Религию — на службу Отечеству! 1 страница

Подбор умелых соратников

В дни контрнаступлений Сталин опирался на Жукова, Шапошникова, Василевского. Но, наряду с ними, искал и новые сильные личности. Так было с Еременко. Помните, что сказал Сталин, посылая Еременко спасать от окружения войска Юго-Западного фронта: «Вот человек, который в сложившейся обстановке нам нужен!» Но в Еременко Сталин явно ошибся. А вот в выборе начальника тыла Вооруженных Сил Андрея Васильевича Хрулева он, как говорится, попал в «десятку». В сложившейся на тот момент обстановке, при угасании наступления, наиболее целесообразным было закрепиться на достигнутых рубежах и перейти к жесткой обороне, изматывать противника и накапливать свои резервы. Тем более что к этому времени завершилась не только переброска, но и восстановление многих оборонных заводов из оккупированных районов в Сибирь и Среднюю Азию. Эти заводы начали выпускать вооружение, так необходимое для вновь формируемых частей. С работой тыла тесно связано имя генерала Хрулева — ближайшего соратника Сталина в этом сложном и очень ответственном деле. Выбор случился не вдруг. Сталин обычно долго присматривался к человеку, проверяя, главным образом, в деле, а затем приближал, брал в свою команду и наделял большим доверием. В ходе войны Сталин высмотрел, выдвинул и вырастил целую когорту замечательных полководцев: Жуков, Василевский, Конев, Рокоссовский, Черняховский, Баграмян и многие другие, — все они его личные выдвиженцы. Сталин их поддерживал, прощал ошибки, награждал за успехи, но постоянно держал в строгости. Среди таких выдвиженцев оказался и Хрулев. Андрей Васильевич так вспоминает этот поворотный в его службе день: «— Я стал просить Сталина — нельзя ли обойтись без меня. На его вопрос, почему я не хочу принять это предложение, ответил: „Поскольку Мехлис поставил своей задачей во что бы то ни стало меня уничтожить, он этим воспользуется и начнет травлю“. Сталин улыбнулся и сказал: — Ну вот, сильнее кошки зверя нет. — Для кого какой зверь, а для меня Мехлис — страшный зверь, — говорю ему. Он тогда стал расспрашивать, почему у меня такое убеждение, что Мехлис обязательно расправится со мной. Я ответил буквально следующее: — Когда в прошлом году Вы рассматривали вопрос обо мне на Политбюро, Мехлис метал громы и молнии, силясь всех убедить, будто я замешан в вое н но -фашистском заговоре. Вы предложили мне все рассказать о моей деятельности на этот счет. Но так как мне нечего было рассказывать, убедились, что я человек честный, и сказали Мехлису и Ежову, чтобы они отстали от меня. После этого, когда я перед отъездом пришел к Мехлису, он мне заявил: „Скажите спасибо Ворошилову. Он Вас тяжестью своей придавил и не дал мне поступить так, как следовало бы поступить, но я заявляю Вам, что постараюсь сделать все возможное, чтобы мое стремление (т. е. Мехлиса) оправдалось“. Тогда Сталин на все мои сомнения и возражения заявил: — Ну хорошо, а если я вместе с вами поведу борьбу против Мехлиса, то как вы думаете — мы справимся? Я откровенно ему сказал: — Как будто бы по логике вещей должны бы справиться, но Вы имейте в виду, что Мехлис такой человек, что он может черт знает что наделать и из любого положения способен выкрутиться. Сталин усмехнулся: — Он нас с вами вместе может разгромить? — Вас-то не разгромит, а меня вот разгромит. Но решение все-таки состоялось. Я был назначен начальником снабжения Красной Армии...» Талантливый организатор-интендант, Хрулев всю войну прекрасно справлялся со своей невероятно сложной должностью по обеспечению армии всем необходимым. Андрей Васильевич — образованный, интеллигентный человек, его наблюдения за работой Сталина нам очень пригодятся. Вот его рассказ: "— А что такое Ставка? Это Сталин (и ни одного человека в его секретариате), Генеральный штаб (он вызывал к себе с картой начальника Генерального штаба или его помощника) и весь Наркомат обороны. Это и была фактически Ставка. Вызывает он командующего войсками какого-либо фронта и говорит: — Мы хотим вам дать директиву провести такую-то операцию. Что вам для этого надо? Тот отвечает: — Разрешите мне посоветоваться со штабом. — Идите к ВЧ. Вся связь, которой располагал Сталин, — один телефон, но все было подключено к нему, в том числе и ВЧ. Никаких ни радиостанций, ни телеграфных станций, ничего в кабинете не было. Телеграф был у Наркомата связи в Генеральном штабе. В Генштабе имелись и радиостанции. Не было такого положения, чтобы Сталин куда-то ходил к аппаратам. И вообще он сам никуда не ходил. Он приезжает, допустим, в 4 часа дня к себе в кабинет в Кремль и начинает вызывать. Дает список, кого из членов Государственного Комитета он вызывает. Заранее он их не собирал. Он приезжал — и тогда Поскребышев начинал всех обзванивать. Вы, возможно, представляете себе все это так: вот Сталин открыл заседание, предлагает повестку дня, начинает эту повестку дня обсуждать и т. д. Ничего подобного! Некоторые вопросы он сам ставил, некоторые вопросы у него возникали в процессе обсуждения, и он сразу же вызывал: это Хрулева касается, давайте сюда Хрулева; это Яковлева касается, давайте сюда Яковлева; это Пересыпкина касается, давайте его сюда. И всем давал задания. Кроме того, все члены Государственного Комитета обороны имели в своем ведении определенные участки работы. Так, Молотов ведал танками, Маленков — самолетами, Микоян —делами продовольственного интендантского снабжения, снабжения горючим, и у него же был ленд-лиз. В течение дня принимались десятки решений. Причем, не было такого, чтобы Государственный Комитет заседал по средам или пятницам, заседания проходили каждый день и в любые часы, после приезда Сталина. Жизнь во всем государственном и военном аппарате была сложная, так что никто не уходил из помещения. Сталин, например, мог прийти в четыре часа, а потом в восемь часов. Сегодня он закончил работать в одиннадцать часов вечера, а пришел в восемь часов утра и т. д. У