Из воспоминаний М. И. Смирнова 9 страница

Все вечера до поздней ночи мы с офицерами просиживали в кают-компании. Они не хотели расходиться по своим каютам, будучи уверены, что в этом случае в ту же ночь они поодиночке будут перебиты.  

Как результат пережитого было то, что два офицера совершенно потеряли рассудок, и их пришлось отправить в госпиталь. Среди кондукторов трое сошли с ума. Из них одного вынули из петли, когда он уже висел на ремне в своей каюте. Другой же, одевшись в парадную форму, вышел из каюты и стал кричать, что он сейчас пойдет к командиру и расскажет, кто кого убивал. Это очень не понравилось убийцам, и они тут же его расстреляли. В последующие дни в команде все продолжалась агитация против меня. Указывалось на случай с Родичевым как на то, что я обманул команду. Потом был пущен слух, что офицеры, желая отомстить команде, решили взорвать корабль и всех матросов утопить. Все это действовало на нее, и хоть до открытого мятежа не доходило, но все время чувствовалось приподнятое настроение, и приходилось быть начеку. То и дело приходилось разъяснять всякие глупейшие недоразумения, успокаивать и убеждать относиться более критически ко всему происходящему. Пока это удавалось, но не было никакой гарантии, что вдруг опять не возникнут эксцессы.  

В скором времени на место убитого начальника бригады был назначен я. Таким образом, мне приходилось возиться уже с тремя кораблями, на которых царил полный развал, недаром бригада после переворота была прозвана «каторжной».  

Через несколько времени опять стало заметно сильное брожение среди команд, и пришлось опасаться повторения мартовских событий. Причиной этому послужила усиленная агитация за снятие с офицеров и кондукторов погон, а с унтер-офицеров нашивок как ярких отличий «старого режима».  

Когда командующему флотом было донесено об этом, он объявил, что немедленно снесется с правительством по вопросу об изменении формы всего личного состава флота. При этом форма будет без погон.  

Однажды, когда я приехал на корабль, меня встретили унтер-офицеры без нашивок, и старший офицер доложил, что команда волнуется и требует, чтобы офицеры и кондуктора немедленно сняли погоны. Я сейчас же вызвал к себе судовые комитеты со всех кораблей бригады и объяснил им, в каком положении находится дело об изменении формы, что необходимо подождать некоторое время, пока она будет разработана и ею обзаведутся офицеры. Комитеты со мной согласились и обещали успокоить команды.  

Во время этих переговоров мне дважды докладывали, что поведение команды на «Андрее» становится все более и более угрожающим. Когда после окончания совещания я вышел в коридор, то увидел взволнованного старшего офицера и несколько других, которые вопросительно смотрели на меня, как бы ожидая моего выступления в их защиту.  

Тогда я решил положить конец агитации и оградить офицеров от новой опасности. Выйдя на палубу, я громко приказал поднять сигнал: «Ввиду предстоящего изменения формы предлагаю офицерам и кондукторам бригады снять погоны, а унтер-офицерам нашивки».  

Когда же все корабли ответили на сигнал, я снял свои погоны. За мной наблюдали. Но кажется, что ни один мускул не дрогнул на моем лице, хотя меня и душили слезы…  

Но этого с меня было совершенно достаточно. Очевидно, что такого рода издевательствам не предвиделось конца. Поэтому я решил при первом удобном случае уйти из бригады и вообще покинуть службу на флоте, так как становилось ясным, что больше рассчитывать не на что и что флот с каждым днем все ближе и ближе к полному разложению…»  

Судьбы Георгия Оттовича Гадда не прослеживается ни по каким источникам. Известно лишь, что его младший брат, офицер-подводник капитан 1-го ранга Александр Оттович Гадд-2-й, дожил в зарубежье до глубокой старости и скончался в 1960 году. Хочется верить, что и Георгию Оттовичу за его отменную воинскую и гражданскую храбрость даровано было крепкое долголетие.

СУДЬБА КОРАБЛЯ  . После кровавых событий в феврале семнадцатого линкор «Андрей Первозванный» простоял в Гельсингфорсе еще год и в апреле восемнадцатого ушел сквозь льды Финского залива в Кронштадт. Там его и настигла торпеда с английского катера в августе девятнадцатого. После тяжелого повреждения линкор встал на капитальный ремонт, который превратился для него в медленную смерть. Сначала сняли орудия и башни, потом и вовсе списали на металл. В 1924 году исключен из судового списка Балтийского флота. Резали его вместе с «Императором Павлом I». Хотя и были оба линкора в расцвете корабельного века - по одиннадцать лет каждому. Себе на погибель зажгли они на клотиках красные огни.  

