Неожиданная история со львом

 

Они поехали на Кошэм и там позавтракали – легко, но дорого. Джесси вышла отправить письмо своей школьной учительнице. Потом их соблазнила зеленая вершина Портсдаун‑хилл, и, оставив свои велосипеды в деревне, они вскарабкались по склону к молчаливому кирпичному форту, который венчал холм. Оттуда в дымке жаркого дня они увидели Портсмут в окружении соседних городков, забитую кораблями гавань, пролив Солент и остров Уайт вдали, похожий на голубое облачко. В Кошэмской гостинице Джесси каким‑то чудом вновь стала нормальной женщиной в юбке. Мистер Хупдрайвер грациозно возлежал на траве, курил «Копченую селедку» и лениво разглядывал укрепленный город, который, словно на карте, лежал у их ног, окруженный на расстоянии мили оборонительными сооружениями, точно игрушечными башенками, а дальше – маленькие поля и за ними – пригороды Лэндпорта и бесчисленное множество окутанных дымом домов. Справа, там, где у входа в гавань начинались отмели, за деревьями виднелся Порчестер. Тревога мистера Хупдрайвера отступила в какой‑то дальний угол его сознания, и в его пылких, не вполне осознанных мечтах появилась Джесси. Он принялся гадать о том, какое мог произвести на нее впечатление. Он снова благосклонным взглядом окинул свой костюм и не без удовлетворения перебрал все свои деяния за последние двадцать четыре часа. Но тут мысль о ее бесконечном совершенстве отрезвила его.

А Джесси уже около часа незаметно и весьма пристально наблюдала за ним. Она не смотрела на него прямо, потому что он, казалось, все время смотрел на нее. Тревога ее немного улеглась, и в ней пробудилось любопытство к этому по‑рыцарски почтительному, но несколько странному джентльмену в коричневом костюме. Она припомнила своеобразные обстоятельства их первой встречи. Этот человек был ей непонятен. Следует иметь в виду, что ее знание жизни почти равнялось нулю, ибо было целиком почерпнуто из книг, и не надо принимать известное невежество за глупость.

Для начала она провела несколько опытов. Он не знал ни слова по‑французски, кроме «сиввурплей», что он, по‑видимому, считал хорошей застольной шуткой. Его речь оставляла желать лучшего, но все же не была такой, какая в книгах отмечает людей из низших классов. Манеры у него, в общем, были хорошие, хотя, пожалуй, уж слишком почтительные и старомодные. Один раз он назвал ее «мэм». По‑видимому, он человек состоятельный, без определенных занятий, и в то же время он ничего не знает о последних концертах, спектаклях и книгах. Как же он проводит время? Он, конечно, настоящий рыцарь, правда, немного простоватый. Она решила (так много значит костюм!), что никогда прежде не встречала таких людей. Кем же он может быть?

– Мистер Бенсон, – начала она, нарушая тишину, в которой они созерцали пейзаж.

Он перевернулся на живот и посмотрел на нее, подперев подбородок рукой.

– К вашим услугам.

– Вы рисуете! Вы не художник?

– Видите ли… – Он нарочно помедлил. – Конечно, никакой я не художник. Но немного рисую. Так, разные забавные штучки…

Он выдернул травинку и начал грызть ее. Это в общем‑то не было такой уж ложью, но шустрое воображение побудило его добавить:

– В газетах и тому подобное…

– Понятно, – сказала Джесси, задумчиво глядя на него. – Художники, конечно, бывают разные, а гении всегда немного эксцентричны.

Он опустил глаза, чтобы не встречаться с ней взглядом, и продолжал кусать травинку:

– Я, знаете ли, не очень много этим занимаюсь.

– Так это не ваша профессия?

– Что вы! – сказал Хупдрайвер, думая лишь о том, как бы выйти из положения. – Я этим не занимаюсь, нет. Разве что так, иногда придет что‑нибудь в голову, я и нарисую. Нет‑нет, я не профессиональный художник.

– Значит, у вас нет постоянного занятия?

Мистер Хупдрайвер посмотрел на нее и встретил ее безмятежный, доверчивый взгляд. У него мелькнула мысль вернуться к роли сыщика.

– Видите ли, – начал он, чтобы выиграть время, – в общем‑то есть. Но по некоторым причинам… это все, что я могу вам сказать…

– Извините, что я вас допрашиваю.

– Ничего страшного, – сказал мистер Хупдрайвер. – Только я не могу… Гадайте, пожалуйста… Я вовсе не хочу делать из этого тайны… («Может быть, рискнуть и назваться адвокатом?.. Это, во всяком случае, что‑то приличное. Но вдруг она знает про адвокатов?»)

– Мне кажется, я могу угадать, кто вы.

– Ну попробуйте, – сказал мистер Хупдрайвер.

– Вы приехали из какой‑нибудь колонии?

– Ну и ну! – сказал мистер Хупдрайвер, сразу поворачивая нос по ветру. – Как это вы узнали? (Герой наш родился в пригороде Лондона, дорогой читатель.)

– Догадалась, – сказала она.