меня на улице Горького была кремлевская «вертушка». Звонит ночью. Берешь трубку. — Вы почему не спите? Я говорю: — Позвольте, Вы звоните, значит, Вы считаете, что я не должен спать. Всегда все люди были на месте. Было организовано так, чтобы они могли быть быстро поставлены в известность. На заседаниях не было никаких стенограмм, никаких протоколов, никаких технических работников. Правда, позднее Сталин дал указания управделами СНК Я. Е. Чадаеву кое-что записывать и стал приглашать его на заседания. Сталин подписывал документы, часто не читая, — это до тех пор, пока вы себя где-то не скомпрометировали. Все было построено на громадном доверии. Но стоило ему только убедиться, что этот человек — мошенник, что он обманул, ловчит, — судьба такого работника была решена. Я давал Сталину тысячи документов на подпись, но, готовя эти документы, за каждой буквой следил. Следует также иметь в виду, что, если у вас имелось важное и неотложное дело, можно было прийти в кабинет Сталина и без приглашения. Я так делал неоднократно, и Сталин меня ни разу не выгонял. Да он и никого не выгонял. Надо было сидеть и слушать. Но когда создавалась какая-то пауза, я обычно говорил: — У меня есть один вопрос. — Сидите. (Что означало — этот вопрос он будет рассматривать.) Бывали и казусы. Авиация просит дать на подготовку кадров 2200 тысяч тонн высокооктанового бензина, а мы можем выделить максимум 700 тысяч тонн. Генерал-полковник В. В. Никитин из Управления снабжения горючим НКО доказывает, что Хрулев дает очень мало бензина, мы не можем выполнить программу подготовки летчиков, которая утверждена ГКО. Сталин вызывает меня. Я ему докладываю, что у нас ресурсы бензина не позволяют дать больше 700 тысяч тонн, а кроме того, план распределения бензина мы уже утвердили, там записано 700 тысяч тонн, и теперь надо пересматривать план. Он ничего не говорит, вызывает Поскребышева: — Ну-ка, Микояна сюда. Приходит Микоян. Сталин к нему обращается и говорит: — Летчики просят 2200 тысяч тонн высокооктанового бензина. Товарищ Хрулев дает только 700 тысяч тонн. Можно удовлетворить просьбу летчиков? — Можно. Я тут же Микояну говорю: — За счет чего? — У меня кое-что есть. — Нет, Анастас Иванович, ничего больше нет. Я записал в этот план полностью все, что у нас запланировано получить из Америки, но процентов пятнадцать-двадцать танкеров гибнет, немцы их уничтожают. Я все это подсчитал. Сталин вмешивается и говорит: — Что вы спорите? Микоян этим делом ведает и знает. Я отвечаю: — Нет, товарищ Сталин, он этим не ведает и не в курсе дела, и я сейчас ему объясню, что он не сможет этого сделать. Сталин спрашивает: — Что есть реального? Я поясняю: — В этом плане есть 500 тысяч тонн резервов Ставки. Распределяйте этот резерв Ставки. — Что же, я без резерва останусь? Не годится. Уходим. После этого разговора Микоян вызывает М. И. Кормилицына — начальника Управления снабжения горючим: — Прибавьте 500 тысяч тонн. Тот отвечает: — Я ничего не могу прибавить. Микоян заявляет: — Позвоните Хрулеву, пусть Хрулев это сделает. — Ничего не надо звонить Хрулеву. Кормилицын возвращается, приходит ко мне и рассказывает. Я говорю: — Делай, если он тебе приказал. Я не видел, чтобы Сталину кто-нибудь возражал, что этого сделать нельзя, а когда я возражал, он говорил: — Что это за человек, ему хоть кол на голове теши, он все свое". Сталин высмотрел Хрулева еще до войны, а вот в дни неудачного контрнаступления, как я сказал выше, он опирался на своего выдвиженца, пытаясь исправить положение. "— Поскребышев дал телефон, по которому находился Сталин, и предложил мне лично соединиться с ним. Когда я позвонил Сталину, он мне заявил, что вызвал меня с фронта по чрезвычайным обстоятельствам, а именно: по причине создавшейся критической ситуации на железнодорожном транспорте. И тут же сообщил, что для рассмотрения вопроса о работе железнодорожного транспорта создана комиссия из членов ГКО, в которую он бы считал необходимым включить и меня. Я просил меня в нее не включать, а что касается моего участия в работе комиссии, то я могу выполнять любое поручение, не будучи ее членом. Но через час я получил постановление ГКО (это было 14 марта), в котором говорилось, что «в состав руководящей пятерки по делам НКПС дополнительно включаются Микоян и Хрулев». Андрей Васильевич продолжает рассказывать: "— Пока шел разговор о моем участии в комиссии, Сталин ни разу не упомянул о работе Л. М. Кагановича, стараясь рассказать мне, как это ему представлялось, о состоянии железнодорожного транспорта, о состоянии перевозок. Он, видимо, уже был кем-то достаточно осведомлен о сложившемся положении, когда говорил о Ярославской, Северной, Казанской дорогах, забитых составами поездов. Движение по ним уже почти прекратилось. Что касается таких дорог, как Сталинградская, Пензенская, Куйбышевская, Рязано-Уральская, Южно-Уральская, то они были на грани паралича, не пускали поездов и не принимали их. Критическое положение на железнодорожном транспорте сложилось в результате ежемесячного ухудшения работы железных дорог, и только, видимо, благодаря тому, что нарком путей сообщения Каганович не докладывал о назревающей катастрофе, железнодорожный транспорт действительно зашел в тупик. Но не потому, что люди не умели работать, или не умели и не хотели понимать происходящих событий. Работа железнодорожного транспорта резко ухудшилась главным образом потому, что нарком путей сообщения не признавал вообще никаких советов со стороны сотрудников НКПС. Между тем они вносили немало ценных предложений, чтобы выйти из создавшегося положения. Каганович же кроме истерики ничем не отвечал на эти предложения и советы работников транспорта. В процессе работы комиссии ГКО я наблюдал перепалку между Кагановичем, Берией, Маленковым и другими членами комиссии. Причем у Кагановича аргументация была одна: «Вы ничего не понимаете в работе железнодорожного транспорта, вы никакого хорошего совета мне подать