выйти наружу и там сразиться с призраком. Он отодвинул засов, поддавшийся со страшным скрипом, выскочил из дома и увидел огромного призрака, достававшего головой до самой крыши. Луна светила тускло, и Юю показалось, что лицо у призрака черное, словно уголь, глаза сверкают желтым огнем, выше пояса он — голый, а на ногах нет обуви; в руке он держал лук, а за пояс были заткнуты стрелы. От ужаса Юй не мог сдвинуться с места. Тем временем призрак вложил в лук стрелу, но Юй успел выбить ее мечом и она упала на землю; Юй приготовился нанести еще удар, но у призрака опять была готова стрела, и Юй едва смог уклониться от нее, отпрыгнув в сторону. Стрела со скрипом вонзилась в стену дома, отчего призрак взбесился еще больше. Он вытащил свой меч, со свистом рассек им воздух и, глядя Юю в глаза, нанес ему страшный удар; но Юй нырнул вперед, и меч попал в один из камней, которым был вымощен двор, и расколол его надвое. Юй пролез между ногами призрака и ударил его по лодыжкам — раздался звук, как будто рубанули по металлу. Демон был вне себя от ярости; со страшным ревом он повернулся, чтобы вновь кинуться на Юя. И опять Юй присел и рванулся вперед, так что меч лишь отрезал лоскут от его одежды. Теперь Юй оказался сбоку от призрака и со всей мочи ударил его; меч словно стукнул по железу, но на этот раз призрак распростерся на земле. Юй подскочил к нему и стал рубить без устали; меч издавал звук, подобный деревянным трещоткам. Поднеся свечу, Юй разглядел, что это — деревянная кукла размером с человека. Лук и стрелы по-прежнему висели у демона на поясе, весь изрезанный и измалеванный, он казался еще страшнее и ужаснее, чем прежде, а в тех местах, куда попал меч Юя, виднелась кровь.

С факелом в руке Юй дожидался рассвета, и тут ему в голову пришло, что всех этих призраков на него, скорее всего, наслал предсказатель, пожелавший погубить человека и тем самым доказать силу своего колдовского искусства. На следующий день он рассказывал о случившемся направо и налево, а потом вместе со свидетелями пошел к предсказателю. Еще издалека завидев Юя, предсказатель сделался невидимым, но кто-то из сопровождавших Юя сказал: "Это колдовство сокрытия формы; кровь собаки поможет нам справиться с ним". Юй прислушался к его словам и послал своих людей за собачьей кровью; когда предсказатель вновь растворился, Юй немедленно брызнул кровью на то место, где он стоял, и тут же все увидели голову и лицо человека, перепачканные кровью. Предсказатель оказался прямо перед ними, словно демон со сверкающими глазами; его тотчас схватили и передали властям, которые казнили его».

Если верить приведенному выше, колдовство становится вдвойне опасным и преступным, когда — а чаще всего именно так и «происходило» — дух, насылаемый в виде куклы на жертву, является душой человека; ибо если жертва проявит мужество и сообразительность, и призрак- кукла пострадает, то вместе с ней пострадает и душа, причем порой до такой степени, что больше не сможет оживить того человека, которому она принадлежит, и человек этот будет обречен либо на смерть, либо на болезни и сумасшествие на всю жизнь. Китайцы верят, что такое вдвойне ужасное колдовство существует. «Житель Хунани Чжан Ци-шэнь познал, как при помощи колдовства овладевать душами других людей. Многим он внушал ужас и трепет, и только ученый У из Цзянлина отказывался верить в его силу. Однажды У пренебрежительно высказался о нем перед людьми. Будучи уверенным, что в отместку ему в ту же ночь попытаются отомстить, он взял экземпляр "И цзина" и сел подле лампы. Он услышал на крыше какой-то звук, похожий на завывание ветра. Затем дверь распахнулась и вошел призрак, закованный в металлические доспехи. С копьем в руке призрак бросился на ученого, чтобы заколоть его, но тот швырнул в него экземпляр "И цзина", и призрак рухнул на пол, превратившись в бумажного человека. Ученый собрал его и положил меж страниц книги, но тут появились сразу два призрака, с синими лицами и топорами в руках. Они также были сражены "И цзином" и оказались меж страниц книги.