 

Гельсингфорс. Март 1917 года    

В третий день марта, после завтрака, старший офицер «Дианы» кавторанг Рыбкин попросил кордегарда Демидова, столовавшегося вместе с мичманами, задержаться в кают-компании. Отозвав его к полупортику, где рядом с лакированным боком фортепиано торчал зачехленный парусиной казенник сорокапятимиллиметрового орудия, Рыбкин вполголоса, но достаточно внушительно сказал:

- Леонид Николаевич, полагаю за благо прервать вашу стажировку ввиду чрезвычайно напряженного положения в базе и рекомендовал бы вам вернуться в корпус.

Демидов вспыхнул:

- Господин кавторанг, я, как и вы, принимал присягу и потому имею полное право находиться на корабле при любых опасностях.

- Браво! - усмехнулся Рыбкин и, приоткрыв инструмент, отбренчал одним пальцем туш. - Это в вашу честь, кордегард. Ответ, достойный выпускника нашей альма-матер… И все-таки… Я попрошу вас выполнить ряд поручений в городе. Первое: сдать письма офицеров на почтамт. Второе: навестить в госпитале больного офицера с нашего крейсера и передать ему презент от кают-компании. Третье: не в службу, а в дружбу заглянуть ко мне на квартиру и передать Наталье Васильевне, что у нас все в порядке и что в субботу я съеду в город. Прошу вас также заночевать в моем доме и составить тем самым охрану моей семье в эту неспокойную ночь.

- Я готов все это выполнить, Борис Николаевич. Но… Но ведь это всего лишь повод для удаления меня с корабля. Не понимаю, чем я не заслужил доверия быть вместе с офицерами?

Рыбкин мягко опустил крышку фортепиано.

- Милый юноша, если вам всего этого мало, то я отдаю вам официальное приказание. Корабельный гардемарин Демидов!

- Я!

- Приказываю вам вручить мой пакет лично командующему флотом вице-адмиралу Непенину. Для вас это убедительно?

- Так точно!

- Пакет я сейчас приготовлю. Прошу вручить его завтра не ранее восемнадцати часов.

- После исполнения вашего приказания могу ли я вернуться на корабль?

- Да. И заберите в строевой части бумаги, подтверждающие, что стажировка ваша окончена с оценкой «отлично».

Пакет был тощ. В нем лежала одна лишь записка, второпях набросанная на корабельном бланке «Дианы»: «Дорогой Адриан Иванович! Обстановка в команде взрывная. На всякий случай хочу попрощаться и попросить, как водится, прощения. Позаботься, если Господь не приведет свидеться, о Наталье.

Да хранит тебя Бог!

Обнимаю!

Борис.

Р.S. Милого юношу, доставившего сей пакет, кордегарда Демидова, прошу откомандировать в корпус».

Демидов исправно доставил пакет на «Кречет».

Непенин пробежал записку, аккуратно сложил ее и спрятал в нагрудный карман.

Россией правит черт! - повторил он в который раз за этот день.

РУКОЮ ОЧЕВИДЦА  . «Когда происходили вышеупомянутые события на «Андрее Первозванном», -  сообщал Г.К. Граф, - на соседнем «Императоре Павле I» наблюдалась картина еще ужаснее.  

Бунт вспыхнул с того, что в палубе был поднят на штыки штурманский офицер лейтенант В.К. Ланге якобы за то, что числился агентом охранного отделения, в действительности, конечно, ничего подобного не было. На шум, поднятый во время этого убийства, немедленно пошел старший офицер старший лейтенант В.А. Яновский, предварительно послав дежурного офицера, мичмана Шуманского, передать распоряжение офицерам, чтобы они шли по своим ротам.  

Передав это приказание, Шуманский и несколько других офицеров быстро направились по коридорам к ротам. В коридоре им навстречу шла группа матросов. Мичман Шуманский ее как-то случайно проскочил, а следующий, лейтенант Н.Н. Совинский, был остановлен. Матросы просили Совинского не ходить далее, так как его убьют.  