не можете»... И вот в процессе работы комиссии Сталин дважды обращался ко мне. В первом случае с предложением, не следует ли мне занять пост народного комиссара путей сообщения, так как это было бы полезно для армии. И когда я старался отвести от себя это предложение, доказывая, что армия может себя обеспечить и не имея своего работника в качестве наркома путей сообщения, то Сталин в ответ заявил: «Вы не понимаете существа этого вопроса». Второй разговор уже был более решительным и конкретным. Когда комиссия находилась в Наркомате путей сообщения и вела разговор с членом комиссии, первым заместителем наркома Б. Н. Арутюновым по вопросу обеспечения железных дорог топливом (он ведал этими вопросами), часов в 8 вечера раздался звонок в кабинет Арутюнова. Я был вызван к телефону лично Сталиным, который заявил мне, что он сегодня внесет предложение в Политбюро о назначении меня наркомом путей сообщения. Еще раз я просил его не делать этого, поскольку мой авторитет слишком мал для большой армии железнодорожников, и мне будет крайне трудно справляться с таким большим делом. Если Каганович, будучи членом Политбюро ЦК партии, будучи членом ГКО, не справился с этим делом, то как же я смогу справиться с ним. Сталин начал меня убеждать, что, мол, все это вы можете получить в результате своей хорошей работы, кроме того, он обещал мне помогать и задал мне вопрос: — Что, вы не верите, что я могу вам помочь? И когда я отвечал, что я всему этому верю, но все-таки прошу не назначать меня наркомом путей сообщения, Сталин в ответ на это сказал: — Вы полагаете, что я соглашусь с кандидатурой Арутюнова, которую нам все время навязывает Берия? Но я никогда не соглашусь с этой кандидатурой и считаю, что вы меня не уважаете, отказываясь от моего предложения. На мои дальнейшие просьбы о том, чтобы он, Сталин, отказался от мысли назначения меня наркомом путей сообщения, Сталин обидчивым тоном еще раз заявил: — Значит, вы меня не уважаете... Не имея больше возможности доказывать и возражать против моего назначения на пост наркома путей сообщения, я спросил Сталина: — Кто же будет начальником тыла Красной Армии? Он ответил: — Начальником тыла останетесь вы. Потому и целесообразно ваше назначение наркомом путей сообщения. Являясь одновременно и начальником тыла, вы используете все свое право наркома, чтобы в первую очередь обеспечить действующую армию. В тот же день, 25 марта 1942 г., ровно в 12 часов ночи я получил решение о назначении меня народным комиссаром путей сообщения. И буквально тут же позвонил Л. М. Каганович, который просил срочно приехать к нему в НКПС. Я приехал в НКПС, получил ключи от стола и стул, на котором сидел нарком путей сообщения, и без каких бы то ни было формальностей вступил в новую должность. Вся процедура приема-сдачи проходила в пределах 15 минут. Когда меня назначили наркомом путей сообщения, Сталин пригласил меня к себе на дачу, там было почти все Политбюро. Улучив момент, я подошел к Сталину и обратился к нему со словами: — Я не совсем понимаю отношение ко мне в 1938 году. Мехлис и другие требовали моего ареста, а теперь меня назначили наркомом путей сообщения. Какой же контраст! Он сказал примерно так: — Мехлис, как только пришел в ПУР в конце 1937 года, начал кричать о том, что вы — враг, что вы — участник военно-фашистского заговора. Щаденко вначале выступал в защиту вас. Кулик, тот последовательно заявлял: «Не верю. Я этого человека знаю много лет и не верю, чтобы он был замешан в каком-то антисоветском, контрреволюционном деле». Но вы, — говорил Сталин, — понимаете мое положение: Мехлис кричит «враг». Щаденко потом подключился к Мехлису: вы помните, — говорит, — как обстояло дело при решении этого вопроса в Политбюро? Когда я задавал Ворошилову вопрос, — продолжал Сталин, — что же нам делать, Ворошилов сказал: теперь вот ведь какое время — сегодня тот или иной подозреваемый стоит на коленях и плачет, клянется, что ни в каких заговорах не участвовал, никакой антисоветской и антипартийной работы не вел, а завтра подписывает протокол и во всем сознается... Позднее я передал весь этот разговор Ворошилову. Ворошилов возмутился: — Это неверно. Если бы я тогда колебнулся, вас бы не было. Я знал, что если перед назначением на такой большой пост, как нарком путей сообщения, не поставить все эти вопросы, тогда тот же самый Мехлис сказал бы: кого вы посадили в кресло наркома? Он — предатель, враг, он воспользуется тем, что его назначили на такой высокий поет, и поставит страну в тяжелую ситуацию. Какое у меня было положение? Дают большой пост, оставляют начальником тыла Красной Армии и говорят: вы и то, и другое будете вести. И в то же время, состояние хозяйства ужасное, а вдобавок ко всему прочему, авторитета у меня ни в партии, ни в стране никакого, никто меня не знает. Я это тоже Сталину высказал. И он ответил: — Ну хорошо, Центральный Комитет сделает все необходимое, чтобы вы пользовались соответствующим авторитетом. Кстати, когда я отрицательно характеризую Мехлиса и когда я считаю, что Мехлис вел большую работу против Ворошилова, то у меня для этого есть все основания. После окончания советско-финской войны был созван Пленум Центрального Комитета партии по итогам войны и о состоянии наших Вооруженных Сил. На этом Пленуме нарком обороны Ворошилов выступил с докладом о состоянии армии и нарисовал в нем очень мрачную картину положения в Красной Армии. Он сделал вывод, что во всем этом деле его вина, Ворошилова, и поэтому просит Центральный Комитет партии освободить его от должности наркома. Ведь он уже почти 15 лет возглавляет НКО. А за это время у всякого может притупиться острота восприятия, недостатки могут казаться обычным явлением. После выступления Ворошилова Мехлис берет слово и начинает поносить Ворошилова: нет, товарищи, Ворошилов так не должен уйти от этого дела, его надо строжайше наказать. Одним словом, хотя бы арестовать...>> Сталин тогда защитил Ворошилова.

