11 ноября 1918 года в Компьенском лесу на востоке Франции Германия заключила перемирие со странами Антанты, признав поражение в Первой мировой. Это сразу же отразилось на положении гетманской Украины, державшейся только на немецких штыках. Дни опереточной квазимонархии теперь были сочтены.
Удивительно, но в этот момент немецкие солдаты еще находились на французской земле!
Евросервис. Так выглядел типичный вход в блиндаж
Странное дипломатическое соглашение породит впоследствии миф о «предательском ударе в спину», который в 20‑е годы будет проповедовать Адольф Гитлер. В момент заключения перемирия будущий фюрер лежал после отравления газами в тыловом госпитале. Ему, как и множеству других простых немцев, все случившееся казалось чудовищным бредом. Всего за год до этого после победоносного наступления германской армии на востоке и Октябрьской революции из войны вышла Россия. На протяжении всего лета 1918‑го немцы продолжали наступать на Западном фронте, почти дойдя до Парижа. Стойко сражались их союзники австро‑венгры на итальянском фронте. Германские газеты до последнего момента продолжали поддерживать у нации убежденность в ее непобедимости, прославляя таких воздушных асов, как барон Рихтгофен и его сослуживец Герман Геринг. Железных крестов было выдано столько, что даже сейчас любой из них стоит не дороже 100 долларов. Немцы чувствовали себя героями. Казалось, еще усилие и желанная победа будет вырвана из рук врага. И вдруг, как гром среди ясного неба, прозвучало страшное слово – Компьен!
У нас, и в Украине, и в России, любят бить себя в грудь, по‑мазохистски упиваясь позором былых поражений. Но то, что случилось тогда с Германией, было во сто крат позорнее любой Цусимы. Германия обязывалась вывести войска из захваченной Бельгии, Люксембурга, Эльзас‑Лотарингии и тех французских территорий, которые еще продолжала контролировать, сдать союзникам две с половиной тысячи тяжелых пушек, 25 тысяч пулеметов, практически всю авиацию, подводный флот и транспорт, включая 150 тысяч вагонов и 5 тысяч грузовых автомобилей. Огромный немецкий военно‑морской флот подлежал разоружению и интернированию на британской базе в Скапа‑Флоу.
Трагедия русского Черноморского флота, оказавшегося весной 1918 года под угрозой захвата немцами и потопившего часть своих кораблей, включая один линкор, хорошо известна. Но то, что случилось всего через несколько месяцев с германским флотом Открытого моря, у нас знают куда хуже. Точнее, вообще не знают. 21 октября 1918 года его командующий адмирал Шеер приказал привести корабли в боевую готовность. В тайне даже от кайзера он запланировал выманить английский флот из базы, выслав в устье Темзы, то есть буквально под Лондон, стаю эсминцев. По изящному замыслу адмирала, она должна была навести британские корабли на основные силы немцев у голландского побережья. Там на увлекшиеся погоней силы «владычицы морей» должны были наброситься 25 подводных лодок, притаившихся в засаде, а потом ошеломленного противника должен был добить немецкий линейный флот.
Французский солдат. Охраняет угольные брикеты, которыми немцы платили контрибуцию союзникам за проигранную войну
Если бы этот смелый план удался, Первая мировая война могла бы закончиться совершенно иначе. Но через неделю, вечером 29 октября, взбунтовались команды трех немецких линкоров – «Крон принца Вильгельма», «Маркграфа» и «Кенига». Это произошло ровно за два часа до назначенного выхода в море. В полночь отказались выполнять приказы матросы еще трех дредноутов. Кочегары угрожали погасить топки, если командование прикажет сниматься с якоря. Вместо того, чтобы отправиться на охоту за англичанами, немецкие моряки ударились в настоящий саботаж. Правда, до избиения офицеров, как и русском Кронштадте, во время февральской революции, дело не дошло.
Команды линкоров «Тюринген» и «Гельголанд» ограничились тем, что сломали брашпиль (приспособление для подъема якоря) и залили уголь водой. Бунт пришлось усмирить высадкой на корабли морской пехоты, сохранившей верность присяге, и выдвижением на дистанцию торпедного залпа эсминцев и подводной лодки. Был момент, когда разделившиеся в политических симпатиях корабли немецкого флота были готовы перестрелять друг друга. Больше полутысячи человек из экипажей пришлось арестовать, а линкоры рассредоточить по различным базам.
