От одного капитализма ко многим 9 страница

Возможно, Нянь Гуанцзю был самым удачливым бизнесменом в Китае. Предпринимателям из города Вэньчжоу в провинции Чжэцзян – колыбели китайского частного бизнеса – повезло меньше (Ma Licheng 2005: 175–177; также см.: Ma Jinglong 2008; Qian Xingzhong 2008). Там, как и в прочих регионах Китая, кампания против экономических преступлений вылилась в едва прикрытую травлю предпринимателей. Летом 1982 года восемь предпринимателей из разных сфер бизнеса были арестованы по обвинению в «спекуляциях» – при этом одному удалось спастись бегством и на протяжении восьми месяцев скрываться от полиции. Эти «экономические преступники» провинились разве что тем, что созданные ими фирмы приносили прибыль. К концу 1982-го в Китае было заведено более 16 тысяч уголовных дел об экономических преступлениях, более 30 тысяч предпринимателей были арестованы (Peng Shen, Chen Li 2008: 138). В столь агрессивной среде многим частным компаниям ничего не оставалось, кроме как регистрироваться в качестве коллективных или государственных предприятий. Владельцы бизнеса часто платили «административный взнос» реально существовавшим коллективным и государственным предприятиям или органам надзора за то, что те оформляли их в качестве «аффилированной организации». Китайцы называли такое прикрытие «красной шапочкой»: оно позволяло частным компаниям выживать во враждебной политической обстановке.

К счастью, китайское правительство быстро осознало, что самая ущербная часть экономики – это в действительности государственные предприятия. Их ущербность была следствием отсутствия нормальной системы ценообразования, хотя правительство, откладывая реформу ценообразования, в первую очередь думало о защите госсектора. Когда госпредприятиям предоставили больше самостоятельности, они почувствовали заинтересованность в результатах своей деятельности. Эффективность производства повысилась, его объем вырос. Однако вся система ценообразования пребывала в состоянии хаоса и нуждалась в реформе. Ценовые сигналы, в соответствии с которыми действовали предприятия, не отражали реальной стоимости или возможностей развития бизнеса. При такой запутанной, искаженной структуре цен предприятия, выпускавшие высококачественную продукцию, далеко не всегда хорошо зарабатывали, а высокодоходные предприятия часто поставляли товары, не пользовавшиеся спросом у потребителей. Например, поскольку цены на уголь искусственно занижались, ни одно предприятие угольной промышленности не могло извлечь прибыль, несмотря на растущий спрос на уголь. Помимо этого, государственные предприятия, гарантированно получавшие субсидии на закупку угля, не были заинтересованы в том, чтобы экономить топливо, хотя его реальная стоимость сильно выросла. Откладывая реформу ценообразования, китайское правительство стремилось удержать контроль над ценами, чтобы поддержать госпредприятия. Но без ценовых сигналов с рынка не бывает рыночной дисциплины. Поэтому госпредприятия были лишены наиболее эффективного механизма выживания в условиях конкуренции.

Частные компании и волостные и поселковые предприятия находились в другой ситуации. Не включенные в государственный план развития экономики, они могли покупать необходимые им товары и продавать свою продукцию по ценам, которые в большей или меньшей степени определялись рынком. Поскольку рынки факторов производства и реализации продуктов только зарождались, частные фирмы дорого платили за информацию – порой непозволительно дорого. Представители частных фирм ездили по всему Китаю, подыскивая для своих организаций новые источники производственных ресурсов и новые рынки сбыта. Они получали зарплаты выше среднего, и высокие заработки отражали не только их важный вклад в развитие бизнеса, но и то, насколько дорого обходился частным фирмам обмен. Высокая стоимость сделок была причиной неэффективности частного сектора: она съедала ресурсы, которые могли пойти на производство и инновации. Но частные компании могли самостоятельно принимать решения, не ведая навязанных государством ограничений, и действовали они в жестких рамках бюджета и подлинной рыночной дисциплины. Частным предприятиям не всегда удавалось добиваться лучших, чем у госпредприятий, результатов, но выжившие в процессе рыночного отбора, безусловно, были на это способны.