Зимняя кампания 1942 года

За первые шесть месяцев войны обессилели обе армии: германская — в наступлении от границы до Москвы, наша — в оборонительных сражениях на том же пространстве. 22 июня 1941 года фельдмаршал фон Бок ступил на пашу землю во главе могучей группы армий «Центр» — в ней была пятьдесят одна дивизия, среди них — девять танковых и шесть механизированных! А 3 декабря, разглядывая Москву в стереотрубу, фельдмаршал умолял фюрера добавить хотя бы несколько боеспособных батальонов... Советские войска, тоже из последних сил, на одном энтузиазме, выдержали натиск врага. Верховный Главнокомандующий Сталин, сомневавшийся — удержим ли Москву? — под впечатлением успешных контрударов воспрянул духом, да так, что замахнулся на генеральное наступление от Ладожского озера до Черного моря! Зимнее наступление, однако, не принесло существенных результатов, не получилось договориться и о перемирии, на которое надеялся Сталин. Но зато удалось нейтрализовать Японию и избавиться от второго фронта на востоке. К апрелю 1942 года активные боевые действия на всех фронтах прекратились. Какой общий стратегический замысел действий наших войск сложился у Сталина после неудачного общего наступления? Сталин убедился, что мы пока еще не имеем достаточно сил и средств, чтобы развернуть крупные наступательные операции. На ближайшее время он считал нужным ограничиться активной стратегической обороной. Одновременно он полагал необходимым провести ряд наступательных операций в Крыму, в районе Харькова, на Льговско-Курском и Смоленском направлениях, а также в районах Ленинграда и Демянска... Можно согласиться с оперативно-стратегическими прогнозами Верховного, но в отношении количества намечаемых фронтовых наступательных операций наших войск возникает сомнение: они поглотят без особой пользы наши резервы, и этим осложнится подготовка к последующему генеральному наступлению советских войск в летней кампании. Обратите внимание: все еще надеялся Верховный, окрыленный успехом под Москвой, опрокинуть немцев на каком-либо из направлений и развить частный успех в большое наступление. * * * Давайте коротко вспомним, чем завершились эти четыре частные операции, намеченные Сталиным. О боях в Крыму очень подробно написано в моей книге «Полководец». Крымская операция началась успешно — высадкой десанта в Керчи, Феодосии, а затем в Евпатории и Судаке. За короткое время был создан Крымский фронт в составе трех армий — 44-й, 51-й и 47-й. Это, несомненно, порадовало Сталина. В Крыму нашим войскам противостояли 42-й корпус под командованием графа Шпонека и 11-я армия Манштейна — все внимание последнего было уделено штурму Севастополя. За то, что 42-й корпус допустил высадку десанта в Крыму, Гитлер отдал Шпонека под суд, который приговорил его к смертной казни (правда, потом ее отменили). От Ман-штейна фюрер категорически потребовал навести порядок в Крыму. В таких критических обстоятельствах Манштейн проявил себя как опытный военачальник. Он правильно, объективно оценил обстановку: «В первые дни января 1942 года для войск противника, высадившихся у Феодосии и подходящих со стороны Керчи, фактически был открыт путь к жизненной артерии 11-й армии, железной дороге Джанкой — Симферополь... Если бы противник использовал выгоду создавшегося положения и быстро стал бы преследовать 46-ю пд от Керчи, а также ударил решительно вслед отходившим от Феодосии румынам, то создалась бы обстановка безнадежная не только для этого вновь возникшего участка Восточного фронта, решалась бы судьба всей 11-й армии... Но противник не сумел использовать благоприятный момент. Либо командование противника не поняло своих преимуществ в этой обстановке, либо оно не решилось немедленно их использовать». Итак, инициативой овладел Манштейн. Он сначала сумел создать фронт, остановить наши части, а затем, видя бездеятельность противостоящих командующих, показал свой характер и добился немалых успехов. Вот как оценивает Манштейн обстановку, в которой все это произошло: "На Керченском фронте противник по-прежнему держал свои 44-ю и 51-ю армии. Их общий состав равнялся к концу апреля семнадцати стрелковым бригадам, двум кавалерийским дивизиям и четырем танковым бригадам, то есть в целом 26 крупным соединениям. Этим силам командование 11-й армии могло противопоставить не более пяти немецких пехотных дивизий и одну танковую дивизию... Так как румынские соединения (до трех дивизий. — В. К.) только условно были пригодны для наступательных действий, соотношение сил в планируемой операции, закодированной под названием «Охота на дроф», фактически было хуже. К тому же наступление на Парпачском перешейке должно было вестись только фронтально. Оба моря исключали всякую возможность флангового маневра. Кроме того, противник создал глубоко эшелонированную оборону. Как можно было в этих условиях и при соотношении сил 2:1 в пользу противника добиться уничтожения двух его армий?" Справедливости ради уточним: здесь были не две, а три наши армии: 44-я под командованием генерал-лейтенанта С. И. Черняка, 47-я армия генерал-майора К. С. Калганова и еще 51-я генерала Львова. Манштейн понимал, что на узком, вытянутом перешейке между Черным и Азовским морями фронтальным ударом против большой массы противостоящих войск он ничего не добьется. Тут надо было проявить военное искусство, найти какое-то неожиданное решение, опереться на какие-то факторы, которые есть в его распоряжении. И он все это нашел. Во-первых, внезапность. Имея превосходство в силах, командование Крымского фронта не верило в возможность наступления немцев. Во-вторых, Манштейн нанес отвлекающий удар на юге перешейка, вдоль берега Черного моря, а главным ударом под выступающие позиции одной из армий в Центре, по сути дела, вдоль фронта, силами танковой дивизии пробил и пропорол насквозь всю оборону до Азовского моря. И в-третьих, Манштейн использовал не только неожиданность, но и маневренность своих войск, их хорошую управляемость. В течение десяти дней, с 8 по 18 мая, Манштейн очистил Керченский полуостров, разгромив три армии! Лишь в Аджимушкайских каменоломнях с 16 мая по 31 октября 1942 года вели героическую оборону бойцы и командиры, оставшиеся в них. Прямо скажем, в крымской катастрофе Сталин не виноват, его подвели бездарные тугодумы, которые, имея подавляющее превосходство в силах, не устояли против значительно меньших сил Манштейна. И Сталин вполне справедливо наказал виновников. Сохранились два красноречивых документа. Один — телеграмма Мехлиса Верховному Главнокомандующему от 8 мая 1942 года: «Теперь не время жаловаться, но я должен доложить, чтобы Ставка знала командующего фронтом. 