Он поднял брови как бы в изумлении и сорвал новую травинку.

– Вы росли на севере Англии.

– Опять угадали, – сказал Хупдрайвер, снова перевернувшись и опершись на локоть. – Вы просто это… ясновидящая. – Он улыбнулся и прикусил травинку. – А из какой колонии я приехал?

– Ну, этого я не знаю.

– Угадайте, – сказал Хупдрайвер.

– Из Южной Африки, – сказала она. – Я почти уверена, что из Южной Африки.

– Южная Африка большая, – сказал он.

– Но это действительно Южная Африка?

– Тепло, – сказал Хупдрайвер, а тем временем его воображение лихорадочно работало, пытаясь представить себе эту незнакомую страну.

– Так действительно Южная Африка? – не отступалась она.

Он снова повернулся и, улыбнувшись, кивнул.

– Я подумала о Южной Африке, потому что вспомнила этот роман Оливии Шрейнер, ну, вы знаете – «История одной африканской фермы». Грегори Роз так похож на вас.

– Я никогда не читал «Историю одной африканской фермы», – сказал Хупдрайвер. – Надо будет прочесть. Как он выглядит, этот Роз?

– Прочтите непременно. Какая это чудесная страна, – там такое смешение рас, и эта новая цивилизация, вытесняющая прежнюю дикость! Вы бывали возле Кхамы?

– Нет, это далеко от тех мест, где я жил, – сказал мистер Хупдрайвер. – У нас там была небольшая ферма – мы, видите ли, разводили страусов – так, всего несколько сотен. Это будет поближе к Йоганнесбургу.

– На реке Карру, да?

– Совершенно верно. Часть земли досталась нам даром, просто повезло. И хорошо же мы там жили в свое время! Но теперь на ферме нет страусов. – У него уже был наготове рассказ об алмазных копях, но он остановился, чтобы дать волю воображению девушки. Кроме того, он вдруг, к своему ужасу, понял, что лжет.

– Что же стало со страусами?

– Мы продали их, когда расстались с фермой. Вы позволите мне закурить еще сигарету? Видите ли, я был совсем маленьким, когда у нас была эта ферма со страусами.

– И там вокруг всюду были негры и буры?

– О, множество! – сказал мистер Хупдрайвер, чиркая спичкой о подошву и чувствуя, что ему становится жарко от принятых на себя новых обязательств.

– Как интересно! Вы знаете, а я никуда не выезжала из Англии, только была в Париже, Ментоне и Швейцарии.

– Путешествия надоедают, знаете ли (затяжка), то есть, через какое‑то время.

– Вы должны рассказать мне о вашей ферме в Южной Африке. У меня всегда распаляется воображение, когда я думаю о таких местах. Я представляю себе целое стадо высоких страусов, которых гонят… на пастбище, верно? А что они едят?

– Как вам сказать… Самые разные вещи, – сказал мистер Хупдрайвер. – У них, знаете ли, свои вкусы. Ну, конечно, фрукты там всякие, куриный корм и тому подобное. Тут дело не простое.

– А вы когда‑нибудь видели льва?

– Они не часто встречались в наших местах, – скромно ответил мистер Хупдрайвер. – Но я их, конечно, видел. Раза два.

– Подумать только! Видели льва! Вам было не страшно?

Мистер Хупдрайвер уже глубоко сожалел, что попался на эту удочку с Южной Африкой. Он дымил сигаретой и задумчиво взирал на Солент, решая мысленно судьбу этого льва.

– Я даже не успел испугаться, – сказал он. – Все произошло в один миг.

– Продолжайте, пожалуйста, – сказала она.

– Я шел через загон, где откармливали страусов.

– Как, значит, страусов едят? Вот не знала…

– Что их едят? Да, и часто. Хорошо фаршированный страус – очень вкусная штука. Так вот, шли мы, вернее, шел я через этот загон и вдруг вижу – кто‑то стоит в лунном свете и смотрит на меня. – Мистер Хупдрайвер покрылся испариной. Его фантазия начала прихрамывать. – К счастью, со мной было отцовское ружье. Но все же, должен признаться, я испугался (затяжка). Я прицелился в то место, где, казалось мне, должна была находиться голова. И выстрелил (затяжка). И, можете себе представить, он упал.

– Мертвый?

– Совершенно мертвый. Это был один из самых удачных выстрелов в моей жизни. А мне тогда было немногим больше девяти.

– Я, наверно, закричала бы и бросилась бежать.

– Бывает так, что не убежишь, – сказал мистер Хупдрайвер. – А в данном случае бежать – это верная смерть.

– В жизни не встречала человека, который бы убил льва, – заметила она, глядя на него все с большим уважением.

Наступила пауза. Джесси, казалось, обдумывала, о чем бы его еще спросить. Мистер Хупдрайвер поспешил вытащить часы.

– Смотрите‑ка! – воскликнул мистер Хупдрайвер, показывая ей время. – Вы не считаете, что нам пора двигаться дальше?