В полночь в двери постучалась горько рыдавшая жена колдуна и сказала: "Чжан, мой муж, послал на вас двух моих сыновей; он никак не ожидал, что вы сумеете поймать их, он не знал, что вы владеете могущественным искусством; прошу вас, отпустите их, чтобы они могли вернуться к жизни". На что У ответил: "Сюда приходило трое бумажных людей, а отнюдь не твои сыновья". — "Мой муж и двое сыновей, — сказала женщина, — вошли в бумажных людей и в таком обличье явились сюда; сейчас у меня в доме три мертвеца, и, если не вернуть их к жизни прежде, чем пропоет петух, они уже никогда не оживут". И она продолжала жалобно умолять его вновь и вновь, пока У не сказал: "Ты причинила вред многим людям и заслуживаешь такого наказания, но, так и быть, я пожалею тебя и верну тебе одного сына". И женщина, обливаясь слезами, пошла домой с одним бумажным человечком. На следующий день ученый узнал, что Чжан Ци-шэнь и его старший сын умерли, и только младший остался жив» («Цзы бу юй», гл. 8).

Уже много столетий назад ходило немало страшных историй о том, как колдуны насылали на людей призраков в виде кукол; причем порой, как свидетельствуют источники, это делалось с целью посеять всеобщую панику и тем самым облегчить существование мятежникам и разбойникам. Скорее всего, подобные истории есть плод вымысла или значительной доли преувеличения, однако тот факт, что они были кем-то придуманы и записаны и, более того, вплоть до сего дня передаются традицией как реальные события, только подтверждает глубину веры китайцев в подобное «крупномасштабное» колдовство. Вот одна из наиболее интересных, возвращающая нас ко второй половине девятого столетия.

«При династии Тан, когда вот-вот должно было разразиться восстание (Хуан) Чао, на горе Гундэшань, Заслуг и Добродетели, в Пянь, что в области Чжунъюань (пров. Хэнань), жили монахи-колдуны, к которым отовсюду стекалась братия. Даже ученые и простой люд были их смиренными учениками. Они рисовали на бумаге духов-мятежников и пускали их в жилища людей с тем, чтобы приносить несчастье; колдовство их посеяло такую панику среди тамошних жителей, что никто не мог спать спокойно до самого утра. Когда они ввергали людей в нищету и болезни, люди за хорошую плату умоляли монахов с горы Гундэшань использовать свое искусство против зла, и тогда монахи немедленно прекращали его.

Более того, монахи рисовали на бумаге закованных в доспехи воинов, и потом ночь за ночью на улицах и дворах слышалось ржание, по городу стучали копыта, но с рассветом все исчезало. Часто они рисовали и собак, которых затем сжигали и околдовывали заклинаниями; и по ночам собаки выли и лаяли и кусали друг друга, не давая людям спать; и в этих случаях тоже, если люди давали монахам деньги, от собак не оставалось ни следа, ни тени. В Хуачжоу тоже жил монах, искушенный в колдовстве, который действовал точно так же, как и монахи с горы Гундэшань; и все поголовно страдали от него.

В то время губернатором Хуа и Тай стал Ван Дэ, член Государственного Совета, который провозгласил, что область к югу от Янь поразили бедствия, и их следует отвратить. Для этого в его ставке и во всех армейских гарнизонах возвели алтари и призвали тысячи монахов. Но количество их все равно было недостаточным, и тогда к алтарям призвали всех учеников с горы Гундэшань в Пяньчжоу. Со своими знаменами и цветами, раковинами и тарелками они шли к ставке Ван Дэ, и в тот самый вечер, когда они должны были отправиться к нескольким алтарям, тех из монахов, кто выделялся из всех добродетелью, отобрали для службы в ставке, а остальных распределили по разным армейским лагерям для исполнения церемоний и совершения литургии. Когда все монахи расположились в лагерях, ворота крепко заперли, а монахов заживо закопали в землю. Всего тех, кто носил квадратное одеяние священнослужителя и погиб в ту ночь, было несколько тысяч. А в ставке Ван Дэ наставников общины с Гундэшань пытали, и они признались, что возглавляли сборища разбойников Хуан Чао и намеревались восстать вместе с ним в двух этих областях. Был отдан приказ истребить их всех до последнего человека».

