От одного капитализма ко многим 7 страница

Становление «индивидуальных хозяйств» покончило с монополией коллективной собственности в китайских городах. За пределами подконтрольного государству общественного сектора экономики возникла совершенно новая экономическая сила. Хотя «индивидуальные хозяйства» получили официальное признание в 1981 году, они не были защищены в той же мере, что и госпредприятия, до 1992 года, когда рынок был объявлен неотъемлемой частью китайской экономики. На протяжении 1980-х частные компании, как и волостные и поселковые предприятия, подвергались неофициальной дискриминации и вынуждены были мириться с многочисленными ограничениями. Например, горожане не желали выдавать дочерей замуж за молодых людей, занятых в частном секторе, – такая работа считалась небезопасной, унизительной и постыдной. «Индивидуальные хозяйства» не могли нанять более семи человек: любая частная компания с восемью и более наемными работниками считалась капиталистической, а значит, незаконной[105]. Чтобы обойти подобные препоны, многие негосударственные компании были вынуждены «надеть красную шапочку» – то есть вступали в экономические отношения с властями волостного уровня и ниже, чтобы стать волостным или поселковым предприятием, а в городах договаривались с уличными комитетами и другими властными структурами, чтобы стать коллективным предприятием. Китайское правительство по-прежнему верило, что основой социализма является государственный сектор, и не хотело признавать частный. Но угроза массовой безработицы и общественных беспорядков заставила его пойти на уступки. В результате был найден компромисс: политика «трех „нет"» – ни содействия, ни публичного освещения, ни запрета – действовала в течение 1980-х – начале 1990-х годов.

В подъеме частного предпринимательства в Китае существенную роль сыграл географический фактор, что лишний раз демонстрирует периферийный характер экономической революции. Городок Вэньчжоу и прилегавшие к нему территории во времена Мао считались одним из беднейших районов провинции Чжэцзян[106]. Эта гористая местность, практически лишенная пахотных земель, не была приспособлена под ведение сельского хозяйства. Центральные власти не вкладывали средства в индустриальное развитие Вэньчжоу, полагая, что эта прибрежная область в любой момент может быть атакована Тайванем. В конце 1970-х годов транспортная система Вэньчжоу оставалась крайнє неразвитой. Тем не менее в начале 1980-х Вэньчжоу быстро превратился в колыбель частного предпринимательства. Хотя китайское правительство в 1981 году официально признало частный бизнес, оно продолжало придерживаться социалистических установок и неохотно допускало частников в сферы, в которых те могли «дополнить» общественный сектор. Власти ограничивали присутствие частных предпринимателей в отраслях, где хорошо себя чувствовали госпредприятия. В Вэньчжоу госсектор был представлен слабо и защищать его не требовалось, а потому местные власти отнеслись к частным предпринимателям более благосклонно, чем можно было ожидать. Как только в Вэньчжоу появились частные компании, местные власти, видя в них замену государственным предприятиям, начали оказывать им всяческую поддержку, в то время как в других регионах, с мощным госсектором, к частному бизнесу относились с подозрением. Не стоит забывать, что до 1949-го в Вэньчжоу в течение длительного времени успешно развивались торговля и обрабатывающая промышленность (в основном ремесленное производство), и это наследие – наряду с отсутствием госпредприятий – позволило расцвести частному бизнесу. Напротив, в регионах, которые щедро спонсировались государством в эпоху Мао Цзэдуна (таких, как, например, северо-восток Китая, самая развитая в промышленном отношении область страны накануне реформ), частный сектор продемонстрировал весьма посредственные темпы роста.

 

6

 

Среди периферийных революций, положивших начало рыночным преобразованиям в Китае, одна сыграла особо важную роль, открыв Китай для мировой экономики. Речь идет о развитии Шэньчжэня и других особых экономических зон (ОЭЗ). Прежде чем прославиться на всю страну, Шэньчжэнь был маленьким бедным городом в уезде Ваоань на юго-востоке провинции Гуандун. Отделенный от Гонконга рекой, Шэньчжэнь оказался на передовой линии, когда Китай решил интегрироваться в мировую рыночную экономику[107].

