От одного капитализма ко многим 3 страница

Трагедия «большого скачка» показала, что разница между командной и рыночной экономикой отражает глубинные различия в мышлении и мироощущении. Рыночная экономика возможна только тогда, когда никто не претендует на всеведение. Как утверждает Фридрих Хайек (важность этого тезиса еще предстоит осознать), главное преимущество рыночной экономики состоит не столько в эффективности распределения ресурсов, сколько в свободном распространении информации (Hayek 1937). Однако свободный обмен информацией не имеет особого смысла и может показаться невыгодным, если проблему, которую он помогает решить, не хотят признавать. Рыночная экономика предполагает две эпистемологические установки: на осознание собственного незнания и на умение переносить неопределенность. Самонадеянный Мао и победоносная КПК не смогли принять ни одну из них – даже после катастрофы «большого скачка».

 

6

 

В начале 1960-х годов, отказавшись от политики «большого скачка», Китай восстановил общественный порядок и вернулся к экономическому росту – чтобы снова распроститься с ними в 1966 году, когда Мао Цзэдун начал «культурную революцию». Сложный комплекс причин, побудивших Мао инициировать «культурную революцию», подробным образом изучен во множестве посвященных этому вопросу исследований, число которых продолжает расти[54]. Очевидно, что Мао с его инстинктивной нелюбовью к централизованному управлению не мог долго мириться с возвращением к плановой экономике. Главной целью «культурной революции» было устранить правящую бюрократию, которая, по мнению Мао, пеклась исключительно о своих интересах, и дать возможность народу участвовать в управлении страной. Поскольку к рыночным принципам Мао относился с еще большим подозрением и никогда не признавал верховенство права, он не понимал, что нападки на централизованное управление в обществе, лишенном местной автономии и законов, неизбежно приведут не к подлинной демократии, а к хаосу. Китайская экономика на долгие годы попала в замкнутый круг, в котором централизация и застой чередовались с децентрализацией и хаосом.

Внутрипартийная политика Мао Цзэдуна и разработанная им теория нескончаемой классовой борьбы с неизбежностью привели к тому, что в идеологическом плане «культурная революция» была даже более радикальной, чем «большой скачок». Чтобы сохранить чистоту социализма, защитить его от буржуазного влияния, с одной стороны, и феодальной порчи, с другой, «красных охранников» (хунвейбинов) – в большинстве своем учеников старших классов и студентов – подстрекали истреблять все институты и объекты культуры, унаследованные от прошлого. Компартия объявила войну «четырем пережиткам» – старому мышлению, старой культуре, старым обычаям и старым нравам. В результате храмы были разрушены, книги и картины сожжены, культурные реликвии уничтожены. Во второй половине 1960-х годов единственными книгами, доступными для жителей Китая, являлись собрания сочинений Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина и Мао, а также отдельные произведения, одобренные правительством и призванные продемонстрировать победу социализма. Все прочие книги были запрещены, библиотеки закрыты. Учителя и профессора – особенно те, кто побывал за рубежом, – претерпевали унижения и издевательства, многие из них умирали или кончали жизнь самоубийством. Серьезно пострадала система образования, академическая наука превратилась в объект насмешек и пародий. Массы подхватили лозунг «Знание бесполезно». Образованная элита по большей части подверглась репрессиям, многих интеллектуалов бросили в тюрьму за правый уклонизм; знание стало смертельно опасным достоянием. Внешнеэкономические связи с Японией и западными странами были разорваны, и китайская экономика потеряла доступ к передовым технологиям. Варварское уничтожение культурного наследия Китая – как материального, так и духовного – явилось, возможно, самой парадоксальной, самой трагической особенностью «культурной революции». Радикальный антитрадиционализм, крайние проявления культурного самоотрицания и самоуничтожения, доходящего ни много ни мало до тотальной декитаизации, кажется, не имеют аналогов в мировой истории. Начиная с первых десятилетий XX века, когда Китай чувствовал себя беззащитным перед растущей экономической, военной и культурной мощью Запада, китайская интеллигенция все чаще критиковала национальное культурное наследие. Однако критика в адрес китайской культуры компенсировалась тем, что интеллигенция была глубоко к ней привязана эмоционально. Выросшие при социализме хунвейбины по большей части не питали ни уважения, ни, тем более, привязанности к собственным культурным традициям. Под прикрытием революционных лозунгов юные бунтари развязали террор по всей стране, став смертоносным оружием против существующей политической системы и культурного порядка. Главными жертвами были видные партийцы и интеллектуальная элита.