7-го мая, то есть накануне наступления противника, Козлов созвал Военный совет для обсуждения проекта будущей операции по овладению Кой-Асаном. Я порекомендовал отложить этот проект и немедленно дать указания армиям в связи с ожидаемым наступлением противника. В подписанном приказании комфронта в нескольких местах ориентировал, что наступление ожидается 10—15 мая, и предлагал проработать до 10 мая и изучить со всем начсоставом, командирами соединений и штабами план обороны армий. Это делалось тогда, когда вся обстановка истекшего дня показывала, что с утра противник будет наступать. По моему настоянию ошибочная в сроках ориентировка была исправлена. Сопротивлялся также Козлов выдвижению дополнительных сил на участок 44-й армии». От Сталина не укрылась попытка представителя Ставки уйти от ответственности, и в ответ он телеграфировал: «Вы держитесь странной позиции постороннего наблюдателя, не отвечающего за беды Крымфронта. Эта позиция очень удобна, но она насквозь гнилая. На Крымском фронте вы — не посторонний наблюдатель, а ответственный представитель Ставки, отвечающий за все успехи и неуспехи фронта и обязанный исправлять на месте ошибки командования. Вы вместе с командованием отвечаете за то, что левый фланг фронта оказался из рук вон слабым. Если „вся обстановка показывала, что с утра противник будет наступать“, а вы не приняли всех мер к организации отпора, ограничившись пассивной критикой, то тем хуже для вас. Значат, вы еще не поняли, что вы посланы на Крьшфронт не в качестве Госконтроля, а как ответственный представитель Ставки. Вы требуете, чтобы мы заменили Козлова кем-либо вроде Гиндембурга. Но вы не можете не знать, что у нас нет в резерве Гиндснбургов. Дела у вас в Крыму несложные, и вы могли бы сами справиться с ними. Если бы вы использовали штурмовую авиацию не на побочные дела, а против танков и живой силы противника, противник не прорвал бы фронта и танки не прошли бы. Не нужно было быть Гиндснбур-гом, чтобы понять эту простую вещь, сидя два месяца в Крым-фронте». В результате керченской катастрофы представитель Ставки Верховного Главнокомандования Мехлис был снят с постов зам. наркома обороны и начальника Главного политического управления Красной Армии, понижен в звании до корпусного комиссара. Сняты с должностей и понижены в звании на одну ступень командующий фронтом генерал-лейтенант Козлов, дивизионный комиссар Шаманин. Снят с должности начальник штаба фронта. Командармы генерал-лейтенант Черняк, генерал-майор Колганов, командующий ВВС фронта генерал-майор авиации Николаенко понижены в звании до полковников. Так завершилась первая частная наступательная операция зимней кампании. * * * Следующей частной операцией, задуманной Верховным, было освобождение Харькова путем осуществления своеобразных Канн — окружением Харьковской группировки ударами с двух направлений: на юге — от Барвенкова, на севере — от Волчалской. На очередном совещании Ставки, в конце марта 1942 года, присутствовали Шапошников, Тимошенко, Ворошилов, Жуков, Василевский и Хрущев, прошло оно довольно бурно. Борис Михайлович стал говорить о необходимости ограничиться активной обороной. При этом основные резервы не вводить в бой, а сосредоточить на Центральном и Воронежском направлениях. — Что касается насту нательной операции Юго-Западного направления, — перешел Шапошников к главному вопросу, — то Генштаб категорически против нее. Прежде всего, для этого недостаточно резервов, да и наступление из оперативного мешка, каковым является барвенковский выступ, весьма рискованно. — Не сидеть же нам в обороне сложа руки и ждать, пока немцы нанесут первыми удар, — прервал его Сталин. — Надо самим нанести ряд упреждающих ударов на широком фронте и прощупать готовность противника. Жуков предлагает развернуть наступление на Западном направлении, а на остальных фронтах обороняться. Я думаю, это полумера. Поднялся Тимошенко и уверенно, четко сказал: — Войска сейчас в состоянии — и, безусловно, должны — нанести немцам на Юго-Западном направлении упреждающий удар, расстроить их наступательные планы против Юго-Западного и Южного фронтов, в противном случае повторится то, что произошло в начале войны. Я также поддерживаю и предложения Жукова. Это скует силы противника. Ворошилов немедленно поддержал Тимошенко, а Жуков Шапошникова, отстаивая только возможность наступления Западного фронта. Сталин все больше раздражался, и его настойчивое требование провести Харьковскую операцию стало приобретать форму приказа. Но ему не хотелось единолично принимать такое решение. — А что скажет нам товарищ Василевский? — повернулся он к Александру Михайловичу. — Мое мнение, как и мнение Генштаба, уже высказал маршал Шапошников. Хочу только заострить внимание на рискованности наступления из барвенковского выступа. — Ну от Шапошникове кой школы трудно было услышать другое, — недовольно заметил Сталин. — Так настаивает ли командование направления на проведении операции? — Настаиваем и убедительно просим, — заявили Тимошенко и Хрущев. — Хорошо. На этом и остановимся. Генштабу через сутки приготовить все предложения, а далее считать операцию внутренним делом направления и в их дела не вмешиваться. Вам же, товарищи Тимошенко и Хрущев, придется рассчитывать на свои силы... 30 апреля Василевский представил Сталину «План действий войск Юго-Западного направления на апрель — май 1942 года», который предусматривал разгром харьковской группировки противника для обеспечения последующих действий войск Южного фронта на Днепропетровск и прочную оборону, которую Южный фронт должен держать в районе Барвенково — Славянск — Изюм. — Вы все еще не согласны с командованием направления? — спросил Сталин. — А как вы будете чувствовать себя, если Тимошенко добьется успеха? — Буду бесконечно рад этому. А если беда? — в свою очередь спросил Василевский. — Беду будем предотвращать и мы с вами. Работать придется еще больше, а у вас опять неважный вид. Как вы живете? — Мне предоставлена отличная квартира на улице Грановского. — А где вы отдыхаете? — Там и отдыхаю, а чаще в Генштабе, в особняке Ставки. Рядом с моим кабинетом имеется приличная комната отдыха. — У вас нет за городом дачи? — Последние два предвоенных года семья пользовалась в летние месяцы дачей Наркомата обороны в Краскове, но мне там практически бывать не пришлось... (Дальше пересказываю