Благодаря уникальному географическому положению Шэньчжэнь издавна привлекал нелегальных эмигрантов, задумавших бежать из Китая в Гонконг[108]. В эпоху Мао Цзэдуна крупнейший исход из КНР случился сразу же после провала «большого скачка». Расследовал этот случай журналист Лянь Юньшань, приехавший в Шэньчжэнь по заданию редакции «Жэньминь Жи-бао» (см.: Chen Hong 2006: 24–27). Лянь работал по обе стороны границы. Он провел в Гонконге больше месяца, беседуя с пограничниками и жителями города, в первую очередь с недавними беглецами. Услышанное и увиденное в Гонконге помогло Ляню осознать, как широка пропасть между двумя экономиками. В результате расследования он пришел к выводу, что единственным решением проблемы в долгосрочной перспективе является создание в Шэньчжэне зоны свободной торговли– «китайский ответ Гонконгу». Лянь написал письмо своему непосредственному начальнику, который счел послание слишком смелым и не стал публиковать. Возможно, Дэн Сяопин был единственным представителем центрального аппарата, кто прочел его.

В конце 1970-х годов проблема нелегальной эмиграции крайне обострилась, главным образом из-за слухов о проведенной Гонконгом иммиграционной амнистии. Тысячи китайцев бросились переправляться через водные преграды, многие утонули, и их тела вынесло течением обратно на родной берег. Местные власти регулярно подбирали и хоронили утопленников. Из некоторых прибрежных деревушек в Гонконг убежало около половины всего дееспособного населения. Из-за нелегальной эмиграции в регионе было объявлено чрезвычайное положение.

Дэн Сяопин посетил провинцию Гуандун в ноябре, после возвращения во власть в июле 1977-го. Местные чиновники рассказали ему, что ситуация с нелегальной эмиграцией в Шэньчжэне ухудшается, и попросили прислать солдат, чтобы усилить охрану границы. Согласно отчетам, Дэн ответил: «Это говорит о слабых местах в нашей политике. Армия тут не поможет» (Ibid., 7; Xu Mingtian 2008: 5–6). Его собеседники не осмелились спросить, что это значит, и остались в недоумении. Они считали, что только изменники родины и враги социализма могут сменить свою родину на развращенный мир капитализма.

Секретарь парткома провинции Гуандун У Наньшэнь решил провести собственное расследование. Итогом стала история двух деревень Лофан. Многие жители деревни Лофан, расположенной в районе Шэньчжэня, бежали в Гонконг (на Новые территории) и поселились на другом берегу реки, как раз напротив родных мест. Новую деревню они назвали так же, как и старую, – Лофан. К своему удивлению, У Наньшэнь выяснил, что жители нового Лофана получали почти в сто раз больше своих земляков в Шэньчжэне. Теперь У Наньшэнь понимал, что имел в виду Дэн Сяопин, и пришел к тому же выводу (Ohen Hong 2006: 8): без преодоления экономической пропасти никакая политика, никакая армия не в состоянии остановить нелегальную эмиграцию.

Год спустя, в январе 1979 года, У Наньшэнь посетил свой родной город Шаньтоу, расположенный в провинции Гуандун на побережье Южно-Китайского моря. В 1930-х годах Шаньтоу называли маленьким Шанхаем – настолько бурно развивалась его экономика, в целом сопоставимая с экономикой Гонконга. Через 40 лет Гонконг стал одним из «азиатских тигров», а Шаньтоу пришел в упадок. Сможет ли Шаньтоу догнать Гонконг? Сингапурский предприниматель подсказал У Наньшэню решение: Шаньтоу должен стать особой экспортной зоной. Эта мера, в свое время помогшая Тайваню и Сингапуру поднять экономику, может сработать и в Китае.