Если призраков умело призывать и должным образом управлять ими, то их можно использовать практически для любых «черных дел», какие только может представить наделенное богатым воображением, суеверное сознание. В сознании этом запечатлеваются и повторяются на сто ладов самые нелепые несуразицы; действительно, в стране, где ни культура, ни религия никогда не устанавливали каких-либо пределов для правдоподобия и легковерия, могущество колдунов и ведьм настолько же велико, насколько безмерно и само легковерие. Практически все, о чем мы говорили в этой книге, все зло, содеянное невидимыми руками призраков и демонов, и даже зло гораздо большее может быть порождено колдунами; колдуны в состоянии насылать призраков, чтобы те отрезали у людей волосы и тем самым сеяли ужас и панику; колдуны умеют вселять призраков в людей и так вызывать болезни, умопомрачение и сумасшествие, побуждать людей к самоубийству, просто убивать их или же делать жизнь в доме невыносимой, бросая камни и другие предметы и срывая с крыши черепицу и т. д., и т. д. Суй Юань рассказывает такую историю:

«Ван Гун-нань, муж моей сестры, живет в Ханчжоу на мосту Хэнхэ. Однажды утром, выходя из дома, он столкнулся у ворот с лекарем-даосом, который, сложив руки, произнес: "Господин, прошу вас, дайте мне немного рыбы". На что Гун-нань сердито ответил: "Ты — монах, должен быть аскетом и питаться овощами, и ты еще просишь рыбу?" — "Я имею в виду деревянную рыбу", — сказал даос, но Гун-нань вновь отказал ему. "Господин проявляет скупость, но вскоре вы пожалеете об этом", — бросил даос и пошел своей дорогой.

Ночью Гун-нань услышал грохот падающей черепицы, а утром с ужасом увидел, что вся она лежит во внутреннем дворе. На следующую ночь его одежда улетела в выгребную яму. Тогда он спросил в семье сюцая Чжан Ю-цяня, нет ли у них какого-нибудь амулета, и Чжан сказал ему: "У меня есть два амулета: один — дешевый, а другой — дорогой. С помощью дешевого Чжан Чжи-кэ повелевал призраками и днем, и ночью; с помощью дорогого дух Чжан Чжи-сяня может ловить призраков". Гун-нань выбрал дешевый, повесил его в главном зале своего дома, и в эту ночь его покой никто не тревожил.

Минул третий день, и в ворота дома постучал престарелый даос, который казался одновременно и очень древним, и странным. Гун-наня в это время не было дома, и к старцу вышел его второй сын, Хоу-вэнь. Даос сказал: "Несколько дней назад твою семью беспокоил один даос, он — мой ученик; вы пытались избавиться от него с помощью амулетов, ну лучше бы вам было попросить о помощи меня. Передай своему отцу, чтобы завтра он пришел к Павильону Холодных Источников, что у Западного озера, и трижды прокричал "железная шапка", и тогда я появлюсь. Если твой отец не придет, призраки украдут амулет".

Когда Гун-нань вернулся домой, Хоу-вэнь обо всем рассказал ему. На рассвете Гун-нань отправился к Павильону; он кричал "железная шапка" несколько сот раз, но ему так никто и не ответил. Как раз в это время мимо проезжал Ван Цзя, начальник уезда Цяньтан; Гун-нань схватился за его паланкин и поведал о своих бедах, но чиновник решил, что Гун-нань сошел с ума, и излил на него поток ругани и оскорблений. Ночью Гун-нань собрал несколько отважных и сильных людей из своей семьи, чтобы защитить амулет, но, несмотря на это, во время пятой стражи послышался шум, словно кто-то что-то рвал, и — о ужас! — амулет исчез. Наутро они увидели на стуле отпечаток огромной ноги, более чем в чи длиной. С той поры каждую ночь у его ворот собирались полчища призраков, которые бросали и били посуду в доме. Гун-нань жил в постоянном страхе; за пятьдесят золотых монет он купил у господина Чжана другой амулет, и, когда амулет оказался в доме, призраки затихли.

