Принципиальное отличие варягов середины IX — середины X в. от «варягов» конца X столетия 3 страница

В русском переводе Хроники Амартола, который был сделан в XI в., при описании нападения руси на Константинополь в 941 г., сказано, что «приплоу роусь на Констянтиньтрад лодиами… от рода вяряжеска соущим», хотя в подлиннике русь. выводится «из рода франков» (γενους των φραγγων). Но в статье Хроники под 744 г., где речь идет о событиях уже не русских, а западноевропейских, «франки» переведены как «немцы» («под властью Немечскою приим с всею Италиею…»). В. М. Истрин в комментарии отмечал, что фраза «от рода варяжеска» указывает на русского переводчика-киевлянина, который правильно отождествил варягов с франками, по оценке историка, «со своей точки зрения». Как полагал ученый, для южного славянина такое подразделение франков на немцев и варягов в зависимости от действия тех и других, «было бы недоступно». Дело в том, рассуждал он, что в Византии существовал особый наемный вспомогательный корпус, который византийские писатели называют то ρος, то βαραγγοι, но чаще — последним именем. Вместе с тем, у тех же византийских писателей βαραγγοι, как вспомогательное войско, соединяется иногда с франками, называясь вместе с ними «союзными корпусами». Таким образом, заключал Истрин, передача γενους των φραγγων как «род варяжский» следует объяснить хорошим знанием русским переводчиком военного устройства Византии[1107]. Думается, что объяснение тому лежит в другой плоскости. Как известно, франками в Византии было принято именовать всех западноевропейцев[1108]. Поэтому, византийцы, зная о выходе руси из пределов Западной Европы, естественно относили ее к «роду франков». Русский же переводчик произвел замену непонятного для своих соотечественников слова «франки» на адекватный ему по смыслу термин «варяги»[1109], которым на Руси уже в XI в. именовали определенную часть западноевропейского мира.

В Толковой Палее читается, «иже от Афета языци изыдош и в части где седят. 1. варяжеск. 2. язык словенеск. 3. чюдь. 4. ямь. 5. лоп. 6. перма. 7. корела. 8. печера. 9. утра. 10. литва. 11. ятвази. 12. пруси…»[1110]. По мнению А. А. Шахматова, Палея представляет собой болгарский памятник, перешедший на Русь в XI веке[1111]. Он же утверждал, что имени русь перечня ПВЛ («В Афетове же части седять русь, чюдь и вси языци: меря, мурома, весь, моръдва, заволочьская чюдь, пермь, печера, ямь, угра, литва, зимегола, корсь, летьгола, любь»[1112]) в Палее соответствуют «Варяжский и Словеньскый язык; замену Руси двумя языками понять трудно». Учитывая, что в летописном перечне народов «Афетовой части» название «словене» отсутствует, ученый посчитал это свидетельством «в пользу большой древности палейской редакции этого перечня», который нельзя, таким образом, возвести к летописному. Замена словен русью, рассуждал он, естественна для редактора ПВЛ, подчеркивая при этом, что «летописный перечень не мог быть заимствован непосредственно из Палеи». По его предположению, редакторы обоих памятников пользовались «одним общим источником»[1113]. Текст Палеи об «Афета языци» уже по содержанию, заключал Шахматов позже, восходит к русскому источнику, т. е. к ПВЛ, материал которой был переработан составителем Палеи с учетом тех сведений, которые он имел о соседних народах[1114]. Но вероятнее всего, что под фразой о языке «варяжеском» Палеи, исходя из общего, а не конкретного значения термина «варяги», понимаются западноевропейские народы, перечень которых отсутствует среди народов «Афетова» языка (но который присутствует, например, в летописном описании «Афетова колена»: «Афетово бо и то колено: варязи, свей, урмане, готе, русь, агняне, галичане, волъхва, римляне, немци, корлязи, веньдици, фрягове и прочии…»), исключая из них лишь славянские, в том числе и те, что исповедовали католицизм. Западноевропейские народы — это часть «Афета языци», и они или какое-то их общее название должны, конечно, присутствовать в перечне Толковой Палеи.