Похожая идея была реализована в Шэкоу, еще одном городе в уезде Ваоань. На этот раз первопроходцем стал не чиновник, стремящийся перестроить местную экономику, а базировавшаяся в Гонконге компания China Merchants, принадлежавшая китайскому правительству. Изначально China Merchants была транспортной компанией, основанной в 1872 году Ли Гунчжаном и пережившей военные действия в конце XIX – начале XX века. После 1949-го она отошла министерству транспорта КНР. В июне 1978-го главой China Merchants – 29-м по счету – стал Юань Гэн. Юань был ветераном: во время Японо-китайской войны (1937–1945) он работал на китайскую разведку на юге страны, в том числе и в Гонконге. После образования KHF его направили на дипломатическую службу в Южную Азию. Во время «культурной революции» он провел в тюрьме более пяти лет, но в 1973 году был освобожден и занял высокий пост в министерстве транспорта. Известный своей прямолинейностью и независимостью мышления, Юань пользовался авторитетом у коллег как способный, честный, предприимчивый человек, открытый всему новому. Когда Юаню исполнился 61 год, его назначили руководителем компании China Merchants, которая до того времени не слишком интересовала министерство. Амбициозный и энергичный, Юань быстро разработал план, как превратить China Merchants в конкурентоспособную прибыльную корпорацию, занимающуюся производством, торговлей и транспортными перевозками. Поскольку земля в Гонконге была слишком дорога, Юань остановил выбор на Шэкоу. В январе 1979 года он направил заявку властям провинции Гуандун и в министерство транспорта в Пекине с детальным планом создания промышленного парка в Шэкоу. В Гуандуне план одобрили 6 января, в Пекине – 10-го, далее заявка была направлена в Госсовет КНР. 31 января заместитель премьера Госсовета Ли Сяньнянь одобрил предложение. Идея о создании промышленного парка Шэкоу – первого в истории Китая – стала реальностью. Гассмотрев план Юаня, Ли Сяньнянь предложил целый полуостров Наньтоу – территорию площадью как минимум 30 квадратных километров. Но Юань ограничился Шэкоу на южной оконечности полуострова, объяснив это тем, что в случае неудачи на этом участке бесплодной земли никто не пострадает. На остальном полуострове уже была какая-то промышленная инфраструктура, и включить эти земли в проект означало повысить его себестоимость и усилить политические риски.

Тем временем У Наньшэнь обсуждал создание особой экспортной зоны в Шаньтоу с другими провинциальными чиновникам, в первую очередь с Си Чжунсюнем и Ян Шанкунем. Власти провинции знали о предложении Юань Гэна, но разработали еще более смелый план: они хотели превратить всю провинцию в экспериментальную площадку, чтобы опробовать на ней все методы, принесшие успех Гонконгу и Тайваню. Они верили, что Гуандун – провинция, граничащая с Гонконгом и Макао, – станет первопроходцем на пути экономических реформ.

Об этих планах Си Чжунсюнь как представитель Гуандуна рассказал в ходе рабочего совещания, которое состоялось в Пекине в апреле 1979 года и на котором присутствовали губернаторы провинций и члены правительственного экономического блока. Си особо подчеркнул то обстоятельство, что Гуандун может использовать близость к Гонконгу и связи с проживавшими за рубежом китайцами, чтобы наладить торгово-экономические отношения и технологический обмен с остальным миром. Хотя некоторые выступили против, предложение Си Чжунсюня было одобрено большинством участников – включая Хуа Гофэна, являвшегося горячим сторонником открытости Китая внешнему миру и укрепления экономических связей с другими странами.

Гу My, вице-премьер по вопросам торговли, сообщил об итогах совещания Дэн Сяопину Тому понравилось поступившее из Гуандуна предложение, и он посоветовал название – «особые экономические зоны». Несколько месяцев Гу My усиленно работал с властями провинций Гуандун и Фуцзянъ. 15 июля 1979 года ЦК КПК и Госсовет обнародовали совместную резолюцию, одобрив создание в этих провинциях особых экономических зон (0Э8). Такие зоны были призваны не только стать промышленными парками для экспортно ориентированных компаний, но и предоставлять все услуги, необходимые для успешного развития производства и торговли, – образовательные, коммерческие, юридические и административные. Таким образом, промышленные парки в особых зонах решено было дополнить научно-исследовательским, жилым, торговым и административным районами. По завершении строительства каждая особая зона должна была представлять собой полностью оборудованный, самоокупающийся хозяйствующий субъект.

Стремясь закрепить существование особых экономических зон в законодательном порядке, власти провинции Гуандун преследовали еще одну цель – они хотели сделать эти зоны более весомыми в глазах иностранных инвесторов. Идею подсказали предприниматели из Гонконга. 26 августа 1980 года Национальный народный конгресс принял Положение об особой экономической зоне в провинции Гуандун. В процессе обсуждения законопроекта китайские лидеры рассказали о том, что именно их беспокоит.

