Больше книг Вы можете скачать на сайте -  FB2books.pw 7 страница

– Нет, малыш, собаку мы заводить не будем! – не задумываясь, сказала я, потому что это было абсолютно невозможно. Мы никак не могли позволить себе собаку: мы были слишком заняты. К тому же у меня была аллергия.

Но сейчас меня терзают сомнения. Ведь это было последнее, о чем попросил меня сын. Мой маленький, любимый пятилетний сын.

Была еще последняя просьба Сэма – внести в дом стул. Но ни я, ни шезлонг в дом так и не вернулись.

В следующий момент зазвонил мой мобильный телефон.

– Не отвечай! – предложил Сэм.

Я посмотрела на экран.

– Придется ответить. Это Ронни.

Сэм скорчил гримасу, которую мне уже приходилось видеть на его лице раньше (и игнорировать, чтобы не ссориться), и начал вставать, вытягивая над головой свои длинные руки и шлепая босыми ногами по воде.

– Ну что ж, малыш, – отец и сын потянулись друг к другу.

Засунув под мышку складной стул, Сэм подхватил Бенни другой рукой. И, несмотря на то что руки были заняты, исхитрился достать пустую банку из-под пива из-за уха сынишки.

– Эй, парень, да ты уже пьешь пиво?

И Бенни – самый благодарный папин зритель – тихонько захихикал, радостно реагируя на невинный обман.

– Привет, Рон! – произнесла я одновременно с Сэмом, который шутливо напомнил мне, чтобы я не забыла свой стул.

Я улыбнулась, глядя, как Сэм бредет к берегу по воде, доходившей ему до щиколоток. А потом Рон заговорил о проекте «Потомак Эйри», и я перестала смотреть на Сэма. Последние воспоминания о муже и сыне: Сэм ставит Бенни на землю, и мальчик бежит по заросшей тропинке к бунгало. И тут же мой мозг сосредоточился на предварительном совещании по проекту, анализе осуществимости, финансовых аспектах и всем таком.

Еще один момент, который хотелось бы прожить по-другому, если бы можно было вернуться во времени назад.

Рон весьма красноречив, и наш разговор продолжался минут пятнадцать. Чуть больше – чуть меньше… сейчас уже не скажу точно: кое-какие детали начинают стираться из памяти. Я помню, как решила не надевать пляжные тапочки, чтобы пройти двадцать ярдов, отделявших меня от воды. Я помню, как встала и сложила свой стул. Скорее всего, в одной руке у меня были тапочки, пустой бокал из-под вина и сотовый телефон. А в другой стул. И почему я не положила телефон в карман? Именно в тот вечер линия моей жизни сделала крутой поворот, именно в тот момент я стояла на перепутье – не знаю, какие еще подобрать слова, чтобы описать этот момент. Телефон. Бьющееся сердце моей профессиональной жизни. Почему я не положила его в карман?

Но я не положила, и он вдруг выскользнул из пальцев, как живая рыба.

Думаю, я потянулась за телефоном. Точно не помню, но должно было быть именно так. Может быть. Перед этим я выронила все остальное, что держала в руках, – тапочки, бокал, стул. Кто знает? Если бы я несла Бенни, возможно, могла бы бросить и его…

Ну, это уж слишком. Нет! Конечно, нет!

Последнее тактильное ощущение, которое я помню весьма отчетливо: длившееся секунды, но показавшееся долгим, как вечность, скольжение ноги по гладкому, скользкому камню. Дальше наступила темнота. И пустота.

 

Как это было

 

Сколько же прошло времени? Я слышала потом, что два месяца, но это не совсем верно. Я провалилась туда, где вообще не было времени. И ничего не было. Совсем. Но позже – через неделю? через три недели? через пять? – по висевшему передо мной матовому черному занавесу начала пробегать рябь. Словно весь мир был закрыт от меня теперь уже не толстыми, а тонкими шторами. Нет, пожалуй, это не совсем так. Первым чувством, которое начало ко мне возвращаться, был слух. Слух, а не зрение. Поэтому лучше сравнить изменившееся ощущение с разницей между звуком в электронных наушниках и полной тишиной, как в специальных фланелевых наушниках Бенни, которые надевали на мальчика, укладывая спать, чтобы заглушить звуки.