Лейтенант Совинский был совершенно безоружен и на это предупреждение только поднял руки кверху и сказал: «Что же, убейте…» И в тот же момент действительно был убит ударом кувалды по затылку. Его убил подкравшийся сзади кочегар Руденок, из крестьян Полтавской губернии.  

Когда предупреждавшие Совинского матросы хотели его перенести в лазарет, убийца еще несколько раз ударил его по голове кувалдой.  

Той же кувалдой кочегар Руденок убил и проскочившего толпу мичмана Шуманского. Он же убил и мичмана Булича.  

Старший офицер, старавшийся на верхней палубе образумить команду, был схвачен, избит чем попало, за ноги дотащен до борта и выброшен на лед.  

Командир этого корабля, капитан 1-го ранга С.Н. Дмитриев, на защиту своих офицеров выступить не решился, успокоить команду не пытался и просидел в течение всего острого момента в кают-компании, предоставив каждому действовать по своему усмотрению».  

Спустя семь лет бывший мичман, а тогда крупный партийный деятель Федор Раскольников пытался отмыться от крови своих бывших однофлотцев. «Расстрелы офицеров, - писал он в мемуарах, - носили абсолютно стихийный характер, и к ним наша партия ни с какой стороны не причастна»1.

Коллега Раскольникова по партии, матрос с «Павла» Н. Ховрин простодушно поведал о том, что пытался скрыть большевистский бонза: «Первым поднялся экипаж «Павла». По приказу еще не вышедшего из подполья комитета большевистской организации матросы захватили винтовки в караульном помещении и бросились на палубу. Вставший на их пути мичман Булич был убит. Против него никто не имел зла. Но он преградил дорогу восставшим, и его убили. Командира 2-й роты мичмана Шуманского застрелили, когда он открыл огонь по матросам из своей каюты. Вслед за ним погиб старший офицер Яновский. Возле карцера матросы прикончили лейтенанта Совинского, отказавшегося выпустить арестованных»2.

«В тот же вечер -  летописал Г.К. Граф, - начала вести себя крайне вызывающе и команда на крейсере «Диана». Хотя убийств пока не было, но у всех офицеров было отобрано оружие, а старший офицер, капитан 2-го ранга Б.Н. Рыбкин, и штурман были арестованы. Всю ночь эти офицеры, сидя в своих каютах, слышали за стенками разговоры, что их надо расстрелять, спустить под лед и так далее. Самочувствие их было самое ужасное.  

На следующий день, 4 марта, их продолжали держать арестованными. К вечеру же они узнали, что их якобы решено отвести на гауптвахту и потом судить.  

Действительно, около захода солнца им было велено одеться. С караулом в три или четыре человека, вооруженных винтовками, их вывели на лед и повели по направлению к городу.  

Пока они находились на палубе и сходили по трапу, вокруг них собралась толпа матросов и слышались площадная брань и угрозы. Невольно у них закралось сомнение, действительно ли их ведут на гаупвахту и не покончат ли с ними по дороге.  

Конвой по отношению к ним вел себя очень грубо и тоже угрожал. Когда их группа уже была на порядочном расстоянии от корабля, а город был еще далеко, они увидели, что им навстречу идет несколько человек в матросской форме и зимних шапках без ленточек, вооруженных винтовками.  

Поравнявшись с арестованными офицерами, они прогнали конвой, а сами в упор дали несколько залпов по несчастным офицерам. Те тотчас же упали, обливаясь кровью, так как в них попало сразу по нескольку пуль.  

Штурман1 хотя и был тяжело ранен, но не сразу потерял сознание. Он видел, как убийцы подошли к капитану 2-го ранга Рыбкину. Тот лежал без движения, но еще хрипел, тогда они стали его добивать прикладами и еще несколько раз в него выстрелили. Только убедившись окончательно, что он мертв, подошли к штурману. Тот притворился мертвым, и они, потрогав его и несколько раз ударив прикладами, ушли. Эти люди-звери с легкой руки убили двух человек и как ни в чем не бывало ушли, ушли с таким видом, точно исполнили свой долг!  

Вскоре после этого штурман лишился чувств. Когда же он очнулся, то увидел, что уже довольно темно и что недалеко от него проходит мальчик лет пятнадцати, финн.  