Прежде всего особые экономические зоны должны были «поставить капитализм на службу социализму». Побывав в Гонконге, Макао, Сингапуре, Японии, Соединенных Штатах и Западной Европе в 1978 и 1979 годах, китайские функционеры были потрясены успехами капиталистической системы – технологическим прогрессом, эффективностью производства и высоким уровнем жизни среднего класса. Они были вынуждены признать выдающиеся достижения капитализма в инновационной, технологической и институциональной областях (их признавал еще Карл Маркс). Китайские лидеры больше не сомневались, что при строительстве социализма Китай может многое позаимствовать у капитализма. Однако это желание учиться у капитализма сопровождалось нежеланием изменять социализму. Мало кто из членов правительства сомневался в жизнеспособности социалистической экономики. Китайское руководство верило, что, как только Китай позаимствует у капиталистических стран средства производства и современные технологии, он обязательно догонит Запад в силу превосходства социалистической модели. Следуя примеру своих предшественников из династии Цин, которые в 1861–1894 годах пытались взять у Запада технологии, чтобы укрепить традиционную культуру своей страны, китайские коммунисты были готовы использовать капитализм для спасения социализма.

Особые экономические зоны должны были стать лабораторией для экспериментов с капиталистическими принципами во благо социализма. Эти зоны получили автономный статус; были введены некоторые элементы материального поощрения, стимулировавшие к тому, чтобы учиться у капитализма. Будь особые экономические зоны ограничены рамками социализма, они не стали бы особыми. В то же время они не должны были стать плацдармом для капиталистического завоевания Китая; конечной их целью являлось служение социализму. Но, как говорят китайцы, нельзя проветрить комнату, не впустив в нее мух. Страх перед возможным проникновением капитализма через ОЭЗ преследовал власти на протяжении 1980-х годов.

Первые четыре ОЭЗ – Шэньчжэнь, Чжухай и Шаньтоу в провинции Гуандун, а также Сямынь в провинции Фуцзянь – были выбраны благодаря компромиссу. Во-первых, все четыре города были расположены на территориях, прозванных историками «прибрежным Китаем» (например: Deng Gang 1997). Их жители издавна занимались торговлей с другими странами и общались с проживавшими за границей китайцами. В эпоху Мао Цзэдуна Гуандун и Фуцзянь проигрывали другим регионам из-за своего географического положения: Пекин инвестировал очень мало средств в их развитие, опасаясь конфликта с Тайванем. Однако теперь соседство с Гонконгом, Макао и Тайванем стало важным преимуществом: эти города должны были прорубить Китаю окно на Запад. Но другие китайские города были расположены не менее удачно. В качестве варианта правительство также рассматривало Далянь и Циндао, расположенные рядом с Южной Кореей и Японией, а также Шанхай. Кандидатуры этих городов были быстро отвергнуты, поскольку все они (особенно Шанхай) играли настолько важную роль в китайской экономике, что провал эксперимента с 0Э8 мог привести к разрушительным последствиям для всей социалистической системы[109]. Пекин стремился сделать выбор, который, окажись он неудачным, не нанес бы большого ущерба экономике. Как сказал один из вице-премьеров Госсовета КНР: «Нам надо возвести стену на границе Гуандуна с другими провинциями, чтобы уберечь их от дурного влияния капитализма» (Ohen Hong 2006: 12).

Шэньчжэнь выделяется среди прочих городов, отведенных под ОЭ8. Промышленный парк Шэкоу, позже вошедший в состав Шэньчжэньской особой экономической зоны, сыграл роль первопроходца, и это обусловило невиданный подъем экономики Шэньчжэня. Компания China Merchants, которая была приписана к министерству транспорта, пользовалась рядом недоступных для местных властей преимуществ, включая возможность напрямую общаться с министрами и членами Госсовета. Экономическая модель Шэкоу и его девиз «Время – деньги, эффективность– жизнь» поразили китайцев, впервые познакомившихся с новыми методами работы и образом мышления. Шэньчжэнь стал испытательным полигоном для рыночных сил в Китае. Начинающие предприниматели и многие талантливые люди (включая тех, кто был недоволен положением дел и мечтал о лучшем будущем) отовсюду съезжались в Шэньчжэнь – первую в истории Китая и самую крупную ОЭ8. 8а 30 лет Шэньчжэнь превратился из рыбацкого городка, в котором от силы проживало 30 тысяч человек, в третий по величине и самый быстрорастущий город Китая с численностью населения, превышающей 14 миллионов человек. Город, который некогда служил работорговцам остановкой на пути следования «живого товара», стал ослепительным маяком, к которому устремились предприниматели.