Звук вместо полной тишины. Какое это было счастье! Сначала фрагменты слов. Знаете, как это бывает… Закрываешь книжку, гасишь свет и готовишься заснуть, а обрывки фраз и ритм написанного автором продолжают звучать у тебя в голове еще несколько секунд, пока окончательно не проваливаешься в сон. Если же удастся проснуться и сосредоточиться на любой из таких фраз, она окажется полной бессмыслицей. Что-то в этом роде происходило со мной.

Долетали еще обрывки музыки, отдельные аккорды, которые я не могла узнать. Так бывает, когда слишком быстро переключаешь радиоканалы. И голоса. Сначала совсем чужие, потом – слава богу! – голос Сэма. Именно в этот момент я начала выздоравливать. И надеяться. Впрочем, это одно и то же. Я не всегда понимала, что он говорит, особенно вначале. Он мог бы с таким же успехом говорить по-итальянски. Но смысл был неважен. Главное – его голос. Веревка, которую бросили утопающей.

Потом начали возвращаться тактильные ощущения. Какое это было счастье! Прикосновение кожи к коже. Неважно даже чьей. Просто невыразимое облегчение – почувствовать, что ты снова не одна. Медсестрам, санитарам, физиотерапевтам, которые занимались со мной, наверное, казалось, что они массируют труп, я же наслаждалась ощущениями, когда они сгибали и поглаживали мои руки и ноги и проводили другие необходимые манипуляции. Мне даже нравилось, когда мне закапывали в глаза лекарство. А уж когда Сэм втирал лосьон в мои руки – я погружалась в нирвану.

Последним вернулось зрение.

– Она может открывать глаза! – произнес чей-то восторженный голос, и я ощутила нечто, похожее на гордость полуторагодовалого ребенка, которого похвалили за то, что он произнес первую в своей жизни внятную фразу. Правда, видела я только то, что находилось прямо передо мной, все остальное казалось расплывчатым, как будто смотришь через старое неровное стекло.

Проблема состояла в том, что никто не знал обо всем этом, кроме меня. И восстанавливалась я не так чтобы стремительно. Все это вовсе не походило на фильмы, где какому-нибудь парню делают инъекцию препарата, парализующего его тело, а мозг продолжает работать на «отлично». Мой мозг походил на ноздреватую губку, на поверхность луны, всю в дырах и кратерах. Но на самом деле прогресс был налицо. Вот только никто, кроме меня, об этом не знал. А сказать им я не могла. И испытывала от этого настоящее отчаяние! В больнице часто просят оценить степень боли, которую испытываешь, по десятибалльной шкале. Если бы мне сказали тогда оценить свое одиночество, я бы, не задумываясь, назвала сто пятьдесят.

А потом наступил день, когда мне показалось, что я могу прорваться, могу наконец проделать в окружавшем меня плотном занавесе достаточно большую дыру, чтобы просунуть в нее голову и закричать: «Эй! Смотрите! Это я!»

Но этого не произошло. Зато случилось кое-что другое. Кое-что, о чем говорят обычно, что это звучит абсолютно невероятно. Ха-ха! Это еще мягко сказано! Те, кто решился рассказать кому-нибудь подобную историю, обычно попадают рано или поздно на освидетельствование к психиатру.

Еще один убедительный повод не рассказывать ее никому, кроме как самой себе.

 

* * *

 

– Пора завозить ее внутрь. Поднялось давление. Боюсь, нагрузка сегодня слишком велика.

Господи, как я ненавидела эти слова! Они означали, что моя семья сейчас оставит меня. Самое ужасное в коме не неспособность говорить, двигаться, есть, выражать свои мысли – вовсе нет. Самое ужасное, когда тебя оставляют одну.