Он подозвал его слабым голосом, попросил помочь встать и отвести в какой-нибудь дом. Мальчик сейчас же подошел, штурман кое-как встал, и общими усилиями они побрели. Но это было трудно: мальчик был слишком слаб, а штурман почти не мог держаться на ногах. Таким образом, падая, отдыхая и ползя, им удалось немного отойти в сторону от дороги. Там мальчик оставил штурмана, а сам побежал в город за извозчиком.  

Спустя некоторое время он приехал на извозчике, и вместе они положили раненого на дно саней и покрыли полостью. Через час штурман уже лежал в частной лечебнице с промытыми и перевязанными ранами. А через месяц, несмотря на то что у него было три раны навылет, его здоровье поправилось уже настолько, что он мог уехать тайком в Петроград, а затем и бежать за границу. Все время его болезни персонал больницы тщательно его оберегал от возможных встреч с командой «Дианы», скрывая даже, что он офицер. Конечно, это сильно облегчалось тем, что все были убеждены в смерти штурмана…  

На 1-м дивизионе тральщиков команда была тоже в очень приподнятом настроении, но убийств не производила, за исключением команды тральщика «Ретивый». На «Ретивом» были убиты командир старший лейтенант Кулибин, лейтенант Репнинский и мичман Чайковский.  

Большинство офицеров дивизиона в это время отсутствовало, но как только были получены тревожные сведения, сейчас же все поехали на свои суда. Один из командиров, старший лейтенант В.Н. Кулибин, возвращаясь на свой тральщик, встретил по дороге большую толпу из матросов, солдат и рабочих. На него тут же набросились, хотели арестовать и, пожалуй, и прикончили бы, но за него вступились матросы с его дивизиона, благодаря им он был отпущен.  

Добравшись до своего судна, он ничего особенного на нем не заметил. Команда была совершенно спокойна и к нему очень доброжелательна, так как он был ею любим. Поговорив с ними о происходящем, Кулибин спустился к себе в каюту.  

Через несколько времени он услышал, что его кто-то зовет с верхней палубы. Поднявшись на нее, он увидел, что у трапа с револьвером в руке стоит матрос с «Ретивого». Так как вид у него был угрожающий, то Кулибин хотел спуститься в каюту и взять револьвер. Но было уже поздно. Раздалось несколько выстрелов, и он упал, раненный двумя пулями. Матрос же продолжал стрелять, пока одна из пуль, срикошетив от стальной стенки люка, не попала ему самому в живот и он упал. Сбежалась команда тральщика, сейчас же их обоих отнесли в госпиталь, но убийца, промучившись несколько часов, умер.  

Кулибин был очень тяжело ранен, так как одна из пуль задела позвоночный столб, и он больше года пролежал почти без движения, имея парализованными ноги и руки. Убийцу же причислили к «жертвам революции» и торжественно похоронили в красном гробу…»  

«Всего на Балтийском флоте было расстреляно в ходе восстания 120 офицеров и чиновников, -  бесстрастно уточняет комментатор раскольниковских мемуаров, - арестовано свыше 600 человек».  

«…Происходил отнюдь не поголовный офицерский погром, а лишь репрессии по отношению к отдельным лицам», - пытался отмахнуться от этих кровавых цифр Раскольников, произведенный «за преданность народу и революции» - о злая ирония Клио - в… лейтенанты1. Приказ об этом кощунственном производстве подписал 22 ноября 1917 года не кто иной, как Емелька Пугачев Балтийского флота Павел Дыбенко, которого Всероссийский съезд военного флота, инструктированный большевиками-победителями, прочил в капитаны 1-го ранга и даже в контр-адмиралы. Известно, как кончили эти чинокрады - «еловые» лейтенанты и лихие командармы. Что посеяли в начале семнадцатого, то пожали в конце тридцатых.

За спиной слепой Фемиды стоит всевидящая богиня истории Клио…

 

Москва. Январь 1992 года    

Узнав из газет о возвращении Андреевского флага на корабли российского флота, я позвонил в Питер и поздравил Твердоземова. Флаг этот был спущен при его жизни и поднят, увы, уже на обреченных авианосцах и атомаринах.

Благодарение президенту за исполнение похоронного обряда русских моряков: агонизирующий флот был накрыт сине-крестным стягом…

Именно так расценил Оракул эту последнюю новость.