Таким образом, рост негосударственного сектора китайской экономики был обусловлен не только его преимуществами и динамичностью, но и недостатками государственных предприятий. Негосударственный сектор редко воспринимался как частный сектор, противостоящий социалистической идеологии. В нем видели дополнение к государственному сектору экономики и разрешали ему существовать вне сферы строго государственного контроля. Китайское правительство могло запросто его уничтожить, если бы захотело, как это делал Мао Цзэдун: кампания против экономической преступности в начале 1980-х годов наглядно это продемонстрировала. Почему же социалистическое правительство Китая позволило негосударственному сектору экономики расти и развиваться?

 

4

 

Экономические реформы в Китае на первом этапе отличало важное преимущество: политический истеблишмент по большей части не был движим корыстью[118]. Несмотря на исторически сложившиеся напряженные отношения между центральным правительством и местными властями, а также на наметившийся конфликт между государственным и частным секторами экономики, политическая элита единодушно стремилась превратить Китай в богатое и могущественное социалистическое государство. Чэнь Юнь отдавал предпочтение госсектору и централизованному планированию потому, что верил в превосходство социализма над капитализмом, и китайское руководство в большинстве своем в той или иной степени разделяло его мнение.

На протяжении 1980-х и в начале 1990-х годов решающую роль в китайской политике играли два ветерана Коммунистической партии– Дэн Сяопин и Чэнь Юнь. Дэн Сяопина зарубежные эксперты всегда воспринимают как архитектора экономических реформ, Чэня же они, как правило, считают осторожным консерватором. Действительно, на первый взгляд Чэнь Юнь представлял собой полную противоположность Дэн Сяопину. Дэн был вождем коммунистов с большим опытом военного командования, в то время как Чэнь редко принимал непосредственное участие в военных и политических кампаниях, отвечая в основном за финансы и экономику. В отличие от Дэна Чэнь Юнь с глубоким скепсисом относился к быстрому росту экономики, который, по его мнению, мог создать больше проблем, чем был способен решить. Провал «большого скачка» при Мао Цзэдуне и «скачка вовне» при Хуа Гофэне только укрепил его в этом мнении. Чэнь Юнь больше верил в централизованное планирование и коллективную собственность. Но, в отличие от Мао Цзэдуна и большинства других китайских вождей, не особо разбиравшихся в современной экономике, Чэнь в молодости учился в Шанхае. Он слишком хорошо знал, что такое частный бизнес, чтобы верить в «чистый» социализм и в полный отказ от частной собственности и рыночных сил. Разногласия между Дэн Сяопином и Чэнь Юнем достигли такой глубины, что в 1980 году Постоянный комитет политбюро ЦК КПК редко собирался на заседания (Tang Jisheng 2004: 341–342). Вместо этого Дэн Сяопин просто приглашал к себе домой Ху Яобана, Чжао Цзыяна и других руководителей; Чэнь Юня он посещал всего один раз в году. И все же привычка видеть в Дэне реформатора, а в Чэне – консерватора помогла укорениться упрощенному, черно-белому пониманию роли китайских лидеров, весьма далекому от истины.

Противоречия между Дэн Сяопином и Чэнь Юнем не были следствием какого-либо конфликта интересов или идеологических споров, хотя Чэнь, несомненно, выказывал больше преданности идеям социализма. Как признает большинство исследователей, раскол в китайском правительстве замедлил ход экономических реформ; при этом мало кто осознает, что расхождения между Дэном и Чэнем помогли сохранить атмосферу политической толерантности, столь не похожую на обстановку времен Мао Цзэдуна. Одновременное присутствие двух лидеров на политической сцене и их разногласия по ряду вопросов невольно покончили с «театром одного актера», в который превратилась политическая жизнь в эпоху Мао. Несмотря на все различия и несходство взглядов, Чэнь Юнь и Дэн Сяопин исповедовали прагматический подход (политические обозреватели, как правило, упускают этот момент). Высказывание Чэнь Юня «Не ориентироваться на вышестоящих, не ориентироваться на книги, а ориентироваться на факты» стало важной частью возобладавшего после смерти Мао прагматического подхода, за который выступал Дэн Сяопин.