Бенни вертелся в ногах моей каталки – мягкого кресла с откидывающейся спинкой, которое я обожала. На этом кресле меня вывозили в погожие дни на несколько минут на улицу. Все трубочки и провода, обеспечивавшие мою жизнедеятельность, были подключенными к жужжащим и пищащим механизмам, спрятанным внутри каталки. Бенни был вне зоны моей видимости, но иногда какая-нибудь часть его прелестного маленького подвижного тела ударялась о мои прикрытые пледом ноги, и всякий раз его неосторожное прикосновение заставляло меня таять от любви.

– Мамочка похудела, – вот все, что он сказал мне сегодня. – И волосы у нее слишком длинные.

Когда медсестра сказала, что пора возвращаться в палату, Бенни спрыгнул с подножки каталки, словно спортсмен, ожидавший выстрела из стартового пистолета. Я почувствовала его облегчение. А у меня стало тяжело на душе.

– Дайте, я сам повезу ее, – попросил Сэм.

Он потянул каталку, и драгоценное синее небо, закружившись, стало исчезать из виду. Легкий толчок, когда мы переезжали через порог, – и вот я уже снова в палате, в этой ужасной палате. В моей серой тюрьме.

– Кажется, сегодня она получше, – в голосе Сэма звучат бодрые нотки, предназначенные специально для Бенни, которые я так ненавижу. – По-моему, налицо явный прогресс.

Дежурной медсестрой в тот день была Хетти, моя любимица. У Хетти были очень мягкие руки, и она никогда не разговаривала так, словно пациенты, мало того что находились в коме, были еще и слабоумными идиотами. За некоторыми медсестрами такое водилось.

– На контрольной шкале изменений не зарегистрировано, – поспешила разочаровать Сэма Хетти. – Но я понимаю, о чем вы. Сегодня она была какой-то более живой, – быстро добавила сердобольная медсестра. – И иногда следила глазами за движением.

– Она посмотрела мне прямо в глаза.

Это была правда. Мой муж, склонившись над каталкой, вертел головой до тех пор, пока наши взгляды не встретились. Каким же он был усталым и какая печаль застыла в его глазах!

«Не уходи! – мысленно умоляла я. – Останься со мной!»

– Если она способна открывать глаза, то не может быть совсем без сознания, ведь так?

– Есть много степеней сознания, – начала объяснять Хетти. Затем пошло про метаболическую и анатомическую разновидности комы, про то, что каждый случай уникален. А надежду надо сочетать со здравым смыслом. Мне надоело их слушать. Я чувствовала себя мумией, запеленатой в марлю. Если бы только я могла издать хоть один звук, приподнять хоть одну костлявую завернутую руку… но все это было так утомительно. Сил хватало только на то, чтобы смотреть Сэму в глаза.

Он прижался щекой к моей щеке. О! Этот запах! Его запах. Он прошептал, что любит меня. Плакала ли я? Если бы я могла плакать – он бы знал. Я только вглядывалась и вглядывалась в его волосы, щекочущие мое лицо, широко раскрытыми глазами.

Сухими глазами.

– До свидания, малышка, – пробормотал Сэм. – Ничего не бойся. Все будет хорошо. Мы скоро увидимся, любимая.

Я потеряла ощущение времени. Скоро… Это было для меня то же самое, что поздно… Или никогда.

– Бенни! Подойди попрощайся с мамой. Бен, ну иди же сюда, парень! Эй, Бенни!

Если я не смогла заплакать тогда, значит, никогда уже не заплачу. Что толку стараться выздороветь, если твой сын боится тебя? Уж лучше бы я действительно была мертвой. Такой мертвой, какой кажусь Бенни в этом дурацком кресле, с этими дурацкими трубками и проводами, проникающими в мое тело и выходящими из него, удерживающими меня в отвратительной мерцающей серой тюрьме, из которой никак не освободиться, не разрушить ее, не пробиться наружу.

– Ну же, подойди, малыш. Поцелуй мамочку.

Не надо, Сэм, не заставляй его!

Сэм держал Бенни на руках и прижимал ко мне. Бедный малыш! От ужаса лицо его пошло пятнами. Бенни крепко зажмурил глаза.

– Все хорошо, это твоя мама. Ну же, давай, малыш!