- Я прочитал вашу рукопись, - сказал он на прощание. -Жаль, что вы не сказали о самой главной, на мой взгляд, заслуге Непенина. Умом ли, чутьем ли, но он положил свои труды на долгую перспективу флота - авиацию. Самолет - главный враг кораблю, это он верно схватил. Так потом и вышло: самые страшные удары по флотам наносились с воздуха: Пирл-Харбор - это кровавее Ютландского боя. Да и нашим кораблям доставалось больше от люфтваффе, чем от немецких линкоров.

- А подводные лодки? Разве не они определяют ныне основную ударную силу флотов?

- Они. Ибо они идеальные (по части скрытности) носители ядерного оружия. Но не подводные лодки - главная гроза кораблей. Нынешние атомарины охотятся за береговыми целями - столицами, промышленными центрами, стратегическими объектами. А сами пуще всего опасаются именно самолетов, ибо они, как полагал Непенин, были и есть самое верное средство поиска, нахождения и уничтожения подводных лодок. За это честь и хвала адмиралу-провидцу. Ведь это именно Непенин первым высмотрел и приголубил двадцатидвухлетнего авиаэнтузиаста Игоря Сикорского. Он рекомендовал Игорька - звал его так за глаза - главным авиационным инженером службы связи. Кто мог сказать тогда, что за этим юношей величайшее будущее, что это восходящее светило мировой аэронавтики? А Адриан сказал: берите, не пожалеете. И взяли, и государь высочайше утвердил юнца в этой должности. На российском горизонте взошла эта звезда, да на американском небосклоне зенита достигла. Вот вам и Непенин. Великого чутья человек! Он же, пожалуй, первым понял, что есть боевая информатика в морской войне. Да и не только в морской. И все наши нынешние теории по части управления боем, связи, планирования, все, что американцы закладывают в программы своих БИУСов - боевых информационных устройств, - все это начинал этот рыжеусый ушкуйник на своих безлюдных островах. Вы пишете, что следствие по делу убийства адмирала Непенина не проводилось Это не совсем так. Проводилось. Будете в Питере - заглядывайте. Кое-что покажу!

 

 

Глава восьмая

 

 

ВЫСТРЕЛЫ В СПИНУ

Свеаборгский рейд. 4 марта 1917 года    

В четвертый день марта солнце стояло в знаке Рыб -зодиаке загадочном, мистическом, двойственном… Рыба живая и рыба мертвая олицетворяют его. Астрологи утверждают, что в эту пору тайные организации выходят из подполья.

Тот день был субботой - черной субботой русского флота. Кровавая зима, перелом века…

Адмирал Непенин встречал последнее утро своей жизни. Но на предчувствия, прощания и прочие рефлексы не оставалось времени. Телефоны на «Кречете» трезвонили задолго до рассвета. С линкоров, крейсеров и даже тральщиков передавали фамилии застреленных, заколотых, зарезанных офицеров. Довконт едва успевал записывать:

«На тральщике «Ретивый»… Убиты - командир старший лейтенант Кулибин, лейтенант Репнинский, мичман Чайковский… Тральщик «Взрыв»… командир кавторанг Гильдебрандт… Командир тральщика № 218 - старший лейтенант Львов… Командир «Минрепа» - лейтенант Бойе… Командир посыльного судна «Куница» лейтенант Ефимов… Командир сетевого заградителя «Зея» лейтенант граф Подгоричане-Петрович…»

Непенин вслушивался в этот мортиролог, скрепя зубы.

«Россией правит черт… Россией правит черт», - повторял он всякий раз, когда кончалась очередная сводка потерь.

Ренгартен с красными от хронического недосыпания глазами торопливо, сокращая слова до отдельных слогов, заносил в дневник хронику событий. Он делал это не по обязанности, понимал - ему выпало вести журнал боевых действий истории. Для русского флота ныне выпало сражение похлеще Ютландского, даром что корабли скованы льдом. Бой разворачивался на палубах и городских площадях, на ледяном поле рейда и портовых стенах…

РУКОЮ ОЧЕВИДЦА   (из дневника Ренгартена). «…Принесли телеграмму Керенского (ее по Юзу приняли из Думы депутаты от матросов). Длиннейшее социал-демократическое послание; по сути, ценные указания слушаться своих офицеров, и, поскольку вице-адмирал Непенин признал Временное правительство, Керенский приказывал матросам повиноваться Непенину во всем.  