Лицо его горело, уши покраснели. Она приписала его смущение скромности. Он понуро поднялся – теперь к грузу, лежавшему на его совести, прибавился еще и лев – и протянул руку, чтобы помочь ей встать. Они спустились в Кошэм, взяли свои машины и неторопливо поехали по северному берегу большой гавани. Но мистер Хупдрайвер уже не чувствовал себя счастливым. Он никак не мог забыть об этой ужасной, отвратительной лжи. Зачем он это сделал! К счастью, она больше не просила его рассказать о Южной Африке, во всяком случае, до Порчестера, зато много говорила о желании Жить Самостоятельной Жизнью и о том, какие цепи накладывает на людей традиция. Она говорила удивительно хорошо, и ум Хупдрайвера заработал. Возле замка мистер Хупдрайвер поймал несколько крабов в прибрежной заводи. В Фархэме они остановились выпить чаю и выехали оттуда почти на закате при весьма ободряющем стечении обстоятельств, о чем вы узнаете в свое время.

 

Спасательная экспедиция

 

А теперь вернемся к трем предприимчивым кавалерам – Уиджери, Дэнглу и Фиппсу – и к прекрасной даме по имени Томас Плантагенет, которую они вызволяют из беды и которая, как утверждают газеты, известна в обществе под именем миссис Милтон. Если мне не изменяет память, мы оставили их на станции в Мидхерсте, где они в волнении ожидали поезда на Чичестер. Вся спасательная экспедиция была исполнена сознания, что миссис Милтон стойко выносит почти неодолимое горе. Три джентльмена превосходили один другого в выражении сочувствия; они внимательно, почти даже нежно опекали ее. Грузный Уиджери теребил ус и смотрел на нее карими, по‑собачьи преданными глазами, в которых отражались все его невысказанные чувства; стройный Дэнгл тоже теребил ус и старался выразить, что мог, своими серыми холодными глазами. У Фиппса, к несчастью, не было усов, которые он мог бы теребить, поэтому он, скрестив руки на груди, бодрым, безразличным тоном храбро разглагольствовал о железнодорожном сообщении между Лондоном, Брайтоном и Южным побережьем, чтобы хоть немного отвлечь бедную женщину от ее печальных мыслей. Даже миссис Милтон прониклась их возвышенной скорбью и постаралась показать это разными тонкими, имеющимися в распоряжении женщин способами.

– Ничего нельзя предпринять, пока мы не доберемся до Чичестера, – сказал Дэнгл. – Ничего.

– Ничего, – подтвердил Уиджери и добавил ей на ухо: – Вы сегодня почти совсем не кушали.

– Эти поезда всегда опаздывают, – сказал Фиппс, поглаживая пальцами край воротничка.

Дэнгл, надо вам сказать, будучи помощником редактора и обозревателем, чрезвычайно гордился своей интеллектуальной дружбой с Томасом Плантагенетом. Толстяк Уиджери, директор банка и хороший игрок в гольф, свое отношение к миссис Милтон воспринимал не иначе, как в духе прелестной старинной песенки: «Дуглас, Дуглас, нежный, верный…» Дело в том, что звали его Дуглас – Дуглас Уиджери. А Фиппс – Фиппс был еще студентом‑медиком, и он считал, что положил к ее ногам свое сердце, сердце светского человека. Она же была по‑своему милостива ко всем троим и настаивала на том, чтобы они оставались друзьями, несмотря на их несказанно критическое отношение друг к другу. Дэнгл считал Уиджери обывателем, крайне примитивно понимавшим достоинства «Высвобожденной души», а Уиджери считал, что Дэнглу не хватает гуманности и что он неискренен: готов покривить душой ради красного словца. Оба – и Дэнгл и Уиджери – считали Фиппса молокососом, а Фиппс считал Дэнгла и Уиджери неотесанными хамами.

– Они должны были приехать в Чичестер к обеду, – сказал Дэнгл в поезде. – Может быть, немного позже. Во всяком случае, по дороге им негде пообедать. Как только мы туда приедем, Фиппсу придется обойти гостиницы и узнать, не обедала ли там девушка, похожая по описанию на нее…

– Я‑то обойду, – сказал Фиппс. – И даже весьма охотно. А вы с Уиджери, насколько я понимаю, будете болтаться…

Он увидел страдание на кротком лице миссис Милтон и не закончил фразы.

– Нет, – сказал Дэнгл, – мы не будем болтаться, как вы изволили выразиться. В Чичестере всего два места, куда могут пойти туристы, – это собор и превосходный музей. Я наведу справки в соборе, а Уиджери…

– В музее. Отлично. А потом я еще кое‑что предприму, – сказал Уиджери.

Прежде всего они торжественно проводили миссис Милтон в «Красную гостиницу», устроили ее там и заказали ей чаю.

– Вы так добры ко мне, – сказала она. – Вы все.

Они ответили, что это пустяки, и отправились на поиски. К шести часам они вернулись, несколько поостывшие в своем рвении, без всяких новостей. Уиджери пришел вместе с Дэнглом. Фиппс вернулся последним.

– Вы совершенно уверены, – спросил Уиджери, – в правильности ваших предположений?

– Совершенно уверен, – кратко ответил Дэнгл.