Не надо, Сэм! Но мне тоже хотелось этого. О, как мне этого хотелось! Если бы Бенни посмотрел на меня – только посмотрел, – я бы смогла совершить чудо. Посмотри на меня, милый! Это ведь я, твоя мама! Пожалуйста, ну, пожалуйста, малыш, открой глазки! Он должен увидеть меня сейчас, или я действительно стану ничем. Испарюсь. Бенни, ну посмотри же на меня, увидь меня! Открой глаза!

В этот момент все и случилось.

 

А что же случилось? Сначала наступила полная пустота. Она была такой полной, что, если бы мой мозг работал, я бы решила, что просто исчезла. Впрочем, никакого «я» больше не существовало. Как не существовало на этот раз ни времени, ни пространства, ни даже темноты вокруг. Может быть, только звук, едва различимый рокот? Похожий на успокаивающее жужжание… а может быть, его и не было. Ведь, чтобы знать наверняка, надо было иметь уши, чтобы слышать этот звук. А меня больше не было. Я уже говорила. Лори Саммерс исчезла.

 

– Папа! Она умерла? Нет, не умирай, пожалуйста! Она умерла, папа, да? Умерла?

Бенни! Его самые красивые на свете темно-карие глаза смотрели прямо в мои.

«Я не умерла», – попыталась произнести я, но смогла издать только какое-то странное повизгивание. Но что это? О боже! Я могу двигать ногами. Они болят, они чудовищно болят, но они двигаются, и они… они…

Они покрыты волосами?

– Осторожно, сынок, не прикасайся. Ей больно, и она может тебя укусить.

Я могу – что? Сэм склонился надо мной. На лице его читалась жалость, и в то же время выражение было каким-то отсутствующим. Совсем не так я представляла себе наше чудесное воссоединение.

– Надо отвезти ее к доктору, папа! Мы должны ее вылечить!

Боже, только не к доктору – хватит с меня докторов. Но что это? Где мы? Уши нестерпимо болели: все вокруг казалось таким громким! И запах был потрясающий. Да что там – миллион запахов, все довольно сильные и такие интересные! Мимо проносились машины – так вот откуда такой шум. Но как же мы оказались на улице? Причем улица выглядела знакомой. Неужели это и вправду Олд-Джорджтаун-роуд? В Бетесде?

– Давай же, Бенни, вернись в машину. Здесь стоять опасно.

Сэм и Бенни встали, а меня оставили лежать на дороге.

Со мной случилось за последнее время много неприятных вещей. Я бы, пожалуй, сказала – много очень плохих вещей. Но это, несомненно, было хуже всего.

Затем Сэм вернулся. Какая радость! Какое счастье! Он нес два источавших сильный запах фланелевых одеяла, которые мы держали на заднем сиденье машины, чтобы подкладывать под какие-нибудь растения, которые приходилось перевозить, или под мокрые купальные костюмы. В общем, подо что-нибудь неаккуратное и не всегда приятно пахнущее. Чтобы не испачкать чехлы.

Сэм завернул меня в одеяло, тихонько крякнув, поднял с земли и переложил на заднее сиденье автомобиля.

Тут до меня начало кое-что доходить. Так бывает, когда видишь краем глаза что-то проливающее свет на происходящее, но причина слишком невероятна, чтобы в нее поверить. Наверное, я могла бы догадаться быстрее – доказательств было предостаточно. Но не стоит забывать, что с мозгами у меня было далеко не все в порядке. Все-таки восемь недель я пролежала в коме, вызванной утоплением. К тому же, поскольку речь шла о переселении в существо иного вида, могло быть и так, что мой острый, как правило, аналитический ум уже начал притупляться, словно его поглощало что-то более мягкое и податливое. Наверное, инстинкты ретривера начинали брать свое.

Сэм завел машину и влился в поток движения. Бенни, пристегнутый ремнями безопасности на переднем сиденье, все время изгибался, стараясь меня разглядеть. Я подумала, что его темные кудряшки давно пора подстричь. Как мне хотелось облизать его покрытое веснушками личико! Итак, мы снова были все вместе. Вся семья.