Но и это не спасло положение! 3 ноября взбунтовалась дивизия линкоров, которую направили в порт Киль. Двадцать тысяч матросов под красными флагами бросились в город и после короткой перестрелки захватили его. Через несколько дней восстание охватило другие базы Гамбург, Любек, Росток, Вильгельмстафен… Кайзер Вильгельм II впал в отчаяние, узнав о предательстве своих матросов. Он был инициатором создания германского океанского флота. Он вел войну за господство на морях. И теперь именно с флота начался развал его империи! 9 ноября император отрекся от престола, подобно своему русскому коллеге Николаю II, и тайно направился к границе нейтральной Голландии, чтобы прожить еще 23 года «на пенсии» и умереть буквально накануне вторжения Гитлера в СССР.
Всех этих закулисных нюансов большинство немцев еще не понимало. Они жили в до телевизионную, доинтернетовскую эпоху. Военная цензура контролировала все газеты. Информацию заменяли слухи. У обывателя голова шла кругом от того, что кайзер исчез, а какой‑то малоизвестный генерал Винтерфельд заключил в Компьенском лесу предательское перемирие, несмотря на то, что германская армия продолжала находиться на французской земле. Откуда было этому среднему немцу знать, что еще с 1916 года в Германии фактически существовала военная диктатура во главе с начальником генерального штаба фельдмаршалом Гинденбургом, что кайзер – не более, чем «перо» для подписи документов в руках военных специалистов, и что теперь эти профессионалы пришли к выводу: война проиграна и ее пора кончать?
Немецкая матросня. Бунт на кайзеровском военном флоте
Оставшись за кулисами, Гинденбург и его заместитель генерал Людендорф, сумели сохранить незапятнанную репутацию полководцев и поддержать у своих соотечественников иллюзию непобедимости немецкой армии. Немцы продолжали верить, что их победили не в честном бою, а выпустив из недр Рейхстага продажных «демократических» политиков, сдавшихся Западу.
Но и англичане с французами испытывали чувство разочарования. Это была какая‑то победа без победы. Враг сдавал оружие, но не сдавался. Не было толп пленных. По условиям перемирия, нельзя было оккупировать немецкие земли. Британские офицеры флота искренне сожалели, что судьба не позволила устроить им «новый Трафальгар» – на сей раз над немцами. Психологи еще не придумали для этого состояния название. Оно появится чуть позже – в 20‑е годы и будет называться «незавершенный гештальт» – то есть психический процесс, который не дошел до логического конца. Убив и искалечив около 10 млн. человек, европейцы спрашивали себя: так за что ж мы воевали?
Благодаря фильмам, у большинства из нас до сих пор сидит образ немца как некоего лишенного эмоций, глубоко рационального существа. Но это миф. Под маской строгого германского офицера и бравого пруссака‑солдата скрывался такой же человек, как француз или русский. Немцы скрывали свои эмоции под нарочитой грубоватостью и армейской брутальностью. Но это не означало, что они были их лишены. Первая мировая война была проиграна Германией именно из‑за эмоциональности ее высшего армейского руководства. Причем, даже не в 1918‑м, а четырьмя годами раньше – в первый же месяц боевых действий.
Немецкий генеральный штаб изначально осознавал, что будет вынужден вести войну на два фронта – против Франции на западе и России на востоке. Из‑за менее развитой железнодорожной сети Россия заканчивала мобилизацию войск позже, чем немцы. Поэтому выдающийся германский генштабист генерал Шлиффен еще в 1905 году разработал план ведения войны против двух противников сразу. Согласно ему, основной удар немцы наносили на Париж через нейтральную Бельгию. То, что таким образом нарушалось международное право, не смущало кайзеровских военных. Международные нормы приносились в жертву военной целесообразности. Зато достигалась полная внезапность. Главное было выдержать темп наступления по дням до тех пор, пока на восточную границу Рейха не надвинется медлительный русский «паровой каток».