Эта особенность политической жизни сильно повлияла на ход экономических реформ в Китае. Большинство китайских политиков были готовы сменить свои взгляды, осознав, что те не соответствуют действительности. Их сомнения и отказ от некогда непререкаемых истин создали условия, благоприятствовавшие переменам и восприятию новых идей. Дэн Сяопин, Чэнь Юнь и другие китайские вожди постмаоистской эпохи были не мудрее своих предшественников, просто трагедия «большого скачка» и катастрофа «культурной революции» подточили их веру в какие-либо теории. Раз социализм постигла такая неудача, тогда всемогущая идеология – не что иное, как роковой самообман. Убежденность в этом объединяла Чэнь Юня и Дэн Сяопина: оба придерживались прагматического, экспериментального подхода к реформе. Хотя Дэн Сяопин, Чэнь Юнь и другие ветераны партии заняли командные посты, ни один политический лидер после смерти Мао не мог навязать свою волю партии, как это часто делал «великий кормчий». Это способствовало становлению и развитию более открытого мировоззрения. Либеральный политический курс генерального секретаря ЦК КПК Ху Яобана в начале 1980-х годов – еще одно свидетельство глубинных изменений во взглядах членов партии[119].

Но лучшим свидетельством того, что китайские политические деятели стремились изменить глубоко укоренившиеся взгляды, являются дебаты о централизованном планировании и рыночной экономике. В процессе дискуссии стало ясно, что сопротивление рынку как координирующему механизму происходит на идеологическом и интелллектуальном уровнях. С идеологической точки зрения рынок обвиняли в том, что он является главной причиной различных неурядиц в рыночной экономике, включая безработицу, инфляцию, макроэкономическую нестабильность и рецессии. И поскольку китайские коммунисты до этого времени безоговорочно воспринимали марксизм как высшую истину, им было трудно оценить преимущества рыночной системы в силу интеллектуальных барьеров. Так, Мао однажды предложил вернуться к бартеру, чтобы раз и навсегда покончить с экономическим неравенством. Как следствие, даже провал многих радикальных программ, инициированных Мао Цзэдуном, объяснялся тем, что «великий кормчий» отклонился от социалистического курса и принципа централизованного планирования. Для Чэнь Юня и многих других партийцев, не согласных с Мао, его неудачи лишний раз свидетельствовали в пользу социализма.

Однако неутешительные результаты работы государственных предприятий в сравнении с частным сектором заставили китайских лидеров смягчить свою позицию. Централизованное планирование постепенно ослабили до того, что разрешили одновременное существование «директивного плана» и «рекомендательного плана» – первый представлял собой вариант традиционного плана, спускаемого сверху для обязательного исполнения, второй носил рекомендательный характер и не был обязывающим. Со временем значение рекомендательного плана выросло. Благодаря этому государственные предприятия получили большую экономическую свободу. Не меняя структуру собственности, они постепенно стали восприимчивее к влиянию рыночных сил. Та часть китайской экономики, которая не была охвачена централизованным планированием, продолжала расти и развиваться. Следует отметить, что китайским экономистам, выступившим за рекомендательное планирование, в том числе Лю Гогуану и Сюэ Муцяо, пришлось пережить трудные времена в 1982–1983 годах – во время кампании против «духовного загрязнения» (Tang Jisheng 2004: 188–189, 196–199). Тем не менее свободы, полученные благодаря рекомендательному планированию, не были полностью утрачены ни в экономике, ни в политике. Более того, в апреле 1981-го состоялась общекитайская конференция, на которой обсуждалось рекомендательное планирование с целью его дальнейшего продвижения (Хае Muqiao 1996: 297–298).

