Анна‑Вероника приводит свои дела в порядок 6 страница

Кейпс, улыбаясь, заглянул ей в глаза.

– У тебя, оказывается, необыкновенно хорошая память на похвалы, – сказала Анна‑Вероника.

– Еще не привык к ним. Ну, а после этого уже было легко. Я тут же бесстыдно заявил ему, что получу за пьесу десять тысяч фунтов. Он согласился, что это бессовестная цена. Затем я решил подготовить его довольно‑таки дерзким способом.

– А как? Изобрази.

– Я не могу быть дерзким, дружок, когда ты рядом. Это моя обратная сторона луны. Но я говорил дерзко, уверяю тебя. «Моя фамилия не Моур, мистер Стэнли, – сказал я. – Это мой псевдоним».

– Вот как?

– По‑видимому, так, и продолжал, незаметно переходя на sotto voce: «Дело в том, сэр, что я являюсь вашим зятем, Кейпсом. И мне очень хотелось бы, чтобы вы согласились как‑нибудь вечером у нас отобедать. Моя жена была бы очень счастлива».

– И что же он ответил?

– Что может ответить человек, когда его приглашают обедать вот так, прямой наводкой? Он не успевает опомниться. «Она все время думает о вас», – добавил я.

– И он покорно согласился?

– Фактически да. А что еще ему оставалось делать? Нельзя же устраивать скандал под влиянием минуты, если перед человеком происходит коллизия столь противоречивых ценностей. А я держался с уверенностью человека, для которого все это – совершенно бесспорная действительность. Так что же он мог поделать? И как раз в эту минуту небо послало мне старого Моннингтри. Я не говорил тебе о том, как удачно тогда вмешался Моннингтри, верно? Он выглядел адски изысканно, с широкой малиновой лентой через плечо. А что означает малиновая лента? Наверное, какое‑нибудь рыцарское отличие. Он и есть рыцарь. «Ну, молодой человек, – сказал он, – что‑то вас давно не видно?» И заговорил насчет «Бейтсона и Кь» – он ведь яростный антименделист, – что они настаивают на своем. И вот я стремглав представил его своему тестю. Я выказал большую решительность. И, на самом деле, это Моннингтри убедил твоего отца. Он…

– А вот и они! – сказала Анна‑Вероника, так как у входной двери раздался звонок.

 

 

Молодая пара встретила своих гостей в красивом маленьком холле и приветствовала их с искренней радостью. Мисс Стэнли, сбросив черную накидку, оказалась в скромном и полном достоинства туалете из коричневого шелка; она горячо обняла Анну‑Веронику.

– День такой ясный и холодный, – сказала она. – А я боялась, что будет туман.

Присутствие горничной обязывало к сдержанности. От тетки Анна‑Вероника перешла к отцу, обняла его и поцеловала в щеку.

– Милый старенький папочка! – сказала она и сама себе удивилась, заметив, что на глазах у нее выступили слезы. Она постаралась скрыть свое волнение, помогая ему снять пальто.

– А это и есть мистер Кейпс? – услышала она голос тетки.

Вчетвером, слегка волнуясь, они перешли в гостиную, все еще сохраняя какую‑то нервную любезность и в тоне и в жестах. Мистер Стэнли слишком усердно потирал руки, стараясь согреть их.

– Совершенно необычные холода для этого времени года, – сказал он.

– Все будет хорошо, я уверена, – прошептала мисс Стэнли Кейпсу, когда он усаживал ее на диванчик перед камином. И она замурлыкала что‑то успокаивающее.

– Ну‑ка, дай на себя посмотреть, Ви, – сказал мистер Стэнли с неожиданной мягкостью и поднялся, все еще потирая руки.

Анна‑Вероника, зная, что платье ей идет, присела перед отцом.

К счастью, им больше некого было ждать, и то, что она так быстро распорядилась насчет обеда, доставило ей большое удовольствие. Кейпс стоял рядом с мисс Стэнли, которая так и сияла от радости, а мистер Стэнли, стараясь делать вид, что он ничуть не смущен, предпочел один отойти к камину.