Представление о значении термина «варяги» в послекиевский период дает мирный договор новгородцев «с всеми немьцкыми сыны, и с гты, и с всем латиньскым языкомь», который исследователи обычно относят к 1189–1199 гг. (В. Л. Янин датирует его 1189–1191, Е. А. Рыбина и А. Л. Хорошкевич 1191–1192)[1115]. В нем готы называются либо «немцами», либо упоминаются под своим именем отдельно от «немцев», Готланд именуется «Гъцк берег», Западная Европа «Немечьской землей», а ее жители «немцами». И интерес вызывает следующий пункт договора: «Оже емати скот варягу на русине или русину на варязе, а ся его заприть, то 12 мужь нослухы, идеть роте, възметь свое»[1116], т. е. термин «варяги» абсолютно равнозначен словам «немцы» и «латины» (в данном случае «латиньский язык») и обозначает вместе с ними всю совокупность многочисленных западноевропейских партнеров Новгорода, в будущем составивших мощный Ганзейский торговый союз. Исследователи отмечают тесную близость документа к Русской Правде, а приведенную выдержку из него напрямую связывают с 15 статьей Краткой Правды, которой воспользовались при составлении договора («Аже где възыщеть на дроузе проче, а он ся запирати почнеть, то ити ему на извод пред 12 человека; да аще боудеть обидя не вдал боудеть достино емоу свои скот, а за обиду 3 гривне»)[1117]. Этот вывод подтверждает и архаичный денежный счет «скот», который уже столетием раньше, в XI в. являлся пережитком и в дальнейшем отмирает раньше, чем куны[1118]. Таким образом, договор отражает не только традицию бытования термина «варяги» в последние десятилетия XII в. в значении «западноевропейцы», но и практику его давнего функционирования в этом значении[1119].

Остается добавить, что в рассматриваемом договоре термин «варяги» применен в практике новгородского делопроизводства в последний раз. Вместо него с тех пор в том же смысловом значении в актовом материале используется термин «немцы». Дополнительные свидетельства в отношении значения термина «варяги» применительно ко времени составления Начальной летописи дает НПЛ: она сообщает под 1152, 1181, 1217 и 1311 гг. о пожаре Варяжской церкви (под 1217 добавлено, что в ней «из-горе товар вьсь варязьскыи бещисла»), под 1188 г. — «рубоша новгородьце варязи на гътех, немьце в Хоружьку и в Новотържьце; а на весну не пустиша из Новагорода своих ни одного мужа за море, ни съла въдаша варягом, нъ пустиша я без мира», под 1201 — «А варягы пустиша без мира за море…. А на осень придоша варязи горою на мир, и даша им мир на всей воли своей», под 1204 г. — о варягах, защищавших Царьград, под 1299 г. — о Варяжской улице[1120]. «Ультранорманист» М. П. Погодин, конечно, не сомневался, что эти показания лишний раз говорят в пользу норманства варягов эпохи Киевской Руси[1121].

Под Варяжской церковью обычно понимают церковь св. Олава на Готском дворе[1122]. При этом исследователи убеждены, что НПЛ различает Варяжскую и Немецкую церкви, соответственно Готского и Немецкого дворов[1123], существовавших в Новгороде с конца XII в.[1124] (НПЛ сообщает о Немецком дворе под 1272, 1275, 1299, 1359, 1391 гг., о Готском под 1403, 1405 гг.; оба двора упомянуты в проекте договора Новгорода со своими западными партнерами 1269 г.[1125]). Имеется новгородский памятник (списки XVІ-XVІІІ вв.) «Повесть о посаднике Добрыне» (вариант «Повесть о построении Варяжской божницы в Новегороде»), который рассказывает, как «немецкие» купцы, представлявшие собой Ганзейский союз, обратились к новгородцам с просьбой отвести им место под строительство «божницы». Получив отказ, они подкупили посадника Добрыню и добились при его содействии разрешения поставить свою «ропату» на месте православной деревянной церкви Иоанна Предтечи на Торгу, которая в связи с этим была перенесена на другое место. Добрыню постигла заслуженная кара: сброшенный вихрем в Волхов он утонул, не удостоившийся, таким образом, погребения по православному обряду[1126]. В Синодском списке «Повести» (конец XVII в.), выделяемом А. И. Никольским в «особую редакцию», отсутствует термин «немцы» и во всех случаях западноевропейские купцы именуются «латини» («иностранницы латинския веры»), их церковь «латинской ропатой», а сам Добрыня охарактеризован «латинским поборником». Конец XV — начало XVI вв. ученый назвал как приблизительное время составления и записи памятника. Е. А. Рыбина, продолжая мысль Никольского, выделяет две независимые друг от друга редакции «Повести»: XII в., которую видит в Синодском списке, и XV в. Присутствие в последней термина «латины», значение которого ею понято слишком конкретно, она объясняет тем, что «читаемый при богослужении текст должен был подчеркнуть иную веру иноземцев»[1127].