Но самые разительные изменения в экономической политике произошли в отношении правительства к волостным и поселковым предприятиям. Несмотря на то что эти предприятия внесли значительный вклад в рост экономики, китайское правительство видело в них препятствующих централизованному планированию второразрядных конкурентов госпредприятиям. Однако в марте 1984 года Госсовет опубликовал документ № 4 (Peng Shen, Chen Li 2008: 180; Huang Yasheng 2008: 97). Этот документ наметил контуры государственной поддержки волостных и поселковых предприятий, а также, в особенности, частных предприятий, основанных крестьянскими дворами. Волостные и поселковые предприятия были отмечены как «важная составляющая национальной экономики, дополняющая государственные предприятия» и признаны ключевым элементом в модернизации китайского агросектора и в индустриализации китайской деревни. Им предоставили право работать во всех отраслях, за исключением табачной, налоговые льготы, доступ к банковским кредитам и прочие финансовые привилегии. В частности, налоговое бремя у волостных и поселковых предприятий было ниже, чем у госпредприятий. Как отметил один известный ученый, «в деле либерализации сельской экономики и улучшения политического климата для сельских предприятий 1984 год стал важной вехой, с которой началось ускорение роста» (Wong 1988: 11). Хотя в 1980-х годах китайское правительство избрало прагматический подход и позитивно воспринимало идею перемен, это еще не гарантировало, что новый курс будет лучше прежнего. Как говорили в ту пору китайские лидеры, «при проведении реформ допускаются промахи, но отсутствие реформ недопустимо». Дэн Сяопин особо подчеркивал, что в процессе преобразований следует учиться на ошибках. Однако китайскому руководству предстояло решить целый ряд задач – в частности, минимизировать ошибки в ходе обучения и экспериментирования, чтобы сохранить политический консенсус, а также смягчить политические ограничения без ущерба для легитимности политической власти.

 

5

 

Любое повествование об экономических реформах в Китае будет неполным и неточным без указания на то, что неотъемлемой, крайне важной частью преобразований являлась политика открытости. Китайское правительство стремилось открыть Китай миру – в первую очередь Западу – на протяжении всех 1980-х и придерживалось этой цели в последующие десятилетия. Каждый шаг на пути экономической трансформации приближал Китай к мировой рыночной экономике.

В начале января 1984 года премьер Госсовета КНР Чжао Цзыян прибыл с визитом в Соединенные Штаты – спустя пять лет после исторического турне Дэн Сяопина. Президент США Рональд Рейган посетил Китай с ответным визитом в апреле того же года – впервые после поездки Никсона в 1972-м. Благодаря нормализации американо-китайских отношений китайские студенты получили доступ в американские университеты, а китайские товары – на американские рынки. Кроме того, Китай обрел привлекательность в глазах западных инвесторов. Все эти изменения имели долгосрочное влияние на китайскую экономику и общество в целом. Помимо этих очевидных перемен, улучшение американо-китайских отношений оказало еще одно, неявное, но столь же глубокое воздействие на характер экономических реформ в Китае. Вместо Советского Союза китайцы (главным образом студенты) стали ориентироваться на Соединенные Штаты Америки. О середины 1980-х учащиеся элитных китайских университетов устремились в США за дипломами: получить ученую степень в Америке значило иметь самые благоприятные возможности для построения карьеры. Даже дети китайских вождей начали выезжать на учебу в Соединенные Штаты; в 1940-х и 1950-х годах их родителей посылали учиться в Советский Союз.

Самым успешным проводником капитализма в Китай была особая экономическая зона в Шэньчжэне. В январе 1984 года Дэн Сяопин посетил Шэньчжэнь – впервые после создания особых экономических зон. Вдохновленный стремительным развитием Шэньчжэня, Дэн объявил его образцовым примером политики открытых дверей. Визит Дэн Сяопина и его отзыв о Шэньчжэне послужили Западу сигналом, что Китай твердо намерен придерживаться курса реформ и открытости. Журнал Japan Economic Journal писал, что после визита Дэна «крупнейшие японские торговые компании спешат открыть офисы в Шэньчжэне»[120]. В том же году еще 14 прибрежных городов Китая получили статус ОЭЗ; деловой журнал Business Week назвал это событие «новой смелой программой по привлечению иностранных инвестиций в Китай»[121].

Но эксперимент в Шэньчжэне не всегда шел гладко. Дэн Сяопин всячески его поддерживал и восхищался им, как никто другой в Коммунистической партии. Тем не менее в июне 1985 года Дэн признал, что «особая экономическая зона в Шэньчжэне – это экспериментальная площадка. Нам требуется дополнительное время, чтобы убедиться в том, что эксперимент дал положительные результаты. Мы желаем Шэньчжэню успеха; в случае неудачи он послужит нам уроком»[122]. Среди китайского руководства не было единогласия по поводу будущего Китая, и члены правительства постоянно пересматривали свои взгляды в процессе реформы. Вначале китайские лидеры сошлись во мнении, что Китай должен стать «могущественной современной социалистической державой» (1978). Вскоре они сменили ориентиры, объявив о строительстве «социализма с китайской спецификой» (1982) и создании «плановой товарной экономики» (1984); в итоге целью реформы было объявлено становление «социалистической рыночной экономики с китайской спецификой» (1992). Все это время Шэньчжэнь был вынужден приспосабливаться к колебаниям генеральной линии партии.