– Но ведь ничто не мешает им, – сказал Уиджери, – выехав из Мидхерста по Чичестерской дороге, в любую минуту изменить свои планы.

– Мешает, дорогой мой! Вот именно мешает. Неужели вы считаете, что у меня не хватило сообразительности подумать о перекрестках! Напрасно. Но на этой дороге нет ни одного перекрестка, который мог бы побудить их изменить маршрут. Могли они свернуть сюда? Нет. А туда? Тоже нет. В мире куда больше неизбежного, чем можно себе представить.

– Сейчас посмотрим, – сказал Уиджери, стоя у окна. – Вот идет Фиппс. Что касается меня…

– Фиппс! – воскликнула миссис Милтон. – Он спешит? Какой у него вид? – Она порывисто поднялась, кусая дрожащие губы, и подошла к окну.

– Никаких новостей, – сказал Фиппс, входя.

– Ах! – вздохнул Уиджери.

– Никаких? – переспросил Дэнгл.

– Видите ли, – сказал Фиппс. – Тут один тип рассказывал какую‑то странную историю про человека в велосипедном костюме, который вчера около этого времени ходил здесь и спрашивал о том же.

– О чем же? – спросила миссис Милтон, стоявшая в тени у окна. Она говорила тихо, почти шепотом.

– Как о чем? «Не видели ли вы молодой особы в сером велосипедном костюме?»

Дэнгл прикусил нижнюю губу.

– Что? – воскликнул он. – Вчера! Какой‑то человек расспрашивал о ней вчера! Что это значит?

– Бог его знает, – сказал Фиппс, устало опускаясь на стул. – Можете сделать из этого соответствующие умозаключения.

– А что это был за человек? – спросил Дэнгл.

– Откуда я знаю? Тот тип сказал, что он был в велосипедном костюме.

– Ну, а рост? Телосложение?

– Я не спросил, – сказал Фиппс.

– Не спросил! Это же глупо! – воскликнул Дэнгл.

– Спросите его сами, – сказал Фиппс. – Это конюх из «Белого оленя» – такой приземистый, плотный малый с красным лицом и грубыми манерами. Стоит у ворот. Видно, навеселе: от него так и несет виски. Пойдите и спросите его.

– Конечно, пойду, – сказал Дэнгл, снимая соломенную шляпу со стеклянного колпака, под которым на шифоньерке стояло чучело птицы, и направляясь к двери. – Следовало бы мне раньше об этом подумать.

Фиппс открыл было рот и снова его закрыл.

– Вы, несомненно, устали, мистер Фиппс, – успокоительным тоном произнесла миссис Милтон. – Я позвоню, чтобы вам принесли чаю. Хорошо?

Тут Фиппсу стало ясно, что он, как рыцарь, допустил промах.

– Меня немного разозлило, что он погнал меня выполнять его поручение, – сказал он. – Но я готов сделать в сто раз больше, лишь бы это помогло вам найти ее. – Пауза. – Я в самом деле выпил бы чашку чаю.

– Я не хочу вас напрасно обнадеживать, – сказал Уиджери. – Но я не верю, что они вообще были в Чичестере. Дэнгл, конечно, очень умный малый, но порой его умозаключения…

– Вот так так! – сказал вдруг Фиппс.

– Что такое? – спросила миссис Милтон.

– Совсем забыл. Выйдя отсюда, я обошел все гостиницы и даже не подумал… Ну, ничего. Сейчас спросим, когда придет слуга.

– Вы имеете в виду…

Раздался стук в дверь, и она отворилась.

– Чаю, мэм? Слушаюсь, мэм, – сказал слуга.

– Постойте, – окликнул его Фиппс. – Скажите, молодая особа в сером, на велосипеде…

– Останавливалась ли здесь вчера? Да, сэр. Ночевала. С братом, сэр, – молодым джентльменом.

– С братом! – тихо повторила миссис Милтон. – Слава богу!

Слуга взглянул на нее и все понял.

– С молодым джентльменом, сэр, – сказал он, – очень щедрым. По фамилии Бомонт.

После этого он рассказал еще несколько малосущественных подробностей, а Уиджери допросил его с пристрастием о планах молодых людей.

– Хейвант! Где же это находится? – спросил Фиппс. – Я, кажется, слышал это название.

– Тот человек был высокого роста? – тем временем продолжала допрос миссис Милтон. – Благородной осанки? С длинными светлыми усами? И говорит, растягивая слова?

– Хм, – сказал слуга и задумался. – Усы у него, мэм, пожалуй, не такие уж и длинные, как будто только пробиваются: он ведь молодой.

– Лет тридцати пяти, так?

– Нет, мэм. Скорее двадцати пяти. А то и меньше.

– О господи! – воскликнула миссис Милтон каким‑то странным глухим голосом, ища нюхательную соль и проявляя отличное самообладание. – Должно быть, это ее младший брат.

– Вы свободны, благодарю вас, – сухо сказал Уиджери, чувствуя, что ей легче будет перенести эту новость в отсутствии слуги.