Телеграмма произвела очень хорошее впечатление и успокоила…  

5 часов 15 минут. Провокация по радио: смерть тиранам и прочее…»  

Текст радиограммы, переданной кораблям с «Павла», был таков: «На радио Непенина. Товарищи матросы, не верьте тирану!… Нет! От вампиров старого строя мы не получим свободы… Нет! Смерть тирану!»

Это был смертный приговор, подписанный Непенину Дыбенко и приведенный в исполнение его людьми спустя восемь с половиной часов.

Но в это не хотелось верить. И никто не поверил. Думалось - очередная провокация. Лишь Ренгартен тихо воскликнул в своем дневнике: «Как это? Какое безумие! Развал полный! Опять надо рассчитывать на Бога, на чудо!»

Уповать на чудо оставалось разве что до обеда…

Эти последние часы непенинской жизни прошли так…

В 8 часов 10 минут Ренгартен предложил Непенину снять из корабельных помещений царские портреты.

- Снять! - распорядился адмирал.

Однако и это политическое действие уже ничего не могло изменить.

В 8.30 на «Кречет» пришла гурьба матросов - депутаты от корабельных команд. Непенин принял их с дипломатическим политесом: распорядился накрыть в столярной мастерской чай с белым хлебом. Терпеливо слушал косноязычные, путаные речи. Ни разу не сорвался, не вспылил. Но и это не могло его спасти.

Ренгартен: «11 часов 30 минут. Мне передал Романенко (мой вестовой), будто часть офицеров (в том числе капитан 2-го ранга Муравьев) объявили командующим флотом адмирала Максимова.

Что это еще?

Этого еще не хватало!»

На все эти возмущенные вопросы-восклицания Ренгартена ответил спустя пять лет адмирал Граф в своих мемуарах.

РУКОЮ ОЧЕВИДЦА  . «Адмирал Максимов всегда отличался карьеризмом и мелочно-честолюбивым характером. Не имея ни по заслугам, ни по уму никаких данных претендовать на занятие высокого поста командующего флотом, он был в страшной претензии, когда не он, а адмирал Непенин был назначен на этот пост. Ведь Непенин был моложе его!…  

При первых же признаках революции Максимов почувствовал, что пришла, наконец, пора осуществить свои честолюбивые замыслы. Он стал тайно агитировать среди своих подчиненных, чтобы те выбрали его на пост, который ему так хотелось занять. Добиться этого было не трудно. Скоро, при содействии своего расторопного флаг-офицера, старшего лейтенанта Василевского, той же формации, как и он сам, его избрали… писари его же штаба. Но так как этого все-таки как будто недостаточно, то при помощи того же флаг-офицера была собрана толпа матросов так называемой «береговой роты», которой заведовал все тот же флаг-офицер. К толпе присоединились случайные солдаты и просто всякий сброд, и, по наущению специальных лиц, она-то и приступила к выборам нового командующего флотом.  

При этом не обошлось без маленького, но характерного инцидента. Дело происходило на улице. Случайно мимо проходил старший лейтенант А.П. Гедримович. Увидев подобного рода выборы, он вскочил на первую попавшуюся бочку и громко, при хохоте окружавших его матросов, крикнул: «Что вы делаете? Кого выбираете командующим флотом? Дурака выбираете!!»… Это выступление, хотя и принятое сочувственно, все-таки не помешало успеху выборов Максимова. Тотчас же после них он и его главные помощники, капитан 2-го ранга Л. Муравьев и старший лейтенант К. Василевский, увешанные красными бантами и лентами, сели в автомобиль. Этот автомобиль был буквально облеплен вооруженными матросами, тоже в красных бантах. В таком виде Максимов отправился на «Кречет», чтобы объявить адмиралу Непенину о своем избрании. Но тот ему определенно заявил, что никаких выборов не признает, что он и флот подчинились Временному правительству и кому оно укажет, тому и сдаст командование».  

 

РУКОЮ ПИСАТЕЛЯ   (В. Пикуль. «Моонзунд»).

«- Итак… - начал Максимов, всходя на «Кречет».  

- Итак, - прервал его Непенин, - я уже обо всем извещен. Что ж, поздравляю вас, Андрей Семеныч… выдвинулись на революции!  

- Стоит ли язвить, Адриан Иваныч?  