Будучи экспериментальной площадкой для реформаторов, Шэньчжэнь всегда находился под прицелом критики. Как правило, он на несколько шагов опережал партию на пути перемен и часто действовал вразрез с господствующей идеологией. Это было неизбежно, поскольку Шэньчжэнь вместе с другими ОЭЗ предназначался для того, чтобы использовать капиталистические методы хозяйствования ради спасения социализма. Такая стратегия повлекла за собой образование в Шэньчжэне квазикапиталистической системы, ввиду чего у него возникли серьезные идеологические и практические проблемы. О идеологической точки зрения Китай был совершенно не готов перейти к рыночной экономике, поэтому Шэньчжэнь часто воспринимали как источник «духовного загрязнения», и в 1982 и 1983 годах город подвергся всеобщему осуждению. Много лет спустя, в 1992 году, Дэн Сяопин рассказал, как он покончил с нападками на Шэньчжэнь: «Я решил положить конец дискуссиям, чтобы не тратить время попусту. Опоры все усложняют и съедают уйму времени. В результате ни одно дело не удается довести до конца. Никаких дискуссий; ставьте смелые эксперименты и прокладывайте новые пути»[123].

Чэнь Юнь и Ли Ояньнянь ни разу не посетили Шэньчжэнь, хотя Ли принимал непосредственное участие в создании промышленного парка Шэкоу Как принято считать, этим они выказали свое несогласие с политикой открытых дверей. Действительно, Чэнь Юнь с самого начала был против создания особых экономических зон и надолго сохранил скептическое отношение к ним (см., например: Zhao Ziyang 2009: 101). Когда в 1992 году умер Ли Ояньнянь, Чэнь написал некролог, который «Жэньминь Жибао» опубликовала 21 июля[124]. В этой статье Чэнь упомянул тот факт, что ни он сам, ни Ли никогда не были в Шэньчжэне, и продолжил:

 

…Но мы всегда интересовались тем, что происходит в особых экономических зонах, полагал, что нам следует накапливать опыт, чтобы наладить их работу. В последние годы Шэньчжэнь сильно изменился: он превратился из импортной зоны в экспортную, с множеством новых высотных зданий. Он действительно очень быстро рос. Сегодня наша экономика больше и сложнее, чем, когда, бы то ни было. Многие методы, хозяйствования в процессе экономических реформ, устарели. Необходимо постоянно учиться новому, исследуя и решая возникающие проблемы.

 

Для сторонних наблюдателей создание ОЭ8 и прежде всего Шэньчжэня означало победу реформатора Дэна над консерватором Чэнем. Точно так же трактуются многие другие моменты в истории экономических реформ. Тем не менее факт остается фактом: оба политика – и Дэн Сяопин, и Чэнь Юнь – исповедовали экспериментальный подход к реформированию народного хозяйства, оба были достаточно восприимчивы, чтобы учиться новому, несмотря на все свои разногласия[125].

Проникновение капитала и знаний из-за рубежа происходило не только через Шэньчжэнь и другие особые экономические зоны. Территория дельты Жемчужной реки на юге провинции Гуандун в 1980-х годах стала главным локомотивом экономического роста в Китае, во многом благодаря тому, что проживавшие за границей китайцы предпочитали инвестировать деньги именно в этот район. Жители расположенных по соседству Гуандуна и Гонконга разговаривают на одном диалекте и придерживаются одних и тех же культурных традиций. Гуандун первым привлек инвестиции из Гонконга, получив заодно технологии, управленческие ноу-хау и выход на международный рынок. Многие совместные предприятия и зарубежные фирмы, первыми обосновавшиеся в Гуандуне, пришли сюда, привлеченные низкими производственными издержками. Они выпускали в основном одежду, обувь и игрушки. Позже эти компании упрекнут в том, что в технологическом плане они мало что дали Китаю. Однако на начальном этапе реформы эти совместные предприятия познакомили китайцев с культурой частного предпринимательства. Кроме того, через Гуандун остальной Китай приобщился к различным аспектам гонконгской культуры, включая кино, музыку и литературу. В середине 1980-х годов кантонский диалект китайского языка стал очень популярен в Шанхае и других регионах Китая. Капитализм оказался не столь страшен и порочен, как рисовали государственные ОМИ.