Но в августе 1914 года Россия так быстро бросилась в наступление в Восточной Пруссии силами двух армий (1‑я генерала Рененкампфа и 2‑я генерала Самсонова) и так лихо потрепала немцев во встречном сражении под Гумбиненом, что нервы немецких генштабистов не выдержали. Большинство высших военных Германии происходили родом из Восточной Пруссии. Когда они представили, что сделают с их поместьями и уютными домиками «дикие казаки», блестящий план Шлиффена бьл подвергнул корректировке. С Западного фронта срочно сняли два корпуса и начали перебрасывать их на восток. Это оказалось совершенно излишним. Принявший командование в Восточной Пруссии генерал Гинденбург сумел окружить 2‑ю русскую армию до прибытия двух корпусов из Франции. Но их не оказалось и под Парижем. Темп наступления на западе дал сбой. Война из рассчитанной всего на полгода красивой штабной игры превратилась в затяжную вялотекущую бойню. Прусские офицеры не сумели «пожертвовать» своими поместьями и в результате проиграли войну.
За четыре года войны ее участники поставили под ружье по всему миру 72 млн. человек. Больше всех мобилизовала Россия. По разным оценкам – от 12 до 13 миллионов. Но в процентном отношении самые высокие потери понесли французы. Первая мировая навсегда подорвала их боевой дух. На фронте погибли самые храбрые и склонные к самопожертвованию носители генов. Если вы спросите меня, почему в Париже сегодня так много негритянских лиц, я отвечу: потому что прадедушки этих цветных «новых парижан» тогда еще охотились друг на друга с копьями, а не ходили на пулеметы целыми дивизиями. На Первую мировую французская конница выехала в парадной форме и в кирасах, как во времена Наполеона. Но против немецкой тяжелой артиллерии эти панцири оказались слабой защитой. «На германской войне только пушки в цене», – споет уже в 70‑е московский бард Булат Окуджава. Это касалось и русской армии. В августе 1914‑го в Восточной Пруссии эскадрон лейб‑гвардии Конного полка под командованием барона Врангеля – будущего белого вождя – сходил в лобовую атаку на немецкую батарею, выполняя приказ командира бригады – будущего гетмана Украины Павла Скоропадского. Положили полэскадрона. Но пушки взяли. Сохранилась фотография Врангеля после этой атаки – глаза безумные, как будто черта увидел. Вскоре в такие атаки русская кавалерия уже не ходила – просто подходящих людей не осталось. Выбили. А остальные научились воевать иначе.
Инфляция. Немецкая карикатура на реалии жизни после проигранной войны
На западе Первая мировая война породила литературу так называемого «потерянного поколения» Ричарда Олдингтона в Англии, Хемингуэя в США, Эриха Ремарка и Эрнста Юнгера – в Германии. России повезло меньше. Подробно Первую мировую станет описывать в романах только Александр Солженицын в начале 70‑х. Самый известный его роман на эту тему – «Август 14‑го».
Уинстон Черчилль – в пору Первой мировой британский морской министр – заметил, что наиболее несправедливо судьба обошлась с Россией: «Она пошла на дно, как корабль, уже почти добравшийся до гавани». Революция и Брестский мир вывели страну из войны всего за полгода до того, как сами немцы ее проиграют. Все надежды, с которыми империя вступала в войну в 1914 году, остались неосуществленными. Николай II мечтал получить Константинополь после расчленения Турции. Но так как за всю войну русские так и не решились на десантную операцию в районе турецкой столицы, то вряд ли они получили бы ее по результатам мира. Первой этому воспротивилась бы Великобритания, не желавшая, чтобы на Средиземном море вместо слабосильной Турции появилась еще одна крупная морская держава. Единственное, что могла получить Россия, это Галичину со Львовом от разделенной Австро‑Венгрии. Приобретение небольшое, если учесть миллион убитых и 3–4 миллиона раненых русских солдат в Первой мировой.
Письмо домой. Никто не знает. дожил ли этот француз до мира
По сути, Россия вела войну за чужие интересы. Взяв кредиты у французов для возрождения армии после русско‑японской войны, пришлось их отрабатывать кровью в Восточной Пруссии и Галиции. Впрочем, и Германия, и Австро‑Венгрия вели себя не менее глупо. Результатом столкновения трех империй стало их крушение и гибель дворянской цивилизации XIX века. На смену им пришли националистические и тоталитарные режимы.