эпизод из книги С. Куличкина «Генштаб полагает».) Через несколько дней Поскребышев передал указание Сталина осмотреть и выбрать одну из дач в Волынском на берегу реки Сетунь. Поехали в тот же день. Поселок находился всего в пятнадцати минутах езды от Центра в живописном месте. Недалеко была дача Сталина. Уютный, окруженный зеленью домик показался прямо-таки сказочным, а удивительная тишина и спокойствие обещали настоящий отдых. Не скрывал радости и Александр Михайлович, хотя и понимал, что пользоваться этими благами ему вряд ли придется. Тут же комендант поселка врезал новый замок, вручил ключи, сообщил о системе охранной сигнализации и пропусков. — Желаю вам приятного отдыха. Приезжайте чаще, — сказал он тихо. — Хорошо бы, — засомневался Василевский. Сомнения его были вполне оправданны. По-прежнему большую часть времени приходилось дневать и ночевать в Генштабе. Одним из апрельских вечеров он все-таки решил остаться на ночь на даче. Зная, что Сталин не поднимается раньше десяти часов утра, не спешил, попивая чай с деревенским молоком. Раздался телефонный звонок. — Вас ищет товарищ Сталин, — послышался голос Поскребышева, и тут же в разговор вступил Верховный: — Товарищ Василевский, вы не успели обжиться на даче, а уже засиживаетесь там. Это не годится. В часы сна можете спать на даче, а в рабочее время будьте в Генштабе. У нас есть к вам ответственное поручение. Не могли бы вы приехать сейчас? — Так точно! — ответил смущенный Василевский и, ругаясь про себя, начал быстро собираться. — Ну что ты так переживаешь? — успокаивала его жена. — Всего-то одну ночь провел на даче... — Вот и обидно, что одну ночь, и на ней попался. Пропади она пропадом эта дача. Хоть не приезжай сюда... В эти весенние дни произошел еще один интересный эпизод, который стал значительным событием в службе Василевского. Сталин на заседаниях ГКО, и просто на совещаниях, неоднократно обращался к Василевскому от имени Ставки с предложением возглавить Генштаб. Борис Михайлович Шапошников опять тяжело заболел и тоже неоднократно просил об отставке. Очередной разговор состоялся в присутствии Тимошенко, Хрущева и Баграмяна, когда Борис Михайлович снова занемог. Может быть, и разговора не было бы, но воздушный налет заставил собравшихся спуститься в бомбоубежище. По дороге Хрущев посетовал на здоровье, утомляемость, и Сталин как будто что-то вспомнил. Во всяком случае, как только спустились в убежище, он обратился к Василевскому: — А ведь товарищ Хрущев прав. Здоровье — очень важный фактор для эффективной работы руководителя. Борис Михайлович очень болен, ему трудно, и мы должны пойти ему навстречу. Политбюро и ГКО выдвигают вашу кандидатуру на должность начальника Генштаба. — Товарищ Сталин, я уже докладывал Вам по этому вопросу и сейчас убедительно прошу воздержаться от такого шага. Функции заместителя начальника Генштаба я освоил и готов отдать все силы, чтобы оказывать всестороннюю помощь Борису Михайловичу. — Вот видите, — повернулся Сталин к остальным. — Ставка настаивает, а товарищ Василевский категорически отказывается. Разве это по-партийному? — Я докладываю именно как коммунист, ибо считаю, что заменить маршала Шапошникова пока не готов. — А кто готов? — раздраженно спросил Сталин. — Кого вы можете предложить на эту должность? — Например, Жукова или Мерецкова. — Они уже были на этой должности, проявили себя, но больше пользы принесут на фронте. А вы как думаете? — вновь повернулся он к остальным. — Думаю, этим человеком может быть Маршал Советского Союза Тимошенко, — первым сказал Баграмян. — Он возглавлял Наркомат обороны и хорошо знает содержание работы Генерального штаба. — Я не согласен, — сразу отреагировал Тимошенко. — Рекомендую на эту должность генерала Голикова как отличного военачальника и политработника... Его сразу же поддержал Хрущев, но Сталин только усмехнулся и вновь заговорил о Василевском. Разговор начал принимать напряженный характер, и Верховный, почувствовав это, перевел его на фронтовые дела, пообещав еще вернуться к важной кадровой проблеме. 24 апреля позвонил Сталин и сказал: — Товарищ Василевский, ввиду болезни Александра Михайловича, вы назначаетесь исполняющим обязанности начальника Генерального штаба. * * * События в частной Харьковской наступательной операции развивались следующим образом. На заключительном заседании Военного совета уже в штабе Юго-Западного направления маршал Тимошенко (он был и командующим фронтом) сказал: — В результате поражений, нанесенных нами немецко-фашистским войскам в ходе зимней кампании, инициатива боевых действий захвачена Красной Армией... В ближайшее время мы сможем привлечь для разгрома врага значительные силы... На этом совещании подробный анализ обстановки доложил начальник штаба Юго-Западного направления генерал Баграмян. Он сделал следующий вывод: — Харьковская группировка противника не может начать активных боевых действий до прибытия значительного пополнения личным составом и материальной частью, восстановления оперативного построения войск и подхода крупных оперативных резервов. Противник начнет активные действия лишь с наступлением тепла. Ну и, подводя итоги совещания, член Военного совета Хрущев заявил: — Верховный Главнокомандующий Сталин сам поставил перед войсками фронта эту задачу, и одно это является гарантией успеха. В общем — полная уверенность в успехе. И было чем его добиться — на участке прорыва сосредоточили 22 дивизии, 2860 орудий и 5600 танков. Кроме того, в прорыв должны были вводить два танковых корпуса, три кавалерийские дивизии и мотострелковую бригаду. Да еще в резерве у командующего Юго-Западным фронтом оставались две стрелковые дивизии, один кавкорпус и три отдельных танковых батальона. Кроме того, соседний Южный фронт выделял на усиление три стрелковые дивизии, пять танковых бригад, четырнадцать артиллерийских полков РГК и 233 самолета. 12 мая!942 года вся эта армада после часовой артиллерийской подготовки ринулась вперед, чтобы обойти Харьков с севера и юга и замкнуть клещи западнее города. За пять дней войска пробились на глубину 20—30 километров. Но... Вот тут опять встревает это злополучное «но». Оказалось, что гитлеровцы именно на этом участке фронта готовили наступательную операцию, тоже частную, под кодовым названием «Фридерикус I», для чего сосредоточили здесь мощную ударную группировку. Наши штабы — Генштаб, Юго-Западного направления, Юго-Западного и Южного фронтов — оказались в полном неведении об этих намерениях противника! 