- Я не язвлю. Вчера вас арестовали. Сегодня поставили комфлотом. Смотрите, как бы вас не повесили!  

Дыбенко вел себя в кают-компании «Кречета» как у себя дома - на военном транспорте «Ща». Цыганским глазом подмигнул вестовым:  

- Выборных не вешают, - круто вмешался Дыбенко.  

Из портсигара Ренгартена он угостил себя папироской:  

- Эй, Вася или Петя, чайку бы мне с песком и булкой!  

- «Эклерчик»… На что дамские курите?  

- Чтоб поберечь здоровье. В них меньше никотина.  

Дыбенко через весь стол прикурил от зажигалки Довконта.  

- Надо бы и мне, - сказал, - тоже о здоровье подумать…  

Он резко повернулся к соперникам - адмиралам:  

- Непенин - дела сдать! Максимов - дела принять!  

Непенин подошел к нему со словами:  

- Судя по хамству, с каким вы себя ведете, я имею честь наблюдать самого господина Дыбенко?  

- Угадали. Но я - не хам. Я просто искренен…  

Непенин отвернулся от матроса к Максимову.  

- Меня не так-то легко свалить. Вот вам - читайте…  

Максимов прочел и передал бумагу Дыбенко. Временное правительство предотвратило удар по Непенину - Гучков, на правах военного и морского министра, забирал комфлота к себе в канцелярию на должность своего помощника по морделам.  

- Чисто сделано, - не удивился Дыбенко…

Он знал - судовые хронометры «Кречета» отсчитывают последние часы адмиральской жизни, и ни морской министр-демократ, ни сам Керенский уже не в силах спасти плотного хмурого человека с черными орлами на широких погонах, на весь флот объявленного «вампиром» и «тираном».  

Граф: «Максимов уехал, но с самовольно поднятым на автомобиле значком командующего флотом».  

- Все, господа, - хлопнул в ладоши Непенин. - Приглашаю в салон. Никаких революций во время обеда.  

За столом он был необыкновенно весел и любезен к своим верным сотрапезникам. По правую руку восседал начальник штаба контр-адмирал Григорьев, по левую - начопер князь Черкасский, за ним Ренгартен, Довконт… Командир «Кречета», он же флагманский минер Балтийского флота кавторанг Мирбах, сидел на командирском месте - на другом конце стола, против комфлота. Грустный флер прощального обеда висел в воздухе салона.  

- Так, значит, вы нас покидаете, Адриан Иванович? - нарушил общее молчание Черкасский.  

- Не вдруг, князь. Не вдруг… Сначала прекращу эксцессы. Для тех, кто не в курсе дела: я только что молнировал в Думу через Генмор: «Ввиду того что линейный корабль «Император Павел I» дал телефонограмму не исполнять моих приказаний, условился с адмиралом Максимовым, что дальнейшие распоряжения будут подписываться во избежание двоевластия им и мною».  

Ренгартен поднял рюмку.  

- Кажется, есть повод выпить, господа. Только что получено сообщение с «Павла» - центральный-де комитет депутатов с кораблей признал действия командующего флотом правильными. Похоже, что все налаживается…  

Черкасский молча покачал головой:  

- Рано радоваться… Этих комитетов на эскадре целых три. Один признал, а остальные как змеи шипят… Адриан Иванович, я полагаю, надо поставить об этом в известность Генмор и вызвать на разговор Керенского. Пусть определит, какой из трех правомочный.  

- Пусть, - хмыкнул в усы Непенин. - Пусть определит, если сумеет… Вот уж никогда не думал, что буду пользоваться услугами присяжного поверенного… Что за шум?  

Все прислушались. Мерный гуд работающих машин сотрясал переборки салона. Можно было подумать, что «Кречет» дал ход… во льдах. Но все давно привыкли, что время от времени на штабном судне работают не гребные, а типографские машины. Черкасский с утра еще велел размножить и передать на корабли «охранную грамоту» Керенского и прочие спасительные для комфлота телеграммы. Только что был запущен в печать последний приказ Непенина, составленный и отредактированный «морскими другами», в котором комфлот приветствовал новый строй и новые власти… Непенин подписал его не читая. Но и этот политический громоотвод уже не успевал сработать… Сквозь гуд ротатора прорывались крики… Кричали с борта и кричали с борта.  

Вбежал взъерошенный вахтенный офицер.