Поглощенный мыслями о классовой борьбе – непрерывной войне с затаившимися врагами социализма, – Мао поставил экономику в зависимость от радикальной политики. Подчинение экономики политике во время «культурной революции» повлекло за собой новый раунд децентрализации управления народным хозяйством: «великий кормчий» объявил войну центральному государственному аппарату (Wii Li 1999: 650–658). Децентрализация экономики, возможно, стала важнейшим, хотя далеко не всеми признанным фактором, позволившим уберечь экономику от хаоса «культурной революции». Несмотря на то что Китай сотрясали вооруженные стычки и погромы, экономика пострадала не так сильно, как в эпоху «большого скачка». За исключением первых трех лет «культурной революции», отмеченных экономическим спадом, объем производства по темпам роста обгонял численность населения – даже в 1969–1972 годах, когда коэффициент рождаемости достиг максимального значения. Однако из-за продолжающейся неразвитости потребительского сектора экономика по-прежнему росла только за счет государственных инвестиционных программ и условия жизни большинства китайцев не изменялись или даже ухудшались. Устав от низкого уровня жизни, перенаселения и бесконечных призывов к классовой борьбе, все большее число людей теряло веру и задавалось вопросом: «Неужели это тот социализм, за который мы боролись?»

«Культурная революция» нанесла огромный ущерб Коммунистической партии и государственному аппарату. Если во времена «большого скачка» политическая элита не подвергалась гонениям, в эпоху «культурной революции» ветераны компартии оказались в самом центре политической борьбы. Политическая структура общества и государственный аппарат были сильно ослаблены. Жестко структурированный централизованный госаппарат, сформированный из дисциплинированных и безропотных чиновников, – отличительная черта эпохи сталинизма, – несомненно, не входит в наследие, оставленное Мао Цзэдуном своим преемникам. Экономика Китая оставалась социалистической: свободный рынок и частная собственность были запрещены. Но централизованное планирование характеризует ее в гораздо меньшей степени, чем предполагает слово «социализм».

На Западе китайский социализм воспринимался – и, возможно, до сих пор воспринимается – как более или менее точный аналог системы, существовавшей в Советском Союзе. Поскольку в годы правления Мао Цзэдуна Китай был отрезан от остального мира, о жизни китайцев в те времена известно крайне мало. Внешний мир вынужден был судить о Китае по социалистическому ярлыку, а не по реальным фактам. Китай рассматривался сквозь призму сталинизма, в этом и состоит причина недопонимания.

Необходимо отметить, что, хотя ответственность за децентрализацию китайской политико-экономической системы лежит непосредственно на Мао, свою роль в этом процессе сыграли и другие факторы – не столь явные, но не менее важные. Территория Китая настолько велика, что централизация в этой стране в любом случае непростая задача. Старинная китайская поговорка гласит: «Небо высоко, император далеко». Следовательно, необходима хотя бы некоторая степень автономии на местах. Исторически сложилось так, что конфликт между централизацией управления (которая в китайской литературе называется «цзюньсянь») и децентрализацией («фэнцзянь») занимал умы китайских правителей с того самого момента, как император Цинь Шихуанди объединил страну в 221 году до н. э.[55] Хотя императорский Китай прославился своими инновациями в сфере управления (централизованный бюрократический аппарат формировался из лиц, сдавших экзамены на пригодность к госслужбе), наряду с централизацией всегда существовала децентрализация. Возможно, централизация является наиболее известным аспектом традиционной политики Китая, и все же политическая система держалась на поиске равновесия между двумя разнонаправленными силами – централизацией и децентрализацией, – как между Инь и Ян в философии тайцзи.

Хотя под руководством Мао Китаю удалось практически с нуля создать мощную промышленную базу, итоговые экономические показатели внушали уныние. Но нищая страна и едва работающая экономическая система не единственное, что Мао Цзэдун оставил после себя, – его политика вызвала недовольство огромного количества людей, и большинство из них жаждало перемен. Под конец правления Мао Китай оставался страной с раздробленным обществом, фрагментированной экономикой, невнятной и сумбурной политикой – страной, едва плетущейся по пути, который некогда казался «золотой дорогой» к социализму. С окончанием эры Мао Цзэдуна китайцы должны были открыть новую страницу в своей истории.