– Сэм, Бенни, Сэм, Бенни! – произнесла я, пробуя на вкус эти чудесные слова. А получилось у меня что-то вроде: «Аррр! Урра! Арррр! Урра!»

Еще одна подсказка.

Машина пахла просто потрясающе. Сэмом и Бенни, сотней Сэмов и Бенни. И многими другими вещами. Особенно «Макдоналдсом». О, этот волшебный запах жирного гамбургера!

Ехали мы недолго.

Как только Сэм припарковал машину, Бенни расстегнул ремень, распахнул дверцу и выскочил наружу.

– Подожди, сынок, – довольно вяло окликнул его Сэм.

Тяжело вздохнув, он осторожно достал меня с заднего сиденья и понес к низкому кирпичному зданию.

Внутри здания было много разных запахов, но сильнее всего пахло паникой. Бенни уже крутился перед стойкой регистратуры, тихонько поскуливая:

– Мы сбили собаку! Мы сбили собаку!

Собаку!

Я была собакой!

Как я уже говорила, было множество намеков, по которым я могла бы давно догадаться, но только когда Бенни произнес это слово вслух, на меня обрушилась страшная правда. Я начала дрожать.

Осмотр ветеринара на холодном железном столе здорово отрезвляет, должна вам сказать. И я постаралась сократить до минимума долгий и нудный этап осознания произошедшего со всякими мыслями вроде: «Нет, это невозможно! Как это могло произойти? Отказываюсь в это верить! Неужели это не сон?» И так далее, и так далее. Не хочу сказать, что мне хватило получаса, чтобы принять то, что произошло. Но измерение температуры тела ректальным способом способно повернуть тебя лицом к действительности.

У меня взяли анализ крови. Мне сделали рентген. Меня щупали, мяли, тыкали какими-то инструментами, выслушивали, и в конце концов доктор, от которого пахло средством от клещей, произнес то, с чем я могла согласиться лишь отчасти:

– Это просто чудо.

– Так с ней ничего страшного? – переспросил Сэм.

– Ничего серьезного, – подтвердил доктор. – В основном синяки. И ссадины, которые вы видите. Но нет ни переломов, ни внутренних повреждений, и это удивительно, если вы действительно ехали с такой скоростью, о которой сообщили.

– Я ехал с предельно допустимой скоростью.

– При лобовом столкновении и притом, что собаку отбросило так далеко, как вы рассказывали, – это чудо, настоящее чудо.

– Мы можем оставить ее у себя? – спросил просиявший Бенни.

– Должно быть, у собаки есть хозяин, – сказал на это Сэм. – Что это за порода?

– На ней нет ошейника, – сказал ветеринар. – Невозможно установить данные. Хмм… насколько я понимаю, помесь золотистого ретривера… и, наверное, кого-то поменьше: весит всего шесть фунтов. Возраст, на вид, четыре-пять лет.

Это была ценная информация. Ведь я пока видела только свои ноги. Приятно узнать, кто же я теперь. Крупная дворняжка средних лет.

– Так мы можем оставить ее у себя? – не унимался мой сын.

– Но ведь у собаки, должно быть, есть хозяин, – снова попробовал урезонить сынишку Сэм. – Я уверен, что кто-нибудь…

– Нет, папа! Они посадят ее в вольер, а потом усыпят. Они убьют ее!

Это правда. Прошлой весной я сама читала Бенни историю про собаку без ошейника, которую загнали в вольер и почти уже успели усыпить, когда ее спас маленький мальчик. Давай же, сынок. Расскажи им!

– Никто ее не убьет, – возразил Сэм, положив ладонь на макушку Бенни. – Хмм… доктор, расскажите ему, что вы делаете с собаками? Вывешиваете объявления или что там… а потом держите собаку у себя. Пока не объявится хозяин.

– К сожалению, у нас нет для этого помещений. Собаку отправят в приют общества защиты животных, и там ее будут держать, пока смогут.