Политика открытых дверей не сводилась к привлечению иностранных инвестиций и заимствованию передовых технологий. Китайское правительство было заинтересовано в иностранном опыте в области управления. В 1984 году Немецкая служба старших экспертов – объединение вышедших на пенсию специалистов из Западной Германии – направила группу отставных инженеров в город Ухань по приглашению китайских властей (Peng Shen, Ohen Li 2008: 189–192). Ухань – столица провинции Хубэй и крупнейший город в среднем течении реки Янцзы – в дореформенное время был одним из важнейших промышленных центров Китая, с высокой концентрацией мощных государственных предприятий. Один из немецких инженеров, Вернер Герих, остался в Китае и возглавил Уханьский дизельный завод, став первым в истории иностранным руководителем китайского госпредприятия. За два года работы на этом посту Герих осуществил на заводе множество реформ, направленных на стимулирование труда рабочих и повышение эффективности производства; особое внимание он уделял контролю качества. Качество главного продукта – дизельных двигателей – улучшилось настолько радикально, что на какое-то время уханьский завод стал промышленным брендом «номер один» в Китае. Реформы Гериха намного опередили время, и после его отъезда в Германию в 1986 году руководство завода отказалось от большинства нововведений – в итоге предприятие обанкротилось. Но после успешного опыта в Ухане многие китайские госпредприятия стали приглашать иностранных специалистов. Влияние зарубежных менеджеров и консультантов на управленческую культуру в Китае было оценено по достоинству: в центре Уханя стоит бронзовый памятник, воздвигнутый в знак признательности Гериху спустя два года после его смерти, в 2005-м.

 

6

 

Принятие «Решения о реформе экономической системы» на Третьем пленуме ЦК КПК 12-го созыва в октябре 1984 года стало еще одной важной вехой на пути экономических перемен. Китай отказался от предложенного Чэнь Юнем определения социализма, которым руководствовался ранее при проведении преобразований. Согласно «Решениям» 1984 года, чтобы реформировать экономическую систему:

 

…прежде всего следует отказаться от традиционного противопоставления плановой и товарной экономики [марксистское название рыночной экономики] и осознать, что социалистическая плановая экономика должна целенаправленно функционировать в соответствии с законом стоимости [марксистское название общей теории экономики] и использовать его себе во благо. Социалистическая плановая экономика – это товарная экономика, основанная на общественной собственности и содержащая, элемент государственного планирования. Развитие товарной экономики – необходимая стадия социально-экономического развития, предпосылка экономической модернизации Китая [126].

 

Дэн Сяопин одобрил «Решения», назвав их «новой политической экономикой марксизма». Чэнь Юнь также их поддержал их, а после пленума, согласно имеющимся сведениям, сказал, что китайская экономика так сильно выросла, что многие методы 1950-х годов больше непригодны (Xue Muqiao 1996: 310).

Понимание того, что рыночная экономика и необходима, и желательна, – ключевой момент в процессе реформирования китайской экономики. Несколько лет реформ убедили китайское руководство, что централизованное планирование – тайное оружие социализма – не является панацеей. Рыночная экономика вышла за рамки простого «дополнения» к централизованному планированию и стала восприниматься как незаменимый инструмент регулирования народного хозяйства. Однако она была идеологически приемлемой только в том случае, если не противоречила социализму. Хотя централизованное планирование больше не считалось священным столпом социализма, коллективная собственность продолжала восприниматься как экономическая основа социалистической системы. Компартия по-прежнему верила, что только коллективная собственность способна обеспечить всеобщее благоденствие и предотвратить имущественное неравенство. Таким образом, предвзятое отношение к частному сектору сохранилось и после 1984 года, хотя и в меньшей степени.