Слуга повернулся к двери и чуть не столкнулся с Дэнглом, который ввалился в комнату, тяжело дыша и прижимая к правому глазу носовой платок.

– Хэлло! – сказал Дэнгл. – Что случилось?

– Что с вами случилось? – спросил Фиппс.

– Ничего особенного, просто побеседовал с вашим пьянчугой конюхом. Он решил, что все сговорились надоедать ему и что на самом деле никакой Юной Леди в Сером не существует. Ваше поведение навело его на этот вывод. Мне пришлось приложить к глазу кусок сырого мяса. А у вас, я вижу, есть новости?

– Он ударил вас? – спросил Уиджери.

Миссис Милтон встала и подошла к Дэнглу.

– Не могу ли я что‑нибудь для вас сделать?

Дэнгл держался героически.

– Только расскажите, что у вас нового, – сказал он, не отнимая от лица носового платка.

– Вот какое дело, – начал Фиппс и довольно сбивчиво рассказал то, что они узнали. Во время этого рассказа, сопровождавшегося беглым огнем комментариев со стороны Уиджери, слуга внес поднос с чаем.

– Расписание поездов на Хейвант, – тотчас потребовал Дэнгл.

Миссис Милтон налила две чашки, и Фиппс с Дэнглом покорно, словно агнцы, проглотили чай. Они в последнюю минуту вскочили, в поезд. И отправились в Хейвант на поиски.

Дэнгл ужасно кичился тем, что его предположение относительно Хейванта оправдалось. Принимая во внимание, что за Хейвантом с одной стороны дороги на Саутгемптон стоят крутые горы, а с другой – плещется море, он придумал великолепный план поимки молодых людей. Он и миссис Милтон поедут в Фархэм, а Уиджери и Фиппс сойдут на промежуточных станциях, один – в Кошэме, другой – в Порчестере, и, если не узнают ничего нового, приедут следующим поездом. Если же они не приедут, то сообщат в Фархэм по телеграфу, что произошло. Это был поистине наполеоновский план, и гордость Дэнгла уже не так страдала от насмешек хейвантских уличных мальчишек, шумно издевавшихся над его подбитым глазом, который он все еще прикрывал носовым платком.

И в самом деле, план оказался настоящим совершенством. Беглецы едва не попались. В ту минуту, когда они вышли из «Золотого якоря» в Фархэме и собирались садиться на велосипеды, из‑за угла появились миссис Милтон и Дэнгл.

– Это она! – воскликнула миссис Милтон и чуть не закричала.

– Тс‑с‑с! – сказал Дэнгл, сжимая ее руку, и в волнении отнял от лица носовой платок, обнажив приложенный к глазу кусок мяса, вид которого так неожиданно подействовал на миссис Милтон, что она сразу смолкла. – Сохраняйте хладнокровие! – продолжал Дэнгл, метнув на нее из‑под мяса строгий взгляд. – Они не должны нас видеть. Иначе они сбегут. Вы не заметили наемных экипажей у вокзала?

Тем временем молодые люди сели на велосипеды и исчезли за поворотом Винчестерской дороги. Если бы не боязнь привлечь всеобщее внимание, миссис Милтон, наверно, упала бы в обморок.

– Спасите ее! – промолвила она.

– Эх, экипаж бы! – сказал Дэнгл. – Одну минуту.

Миссис Милтон осталась стоять в весьма патетической позе, прижав руку к сердцу, а он помчался в «Золотой якорь». Двуколка будет через десять минут. Готово. Мясо он где‑то потерял, и теперь над глазом виднелась припухлость.

– Я провожу вас на станцию, – сказал Дэнгл, – потом быстро вернусь сюда и отправлюсь в погоню за ними. Вы встретите Уиджери и Фиппса и скажете им, где я.

Она была спешно доставлена на станцию и посажена там на твердой, шершавой деревянной скамье, на самом солнцепеке. Она устала, изнервничалась, чувства ее были в полном смятении, а сама она – вся в пыли. Дэнгл, бесспорно, был очень энергичен и предан, но кто мог сравниться в нежной заботливости с Дугласом Уиджери!

Тем временем Дэнгл, позлащенный лучами заходящего солнца, погонял, как умел, большую черную лошадь, запряженную в двуколку, держа путь на северо‑запад, к Винчестеру, Дэнгл, если не считать распухшего глаза, был худощавый, стройный человечек в охотничьей фуражке с козырьком и в темно‑сером костюме. Шея у него была длинная и тощая. А двуколка, как вам, возможно, известно, – это большое, широкое и очень высокое деревянное сооружение; и лошадь тоже была большая, широкая и высокая, с шишковатыми ногами, длинной мордой, массивной нижней челюстью и твердым намерением двигаться только шагом. Цок, цок, цок, – уверенно стучали по дороге ее копыта, и вдруг у самой церкви она рванула в сторону при виде детской колясочки с поднятым верхом.

Дальше история Спасательной экспедиции несколько запутывается. Уиджери был как будто крайне возмущен, найдя миссис Милтон одну на платформе в Фархэме. Весь этот день он без конца раздражался, хотя выехал из дому с самыми лучшими намерениями, и теперь он даже обрадовался, найдя хоть какой‑то повод для своего недовольства.