 

 

Глава 2

Переходный период

 

Сразу после смерти Мао Цзэдуна 9 сентября 1976 года в Китае началась ожесточенная борьба за власть, исход которой было невозможно предугадать[56]. О одной стороны в этом противостоянии участвовала группировка, которая сложилась вокруг Хуа Гофэна, назначенного Мао на должность первого заместителя председателя ЦК КПК и исполнявшего обязанности премьера Госсовета с февраля 1976 года после смерти Чжоу Эньлая. О другой– «банда четырех», в которую входили вдова Мао Цзян Цин и три ее ставленника из Шанхая, поднявшиеся на самую верхушку партийной иерархии во время «культурной революции». Вдобавок ко всему партия раскололась по идеологической линии. Упомянутые выше группировки объединяло то, что они поддерживали «культурную революцию» и были многим ей обязаны. Их противниками были высокопоставленные кадровые работники и ветераны войны, сплотившиеся вокруг маршала Ε Цзяньина, в том числе Дэн Сяопин, Чэнь Юнь и Ху Яобан. Все они выступали против «культурной революции» либо участвовали в ней против воли. Перед смертью Мао Цзэдун опасался, что передача власти будет сопряжена с волнениями, и тревожился о судьбе «культурной революции», которую считал одним из величайших своих достижений наряду с победами над Чан Кайши и Национальным правительством (Spence 1999: 178).

11 сентября, спустя два дня после смерти Мао Цзэдуна, Хуа Гофэн решился на смелый шаг. Он сообщил Ли Ояньняню, занимавшему пост вице-премьера по экономике, о намерении арестовать «банду четырех» и попросил Ли как можно скорее связаться с Ε Цзяньином. В то время Ε Цзяньин был заместителем председателя ЦК КПК, заместителем председателя Центрального военного совета и министром обороны. 13 сентября Ли Ояньнянь тайно навестил Ε Цзяньина и передал ему срочное сообщение от Хуа Гофэна. Маршал Ε давно не одобрял действий «банды», а потому с радостью согласился на предложение Хуа Гофэна. 26 сентября при активном участии Ε Цзяньина был разработан план свержения «банды четырех». Спустя десять дней – 6 октября– «банду четырех» арестовали без единого выстрела. Сразу после этого Хуа Гофэн консолидировал власть в своих руках, заняв при поддержке ветеранов партии пост председателя КПК. Первая в истории КНР передача власти прошла гораздо спокойнее, чем думал Мао, хотя и не без драматизма[57].

 

1

 

В решающий для КНР момент Хуа Гофэн сумел избежать изнурительной борьбы за лидерство, которая могла погубить нацию. К его чести, Хуа смог объединить вокруг себя разнородные силы (по крайней мере на какое-то время), чтобы свергнуть «банду четырех» и заполнить вакуум власти, образовавшийся после смерти Мао Цзэдуна. Более того, за недолгое время пребывания у власти Хуа Гофэн добился того, чтобы Китай переключился с радикальной маоистской идеологии и классовой борьбы на модернизацию социализма. Но Хуа оказался перед политической дилеммой. С одной стороны, он был предан идеям социализма, вместе со всем китайским руководством сохраняя идеологическую верность Мао Цзэдуну Неэффективность социализма и плачевные результаты начатых Мао Цзэдуном экономических реформ не сказались на идеологической легитимности социализма и на культе личности Мао. Даже после смерти «великий кормчий» оставался вождем как для политической элиты, так и для простых китайцев. Арест членов «банды четырех» был легитимирован обвинениями их в предательстве Мао Цзэдуна, а также прозорливостью самого Мао, который в 1975 году назначил первым вице-премьером Хуа Гофэна в обход Ван Хунвэня, входившего в «банду». Таким образом, правление Хуа Гофэна обрело законный статус лишь постольку, поскольку он следовал учению Мао. С другой стороны, Хуа понимал, что некоторые аспекты политики Мао пора пересматривать и в первую очередь это касается все еще не завершившейся «культурной революции» и принятого Мао в 1975 году решения снова лишить постов Дэн Сяопина за нежелание поддержать эту кампанию. Политическая отвага Дэна, осмелившегося возразить Мао Цзэдуну, и его успешная деятельность на посту вице-премьера КНР в 1974–1975 годах помогли ему завоевать доверие многих ветеранов компартии и заручиться поддержкой широких масс. Обе группы с надеждой взирали на него как на возможного лидера постмаоистского Китая.