В один из дней Гун-нань рассердился на своего сына Хоу-цэна и уже хотел было наказать его палкой, но тот убежал. Он не вернулся и спустя три дня; сестра моя безутешно рыдала, и Гун-нань отправился искать его. Он нашел Хоу-цэна за рекой, безумный, тот блуждал и уже готов был утопиться. Его посадили в паланкин и почувствовали, что он потяжелел вдвое. Когда его привезли домой, он смотрел на всех пустым невидящим взглядом и бормотал непонятные слова; лежа в постели, он вдруг воскликнул в припадке ужаса: "Они собираются расследовать дело, собираются расследовать, я иду!" — "Куда ты пойдешь, мальчик мой? — спросил отец. — Я иду вместе с тобой". Хоу-цэн поднялся, надел церемониальные одежды и шапочку и преклонил колени перед амулетом; Гун-нань стоял рядом с ним, но ничего не замечал. Хоу-цэну же привиделось, как на стул воссел дух, с третьим глазом между бровями, с лицом из золота и красной бородой, позади него распростерлось множество хорошо одетых молодых людей. Дух обратился к нему с такими словами: "Ван, твое пребывание в мире света еще не близилось к концу, чего же ты так испугался, что решил искать смерти?" и продолжил: "А вы, гонцы пяти сторон света, вы превратились в слуг колдунов-даосов, не получив на это ни приказа, ни санкции Высшей Чистоты (Неба)?" Все признали себя виновными, и божество назначило по тридцать ударов палками призракам; призраки голосили и умоляли о пощаде, а Хоу-цэн видел, как цвет их ягодиц менялся под ударами, пока не стал грязновато-серым. Заседание закончилось, и каждый из призраков получил пинок от божества. Потом Хоу-цэн пробудился, словно ото сна; вся спина его взмокла от пота, но с той поры в семье царили мир и спокойствие» («Цзы бу юй», гл. 2).

В этой истории описан далеко не самый худший из возможных вариантов, ведь порой ведьмы заставляют состоящих у них на службе призраков готовить специальную еду и с ее помощью превращают ничего не подозревающих безвинных путешественников в тягловых животных.

«При династии Тан к западу от Пяньчжоу (ныне — Кайфэн), подле деревянного моста стояла гостиница, хозяйку которой звали Сань Лян-цзы; никто не знал, откуда она явилась. Она жила там в одиночестве более тридцати лет, и не было у нее ни детей, ни родственников. Дом ее состоял из нескольких комнат. Жила она тем, что продавала приготовленную еду, что давало ей хороший доход, и держала ослов. Если случалось так, что у какого-нибудь чиновника или просто путешественника, проезжавших мимо либо верхом, либо на повозке, не оказывалось денег, она охотно приходила на помощь и давала взаймы. Так среди всех она пользовалась славой добродетельной женщины, и в гостинице ее останавливались гости и ближние, и дальние.

В годы Юаньхэ (806–821)в гостинице ее заночевал гость из Сюйчжоу по имени Чжао Цзи-хэ, направлявшийся в Восточную столицу (пров. Хэнань). Перед ним прибыло еще шесть или семь гостей, и каждый из них занял кровать, так что Цзи-хэ, приехавшему последним, ничего не оставалось, как довольствоваться ночлегом в дальнем углу, подле стены комнаты самой хозяйки. Сань Лян-цзы потчевала гостей изысканными кушаньями, а когда стемнело, она принесла вина, и веселилась и пила вино вместе с гостями; Цзи-хэ, хотя он и не любил вина, нравились шутки хозяйки. Незаметно минула вторая стража, и постояльцы, уставшие и опьяневшие, отправились спать; Сань Лян-цзы удалилась в свою комнату, закрыла дверь и потушила свечи.