– А потом собачку убьют! – Бенни вывернулся из-под руки отца и подбежал ко мне. Я все еще лежала на железном столе, и мальчику пришлось встать на цыпочки, чтобы обвить своими маленькими ручонками мою шею. – Пожалуйста, давай возьмем ее себе! Ну, пожалуйста!

– Бенни, ты же знаешь, мама никогда не хотела… – Сэм осекся, и лицо его исказила гримаса боли.

И тут Бенни произнес слова, вертевшиеся у меня на языке:

– Папа, но ведь нашей мамы нет…

Не знаю, почему я вдруг так взволновалась. Сердце отчаянно колотилось о ребра, я дрожала, рот непроизвольно наполнился слюной. «Вольер» был вполне реален, и я знала, что может произойти со мной там. Но больше всего страшило не это. Тоскливее всего становилось при мысли, что меня бросят.

«Ведь это я, Сэм! Я, Лори!»

Все тело болело. Что бы там ни говорил доктор про чудо, но пролететь двадцать футов в воздухе после того, как тебя ударила машина… о, поверьте, мне было очень больно! Но когда Бенни отпустил мою шею, я постаралась подобрать свои четыре расползающиеся лапы и буквально бросилась в сторону Сэма. У которого оказалась очень хорошая реакция, и он, пораженный, быстро отступил в сторону.

Слава богу, реакция ветеринара оказалась еще лучше, и он успел поймать меня, иначе я бы врезалась в стену.

– Ух ты! – сказал он, осторожно опуская меня на пол. – Эта собака, похоже, очень хочет уйти отсюда именно к вам.

У Сэма, собственно, не было возможности отказаться. Я понимаю это сейчас. Но тогда казалось, что мне выпал один шанс из тысячи. Мне хватило ума лежать тихо и больше не прыгать на Сэма. Я позволила Бенни снова обнять себя за шею. Сильное, должно быть, это было зрелище: мы двое, щека к щеке, и две пары карих глаз, умоляюще глядящих на Сэма.

– Пожалуйста, пааапаааа! – сам Вельзевул не устоял бы против такой просьбы. А я вторила Бенни утробным «Арррроооо!».

Ветеринар рассмеялся.

Сэм снова положил ладонь на макушку Бенни.

– Хорошо, хорошо, хорошо! Но придется ее стерилизовать.

 

Дома!

Мой дом, о, мой милый дом! Я не могла на него наглядеться. Мышцы еще болели, но я обежала все комнаты, тщательно все обнюхала. И сделала лужицу в холле…

Боже мой!

Никто не увидел. Слава богу, они не видели, как я это делала, а на темном фоне восточного ковра пятна почти не было видно. Я ведь совсем чуть-чуть. Буквально капельку. И все это от радостного возбуждения.

«Веди себя прилично», – мысленно произнесла я, позволяя Бенни меня поймать. Мы уже несколько минут возились на полу в гостиной.

– Аккуратнее! – призывал Сэм. Это были минуты настоящего счастья. Все тело болело после аварии, но моя собачья сущность не позволяла слишком долго сосредоточиваться на ощущениях тела. В голове не было ни единой мысли. Всякий раз, когда Бенни смеялся, я виляла хвостом. Вернее, мой хвост вилял сам собой. Реакция была абсолютно непроизвольной. Все равно как заплакать, потому что рядом плачет кто-то другой. Мы катались на спинах и радостно улыбались Сэму, пока его настороженный взгляд не сменился улыбкой.

Сэм захочет убедиться в том, что я неопасна, вдруг дошло до меня. В том, что я не обижу Бенни. Отлично! Постараемся убедить его. Под взглядом Сэма я нежно облизала смеющееся личико сына. «Поиграй же с нами, Сэм!» – пронеслось в моей голове, но муж уже шел в сторону кухни, что-то бормоча про обед.

– Эй, собачка! Ну же, собачка! Тебе здесь нравится, правда?

Бенни похлопал меня по голове, побуждая кивнуть. Я согласно зевнула в ответ.

– А хочешь, собачка, посмотреть мою комнату?

И мы побежали наверх.

«Лучшая комната в мире! – подумала я. А в следующую минуту: – Боже мой! И где же, интересно, домработница?»