– Вы легко нашли нашу квартиру? – спросил Кейпс, когда воцарилось молчание. – Номера в подворотне довольно трудно разобрать. Там следовало бы повесить лампочку.

Мистер Стэнли ответил, что нет, никаких трудностей не было.

– Кушать подано, мэм, – появившись под аркой, объявила расторопная горничная, и теперь самое сложное было позади.

– Пойдем, папочка, – сказала Анна‑Вероника, идя вслед за мужем и мисс Стэнли, и от полноты сердца стиснула отцовский локоть.

– Превосходный парень, – заявил он довольно непоследовательно. – Я сначала не понимал, Ви.

– Прелестная квартирка! – восхищалась мисс Стэнли. – Прелестная! Все так красиво и удобно!

Обед прошел превосходно: все кушанья удались, начиная с золотистого и совершенно прозрачного бульоне и до вкуснейших замороженных каштанов со сливками; и мисс Стэнли от отдельных похвал перешла к одобрению их жизни в целом. Между Кейпсом и мистером Стэнли возник оживленный разговор, и обе дамы, слушая их, тактично умолкли. Мужчины раз или два приближались к опасной теме менделизма, но тут же осторожно уклонялись от нее; разговор шел преимущественно об искусстве и литературе и о существующей в Англии цензуре театральных пьес. Мистер Стэнли был склонен считать, что цензуру следовало бы распространить и на то, что он назвал современными романами; вместо хороших, здоровых историй появляется всякая «порочная, развращающая чепуха», от которой остается «неприятный осадок». А по его мнению, никакая книга не может быть признана хорошей, если после нее остается неприятный осадок, какой бы интересной и захватывающей она ни казалась во время чтения. Он не любит, продолжал мистер Стэнли многозначительно, чтобы ему напоминали о книгах и об обедах, когда он с ними покончил. Кейпс охотно с ним согласился.

– В жизни и так слишком много огорчительного, а тут еще эти романы.

На время внимание Анны‑Вероники было отвлечено теткой, которой очень понравился соленый миндаль.

– Удивительно вкусен, – сказала тетка. – Исключительно!

Когда Анна‑Вероника снова прислушалась к разговору мужчин, они уже обсуждали обесценивание домов и участков в результате все усиливающегося шума от движения в Вест‑Энде и согласились друг с другом, что оно принимает угрожающие размеры. А ей вдруг представилось, что она видит какой‑то необычно фантастический сон, и эта мысль глубоко взволновала ее. Отец почему‑то казался менее значительным человеком, чем она ожидала, и вместе с тем почему‑то все же привлекательным. С галстуком он, как видно, поладил не сразу; а надо было после первых неудач надеть другой. Зачем она все это отмечает? Кейпс как будто вполне владеет собой, усиленно старается быть простодушным и искренним, но она знала по его случайным неловкостям, по чуть приметному оттенку вульгарности в его необходимом гостеприимстве, что он нервничает. Ей хотелось, чтобы он покурил и немножко успокоился. Ее охватил внезапный и невольный порыв нетерпения. Ну, слава богу, дошли до фазанов, скоро ему можно будет и покурить. А чего же, собственно, она ждала? Надо покрепче держать себя в руках.

Лучше, если бы отец и тетка не наслаждались обедом с такой спокойной обстоятельностью. Лица отца и мужа, несколько побледневшие при встрече, теперь слегка покраснели. И зачем только людям надо поглощать пищу!

– Могу сказать, – начал отец, – что я за последние двадцать лет прочел добрую половину всех романов, которые пользовались успехом. Моя порция – три романа в неделю, а если они короткие, то и четыре. Отношу их по утрам на Кэннон‑стрит и захватываю с собой, когда возвращаюсь.