В 1984 году, убедившись в успехе первых четырех ОЭЗ, китайское правительство решило открыть для иностранных инвестиций еще 14 прибрежных городов. В 1988-м особыми экономическими зонами стали остров Хайнань, дельты рек Янцзы и Жемчужной, треугольник Оямынь-Чжанчжоу-Цюаньчжоу на юге провинции Фуцзянь, Шаньдунский полуостров, Ляодунский полуостров в провинции Ляонин, а в 1992 году – Новый район Пудун в Шанхае. После этого для прямых иностранных инвестиций были открыты все провинциальные столицы. Последними в списке ОЭЗ оказались Новый район Виньхай в Тяньцзине (в 2006 году) и город Кашгар в Синьцзян-Уйгурском автономном районе (в 2010-м). За 30 лет реформ особые экономические зоны приникли с периферии в глубь материка – до самой сердцевины китайской экономики.

 

7

 

Как было сказано выше, реформа китайской экономики набрала ход после Третьего пленума ЦК КПК 11-го созыва, состоявшегося в 1978 году: китайское правительство поддержало меры, впервые опробованные при Хуа Гофэне. Если тогда, на раннем этапе реформ, власти и придерживались какого-то единого принципа, то это был известный лозунг тех лет: «Покончить с хаосом, восстановить порядок». Члены нового китайского руководства во главе с Дэн Сяопином и Чэнь Юнем были единодушны относительно того, откуда произошел «хаос» и на чем зиждется «порядок». В значительной степени реформы в сельском хозяйстве и промышленности должны были вернуть Китай к экономической политике, предшествовавшей «культурной революции».

В сельском хозяйстве партия по-прежнему исходила из принципа «централизованных заготовок и перераспределения». Хотя этот принцип был внедрен еще в начале 1950-х годов как чрезвычайный план, он все еще определял аграрную политику Китая. Сохранение ценового контроля являлось одним из важнейших моментов государственной программы реформирования агросектора, призванной усилить роль государства. Реформа промышленности, направленная на предоставление большей автономии государственным предприятиям, во многом продолжала курс, взятый еще до Третьего пленума. Поскольку китайское руководство считало, что государственные предприятия представляют собой краеугольный камень социализма, все надежды были связаны с реформой государственного сектора экономики.

Когда государственным предприятиям позволили выходить за рамки госзаказа, они стали играть двойную роль, что не было предусмотрено планом реформ. О одной стороны, госпредприятия подчинялись централизованному планированию, получая различные факторы производства через систему государственных квот и выпуская продукцию согласно плану; с другой – они начали перевыполнять план, чтобы получить прибыль. Система централизованного планирования продолжала распределять ресурсы, но параллельно с ней возник рыночный механизм, сигнализировавший предприятиям о том, что и в каких объемах производить, чтобы использовать изменчивую рыночную конъюнктуру себе во благо. Не подлежит сомнению, что государственный сектор только выиграл от «двухрельсовой экономики». По крайней мере, Китай не знал серьезных сбоев в координации экономической деятельности, а потому избежал рецессии, которую пережили многие экономики бывшего социалистического лагеря в переходный период. Наличие «двухрельсового» механизма и двойственный характер государственных предприятий затрудняют оценку относительной доли государственного сектора в китайской экономике. Сейчас принято приписывать госсектору всю продукцию, произведенную на госпредприятиях, но это ведет к предвзятому завышению государственных показателей.

Возможно, Китай продолжал бы двигаться по пути построения социализма, если бы произошедшие на периферии революции не вернули в экономику частное предпринимательство. Изначально частное фермерство, индустриализация села и возвращение «индивидуальных хозяйств» в города воспринимались в штыки и даже приравнивались к уголовному преступлению, как было в случае с фермерством. Инициированные «снизу» реформы позволили решить неотложные вопросы или смягчить остроту проблем – например, тех, что были связаны с производством зерна, обнищанием крестьян и городской безработицей. В то же время эти преобразования не представляли угрозы для социализма: китайское правительство неохотно, но все же терпело частников. Прошло немало времени, прежде чем власти с энтузиазмом приветствовали индивидуальное предпринимательство, когда экономические выгоды от частного сектора были признаны неотъемлемой чертой социалистической экономики.