Но кругом было столько чудесных вещей, которые надо было внимательно обнюхать и в которых можно было поваляться, – все эти игрушки, одежда… огромный выбор для всех органов чувств.

Кроме зрения. Странное дело, но выглядело все кругом похожим на старую фотографию в сепии, но как если бы коричневый цвет заменили синим. Я совсем не видела оттенков красного, и все кругом было каким-то немного мутным, словно залитым призрачным лунным светом. Только синий и голубой всех оттенков. С редкими вкраплениями желтого. Не могу это объяснить, но мне почему-то нравилось. Это как-то… успокаивало.

Бенни показал мне свой пазл с динозаврами и новый бэтмобиль, у которого зажигались окна и фары. Еще бэтмобиль издавал разные звуки, а из оружия на нем можно было стрелять. Он показал мне все свои самосвальчики и бульдозеры. Рассказал о своем лучшем друге Мо, о своей подружке Дженни, о том, что совсем скоро пойдет в первый класс. И как папа построил ему на заднем дворе самый лучший на свете маленький домик для игр, и он мне его покажет, обязательно покажет. А еще у него новый велосипед, он знает весь алфавит и умеет считать до миллиарда. И два зуба у него уже качаются.

– А мой папа умеет говорить животом.

Каждое слово звучало для моих ушей как чудесная музыка, хотя внимание было рассеянным.

– А мама в больнице, – слова Бенни заставили меня вздрогнуть.

Я высунула нос из старой кроссовки и забралась к Бенни, сидевшему на незастеленной кровати.

– Мама упала в реку, повредила голову и не могла дышать. Она не утонула, но теперь у нее кома. Это как когда спят долго-долго и никак не просыпаются.

Я подсунула свою голову под ладонь Бенни. Так мы сидели с ним довольно долго.

– Папа говорит, что она проснется. Он обещал! Мы молимся за маму по ночам. И ходим ее навестить. Папа притворяется, что мама все слышит, и читает ей всякие штуки, – Бенни перекатился на спину. – Но она не может двигаться, даже пошевелиться не может!

Бенни поднял руку и начал играть со своими пальцами. Милыми, пухлыми, грязными маленькими детскими пальчиками.

– Мамочка много работала. Но все равно мы с ней катались на велосипедах. Бегали, играли в разные игры. Она много разговаривала со мной… Спагетти! – Бенни вдруг подскочил и скатился с кровати.

Я тоже почувствовала запах.

– Папа все время варит спагетти. Но они у него просто отличные.

Настроение Бенни снова изменилось. Теперь он стоял посреди своей разгромленной комнаты, глядя в пространство. Мальчик вырос за эти два месяца. Или это копна неподстриженных кудряшек заставляет его выглядеть выше? Но лицо… один взгляд на его лицо разбивал мне сердце. Бенни осунулся, личико стало не таким круглым, скулы теперь выступали заметнее, чем раньше. И эта его новая манера неожиданно замолкать. Сколько раз мне хотелось заткнуть пробкой этот маленький ротик, чтобы хоть на секунду остановить своего маленького сынишку, считавшего, что абсолютно всем, что ему приходит в голову, необходимо немедленно поделиться с родителями.

– Бенни, – произнесла я. – Бррраф!

– Пойдем кушать! – позвал Бенни, и мы побежали вниз по лестнице в кухню.

 

– Как насчет Гамбол?

– Хм… Гамбол, – послышался истерический смешок.

– Или… Фалафель?

Бенни выпустил молоко из ноздрей.

– Полегче! – Сэм протянул сынишке салфетку. – О, знаю! Она все время липнет к тебе. Давай назовем ее Велкро.

Снова приступ смеха.

– Или Липучка! – Бенни барабанил пятками по стулу.

А я сидела под столом, испытывая весьма противоречивые чувства. С одной стороны, приятно было быть центром внимания, к тому же время от времени Бенни ронял на пол кусочек хлеба, и это было куда вкуснее сухих собачьих крекеров. Но имена, которые они предлагали… Сэм еще ничего, а Бенни – вообще ужас. Иезавель, Карамба, Маффин, Бэлони. «Эй, посерьезней! – сказала бы я, если бы могла. – Я не хочу идти по жизни, откликаясь на кличку Волосатик».