17 мая в 5 часов 30 минуг, после артиллерийской и авиационной подготовки, гитлеровцы ударили под основание клина наших войск на Барвенковском направлении. Через час они уже прошли 10 километров по тылам 9-й армии! Что же предприняло командование Юго-Западного направления? Тимошенко и Хрущев посчитали этот удар противника естественным желанием закрыть брешь. И, руководствуясь своей абсолютно неправильной прежней оценкой противника («нет у него сил», «ничего у него не получится!»), решили продолжать наступление для взятия Харькова. Василевский (исполнявший обязанности начальника Генштаба вместо заболевшего Шапошникова) предлагал немедленно прекратить наступление и принимать меры по отражению попытки противника окружить войска, которые прорываются к Харькову. Сталин не любил менять своих решений. Переговорив с Тимошенко, он заявил начальнику Генштаба, что мер, принимаемых командованием направления, вполне достаточно, чтобы отразить удар врага против Южного фронта, а поэтому Юго-Западный фронт будет продолжать наступление... Приближающаяся катастрофа вырисовывалась все отчетливее — немецкие танки громили тылы армий, идущих на Харьков. Адо города, как говорится, оставалось рукой подать. Тимошенко и Хрущев считали, наверное, что когда они овладеют Харьковом, все трудности будут сняты — победителей не судят! А войска после взятия города можно будет направить на контратакующих с тыла. Эту настойчивость командования Юго-Западного направления подтверждает Жуков: «Мне довелось присутствовать в этот день в Ставке при одном из последующих разговоров И. В. Сталина с командующим Юго-Западным фронтом. Хорошо помню, что Верховный тогда уже четко выразил С. К. Тимошенко серьезное опасение по поводу успехов противника в районе Краматорска. К вечеру 18 мая состоялся разговор по этому же вопросу с членом Военного совета фронта Н. С. Хрущевым, который высказал такие же соображении, что и командование Юго-Западного фронта: опасность со стороны краматорской группы противника сильно преувеличена, и нет оснований прекращать операцию. Ссылаясь на эти доклады Военного сове-га Юго-Западного фронта о необходимости продолжения наступления, Верховный отклонил соображения Генштаба. Существующая версия о тревожных сигналах, якобы поступавших от Военных советов Южного и Юго-Западного фронтов в Ставку, не соответствует действительности. Я это свидетельствую потому, что лично присутствовал при переговорах Верховного». Ну а против контратакующих немцев Тимошенко послал 2-й кавалерийский корпус и 5-й кавкорпус генерала Плиева. Кавалерию против танков — вот уж действительно полное незнание ситуации! Представьте себе эту картину: конники, махая саблями, идут лавой на танковые дивизии! А всего в группировке немцев, закрывавшей коридор прорыва, были 3-й моторизованный корпус, 44-й армейский корпус, 52-й армейский корпус, а в них одиннадцать дивизий, из которых две танковые, причем все части противника полностью укомплектованы (свежие резервы). Кроме лихой атаки конников против танков, была совершена еще одна глупость (прошу извинить: не нахожу другого слова). В те же часы 17 мая, когда танки противника громили наши тылы, командование фронтом ввело в бой 21-й и 23-й танковые корпуса. Но не против тех, кто угрожал отрезать наши наступающие к Харькову части, а вслед за теми, кто шел вглубь, в капкан к Харькову — по ранее утвержденному плану! Как говорит участник этого сражения маршал Москаленко: «Сами лезли в мешок, в пасть к врагу». Это продолжалось 17, 18 и 19 мая. Опасность окружения наших частей становилась реальностью, и 22 мая кольцо замкнулось. Не мы, а немцы осуществили Канны. Почти вся наша группировка, за исключением небольших групп, была уничтожена. Взято в плен, по немецким документам, 240 000 солдат и командиров. Позднее все военачальники, участвовавшие в этой операции, в своих мемуарах будут утверждать, что они своевременно пытались остановить и вернуть наступавшие войска. Причем ни один из них не упомянет об изначальном просчете, когда планировали наступление, абсолютно не зная противостоящих сил противника. Эту операцию вообще нельзя было проводить при таком соотношении сил! Но, как водится в таких случаях (так случилось и на сей раз), вину валили друг на друга, а все вместе впоследствии — на Сталина. Пришла пора «развенчания культа личности Сталина». Начались перемены мнений и оценки исторических событий под влиянием политической конъюнктуры — поначалу единичные измышления стали хаотически множиться, а позднее лавиной прокатилась массовая переоценка ценностей. Всем известны поразительные примеры того, как крупные политические деятели, ученые, писатели чуть ли не в одночасье меняли свои суждения и убеждения на прямо противоположные, превращаясь из «пламенных» коммунистов в не менее кондовых диссидентов-демократов. Наконец остается ознакомиться с последними намеченными Сталиным частными операциями — на севере, в районах Ленинграда и Демьянска. Не буду подробно разбирать ход боевых действий в этих операциях. Напомню лишь о том, что обе они закончились неудачно: в районе Демьянска войска Северо-Западного фронта окружили группировку немцев, но уничтожить ее так и не смогли, гитлеровцы выручили своих окруженцев. На Ленинградском и Волховском фронтах прошло несколько тяжелых, вязких, затяжных операций. В результате одной из них — Любанской — 2-я ударная армия вклинилась в расположение противника, да так там и застряла в лесах и болотах. В условиях весенней распутицы 2-я ударная армия почти полностью погибла, а ее командующий генерал-лейтенант Власов сдался в плен. О нем и его деятельности по созданию Русской освободительной армии и руководству Комитетом освобождения народов России написаны не только статьи, но и целые книги. Это имеет прямое отношение к нашей теме, потому что носило антисталинскую направленность в первую очередь. Поскольку все это издано огромными тиражами и выдается за события, реально происходившие в годы войны, считаю необходимым ознакомить читателей с подлинными документами и фактами, чтобы читатели сами разобрались, где правда, а где вымысел. По ходу повествования, в хронологической последовательности мы будем соприкасаться с «власовщиной», чтобы внести полную ясность в ее запутанную, а порой надуманную историю. Обратимся к обстоятельствам пленения Власова. Надо признать, что нет большой вины генерала Власова в том, что 2-я ударная армия оказалась в окружении. Он был назначен взамен заболевшего генерала Н. К. Клыкова на завершающем этапе неудачной Любанской операции, 16.04.1942 года, когда армия уже находилась в окружении. Истощенная голодом, без боеприпасов, армия погибала в болотистой хляби. Попытки вырваться из окружения успеха не имели. Осталась одна, последняя в таких обстоятельствах возможность — просочиться к своим мелкими группами. Вот выдержка из докладной записки одного из окружен-цев — майора Зубова: «...