Вскоре все захрапели, и только Цзи-хэ ворочался и никак не мог заснуть; тут он услышал за стенкой, в комнате хозяйки, какой-то шорох, словно она передвигала вещи с места на место. Через щель в стене он увидел, как Сань Лян-цзы достала из-под перевернутой вверх дном тарелки свечу, обрезала ее и зажгла, затем взяла из матерчатого ящика маленькие вещи: инвентарь для обработки земли, деревянного буйвола и деревянного человечка — все они были размером не больше чем в шесть-семь цуней. Поставив фигурки перед очагом, она набрала в рот воды и побрызгала на них, и фигурки начали ходить и бегать. Деревянный человечек запряг буйвола, чтобы пахать на нем, и "вспахал" пол перед кроватью, там, где лежала циновка, проведя несколько борозд туда и обратно; потом из того же ящичка хозяйка вытащила узелок с гречихой и дала его человечку, чтобы он посеял зерно. В мгновение ока гречиха проросла, зацвела и созрела. Она приказала человечку собрать ее, и, когда он пожал колосья, она взяла семь-восемь шэн зерна и смолола муку в маленькой мельнице, специально стоявшей для этого на полу. Наконец, она убрала человечка обратно в ящик и испекла из муки хлебцы.

Тут запели петухи, и гости собрались отправляться в путь. Сань Лян-цзы первой зажгла лампу и поставила в качестве угощения для постояльцев горячие хлебцы. Взволнованный Цзи-хэ спешно попрощался, открыл дверь и пошел своей дорогой; взглянув напоследок в окно, он увидел, как люди сидят за столом и с удовольствием поглощают хлебцы. Но не успели они съесть их, как вдруг одновременно упали на пол, начали кричать и тут же превратились в ослов. Сань Лян-цзы загнала их в гостиницу, а потом забрала все их деньги и вещи.

Цзи-хэ никому не сказал ни слова о том, что видел, ибо втайне решил сам завладеть этим колдовством. Прошел месяц, пока он не вернулся из Восточной столицы. Подъезжая к гостинице у деревянного моста, он приготовил из гречихи хлебцы точно такого же размера, какие видел в ту ночь, и остановился на ночлег. Сань Лян-цзы была радушна и весела, как и прежде, и, поскольку в этот день он был единственным постояльцем, она уделяла ему все свое внимание и даже поздней ночью спрашивала, не желает ли он чего-нибудь. Цзи-хэ ответил, что хотел бы, чтобы с утра пораньше, перед отъездом, ему приготовили завтрак. Хозяйка уверила его, что он может совершенно не волноваться на этот счет и спокойно спать. После полуночи Цзи-хэ заметил, что она делает то же самое, что и в прошлый раз. Наутро она приготовила для него тарелку с едой и положила на нее несколько теплых хлебцев; а когда она пошла зачем-то еще, Цзи-хэ, улучив момент, бросился вниз и обменял один из хлебцев, испеченных хозяйкой, на собственный; Сань Лян-цзы ничего не заметила. Перед тем как начать есть, Цзи-хэ сказал: "Дорогая хозяйка, прошу вас, попробуйте хлебец, что я принес с собой". И он взял тот самый хлебец, что только что забрал у Сань Лян-цзы, и подал ей. Не успела она положить его в рот, как тут же с ревом упала на пол и превратилась в большую здоровенную ослицу. Цзи-хэ оседлал ее и тронулся в путь. Деревянного человечка, деревянного вола и все прочие принадлежности он забрал с собой, но колдовством так и не овладел: все его попытки заканчивались безуспешно. На осле, которого Цзи-хэ получил благодаря удачной уловке, он путешествовал повсюду, ничто не препятствовало ему, и в день он покрывал до сотни ли. Так минуло четыре года; в один из дней он миновал заставу и оказался в местечке, лежавшем в пяти-шести ли к востоку от храма божества горы Хуа. Здесь он увидел человека, который хлопал в ладоши и громко смеялся: "Госпожа Сань Лян-цзы с деревянного моста! — кричал он. — Как это вы обрели такой облик и кости?" И, схватив осла, сказал Цзи-хэ: "Она действительно виновата, но она уже достаточно наказана за то, что хотела сделать с вами; проявите сострадание, прошу вас, позвольте мне освободить ее из этой темницы". И старик собственными руками разодрал пасть осла, и из кожи осла выпрыгнула Сань Лян-цзы в своем прежнем обличий. Поблагодарив старика, она убежала прочь, и никто не знает, куда она отправилась»[117]. В полном соответствии с повсеместным убеждением в том, что зло, приносимое колдунами при посредстве подстрекаемых ими призраков, невозможно преувеличить, китайские законотворцы на протяжении вот уже многих столетий пребывают в уверенности, что еще не придумано такого наказания, которое сравнилось бы по жестокости с преступлениями самих колдунов и ведьм. Законы сунской династии, основанные, если верить официальной истории, на танских уложениях, причисляют «янь мэй, использование заклинаний и магических формул, а также перенесение колдовского искусства на других» к числу наиболее тяжких преступлений. В кодексе монгольской династии Юань мы читаем: «Тот, кто использует янь мэй против высокого сановника, должен быть приговорен к смерти. Сын, использующий янь мэй против своего отца, подлежит пожизненной ссылке в отдаленную область, даже если будет объявлена амнистия; а жена, использующая янь мэй против своего мужа, обязана подчиниться его воле, если он решит продать ее в другую семью» («Юань ши», гл. 104, 1.7).