Оказавшись на идеологическом распутье, Хуа Гофэн сформировал новый культ личности в надежде закрепить за собой статус законного наследника Мао Цзэдуна. Однако это отвратило от него Ε Цзяньина и других ветеранов партии, в поддержке которых он так нуждался. Ветераны, ставшие жертвами внутрипартийных «чисток», осуждали Мао за гордыню, полагая, что именно она была главной причиной «культурной революции» и других злополучных кампаний, последовавших за победой над правыми уклонистами. Когда в конце 1978 года к власти вернулись Дэн Сяопин и Чэнь Юнь – единственные члены Постоянного комитета политбюро ЦК КПК, пережившие «культурную революцию», – у Хуа Гофэна практически не осталось шанса удержаться на посту, поскольку в Китае власть передавалась по старшинству. Пришлось освободить место для двух протеже Дэн Сяопина: в 1980 году Хуа уступил полномочия премьера Чжао Цзыяну, а в 1981-м председателем ЦК КПК вместо него стал Ху Яобан. Хуа подвергли критике – вполне заслуженной – за неспособность ослабить (не говоря уже о том, чтобы уничтожить) власть идеологии, со времен Мао душившую всякую свободную мысль и исключавшую творчество. Впоследствии преемники Хуа обнаружат, что с влиянием идеологии бороться гораздо труднее, чем им представлялось вначале.

Тем не менее Хуа Гофэн быстро принял меры для того, чтобы Китай начал движение вперед. С «культурной революцией» было покончено сразу же после ареста «банды четырех», хотя Хуа Гофэн не захотел или не смог развенчать «последнюю революцию Мао» (MacFarquhar, Schoenhals 2006), как позже ее назовут историки. Во время процесса против «банды четырех», обвиняемой в правом уклонизме и буржуазных привычках, Хуа Гофэн провозгласил примат экономики над идеологией. Уже в декабре 1976-го, впервые выступая на публике в качестве нового лидера страны, Хуа подчеркнул, что приоритетной задачей китайского правительства является развитие экономики и повышение уровня жизни[58].

Что касается тактики, Хуа Гофэн следовал старинному китайскому обычаю: каждый новый император приводит с собой своих придворных. Хуа быстро назначил на ключевые посты проверенных людей, чтобы обеспечить реализацию нового политического курса. Так, в марте 1977-го заместителем директора Центральной партийной школы был назначен Ху Яобан (директором был Хуа Гофэн); в октябре того же года должность главного редактора «Жэньминь Жибао» получил Ху Цзивэй (во время «культурной революции» оба стали жертвами «чистки»[59]). В середине декабря 1977 года Ху Яобан возглавил могущественный Организационный отдел ЦК КПК, отвечавший за назначения внутри партии и госаппарата. Сразу после назначения Ху Яобан начал смелую кампанию по реабилитации членов партии и госслужащих, незаконно репрессированных в годы «культурной революции», а также различных «правых уклонистов», «сторонников капиталистического пути» и «врагов социализма», которые подверглись гонениям во времена Мао: погибшим воздавали почести, выживших восстанавливали на работе (см., например: Dai Huang 1998). К 1982 году было реабилитировано более 3 миллионов граждан KHF, многие бывшие «сторонники капиталистического пути» и «правые уклонисты» вернулись в правительство. Это привело к массовым кадровым перестановкам в центральных и провинциальных органах власти (Tang Jisheng 1998: 164–165). Из 201 члена Центрального комитета КПК 11-го созыва (август 1977 года) более половины были отправлены в отставку следующим Всекитайским съездом КПК (в сентябре 1982-го). О 1977 по 1980 год были заменены все губернаторы, кроме трех. Среди нового поколения руководства провинциального уровня следует отметить Жэнь Чжунъи из провинции Гуандун и Сян Наня из провинции Фуцзянъ – проводников экономических реформ, которые первыми опробовали рыночную модель в начале 1980-х годов.

