Рикша за окном проснулся, тяжело поднял голову, всматриваясь в конец улицы, куда, светя перед собой лампой, тянулся всем молодым любопытным телом его напарник. Звук донёсся снова. Кто-то бил стекла. Совсем недалеко. Мальчики у окна зашептались. Старик пожевал трубку, осветив нижнюю часть лица красным. Рикша, что сидел у стены, посмотрел через плечо и постарался заглянуть в окно, не потревожив Уды. Мулатка спала головой на его коленях, свернувшись на циновке. Ножницы безжизненно свешивались с её шеи.
И снова.
Резкий далёкий звон стекла. И крики.
Аврора вышла на улицу. Мальчишки побежали было вслед за ней, но рикша, не вставая и не разбудив Уду, успел поймать одного длиной рукой за ворот. Второй остановился сам, нерешительно поглядывая на своего пойманного спутника – застывшая улыбка, ёрзанье вдоль стальных пальцев. Аврора ничего этого не видела, она уже шла по улице. Ей что-то негромко крикнул молодой дозорный рикша, вроде, опасно, не ходите ту-да-ду-да…, а старый тихо буркнул, пусть идет куда-хо-чет хо-чи-до-чи…, Аврора же шла, не оглянувшись, вперёд, на звук. Её будто вело святое наитие.
Альфред смотрел вслед Авроре. Ему было всё равно. Добравшись до лавки, он мечтал только об одном – отправиться домой и лечь спать. Но эта сука Роза отправила его на ночное дежурство.
Он думал, что мог бы сейчас пить пиво в кабаке или портвейн в «Рыбе-меч», или подраться с каким-нибудь мужичком в трущобах, или купить травы у южан на рынке и уснуть в комнате, полной запаха осенних листьев. Но он сидит на табуретке и охраняет дом госпожи неизвестно от чего. Он смотрел вслед Авроре, и ему было всё равно.
Аврора шла на шум.
Мимо в разные стороны проносились люди с плакатами, Аврора шла без цели, словно кто-то вёл её за руку. Аврора шла на шум.
Мимо мелькали ряды парфюмерных лавок, и оттуда слабо пахло духами. Через два переулка она остановилась, втягивая трепещущими ноздрями холодную августовскую ночь.
Аврора посмотрела вперёд. Она чуть не закричала от восторга и отчаяния.
Глава 72. Помощь Ады
Когда воздух перестал быть комками раскалённых углей, ссадина рта запеклась в треснутую раковину мёртвого моллюска, человек, вспомнивший своё имя, спросил его:
– Почему они хотят тебя убить?
Аркадий чувствовал трясущийся мир лопатками, и пока этого было достаточно, чтобы не рухнуть на пол. Он сглотнул, смочив разбитую амфору гортани, будто заново обретая утерянный дар речи. Слова нашлись не сразу. Аркадий долго подбирал их по испуганным галереям души, натыкаясь на бесконечные и бесполезные груды разбросанных числительных прежнего хозяина:
– Потому что убивать – это их работа. Они по-другому не умеют. Их так научили.
Человек, вспомнивший своё имя, посмотрел на маленького и наполовину седого господина с уважением. Тот говорил прямо, без сора, не стесняясь быть обнажённым в словах, а значит, не боясь быть уязвлённым. Это говорило о большой внутренней смелости. Человек, вспомнивший своё имя, это знал. Он не помнил, откуда, но знал это наверняка, как и то, что он моряк, как и то, что море синее, как узел, который можно развязать лишь одним способом. Моряк это знал.
– А почему они хотят убить тебя?
Считающий было шелохнулся, суетливо держа на весу разъезжающуюся стопку папок с правилами, но Аркадий был первым. Он изрёк правду:
– Потому что это моя работа. Быть жертвой. В их мире должны быть жертвы. И я выполнял эту работу.
Моряк смотрел на Аркадия с восхищением. Он знал эту породу отчаянных смельчаков. Они рождаются слабыми, словно куколки, личинки самих себя. Получив себя такими от Полудня, они начинают верить в себя таковых, как единственно возможных, тем паче, все вокруг твердят и закрепляют это в них. Но они постоянно чуют, ощущают, ощупывают в себе нечто большее, чем вёрткую многоножку страха. Они чувствуют тепло и силу. Полуденный свет. И если они находят путь к себе, единственный способ, которым можно развязать узел, то они вылупляются в себя настоящих. Человек, вспомнивший своё имя, это знал. Он не помнил, откуда, но знал это наверняка, как и то, что он моряк, как и то, что море синее, как и то, что ему необходимо увидеть море. Моряк это знал.
Так они стояли, молча в тёмной комнате, целую вечность, минуты две или три, слушая израненную криками тишину августа, в которой прямо под подоконником моряка озадаченно и тяжело шевелились тусклые черви разговора Преследователей. Хрустнуло стекло под ботинком одного из убийц.
Аркадий прикрыл глаза, приложив остывающий затылок к стене, стараясь не слушать, моряк последовал его примеру, они прониклись взаимной темнотой. В ту же секунду ёмко, звонко и настежь распахнулось окно за стеной слева, в кухне, и крик Ады рванулся к переулку:
– Здесь, господа! Он здесь. В соседней комнате. Четвёртый этаж, дверь справа!
И пока деловой топот сглатывался дверью подъезда, а Ада скрежетала замком, считающий успел испугаться, затрясся и побледнел, а Аркадий сказал спокойно и почти с облегчением:
– Ну, вот и всё.
Моряк посмотрел на считающего. Он впервые заметил его. Затем вновь на Аркадия.
«Если мне и не суждено увидеть море, хотя бы ему смогу помочь. Помочь хорошему человеку – хорошо».