– Вот уж неуравновешенный человек! – сказал Уиджери. – Умчался куда‑то! А мы, видимо, должны ждать здесь, пока он вернется. На него похоже. Он до того эгоистичен, этот Дэнгл. Вечно хочет все сделать сам и все испортит.

– Он жаждет помочь мне, – не без укоризны заметила миссис Милтон, дотрагиваясь до его рукава.

Однако Уиджери оказалось не так‑то легко смягчить.

– Но мне‑то он не должен вставлять палки в колеса, – сказал он и умолк. – Впрочем, напрасно мы об этом говорим, вы ведь устали.

– Я могу ехать дальше, – живо откликнулась она, – лишь бы нам найти ее.

– Пока я дожидался в Кошэме, я купил карту графства. – Он достал карту и развернул ее. – Вот это дорога из Фархэма. – И спокойно, неторопливо, как и подобает деловому человеку, он принялся развивать свою мысль, сводившуюся к тому, что им надо сесть в поезд и ехать в Винчестер. – Они, конечно же, отправились в Винчестер, – заключил он. – Иначе и быть не может. Завтра воскресенье, в Винчестере есть собор, а по дороге никаких крупных населенных пунктов больше нет.

– А как же мистер Дэнгл?

– Он будет ехать, пока не наскочит на что‑нибудь, и тогда свернет себе шею. Я видел, как он ездит. При такой езде на двуколке, да еще наемной, едва ли он сумеет догнать велосипедистов, притом прохладным вечером. Положитесь на меня, миссис Милтон…

– Я в ваших руках, – с трогательной покорностью сказала она, глядя на него, как ребенок на большого, взрослого человека, и на минуту он забыл обо всех треволнениях этого дня.

Все это время Фиппс стоял, опираясь на палку, в довольно унылой позе, теребил свой воротник и смотрел то на одного собеседника, то на другого. Мысль обогнать Дэнгла показалась ему превосходной.

– Мы могли бы оставить записку там, где он брал двуколку, – предложил он, когда взгляды их встретились. Все трое необычайно оживились при этом предложении.

Но они так и не уехали дальше Ботли. Ибо в тот самый миг, когда их поезд прибыл на станцию, они услышали страшный грохот; откуда‑то сверху раздались громкие крики, кондуктор в изумлении застыл на платформе, а Фиппс высунулся в окно и, воскликнув: «Вот он едет!», – выскочил из вагона. Миссис Милтон, в тревоге последовавшая за ним, успела еще все увидеть. Уиджери же опоздал. Станция Ботли расположена в выемке между двумя холмами; поверху проходит дорога, по которой на фоне лимонно‑желтых и багровых отблесков заката неслась огромная черная лошадь, похожая на длинноносого шахматного коня, виднелась верхняя часть двуколки и в ней, но где‑то совсем не там, где полагается сидеть вознице, – Дэнгл. Чудовищная тень его бежала по другую сторону выемки. Все произошло в одну секунду. Дэнгл как бы подпрыгнул, на миг повис в воздухе и исчез, после чего раздался страшный треск. И две черные головы промчались мимо.

– Давайте лучше сойдем, – сказал Фиппс, обращаясь к миссис Милтон, которая, оцепенев, стояла в дверях вагона.

Через минуту все трое уже бежали вверх по лестнице. Дэнгл стоял без шляпы, с пораненными руками, а какой‑то услужливый мальчик отряхивал его. Широкая неровная дорога шла под уклон, и вдали на ней виднелось несколько обитателей Ботли, державших под уздцы большую черную лошадь. Даже с такого расстояния видна была злобная гордость, написанная на морде этого чудовища. Морда эта была какая‑то удивительно деревянная. Пожалуй, подобных лошадей я видел только в лондонском Тауэре, – там на них восседают рыцари в латах. Впрочем, сейчас нас интересует не столько лошадь, сколько Дэнгл.

– Вы ушиблись? – взволнованно спросил Фиппс, шедший впереди.

– Мистер Дэнгл! – воскликнула миссис Милтон, всплеснув руками.

– Хэлло! – сказал Дэнгл, ничуть не удивившись при виде всей компании. – Хорошо, что вы приехали. Вы можете мне понадобиться. В недурную я попал переделку, а? Но я настиг их. И как раз там, где рассчитывал.

– Настигли их? – спросил Уиджери. – Где же они?

– Там, наверху, – сказал он, указывая головой куда‑то назад. – В миле отсюда, за холмом. Я оставил их. Так уж вышло.

– Не понимаю, – сказала миссис Милтон, и в глазах ее снова появились тоска и боль. – Вы нашли Джесси?

– Да. Мне хотелось бы только смыть землю с рук. Вот как все произошло. Я выехал из‑за поворота и наткнулся на них. При виде велосипедов лошадь шарахнулась в сторону. Они сидели у дороги и разглядывали цветы. Я успел только крикнуть: «Джесси Милтон, мы вас ищем!» – и эта проклятая скотина понесла. Я не смел даже оглянуться. Только о том и думал, как бы повозка не перевернулась, сами видите, что вышло. Я только крикнул: «Вернитесь к друзьям! Все будет забыто!» И унесся под грохот копыт. Не знаю, услышали ли они…

– Отвезите меня к ней, – непререкаемым тоном потребовала миссис Милтон, поворачиваясь к Уиджери.