Гетман Скоропадский: «Мы все русские люди!»
11 ноября 1918 года Германия признала свое поражение в Первой мировой войне. А всего через три дня ее украинский союзник гетман Скоропадский провозгласил… очередное воссоединение Украины с Россией.
Соображал гетман очень оперативно. Грамота к украинскому народу, в которой он объяснял крутой разворот во внешней политике, появилась в киевской прессе 14 ноября. Но подписал ее Павел Петрович еще 13‑го.
1918 год. Гетман Скоропадский с офицерами своего штаба тревожно всматривается в неизвестное будущее Украины
Всего двух дней хватило бывшему генерал‑лейтенанту русской императорской армии, а ныне правителю «самостийной державы», чтобы понять: немцам – каюк, союзу с ними – тоже, значит, нужно выкручиваться собственными силами, надеясь только на Бога и политическую сноровку.
Но главная пикантность ситуации состояла в том, что гетманская грамота провозглашала федерацию с Россией, которой, по сути… не существовало. Как некий духовный идеал она, конечно же, была. Однако по факту на конец 1918 года по соседству со «Скоропадией», как часто в шутку называли государство гетмана, имелось сразу две России, находившиеся друг с другом в состоянии непримиримой войны. Красная – со столицей в московском Кремле. И белая, состоявшая из самостийного Всевеликого Войска Донского во главе с атаманом Красновым и Добровольческой армии генерала Деникина, дислоцировавшейся на Кубани.
Эта вторая белая Россия, с которой решил объединяться Скоропадский, тоже не отличалась единством. Деникин стойко держался ориентации на страны Антанты. А атаман Краснов, напротив, придерживался во внешней политике прогерманской линии. Но оба они воевали с красными, хоть и неодобрительно поглядывали друг на друга. Донской атаман даже с согласия немцев, закрывавших на это глаза, поставлял боеприпасы деникинцам. Поэтому, когда те упрекали донцов за измену идеалам верности союзникам и даже называли донских правителей «проституткой, зарабатывающей на немецкой постели», те не без ехидства отвечали: «Если правительство Дона – проститутка, то Добровольческая армия – кот, живущий на средства этой проститутки».
1917 год. Русский генерал Скоропадский
Естественно, Скоропадскому было проще договориться с гибким Красновым, чем с твердолобым Деникиным. Не стоит думать, что грамота от 14 ноября появилась спонтанно. Съездив в Берлин и предчувствуя скорое падение «большого германского друга», гетман на протяжении всей осени перебирал различные варианты своего выживания в будущей политике. С одной стороны, он вел тайные консультации с киевскими националистами во главе с бывшим премьер‑министром Центральной Рады Владимиром Винниченко. С другой – еще 1 ноября (почти за две недели до краха немцев на западном фронте) лично встретился с атаманом Красновым. Естественно, тоже секретно.
Рандеву двух «самостийных» правителей произошло на станции Скороходово между Полтавой и Харьковом. Краснов в мемуарах изысканно называет это событие «политическим свиданием». Действительно, как его иначе определишь? Это не был официальный государственный визит, о котором с подобающей этикетной помпой трубят в газетах. Просто два генерала тайком от всех решили повидаться в тихом уютном местечке. Гетман прибыл на личном поезде. Его сопровождали военный министр полковник Сливинский, многочисленная свита, караул из бывших царских офицеров и, на всякий случай, германский конвой. Так как время было неспокойное, а вокруг железной дороги пошаливали банды, то немецкая подмога не была лишней.
Тоже на поезде явился и генерал Краснов в сопровождении немецкого представителя майора Кокенхаузена, адъютантов и своего конвоя, одетого, как не без гордости отметил донской атаман, «в прежнюю, 1914 года казачью форму». Краснов считал себя более серьезным правителем, чем Скоропадский. Разодетая по новой украинской моде в кафтаны с гусарскими шнурами свита гетмана даже вызвала у него легкую иронию.