Анна‑Вероника подумала, что раньше отец никогда не обедал вне дома и что она никогда не интересовалась его жизнью, как жизнью равного ей человека. С Кейпсом он держался чуть ли не почтительно, а в былые времена она никогда не видела, чтобы он держался с кем‑нибудь почтительно. Она даже предполагать не могла, что обед этот будет таким странным. Она словно переросла отца, стала в чем‑то старше его, ее горизонт бесконечно раздвинулся, и если раньше отец представлялся ей в виде плоской, двухмерной фигуры, то теперь она как бы увидела его с обратной стороны.

Она почувствовала огромное облегчение, когда наконец наступила желанная пауза и она получила право сказать: «Ну что же, тетечка…» – и, приподняв занавес, пропустить тетку под арку. Мужчины тоже встали, и отец хотел двинуться к занавесу. Она поняла, что он из тех людей, о которых не слишком заботятся во время обедов. А Кейпс сказал себе, что его жена – исключительно красивая женщина. Он извлек из буфета серебристую коробку с сигарами и сигаретами, поставил перед тестем, и некоторое время они были заняты подготовкой к курению. Затем Кейпс стремительно подошел к камину, помешал угли, выпрямился и обернулся.

– Анна‑Вероника очень хорошо выглядит, правда? – сказал он, слегка смутившись.

– Очень, – отозвался мистер Стэнли. – Очень.

И с удовольствием расколол орех.

– Жизнь… обстоятельства… Я думаю, что теперь ее планы на будущее… Можно надеяться. Вы оказались в трудном положении, – добавил мистер Стэнли и смолк, опасаясь, не сказал ли он лишнего. Он посмотрел на свой портвейн, как будто мог найти ответ в золотисто‑красной жидкости. – Все хорошо, что хорошо кончается, – добавил он, – и чем меньше говорить о таких вещах, тем лучше.

– Разумеется, – согласился Кейпс и нервным движением бросил в камин только что раскуренную сигару. Он нервничал. – Налить вам еще портвейну, сэр?

– Очень хорошая марка, – с достоинством кивнул мистер Стэнли.

– Мне кажется, Анна‑Вероника еще никогда так хорошо не выглядела, – заметил Кейпс, все еще следуя плану намеченного разговора, хотя собеседник и уклонился от этой темы.

 

 

Наконец вечер кончился, и Кейпс с женой спустились вниз, посадили мистера Стэнли и его сестру в такси и, стоя на каменных ступеньках, приветливо помахали им.

– Оба они прелесть, – заметил Кейпс, когда такси скрылось из виду.

– Правда ведь? – задумчиво отозвалась Анна‑Вероника после паузы. – Они очень изменились, – добавила она.

– Пойдем, а то холодно, – сказал Кейпс, беря ее под руку.

– Знаешь, они стали как‑то меньше, даже ростом меньше, – продолжала Анна‑Вероника.

– Это ты переросла их… А твоей тете понравились фазаны.

– Ей все понравилось. Ты слышал, как мы в гостиной говорили о кулинарии?

Они молча поднялись на лифте.

– Как странно, – сказала Анна‑Вероника, входя в квартиру.

– Что странно?

– Все…

Она зябко поежилась, подошла к камину и поворошила угли. Кейпс сел рядом в кресло.

– Жизнь – ужасно странная штука… – Она опустилась на колени и стала смотреть на пламя. – Неужели и мы станем когда‑нибудь такими же, как они?

Она обратила к мужу озаренное пламенем лицо.

– Ты ему сказал?

Кейпс чуть улыбнулся.

– Сказал.

– Как?

– Ну… довольно неловко.

– Но как?

– Я налил ему еще портвейну и сказал… Подожди, дай вспомнить… Ага! «Вы скоро станете дедушкой».

– Так. А он обрадовался?

– Отнесся спокойно. Спросил, не будешь ли ты недовольна, что я сказал?

– Нисколько.

– А потом добавил: «У бедной Алисы куча детей…»

– Алиса совсем другая, нежели я, – отозвалась Анна‑Вероника, помолчав. – Совсем другая. Она не сама выбирала себе мужа… Что ж… а я сообщила тете… И, знаешь, супруг мой, мы, кажется, преувеличили эмоциональные возможности наших… наших дорогих родичей.