Это новое понимание социализма возымело немедленный эффект: оно сделало возможным реформу ценообразования (Wu Li 1999: 908–912; Peng Shen, Ohen Li 2008: 214–218)[127]. В начале 1980-х годов реформа системы ценообразования не получила политической поддержки, потому что централизованное планирование все еще воспринималось как обязательная черта социализма. Благодаря новой трактовке социализма у китайского руководства появился выбор при определении экономического курса. Самое важное отличие рыночной экономики от социалистической – это использование рыночной системы ценообразования для регулирования разделения труда; в рыночной экономике оно есть, в социалистической его нет. Но сразу перевести социалистическую экономику на рыночные рельсы и отладить ценообразование невозможно. При социализме цены в основном назначаются правительством. В условиях рыночной экономики цены определяет конкуренция на рынке[128]. Изменение политического курса может создать условия для действия рыночных сил, но заменить их оно не может.

Обсуждая ценовую реформу, китайское руководство выработало два разных подхода к ценообразованию. Правительство могло регулировать цены посредством «точной настройки» (китайцы называют такой метод ценообразования «тяо»), чтобы они постепенно приблизились к приемлемому уровню. При другом подходе правительство могло освободить цены от своего контроля и отдать ценообразование на волю рынка (этот метод называется «фан»)[129]. После Третьего пленума 1984 года был выбран и реализован второй подход, однако первый оставался в силе еще много лет. Одновременное существование фиксированных и гибких цен постепенно придало законный статус двойной системе цен – одной из самых прославленных инноваций в ходе экономических реформ в Китае.

1 января 1985 года китайское правительство отменило централизованные заготовки сельхозпродукции. Эта система была впервые введена в первой половине 1950-х годов по предложению Чэнь Юня с целью обеспечить страну продовольствием (Peng Shen, Ohen Li 2008: 209). Она была задумана как чрезвычайная мера: Чэнь прекрасно осознавал, к каким пагубным последствиям для крестьянства она может привести. Но в итоге система централизованных заготовок легла в основу аграрной политики Мао Цзэдуна и просуществовала более 30 лет. Эта система породила множество серьезных проблем. Так, она лишила крестьян экономической свободы, а потом, уже в сочетании с коллективизацией (насаждением кооперативов и, позже, коммун), превратила их в рабов и обрекла на голод и лишения. После отмены этой системы государство ввело квоты на закупки зерна по установленным ценам, а то, что закупалось сверх квоты, оплачивалось по рыночным ценам. В сельском хозяйстве закрепилась двухуровневая система цен, хотя правительство не ставило перед собой такой задачи. Выполнение государственной квоты сдачи зерна по искусственно заниженным ценам представляло собой завуалированное налогообложение крестьянства. Но крестьяне не были полностью ограничены системой государственных квот и, все еще оставаясь во власти государства, взаимодействовали с зарождающимися рыночными силами. При этом горожанам не приходилось платить за зерно рыночную цену: государственные субсидии сохранялись до 1992 года. Что касается сельского населения, введение системы производственной ответственности крестьянских хозяйств в 1982 году и отмена системы централизованных заготовок зерна в 1985-м положили конец эпохе централизованного планирования, а также ознаменовали начало эпохи рыночных отношений и экономической свободы.

Реформа ценообразования в промышленности изначально шла по тому же пути, что и в сельском хозяйстве, однако привела к совершенно другим результатам. Благодаря конкуренции, привнесенной в промышленность частными предприятиями, к концу 1984 года государство прекратило контролировать цены на многие потребительские товары. Но из соображений социального и политического характера (в частности, опасаясь инфляции) китайское правительство не спешило выпустить из-под контроля цены на сырье. Без субсидий на электроэнергию и другие факторы производства многим государственным предприятиям пришлось бы закрыться. В феврале 1985-го Государственное управление цен и Государственное управление материальных ресурсов объявили, что госпредприятия могут получать материальное снабжение из двух источников – пользуясь государственной системой распределения и закупая на рынке (Wu Jinglian 2003: 65). Точно так же цены на товары (в основном полуфабрикаты), произведенные в рамках системы государственных квот, фиксировались государством, а цены на товары, произведенные сверх нормы, зависели от превратностей рыночной конъюнктуры.