В кодексе законов династии Мин в разделе, посвященном гу, есть особая статья, квалифицирующая преступления с применением янь мэй, с абсолютной точностью, до последнего иероглифа, скопированная и в кодексе нынешнего правящего дома. Впрочем, Цины добавили некоторые детали, которые мы, давая перевод, возьмем в скобки. «Если были использованы янь мэй, амулеты или заклинания, с намерением убить человека, то каждый преступник (его дети и внуки, слуги и служанки, нанятые работники, высшие и старшие, низшие и младшие из его семьи) подлежат наказанию как в случае с покушением на убийство (когда преступление началось, но не было нанесено никакого вреда)[118]. Если действия их привели к смерти человека, каждый преступник подлежит наказанию по тому же закону, с поправкой, что преступление совершено[119]. Если же преступление было совершено только с целью вызвать болезнь и заставить человека страдать, наказание должно быть на две ступени мягче вышеупомянутого, за исключением тех случаев, когда дети и внуки совершают преступление против родителей и прародителей, или слуги и служанки и временные работники против своих хозяев» («Да Цин люй ли»).

«Янь мэй, — истолковывает один из источников данную статью, — означает свершение колдовства с помощью находящихся в подчинении призраков; например, рисование или вырезание человеческих образов с последующим протыканием их сердец, заколачиванием гвоздей в глаза или сковыванием рук и ног. "Амулеты" означают написание заклинаний или архаических иероглифов в колдовских целях, а также погребение написанного с тем, чтобы вызвать злых демонов; далее, это относится к сжиганию подобных вещей, ибо тем самым призракам отдаются приказания начинать исполнять их черные дела; а "заклинания" подразумевают практику записывания года, месяца и дня рождения человека и произнесение при этом магических формул».

Мы неоднократно отмечали, что именно с помощью амулетов, заклинаний, магических формул и чар, какое бы слово мы ни выбрали для обозначения «колдовского арсенала», маги склоняют к своей воле или даже превращают в послушных слуг призраков, являющихся только передаточным звеном в причинении зла; мы видели также, что порой для этих целей сжигаются амулеты. Таким образом, амулеты можно считать письменными посланиями в мир духов, вот почему на них, как и на «земных» приказах, обычно есть печать. Называются они фу, а также фу шу, «амулеты-записи», фу чжан, «амулеты-формулы». Заклинания — чжоу, чжу или цзу, «проклятия», тоже, несомненно, являются «приказаниями», их можно бормотать или напевать, или сопровождать гневными, исполненными ненависти восклицаниями, в зависимости от того, воплощают они магическую формулу либо исполненную задиристости фразу. Следовательно, можно утверждать, что амулеты и заклинания суть краеугольный камень колдовства, ведь без них призраки и демоны не начнут действовать.