Четыре периферийные революции, произошедшие на обочине выстроенной Мао социалистической экономики, породили динамично развивающийся частный сектор. Они освободили 800 миллионов крестьян от подневольной работы на государство, позволили основать свой бизнес почти 20 миллионов молодых людей, вернувшихся из деревни в город, а также создали несколько зон, где добились успеха китайские и иностранные предприниматели, невольно продемонстрировав преимущества капиталистической системы. В ускорении темпов экономического роста и переходе на рыночные рельсы периферийные революции сыграли более существенную роль, чем усилия, направленные государством на совершение «скачка вовне» или на реформирование госпредприятий. Даже когда государство активно участвовало в развитии особых экономических зон, его роль в основном сводилась к созданию относительно безопасной политической и правовой базы, благоприятствовавшей рыночной конкуренции. Вместо того чтобы поддерживать госпредприятия, Китай создал особые экономические зоны в районах, где социалистическая система себя не оправдала или просто не существовала. Это позволило не только избежать сопротивления реформам со стороны госсектора, но и снизить риски, связанные с возможным неуспехом проекта.

Как ни странно, верность правительства социалистическим принципам была только во благо реформе: она позволила выработать стратегию, направленную на сохранение ядра социалистической экономики (государственных предприятий) и одновременно допускавшую периферийные революции. Нельзя сказать, что «ядро социализма» оказалось не затронуто преобразованиями. Однако реформа госпредприятий в Китае была направлена на укрепление госсектора, а не на приватизацию – в отличие от России и других переходных экономик. В результате реформированный государственный сектор продолжал испытывать трудности, в то время как негосударственный, порожденный периферийными революциями, рос уверенно и быстро за пределами централизованного планирования. Китай вернулся к смешанной экономике, которая доказала свою эффективность еще до того, как в начале 1950-х годов Мао Цзэдун насадил в Китае социализм. Не менее важным представляются сдвиги в идеологии и мышлении центрального руководства страны. Высказывания Мао и Маркса перестали восприниматься как божественное откровение, определяющее курс экономической политики: в этом огромную роль сыграли дебаты, вызванные публикацией статьи «Практика как единственный критерий истины». Коммунистическая партия Китая, взращенная на жесткой идеологии, далеко не сразу начала «искать истину в фактах». Значительный вклад в становление прагматического подхода внес Ху Яобан (сначала на посту директора Центральной партийной школы, затем – на посту генерального секретаря ЦК КПК). Когда большинство китайских лидеров признали, что «хаос» в Китае начался с «культурной революции», Ху Яобан предложил вернуться к более раннему периоду. В основу экономической реформы были положены принципы «четырех модернизаций», выдвинутые Чжоу Эньлаем в 1964 году. Однако в политической сфере дела обстояли иначе: Ху Яобан видел истоки «хаоса» в том, что на протяжении всей своей истории Коммунистическая партия прибегала к террору и насилию для устранения политических разногласий. Признав, что корни «хаоса» уходят в прошлое, Ху Яобан гораздо раньше своих коллег пришел к мысли о необходимости нового политического порядка в Китае[110].

И наконец, следует отдать должное политической дальновидности и проницательности Дэн Сяопина. В 1992 году, вспоминая начальный период реформ, Дэн сказал:

 

В самом начале у нас было много разногласий по поводу реформ, и политики открытости… Это в порядке вещей. Я предложил отменить дискуссии. Не вступая в прения, мы экономили время для того, чтобы попробовать разные решения. Если бы мы спорили, все было бы сложнее. Время бы шло, а результатов бы не было. Не надо спорить! Ставьте смелые эксперименты и прокладывайте новые пути [111].