 

2

 

Смена кадрового состава в 1977–1978 годах происходила одновременно со сдвигом в идеологии и политическом сознании. После смерти Мао Цзэдуна в Китае были запрещены политические кампании, призывающие отречься от наследия «великого кормчего». Если в Советском Союзе культ личности Сталина был развенчан уже вскоре после его смерти, в Китае покойный Мао продолжал пользоваться огромным уважением и его учение по-прежнему воспринималось как истина в последней инстанции. Отчасти это происходило потому, что правительство решило скрыть от граждан ужасающие подробности правления Мао, оставив потомкам судить о его делах[60]. Интерпретация наследия Мао стала главным вопросом в борьбе за идеологический контроль, и политические последствия не заставили себя ждать. Хуа Гофэн представлял одну сторону в этой борьбе: он хранил верность учению Мао и не позволял критиковать даже «культурную революцию». Он верил, что защита репутации «великого кормчего» обеспечит политическую преемственность и легитимность его собственной власти. Максималисты в его лагере настаивали на точном следовании всем заветам Мао, что парадоксальным образом противоречило новому политическому курсу самого Хуа Гофэна. Противоположный лагерь был по большей части представлен ветеранами партии, пострадавшими во время «культурной революции» и жаждавшими ее разоблачения. Но в целом даже они были не готовы полностью отречься от наследия Мао Цзэдуна – ни политически, ни психологически. Несмотря на это, Ху Яобан использовал Центральную партийную школу как платформу для продвижения политических реформ[61]. В июне 1977 года он основал новый журнал Theoretical Trends [ «Лилунь Дунтай»] для публикации статей, критикующих окаменелые социалистические доктрины и радикальные идеи Мао, которые по-прежнему занимали умы китайцев.

10 мая 1978 года вышел 60-й номер журнала «Лилунь Дунтай» со статьей «Практика как единственный критерий истины», в которой открыто критиковалась приверженность партии маоизму. Утверждение, что идеология – будь то маоизм или марксизм – не может служить критерием истины, стало откровением для китайцев, привыкших видеть в красном цитатнике Мао воплощение высшей истины. Многие госслужащие и интеллектуалы, которых во времена Мао заклеймили как правых уклонистов и сторонников капиталистического пути за то, что они осмелились выступить с критикой официального курса, преисполнились энтузиазмом. Поскольку сам Мао Цзэдун в Яньане часто ссылался на старинную китайскую поговорку «Истина – в фактах» как на принцип, которым должна руководствоваться партия, сторонники социального прагматизма, отстаивая свою позицию, называли себя истинными последователями учения Мао. Они считали, что спасли маоизм, отдалив идеи «великого кормчего» от его ошибочных действий.

Опор об идейном наследии Мао занимал центральное место в китайской политике на протяжении 1978–1979 годов. В самом начале непоколебимая верность Хуа Гофэна заветам Мао стоила ему политического капитала. Но Хуа Гофэн не стал запрещать дискуссии и в конце концов изменил свою точку зрения, продемонстрировав редкую терпимость и завидные лидерские качества[62]. Эти дискуссии наряду с убедительной победой прагматизма ослабили идеологическую монополию радикального маоизма, сложившуюся во время «культурной революции». Таким образом Коммунистическая партия Китая подготовила почву для реформ, не отрекаясь от учения Мао и используя идеологию для обоснования легитимности власти.

Сразу после смерти Мао в политической жизни Китая стали происходить быстрые и очень важные изменения – ив кадровом составе партии, и в идеологии. Вез этих перемен дальнейшие реформы были бы невозможны. Как считает большинство ученых, экономические реформы в Китае не сопровождались реформами политическими, а следовательно, коренным образом отличались от преобразований в странах бывшего социалистического лагеря, совершивших переход к капитализму. Однако подобная точка зрения не выдерживает критики. Хотя после смерти Мао Китай не решился провести демократизацию, политическая реформа имела место – но в иных формах. В конце 1970-х – начале 1980-х годов Дэн Сяопин неоднократно говорил, что политическая реформа в Китае включает демократизацию, однако при этом он имел в виду разнообразие мнений внутри КПК, а не многопартийную систему. 8а всю свою долгую историю Китай практически не знал демократии (если под ней понимать политическую конкуренцию партий в борьбе за власть). Тем не менее экономические реформы в Китае начались с важных кадровых перестановок и пересмотра идеологии, и в результате ведущие посты в стране заняли люди широких взглядов, стремившиеся к реформам или по крайней мере им сочувствовавшие[63].