Еще один весьма распространенный способ колдовства — соблазнить демонов жертвоприношениями и уж затем побудить нести зло людям. Жертвоприношения с колдовскими целями имели место, как мы помним, еще в первом веке новой эры; тогда магические формулы и заклинания, посредством коих котов-призраков натравливали не «объекты», сопровождались подношениями; подносили жертвы и гу, и золотым гусеницам. В Амое, как, впрочем, по-видимому, и везде, жертвоприношения с колдовскими целями, как правило, совершаются на могилах или перед поминальными табличками, уже лишившихся имен или их фрагментами. Как правило, колдун одновременно клянется, что, как только «объект» превратится в жертву и начнет страдать, он, колдун, вознаградит призрака, сожжет для него бумажные деньги и прочие вещи в количестве, обусловленном соглашением. В Амое подобный вид колдовства, сопровождаемый «взятками» в виде жертвенных подношений, называется «колдовством с обещанием бумаги». Чаще всего на подобную колдовскую удочку попадаются низшие духи, состоящие на службе у божества Стен и Рвов или божества Восточной горы, статуи которых находятся в храмах этих божеств; но ни один колдун не осмелится даже приблизиться с таким предложением к самим божествам либо к духам, занимающим высокое место в табели о рангах потустороннего мира, за исключением разве что случаев крайнего гнева, когда к божественной справедливости взывают жаждущие мщения. В таком случае жертвы порой открыто призывают духов и божеств любого ранга. Ведь это — последняя надежда обрести защиту, отчаянный крик с мольбой о спасении, обращенный ко всему миру божеств и людей; и потому стенания их рассматриваются отнюдь не как колдовство и даже не как нечто плохое и недостойное, но, наоборот, вызывают всеобщую симпатию и сочувствие.

В Амое к такому способу нередко прибегают беззащитные люди, задавленные и загнанные в угол беспощадными кредиторами или врагами. С распущенными волосами, с осунувшимся почерневшим от горя лицом, с полоской бумажных денег за каждым ухом бродит несчастный по улицам города целый день, а иногда и несколько дней подряд, понося своего недруга всеми бранными словами, какие он только знает, выливая на него поток ругательств и при этом перечисляя по именам всех известных духов земли и неба и прося их обрушить на голову злодея самые разные кары, какие только имеются в их пенитенциарном арсенале. В странном одеянии он сам похож на тех, к кому он взывает с просьбой отомстить. В одной руке он держит круглый плетеный поднос, обычно используемый для просеивания на ветру риса, украшенный по краю развевающимися полосками бумажных денег, и ударяет в него безменом. Отсюда и местное название такого «колдовства» — «бить в поднос-барабан».

В подтверждение глубины своей нищеты и горя человек этот одет в мешковину, как если бы он носил траур в связи с кончиной отца или матери. На спине его на куске бумаги или материи — имя виновника его бед и несчастий с кратким описанием его порочных деяний. Как минимум один раз он совершает визит в храм божества Восточной горы, и один раз — к божеству Стен и Рвов, где, павши ниц перед образами двух высших властителей божественной справедливости, он перечисляет все свои беды. Священнослужители храмов пытаются не пускать его внутрь, утешая при этом мягкими, успокаивающими речами, но они бессильны перед толпой, которая с веселым любопытством окружает несчастного. Апофеозом сцены является тот момент, когда последний добирается до большого храмового барабана и бьет в него изо всех сил, чтобы привлечь к себе внимание божества, или звонит в главный колокол, призывая всех духов и божеств в пределах слышимости. Но хуже всего для обличаемого будет, если просящий прикрепит к колоколу кусок бумаги с именем обидчика, ибо тогда имя его будет запечатываться в сознание божеств мести с каждым ударом все глубже и глубже.

Однажды мне довелось видеть в Амое трех замужних женщин, «честных» торговцев людьми, которые все вместе били в «поднос-барабан», призывая проклятья на голову неведомого мне человека, похитившего у них девушку, которую они хотели продать, и на голову самой девушки, чье бегство запятнало безукоризненную репутацию «фирмы», заставив покупателей живого товара думать, что их обманывают.

Несомненно, существуют и многие другие формы анимистического колдовства, о которых мы не упомянули в этой главе. Так, например, натравить злобного демона на человека можно, обмазав его «маслом трупа», если, конечно, реально допускать, что в таком масле содержится субстанция души умершего.

 

Глава четвертая