 

Провозглашенный Дэн Сяопином принцип «Никаких дискуссий!» на удивление хорошо сработал, когда потребовалось перенастроить КПК с коммунистических идей на прагматический лад. Большинство китайских лидеров не имели четкого представления о путях развития страны, а потому были готовы воспринять новые идеи. Осознавая глубокие разногласия среди китайского руководства, в частности между ним и Чэнь Юнем, Дэн Сяопин не верил, что теоретические споры смогут привести к политическому консенсусу или решить стоящие перед Пекином проблемы. Китайским лидерам оставалось положиться на «практику в качестве критерия истины» и поддержать эксперименты, инициированные снизу. Сдвиг в сторону прагматизма ознаменовал прощание с идеями Мао и его непосредственного преемника Хуа Гофэна. Вез этого сдвига периферийные революции были бы невозможны.

Когда стартовали рыночные реформы, китайское правительство в первую очередь взялось за промышленность и государственные предприятия. Любой генерал, начавший военную кампанию, посылает в бой лучших, тщательно экипированных солдат. Вполне естественно, что государство точно так же поручит проведение экономических реформ своим привилегированным, самым продуктивным предприятиям. На государственные предприятия в Китае возлагались большие надежды – столь же большие, как объем выделявшихся им инвестиций. Но наиболее мощные силы любого общества – не лучшие агенты перемен, и не только потому, что им выгодно сохранение привычного положения дел. Эти силы часто ментально укоренены в существующей системе и не могут мыслить нестандартно. Они в состоянии только перенастраивать и сохранять систему. Действующие же на периферии силы, напротив, могут предложить новые стимулы, новые умения и новые перспективы – крайне важные для революции вещи. В Китае в авангарде рыночных реформ были крестьяне, безработные горожане и другие маргинализированные участники социалистической экономики.

Третий пленум ЦК КПК 12-го созыва, состоявшийся в Пекине в 1984 году, в качестве главной цели преобразований назвал создание «плановой товарной экономики» – иными словами, рыночной экономики. Это стало поворотным событием в истории китайских экономических реформ. Пленум закрепил завоевания периферийных революций, произошедших в Китае после смерти Мао Цзэдуна, и официально признал законность частного сектора в рамках социалистической экономики. Модернизация социалистической экономики – укрепление государственного сектора – больше не была главным лозунгом реформы. На XIII съезде КПК 1987 года Чжао Цзыян, бывший в то время генеральным секретарем ЦК КПК, официально провозгласил курс на строительство «социализма с китайской спецификой», предложенный Дэн Сяопином еще в 1982 году[112]. Новая идеология горячо приветствовала введение рыночных механизмов и терпимо относилась к частному сектору. Рыночная экономика должна была постепенно вытеснить централизованное планирование, частная собственность – хотя бы отчасти сравняться в правах с общественной. Никто не ожидал, что за первое десятилетие реформ в китайской экономике произойдут столь разительные перемены.

 

 

Глава 4

Птица в клетке: рыночная реформа при социализме

 

Экономическая реформа в Китае в начале 1980-х годов представляла собой «историю двух экономик» – стагнирующего госсектора и быстрорастущего негосударственного сектора. Последний возник на обочине китайской экономики во время периферийных революций. Честолюбивые предприниматели быстро поняли, что перед ними открываются новые, еще не изученные или недостаточно проработанные экономические возможности, – и поспешили ими воспользоваться. Поскольку на протяжении многих десятилетий в социалистической экономике сохранялся уклон в сторону тяжелой промышленности, в стране существовал дефицит основных потребительских товаров и услуг. О этим надо было что-то делать. В начале 1980-х предприниматели начали предлагать товары, чтобы удовлетворить накопившиеся у населения потребности, и это оказалось крайне прибыльным бизнесом. Самозанятые парикмахеры, к примеру, имели больший доход, чем хирурги в государственных больницах. Лоточники, торговавшие лапшой и закусками, зарабатывали больше ученых-ядерщиков. Лавочники, владельцы небольших магазинов и частных ресторанов – многие из них вышли из рядов «ожидающей трудоустройства молодежи» – в 1980-х годах принадлежали к числу самых состоятельных китайцев. Вполне закономерно, что количество семейных и единоличных предприятий увеличилось с 140 тысяч в 1978 году до 310 тысяч в 1979-м, 806 тысяч в 1980-м и достигло 2,6 миллиона в 1981 году (Ma Licheng 2005: 150–152). Горожане получили товары и услуги, которые государственные учреждения не могли им предложить.