 

3

 

Изменения в политической системе Китая сопровождались стремительной экономической трансформацией (Wu Li 1999: 756–807; Sun Dali 2004). 10 декабря 1976 года, выступая на Второй Всекитайской аграрной конференции, проходившей под лозунгом «Учитесь у Дачжай» (Дачжай – образцовая социалистическая деревня, прославившаяся во время «культурной революции» благодаря успешному труду и духу коллективизма), Хуа Гофэн подчеркнул, что развитие экономики является необходимым условием построения социализма. Это сильно отличалось от идеологии предыдущего десятилетия, когда бедность и тяготы жизни превозносились как достославные особенности социализма. Даже Хуа Гофэн, по-прежнему верный учению Мао, не соглашался с приматом политики в целом и с первостепенной ролью классной борьбы в частности. Он стремился оживить стагнирующую экономику, а себе отводил роль модернизатора. По сравнению с Дэн Сяопином и другими ветеранами партии с их обширными послужными списками, военным опытом и связями, налаженными за десятилетия революционной борьбы, Хуа чувствовал себя новичком, случайным человеком в пекинских политических кругах. Неудивительно, что, придя к власти в конце 1976 года, Хуа Гофэн поспешил принять меры для того, чтобы включить в свой послужной список сведения об управлении экономикой, и реанимировал программу «четырех модернизаций», судьба которой весьма примечательна (Harding 1987: 53–57; Tang Jisheng 1998: 108–110; Meisner 1999: 429).

Программа «четырех модернизаций» – в сельском хозяйстве, промышленности, обороне, науке и технике – впервые была предложена премьером Чжоу Эньлаем в декабре 1964 года на Всекитайском собрании народных представителей (ВСНП) 3-го созыва перед рассмотрением третьего пятилетнего плана развития народного хозяйства (1966–1970)[64]. Программа была призвана обозначить цель долгосрочного экономического развития страны, достичь которой надлежало к концу XX века. Но поскольку степень модернизации нигде ясно не обговаривалась, дело не пошло дальше лозунгов. Кроме того, реализации программы помешала «культурная революция». Спустя годы программа «четырех модернизаций» приобрела важное политическое значение: она стала противовесом радикальной идеологии Мао, призывавшего к классовой борьбе и перманентной революции в условиях диктатуры пролетариата.

Хуа Гофэн попытался реанимировать программу «четырех модернизаций» в 1976 году, но еще раньше с аналогичным предложением выступил Дэн Сяопин[65]. В январе 1975-го, когда в Китае бушевала «культурная революция», Дэн Сяопин одобрительно отозвался о «четырех модернизациях», выступая на ВСНП 4-го созыва. В том же году Дэна сместили с поста, но впоследствии он будет вспоминать о своем выступлении как о первой ласточке экономических реформ[66].

 

4

 

Поворотным моментом в растянувшейся на целое десятилетие «культурной революции» стала гибель Линь Вяо в авиакатастрофе 13 сентября 1971 года (см., например: Shi Tun, Li Danhui 2008). Мао Цзэдун выбрал Линя своим наследником в 1969 году после того, как Лю Шаоци подпал под «чистку». Хотя с 1930-х годов Линь был преданным соратником Мао и дослужился до звания маршала, политическую власть он получил только после Лушаньской конференции в 1959 году, на которой он выступил против Пэн Дэхуая, осмелившегося критиковать политику «большого скачка». Неизвестно, что стало причиной снятия Пэна: высокомерие и самонадеянность Мао Цзэдуна (так считает большинство исследователей) или же борьба за власть между Лю Шаоци – вероятным преемником «великого кормчего» – и другими амбициозными партийцами (тем же Линь Вяо). В результате Пэн уступил Линю пост министра обороны КНР, полученный за командование китайскими войсками во время Корейской войны. В первые годы «культурной революции» Линь Вяо устранил всех конкурентов при полной поддержке со стороны Мао, избравшего его своим политическим наследником. Никто не ожидал, что карьера Линя внезапно оборвется. После того как его сын совершил неудачную попытку покушения на Мао Цзэдуна, Линь спешно покинул страну, но самолет потерпел крушение в Монголии; все пассажиры, включая жену Линь Вяо, его сына и двоих служащих, погибли (Tu Хап, Wang Haiguang 2004)[67].