Но аппетиту договаривающихся сторон эти мелкие декоративные детали ничуть не мешали. Сначала гетман и атаман позавтракали в салоне поезда Скоропадского как «принимающей стороны», а потом остались наедине. Тут гетман разоткровенничался. «Вы, конечно, понимаете, – сказал он, – что я, флигель‑адъютант и генерал свиты Его Величества, не могу быть щирым украинцем и говорить о свободной Украине, но в то же время именно я благодаря своей близости к государю должен сказать, что он сам погубил дело империи и сам виноват в своем падении».
Этот экскурс в недавнюю историю вызвал полное понимание у Краснова. А Скоропадский продолжал, перейдя к насущным проблемам: «Не может быть и речи о возвращении к империи и восстановлении императорской власти. Здесь, на Украине, мне пришлось выбирать – или самостийность, или большевизм, и я выбрал самостийность. И право, в этой самостийности ничего худого нет. Предоставьте народу жить так, как он хочет. Я не понимаю Деникина. Давить, давить все – это невозможно… Какую надо иметь силу для этого? Этой силы никто не имеет теперь».
Практическим результатом этой встречи «в подполье» на высшем уровне стало решение, что Краснов договорится с генералом Деникиным о совместных переговорах с гетманцами. «Я прошу вас быть посредником между мною, Деникиным, кубанцами, Грузией и Крымом, – произнес Скоропадский историческую фразу, – чтобы составить общий союз против большевиков. Мы все русские люди, и нам надо спасти Россию, и спасти ее мы можем только сами».
Гетман жаловался Краснову на деникинскую прессу, травившую его. Особенно возмущали Скоропадского статьи бывшего редактора газеты «Киевлянин» Василия Шульгина, выпускавшего теперь ежедневный белогвардейский листок в Екатеринодаре. Видно, Шульгин здорово‑таки достал гетмана, бичуя его за берлинский визит к кайзеру Вильгельму: «Пишет Бог знает какие статьи про меня. Называет меня изменником. И к нему пристала вся интеллигенция, все те общественные деятели, которых я спас от большевистской петли!»
Гетман никогда не сердился на карикатуры на себя в большевистских газетах. Красные психологически были для него врагами. То, что они травили его, Павел Петрович считал само собой разумеющимся. Но выпады из среды «друзей» вызывали у него детскую обиду. Ведь и Шульгин, и другие «общественные деятели» попали к Деникину из красной России через гетманский Киев. Именно Павел Петрович создал тот режим, который позволил им свободно просочиться на Дон и Кубань. Официально тысячи Шульгиных ехали к родственникам в Украину, но все знали, что гетман их покрывает и свободно пропускает на территорию, подконтрольную белогвардейцам.
Атаман Краснов расстался со Скоропадским 1 ноября около 6‑ти вечера. На следующий день он уже был в своей столице Новочеркасске, что доказывает: не все поезда ходили в революционные времена, как черепахи. Сразу же после возвращения Краснов отправил письмо генералу Лукомскому, отвечавшему в окружении Деникина за политические вопросы. «Я вчера виделся с гетманом Скоропадским, – писал донской атаман. – Цель нашего свидания – установление более дружеских отношений, слияние отдельных частей раздробившейся России, объединение для общей борьбы с большевизмом… Вы отлично понимаете, что гетман не может громко говорить о борьбе с большевиками, потому что он не имеет для этого армии и вынужден «играть в мир» с Советской республикой. Но тайно и он, и те русские люди, которые его окружают, хотят и готовы помогать и Войску Донскому, и Добровольческой армии, и Кубани в этом общем нашем деле… Гетман готов делиться со всеми нами имуществом складов, патронами, снарядами и т.п., готов помогать и денежно, потому что Украина все‑таки богаче Дона и Добровольческой армии».
Краснов писал, что не стоит надеяться на союзников, что эти иллюзии только расслабляют белые войска, что две трети донских казаков «не имеют сносных сапог», а одна треть вообще их не имеют: «обуты в лапти, даже офицеры». Отказываться в такой ситуации от материальной помощи, предложенной гетманом, глупо. Склады в Украине действительно ломились от шинелей, обуви, боеприпасов и даже касок, оставшихся от бывшей императорской армии. Все это имущество, заготовленное еще в пору Мировой войны, можно было теперь бросить против красных. И если гетман предлагает собрать общий съезд представителей Добровольческой армии, Крыма, где существовало отдельное правительство, Кубани и Дона, то нужно пойти ему навстречу и создать общий политический союз. «Нельзя делить шкуру медведя, не убивши самого медведя, – взывал к Деникину Краснов. – Убить этого медведя каждому из нас порознь трудно, почти невозможно. Надо соединиться».