– Извольте, – сказал Уиджери, внезапно оживившись. – Это далеко, Дэнгл?

– Мили полторы‑две отсюда. Я, знаете ли, твердо решил найти их. Но взгляните на мои руки! О, прошу прощения, миссис Милтон. – Он повернулся к Фиппсу. – Фиппс, где же все‑таки я могу вымыть руки? И взглянуть на колено?

– Вон там на станции, – сказал Фиппс, сразу изъявляя готовность помочь. Дэнгл сделал шаг, но ушибленное колено тотчас напомнило о себе. – Обопритесь на мою руку, – предложил Фиппс.

– Где здесь можно найти экипаж? – спросил Уиджери у двух мальчишек.

Мальчишки не поняли. И посмотрели друг на друга.

– Здесь нет ни кэба, ни телеги, – сказал Уиджери. – Вот уж в самом деле: коня, коня, полцарства за коня!

– Лошадь есть во‑он там, – протянул один из мальчишек, показывая рукой.

– А двуколку здесь где‑нибудь можно нанять? – спросил Уиджери, устремив на мальчишку долгий свирепый взгляд.

– Или повозку, или что‑нибудь? – спросила миссис Милтон.

– У Джона Хукера есть телега, только нанять ее нельзя, потому как он был пьяный и оглоблю сломал, – пропел старший мальчишка, отвернувшись и глядя куда‑то вдаль. – И мой отец тоже не даст телегу, потому как у него сломана нога.

– Даже телеги нет! Ну, конечно. Что же мы будем делать?

Тут миссис Милтон подумала, что Уиджери, бесспорно, преданный кавалер, зато Дэнгл куда изобретательнее.

– Я полагаю, – сказала она робко, – если бы спросить мистера Дэнгла…

Вся позолота слетела с Уиджери. И он весьма грубо сказал:

– Черт бы побрал вашего Дэнгла! По‑вашему, он еще недостаточно напутал? Гнался за ними, чтобы сказать им, что мы их ищем, а теперь вы хотите, чтобы я спросил его…

Ее прекрасные голубые глаза наполнились слезами. Уиджери тотчас осекся.

– Пойду спрошу Дэнгла, – сказал он только, – если вы этого хотите.

И он зашагал к станции, оставив миссис Милтон посреди дороги под охраной двух мальчишек; в голове у нее, словно припев какой‑то баллады, звучало: «Где теперь рыцари доброго старого времени?» Она почувствовала смертельную усталость и вообще была голодной, пыльной, растрепанной – короче говоря, настоящей мученицей.

 

 

Не могу без волнения рассказывать о том, как кончился этот день: как беглецы канули в неизвестность; как не было больше поездов; как Ботли холодно, с издевкой взирал на преследователей, отказывая им в средствах передвижения; как поглядывал на них с недоверием хозяин «Цапли»; как на следующий день – в воскресенье – была такая жара, что воротничок Фиппса сморщился, юбки миссис Милтон смялись и безоблачное настроение всей компании испортилось. Дэнгл, с пластырем и синяком над глазом, почувствовал всю смехотворность роли Раненого Рыцаря и, сделав над собой небольшое усилие, отказался от нее. Взаимные обвинения, пожалуй, ни разу не занимали в разговоре главного места, но, как зарницы, то и дело обрамляли его. При этом в глубине души каждый сознавал, что они оказались в нелепом положении. И виновата во всем этом, конечно, была Джесси. Правда, самое худшее, что могло бы придать этому происшествию трагический характер, видимо, не произошло. Просто молодая особа – да что я говорю, еще совсем девочка – вздумала покинуть уютный дом в Сэрбитоне, отвергла радости пребывания в кругу утонченных, интеллигентных людей и сбежала, потащив нас за собой и заставив строить из себя рыцарей и мучиться ревностью друг к другу, и вот теперь, субботним вечером, швырнула нас, словно грязь с колес своего велосипеда, усталых, измученных жарой, в эту отвратительную деревню! И сбежала‑то она не во имя Любви и Страсти, что является серьезным оправданием даже в глазах тех, кто это осуждает, а из Каприза, Причуды ради, просто вопреки Здравому Смыслу. Однако с присущим нам тактом мы продолжаем говорить о ней как о заблудшей овечке, принесшей нам столько волнений, и миссис Милтон, подкрепившись едой, по‑прежнему выказывает самые возвышенные чувства.

Замечу кстати, что сидела она в плетеном кресле с подушками – единственном удобном кресле во всей комнате, а мы на невероятно жестких, набитых конским волосом стульях, с салфеточками, привязанными к спинкам при помощи лимонно‑желтых бантов. Это было как‑то не совсем похоже на приятные беседы в Сэрбитоне. Миссис Милтон сидела лицом к открытому окну (ночь была такая спокойная и теплая) и удивительно хорошо выглядела в полумраке, так как мы не зажигали лампы. По голосу ее чувствовалось, что она устала, и, казалось, она даже склонна была винить себя за «Высвобожденную душу». Такой вечер вполне можно было бы запечатлеть в дружеских мемуарах, но тогда он казался довольно скучным.