Предательство Линь Вяо стало жестоким ударом для Мао; здоровье его пошатнулось и больше не восстанавливалось (Jin Chongji 1996: 1610). Мао назначил Линя своим заместителем, поручив ему провести «культурную революцию», вопреки возражениям маршалов и генералов, – только для того, чтобы узнать о замышлявшемся Линем перевороте. Тем не менее смерть Линя позволила Мао произвести кадровые перестановки и внести коррективы в политику. Мао не захотел полностью свернуть «культурную революцию», однако позволил ей пойти на убыль. В марте 1973 года он вызвал опального Дэн Сяопина из ссылки и назначил его вице-премьером Госсовета КНР. Спустя год «великий кормчий» сделал Дэна первым вице-премьером, несмотря на возражения своей супруги Цзин Цин (Tang Jisheng 1998: 55–63; An Jieshe 2004).

После отстранения от должности в начале «культурной революции» Дэн Сяопин несколько лет проработал простым рабочим на тракторном заводе в провинции Цзянси. Вдали от Пекина он много размышлял о хаосе, порожденном «культурной революцией», и постепенно пришел к выводу об абсурдности идеологического радикализма. Вернувшись в Пекин, Дэн развернул кампанию по «исправлению прежних недостатков», чтобы избавить экономику от идеологических перекосов и классовой борьбы; в качестве цели он предложил китайскому руководству вновь обратиться к программе «четырех модернизаций».

Поправки, внесенные Дэн Сяопином в экономическую политику в 1974–1975 годах, сводятся к нескольким пунктам (Zhang Hua 2004; Hu Angang 2008: 477–485; Peng Shen, Chen Li 2008: 125–128; Shi Tun, Li Danhui 2008: 527–558). Первое и самое важное то, что экономический прагматизм пусть ненадолго, но взял верх над радикальной идеологией. 8а указанные два года Дэн предпринял широкий спектр практических шагов. Образование и технологии были признаны важнейшим условием экономического развития. Выли разрешены частные земельные наделы и введены другие повышающие материальную заинтересованность меры, которые до этого считались «пережитками капитализма» (по крайней мере, ограничения на них были ослаблены). Вопреки настояниям «банды четырех» Дэн Сяопин выступил за продолжение внешнеторговой деятельности, начало которой было положено в 1972 году во время визита Ричарда Никсона в Пекин. Вторым пунктом стало признание политической стабильности непременным условием развития экономики. Дэн Сяопин считал, что пора взять под контроль политический хаос, порожденный «культурной революцией». В отличие от Мао Цзэдуна Дэн Сяопин не верил в то, что классовая борьба и политические кампании являются наилучшим способом сохранить социализм. Проведя несколько лет в китайской деревне, Дэн понял, что главная угроза для Китая – вовсе не капитализм, а голод и нищета. Но во время «культурной революции» эти проблемы игнорировались. Дэн Сяопин пришел к выводу, что следует прекратить политические кампании и восстановить порядок, чтобы правительство могло сосредоточиться на развитии экономики. Политическая стабильность расценивалась им как необходимый фактор, отсутствие которого не позволит Китаю сосредоточиться на основных экономических проблемах, тем более полностью решить их. Что касается третьего пункта, то, несмотря на неприятие классовой борьбы и радикальной политической идеологии, Дэн Сяопин разделял недоверие Мао к централизации управления и был абсолютно согласен с его идеями, изложенными в докладе «О десяти важнейших взаимоотношениях». Этот доклад, содержавший выводы, к которым Мао пришел исходя из опыта построения в Китае социалистической системы, являлся теоретическим обоснованием децентрализации экономики и административного управления. Однако он не распространялся даже среди членов КПК – и когда в 1975 году Дэн захотел обнародовать этот документ, чтобы легитимировать свою экономическую политику, Мао отказался предать гласности свое выступление. По всей видимости, «великий кормчий» видел в этом угрозу «культурной революции» (Shi Tun, Li Danhui 2008: 583).