Бенни отвлекся в какой-то момент и стал рассказывать Сэму, что нужно взять в школу, отправляясь первый раз в первый класс, – какие фломастеры, какие карандаши. Я мечтала еще с весны, как мы пойдем с ним по магазинам, чтобы все это купить. А теперь мне даже не придется отвести сына в школу. Впрочем, разговор очень скоро вернулся к выбору собачьей клички.

– Бландербус, – изощрялся Бенни. – Блиндербус. Бладдабладда. Блиддаблидда. Блиддабладдаблиддабл…

– Эй, есть одна идея, – вдруг серьезно сказал Сэм.

Пора было успокаивать Бенни. Если мальчик сильно перевозбуждался на ночь глядя, он потом долго не мог заснуть. – Что, если мы назовем ее Сонома?

Сонома. Я выползла из-под стола. Что ж, не так уж плохо.

– Сонома? – переспросил Бенни. – А почему?

– Потому что именно это место мы проезжали, когда сбили ее. Сонома-роуд, Джорджтаун.

Они посмотрели на меня. Я посмотрела на них.

– Сонома, – хором произнесли отец и сын.

– Тебе нравится? – поинтересовался Сэм.

– Да, – кивнул Бенни.

– Мне тоже.

Какое счастье, что они не сбили меня на Рузвельт-авеню!

 

– Еще одну, пожалуйста, папа. Только одну, я обещаю больше не просить!

Бенни просил почитать еще. Это было что-то новенькое. Раньше мой мальчик отлично засыпал. Уложить его ничего не стоило, и часто бывало так, что Бенни начинал мирно посапывать посередине первой главы или рассказа. Но сейчас… Я видела со своего места в ногах кровати, что Бенни утомлен, голос его дрожал от усталости.

Сэм вздохнул.

– Эй, парень, – тихо сказал он сынишке. – Мы ведь уже говорили с тобой об этом. Помнишь, до чего договорились?

– Да…

– И до чего же?

– Я могу заснуть.

– Ты можешь заснуть и… и что дальше?

– И проснуться.

– Точно!

– И не будет так, как с мамой.

О господи!

– Правильно. Ты вполне можешь позволить себе заснуть, а утром проснешься… как дальше?

– Больше, лучше и сильнее.

– Правильно. И начнется новый день, – Сэм нежно поцеловал сынишку в лоб. – Хорошо?

– Хорошо.

– Вот и здорово. Крепких снов, Бенстер. Я тебя люблю!

– Я тебя тоже, пап. А Сономе можно со мной?

– Нет, – Сэм встал и похлопал себя по бедру. Наступила моя очередь уходить. Я перебирала в голове разные варианты, как бы остаться.

Потом спрыгнула с кровати.

– Оставь свет, ладно? – попросил Бенни. – И дверь не закрывай.

– А разве я не всегда так делаю?

Мне был знаком этот ритуал: зажечь свет в коридоре, открыть дверь спальни. Бенни боялся темноты. Но то, что он боялся заснуть, потому что думал, что может не проснуться, было для меня новостью. Убийственной новостью, от которой хотелось плакать. Но плакать я теперь не могла. Вместо этого, когда я спускалась по лестнице вслед за Сэмом, из горла вырывался сдавленный вой на высокой ноте. Сэм подумал, что я хочу в туалет, и вывел меня наружу.

Красный нейлоновый поводок не только раздражал меня – куда, по мнению Сэма, я могла убежать? – но и мешал сделать свои дела наедине с собой. Наверное, это звучит глупо, но мочиться на глазах у собственного мужа я категорически не собиралась. Мне удалось, вертясь, проделать дыру в живой изгороди наших соседей Хортонов и устроиться там. Удобное было местечко – между двумя фонарями, так что там было темно. Во всяком случае, настолько темно, насколько вообще бывает в окрестностях Бетесде.