– Я чувствую, – говорила миссис Милтон, – что это я во всем виновата. Я ушла вперед в своем развитии. Моя первая книга – учтите, я не намерена отказываться ни от одного слова, написанного в ней, – эта книга была неправильно понята и неправильно истолкована.

– Вот именно, – поддакнул Уиджери, стараясь выразить столь горячее сочувствие, чтобы оно было заметно даже в темноте. – Умышленно неправильно истолкована.

– Не говорите так! – взмолилась леди. – Не умышленно. Я стараюсь думать, что критики – люди честные, по‑своему, конечно. Но сейчас я имела в виду не критиков. Я хотела сказать, что она… – И миссис Милтон выжидающе умолкла.

– Вполне возможно, – сказал Дэнтл, рассматривая свой пластырь.

– Я пишу книгу и излагаю свои мысли. Я хочу, чтобы люди думали так, как я советую, а вовсе не поступали. Это и значит учить. Только я свое учение преподношу в форме рассказа. Я хочу учить новым Идеям, новым Истинам, распространять новые Взгляды. Затем, когда Взгляды распространятся, тогда и в жизни начнутся изменения. А сейчас – безумие бросать вызов существующему порядку. Бернард Шоу, как вам известно, объяснял это применительно к социализму. Все мы знаем, что надо своим трудом зарабатывать то, что потребляешь, – это правильно, а вот жить на проценты с капитала – неправильно. Но пока нас еще слишком мало, чтобы начать такую жизнь. Это должны сделать Те, Другие…

– Совершенно верно, – сказал Уиджери. – Те, Другие… Они должны начать первыми.

– А пока вы должны заниматься своим банком…

– Если я не буду, то будет кто‑нибудь другой.

– Ну, а я живу на деньги, которые приносит лосьон мистера Милтона, и тем временем стараюсь завоевать себе место в литературе.

– Стараетесь! – воскликнул Фиппс. – Вы уже завоевали его.

– А это немало, – добавил Дэнгл.

– Вы так добры ко мне. Но в данном случае… Конечно, Джорджина Гриффитс в моей книге живет одна в Париже и учится жизни, и у нее в гостях бывают мужчины, но ведь ей уже больше двадцати одного года.

– А Джесси только восемнадцать, и к тому же она еще совсем дитя, – сказал Дэнгл.

– Ну, конечно, тут все иначе. Такой ребенок! Это совсем не то, что взрослая женщина. И Джорджина Гриффитс никогда не рисовалась своей свободой – она же не разъезжала на велосипеде по городам и деревням. Да еще в нашей стране! Где все так придирчивы! Только вообразите себе – спать вне дома. Это же ужасно. Если это станет известно, она погибла.

– Погибла, – сказал Уиджери.

– Никто не женится на такой девушке, – сказал Фиппс.

– Это надо скрыть, – сказал Дэнгл.

– Я всегда считала, что каждый человек, каждая жизнь – это особый случай. И людей надо судить в связи с теми обстоятельствами, в которых они находятся. Не может быть общих правил…

– Я часто убеждался в том, как это верно, – сказал Уиджери.

– Таково правило, которого я придерживаюсь. Конечно, мои книги…

– Это – другое дело, совсем другое дело, – сказал Дэнгл. – В романе речь идет о типичных случаях.

– А жизнь не типична, – чрезвычайно глубокомысленно изрек Уиджери.

Тут Фиппс неожиданно для себя вдруг зевнул, и сам больше всех был этим шокирован и потрясен. Слабость эта оказалась заразительной, и собравшиеся, как вы легко можете понять, разговаривали уже вяло и вскоре под разными предлогами разошлись. Но не для того, чтобы тотчас лечь спать. Дэнгл, оставшись один, начал с безграничным отвращением рассматривать свой потемневший глаз, потому что, несмотря на свою энергию, он был большой любитель порядка. Вся эта история – уже приближавшаяся к развязке – оказалась ужасно хлопотной. А возвращение в Фархэм сулило новые неприятности. Фиппс некоторое время сидел на кровати, с не меньшим отвращением изучая воротничок, который еще сутки назад он считал бы совершенно неприличным надеть в воскресенье. Миссис Милтон размышляла о том, что и крупные, толстые люди с по‑собачьи преданными глазами тоже смертны, а Уиджери чувствовал себя несчастным, потому что был так груб с нею на станции и особенно потому, что до сих пор не был уверен в своей победе над Дэнглом. И все четверо, будучи склонны придавать большое значение внешним обстоятельствам, терзались мыслью о завтрашней встрече с язвительным и недоверчивым Ботли, а потом с насмешливым Лондоном и строящим разные догадки Сэрбитоном. В самом ли деле они вели себя нелепо? Если нет, то откуда у них у всех это чувство досады и стыда?