– И как же твоя тетя приняла эту новость?

– Она даже не поцеловала меня. Она… она ответила… – Анна‑Вероника снова зябко поежилась. – «Надеюсь, милочка, это не осложнит твою жизнь…» Примерно так. «Но чем бы ты ни занималась, не забывай ухаживать за своими волосами». Мне кажется, судя по ее тону, что она считает это с нашей стороны несколько неделикатным, если учесть все обстоятельства; но она старалась подойти к делу практически, выразить нам сочувствие, встать на нашу точку зрения.

Кейпс посмотрел на лицо жены. Она не улыбалась.

– Твой отец, – сказал он, – заметил, что все хорошо, что хорошо кончается, и кто прошлое помянет, тому глаз вон. Таково его отношение. И потом заговорил о прошлом даже с отеческой добротой…

– А у меня сердце болело за него!

– О, конечно, тогда это его сразило. Должно было сразить.

– Может быть, мы могли бы и отказаться ради них?

– Неужели могли бы?

– Я тоже считаю, действительно хорошо все то, что хорошо кончается. А вот как насчет сегодняшнего вечера, не знаю.

– Я тоже. Я рад, что былая боль смягчилась. Ну, а если бы мы не выплыли?

Они молча посмотрели друг на друга, и Анна‑Вероника заявила в порыве присущей ей прозорливости:

– Мы не из породы тех, кто тонет. – И заслонила лицо руками так, что отблески огня исчезли из ее глаз. – Мы утвердились в жизни давно, и мы народ крепкий! Да, крепкий!

– Знаешь, милый, – продолжала она, – подумать только, это мой отец! Ведь он нависал надо мной, как утес; мысль о нем чуть не заставила меня отказаться от всего, чего мы достигли. Он воплощал в себе весь социальный строй, закон и мудрость. И вот они явились к нам и рассматривают нашу мебель: хороша ли она; и они не рады, их не интересует, что мы наконец‑то, наконец можем позволить себе иметь детей.

Анна‑Вероника откинулась назад и, сидя на корточках, вдруг расплакалась.

– Ах, любимый мой! – воскликнула она и вдруг, став на колени, бросилась в объятия своего мужа. – А помнишь, как мы там любили друг друга? Как сильно мы любили? Помнишь, какой свет был во всем, какое великолепие? Я жажду, я жажду! Я хочу детей, как хотела тех гор и жизни, подобной небу. О… о! И любви, любви! Нам было так чудесно вдвоем, а потом мы боролись с жизнью и победили. А теперь словно лепестки опадают с цветка! О милый, я любила любовь! Я любила любовь, и тебя, и твое великолепие. А теперь то великое время прошло, и мне надо быть осторожной, и носить детей, и… ухаживать за своими волосами, и когда я со всем этим покончу, я уже буду старухой. Красные лепестки опали, лепестки, которые мы так любили. Мы стали благоразумными, и у нас вся эта мебель и – успех! Успех! Но вспомни горы, милый! Мы никогда не забудем гор, никогда!.. Этот сверкающий снежный склон и как мы говорили о смерти! И мы готовы были тогда умереть! И даже когда мы состаримся и разбогатеем, мы будем помнить те дни, когда нам ничего не было нужно, кроме радости быть вместе, и мы всем рисковали друг ради друга, и казалось, что с жизни сорваны все чехлы и покровы и остались только ее свет и пламя. Сила и сила! Ты помнишь все, что было тогда?.. Скажи, что никогда не забудешь! Что эти будничные и второстепенные вещи никогда не возьмут верх над нами. А лепестки? Мне весь вечер хотелось плакать, оплакивать на твоем плече мои лепестки! Лепестки!.. Глупая женщина!.. Никогда раньше мне не хотелось вдруг заплакать…

– Жизнь моя! Сердце мое! – прошептал Кейпс, прижав ее к себе. – Я знаю. Я понял тебя.

 

Герберт Уэллс

История мистера Полли