Генерал Краснов. Любил и умел писать, но Деникина так и не убедил.
Но Деникин считал, что только он имеет право на истину. Ему, бывшему выпускнику Киевского пехотного училища, к тому же наполовину поляку по матери, хотелось быть в глазах своего окружения вдвойне русским. Да и психологически бывшему киевскому юнкеру казалась оскорбительной сама мысль о какой‑то отдельной, даже полунезависимой Украине в составе белой Российской Федерации. «Протянутые гетманом и атаманом руки, – печально констатировал Краснов, – остались не принятыми».
Допетлюровский Киев. Хранил облик царского стольного града
У гетмана был еще один шанс сохраниться во власти хоть и, как он вспоминал, в «общипанном» виде. Для этого он должен был согласиться на созыв 17 ноября Украинского национального союза, что предлагали «Винниченко и компания». Но Скоропадскому справедливо казалось, что этот «собор» различных националистических партий – просто закамуфлированная попытка отобрать у него власть.
Гетман решился на импровизацию. Хотя Деникин и не поддерживал его, а Краснов сам нуждался в помощи, Павел Петрович сочинил грамоту к украинскому народу и провозгласил федерацию с «виртуальной» Россией, которая сама его не признавала. Это был пропагандистский шаг, который должен был дать гетману добровольцев из числа демобилизованных после Первой мировой Русских офицеров, которые переполнили Киев. По некоторым данным, в столице Украины их насчитывалось до 15 тысяч человек.
В газетах опубликовали призывы вступать в добровольческие дружины полковника Святополк‑Мирского и генерала Кирпичева. Их члены тут же украсили левый рукав своих шинелей трехцветным бело‑сине‑красным шевроном – точь‑в‑точь, как в деникинской армии. Это и был самый боеспособный контингент в войсках неожиданно «побелевшего» гетмана.
«УСС на варті». Сечевые стрельцы стали основной силой антигетманского переворота в конце 1918 года
Зато мало кто знает, что часть армии Петлюры, двинувшейся против гетмана сразу же после объявления «федерации» с Россией, шла на Киев не под желто‑синими, а под красными флагами. Эти петлюровцы дрались не так за независимость Украины, как против буржуев и «ахвицеров». Решение об антигетманском восстании было принято еще вечером 13 ноября – буквально за несколько часов до появления в газетах грамоты. Те историки, которые утверждали, что петлюровское восстание было спонтанным и вызванным только «предательством» Скоропадского интересов Украины, говорят неправду. Оно готовилось задолго до пророссийского маневра последнего гетмана. И даже если бы Павел Петрович остался «самостийником», а не федералистом, Винниченко и Петлюра все равно бросились бы свергать его. Им хотелось власти. Верность же идее Украины была для всех участников этого противостояния прежде всего ритуальной формулой. Ведь очень скоро после победы над гетманом Винниченко займет позицию федералиста по отношению к красной России, а Петлюра легко расплатится с Западной Украиной за неравноправный союз с Польшей.
Да и о подготовке антигетманского восстания большевики не только знали. Они прямо содействовали ему. Ведь было очень выгодно повалить Украину украинскими руками. В Киеве осенью 1918 года совершенно открыто действовала дипломатическая миссия красной России во главе с украинским коммунистом Мануильским. Он вел переговоры с будущими петлюровцами и даже обещал денежную поддержку из Москвы в обмен на разрешение в победившей петлюровской Украине коммунистической партии. Украинские источники не отрицают факт таких переговоров, хотя и утверждают, что все ограничилось устными договоренностями и без финансовых вливаний. Тем не менее, Совнарком в Москве знал, что Петлюра собирается «валить» Скоропадского. Это позволило красным подготовиться к свержению самого Петлюры, использовав месяц очередной внутриукраинской борьбы за власть.