в 12 часов дня 25 июня штаб 2-й ударной армии и штаб 46 сд. находились в лесу в одном месте. Командир 46 сд. тов. Черный мне сообщил, что мы сейчас пойдем на прорыв противника, но командующий Власов предупредил, чтобы не было лишних людей... Таким образом, нас оказалось из штаба 2-й ударной армии 28 человек и не менее из штаба 46 сд. Не имея питания, мы пошли в Замош-ское, шли день 25 и 26. Вечером мы обнаружили убитого лося, поели, а утром 27 начальник штаба 2-й ударной армии, посоветовавшись с Власовым, принял решение разбиться на две группы, так как таким количеством ходить невозможно». Позднее один из членов группы, ушедший с Власовым, сообщил, что среди них начались ссоры из-за разных предложений, как действовать дальше, группа распалась. Командующий фронтом Мерецков в своих воспоминаниях пишет о мерах, которые он принимал для поиска и спасения Власова: «Командование 2-й ударной армии, как впоследствии сообщил командир 327-й стрелковой дивизии И. М. Антюфеев, отдало утром 24 июня распоряжение: выходить из окружения мелкими группами, кто где хочет и как знает. Это распоряжение подорвало моральный дух войск и окончательно дезорганизовало управление. Не чувствуя руководства со стороны командования и штаба армии, подразделения дивизий и бригад вразброд двинулись к выходу, оставляя неприкрытыми фланги. Отдельные бойцы, в результате непрерывных боев и недоедания, совершенно обессилели. Некоторые находились в полубессознательном состоянии и лежали на земле. Но где же армейское руководство? Какова его судьба? Мы приняли все меры, чтобы разыскать Военный совет и штаб 2-й ударной армии. Когда утром 25 июня вышедшие из окружения офицеры доложили, что они видели в районе узкоколейной дороги генерала Власова и других старших офицеров, я немедленно направил туда танковую роту с десантом пехоты и своего адъютанта капитана М. Г. Бороду. Выбор пал на капитана Бороду не случайно. Я был уверен, что этот человек прорвется сквозь все преграды. И вот во главе отряда из пяти танков Борода двинулся теперь в немецкий тыл. Четыре танка подорвались на минах или были подбиты врагом. Но, переходя с танка на танк, Борода на пятом из них все же добрался до места, где должен был находиться штаб 2-й ударной армии. Однако там уже никого не было. Вернувшись, горстка храбрецов доложила мне об этом в присутствии представителя Ставки А. М. Василевского. Зная, что штаб армии имеет с собой радиоприемник, мы периодически передавали по радио распоряжение о выходе. К вечеру этого же дня выслали несколько разведывательных групп с задачей разыскать Военный совет армии и вывести его. Эти группы тоже сумели выполнить часть задания и дойти до указанных районов, но безрезультатно, так как и они Власова не отыскали... Я позвонил А. А. Жданову и попросил его дать распоряжение командиру Оредежского партизанского отряда Ф. И. Сазанову разыскать генерала Власова и его спутников. Товарищ Сазанов выслал три группы партизан, которые осмотрели всю местность вокруг Поддубья на много километров. Власова нигде не было. Наконец через некоторое время от партизан поступило сообщение, что Власов в деревне Пятница перешел к гитлеровцам». Теперь познакомимся с немецкими документами, сомневаться в достоверности которых нет оснований. Гауптман Ульрих Гардт, бывший начальник связи 4-й авиационной дивизии рассказал: "Власов в одежде без знаков различия скрывался в баньке близ деревни Мостки, южнее Чудова. Его обнаружил староста деревни и сообщил проезжавшему через деревню немецкому офицеру. Когда открыли дверь и скомандовали «руки вверх!», Власов крикнул: «Не стреляйте, я генерал Власов — командующий второй ударной армией». Власова допросил и 15 июля 1942 года в штабе 18-й немецкой армии и, как полагается, сведения, полученные от пленного, разослали информационным письмом № 1379-42 для своих частей. Вот краткое изложение документа о первом допросе Власова. "Объяснив, что в ВКП(б) он вступил в 1930 году для того, чтобы иметь возможность продвигаться по службе, и пожаловавшись на трудный характер генерала армии К. А. Мерецко-иа, бывший командующий 2-й ударной дал подробные сведения о структуре Волховского фронта, о причинах военных неудач, похвалил работу немецких артиллерии и авиации, оценил потери своей армии убитыми и захваченными в плен — до 60 тысяч человек. (Эта часть показаний Власова носит оправдательный характер. Он явно набивал себе цену, давая понять, что все случившееся — результат деятельности других лиц. — В. К.)...По показаниям генерал-лейтенанта Власова, план военного деблокирования Ленинграда остается в силе. Реализация плана зависит от того, насколько отдохнут дивизии Волховского и Ленинградского фронтов, а также от прибытия пополнений. При наличных силах Волховский и Ленинградский фронты не способны к каким-либо наступательным действиям в направлении Ленинграда. Этих сил хватает максимум для того, чтобы удерживать Волховский фронт и фронт между Кириши и Ладожским озером......Весной на юг переброшены многочисленные дивизии, на северные фронты перестали обращать внимание. Волховский фронт больше не получал подкреплений......в Центральной зоне Жуков может еще раз перейти в большое наступление от Москвы, резервов у него достаточно..." Как видим, сведения, данные Власовым, конечно же, являются военными секретами, многие наши офицеры, попадавшие в руки гитлеровцев, даже под пытками не разглашали менее значительные военные тайны, а Власов, будучи опытным, широко информированным генералом, на первом же допросе своими показаниями явно стремится расположить к себе врагов и содействует их успешным боевым действиям. Не стану излагать развернутые комментарии по поводу этого поступка Власова, просто приведу запись из его личного дела: «Февраль 1939 г. Принял военную присягу». А в ней есть такие слова: «...принимаю присягу и торжественно клянусь... строго хранить военную и государственную тайну... Если же по злому умыслу я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара Советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся». Так началось то, что позднее было названо «власовщиной».