Единственный новгородский посадник по имени Добрыня умер, как сообщает НПЛ, в 1117 г., т. е. за 67 лет до закладки церкви Иоанна Предтечи[1128]. Н. М. Карамзин охарактеризовал легенду о Добрыне «сказкой», «нелепой сказкой» назвал ее в 1892 г. Д. И. Прозоровский. В. Л. Янин же, напротив, уверен, что «существуют заметные признаки достоверности этой легенды». С. О. Шмидт, датируя «Повесть» 1440-ми гг. и видя в ней реальную историческую основу, связал ее информацию со строительством церкви св. Петра на Немецком дворе в конце XII века[1129]. Рыбина, соглашаясь с датировкой «Повести» серединой или второй половины XV в., утверждает, что события, изложенные в памятнике, не подлежат сомнению, и считает, что речь в легенде идет о церкви св. Олава на Готском дворе, основанном готландцами вместе с церковью не позднее первого десятилетия XII в., а возможно даже на рубеже ХІ-ХІІ вв., т. е. при жизни посадника Добрыни. И церковь св. Олава, по ее мнению, летописи знают как Варяжскую божницу, чье строительство вызвало недовольство жителей Новгорода, «что и послужило непосредственной причиной составления легенды». В 1192 г., заключает Рыбина, была поставлена купцами немецко-готской компании Висби немецкая церковь св. Петра, т. е. был создан Немецкий двор, первоначально являющийся как бы отделением Готского[1130].

Подобным образом рассуждать исследовательницу заставляли два обстоятельства. Первое из них заключается в том, что, согласно точке зрения А. А. Куника, Ф. Фортинского, М. Бережкова, А. И. Никитского, новгородские памятники применительно к XII–XIII вв. под варягами разумели исключительно только готландцев. Фортинский и Никитский начало этой практики относили к первым годам XII в., Бережков — к его середине[1131]. В советской историографии это мнение повторил Шаскольский: под варягами, по его словам, на протяжении второй половины XII–XIII в. новгородцы понимали действительно лишь готландцев, в то время как жителей материковой Швеции они называли свеями и немцами. Рыбина, соглашаясь с Шаскольским, начало именования островитян варягами отнесла, как это можно понять из ее рассуждений, ко времени их появления в Новгороде, обычно датируемого в науке рубежом ХІ-ХІІ вв., во всяком случае они так назывались, по ее мнению, уже в первой половине XII столетия[1132]. Данное понимание значения термина «варяги», надо заметить, имеет самое малое число сторонников, ибо являет собой определенную, хотя и весьма скромную «ересь» в рамках традиционного норманизма. Ведь согласно ему, если сослаться на мнение А. А. Шахматова, уже в XII в. жители Готланда были известны на Руси под именем «гъты», жители Швеции «свей», Дания называлась «Донь», «Донскою землею», жители Норвегии именовались «мурмане». а более древним и вместе с тем же общим названием всех скандинавов было имя «варяги»[1133].

Суть второго обстоятельства состоит в том, что в Х-ХІІ в. в балтийской торговле якобы господствовали готландские купцы[1134], а немецкие купцы, освоившись на Готланде лишь во второй половине XII в., появились в Новгороде в конце этого столетия. И только спустя некоторое время немецкие купцы полностью монополизировали торговлю с Новгородом и объединили под своим управлением Готский и Немецкий дворы[1135]. В 1847 г. М. Славянский считал, что готландцы утвердили свой двор в Ладоге и построили первую католическую церковь св. Николая в 1060 г., но с потерей Ладогой значения они поставили двор в Новгороде. Вслед за ними, полагает он, и немцы возвели свой двор, который, как и Готский, имел католическую церковь. Наша современница Е. А. Мельникова вначале относила появление церкви св. Олава (также видя в ней Варяжскую, исключительно скандинавскую церковь) к промежутку между 1030 и 1090-ми гг., в последнее время она говорит либо о первой половине 40-х гг. XI в., либо о 1030-х — начале 1040-х гг., связывая ее основание с пребыванием на Руси норвежца Харальда Сигурдарсона Сурового Правителя, ставшего мужем дочери Ярослава Мудрого Елизаветы. Готский двор, по ее мнению, возник на рубеж ХІ-ХІІ столетий[1136]. Шаскольский, соглашаясь с Рыбиной, основание готландскими купцами Готского двора, где была устроена католическая церковь св. Олава, относит к первым десятилетиям XII в., а может быть, и к XI столетию. И лишь в конце XII в. немецкие купцы, заведя регулярную торговлю в Новгороде, построили там свой двор неподалеку от Готского двора[1137].

Итак, о наличии в Новгороде Варяжской церкви в середине XII в. говорит НПЛ. В перечне новгородских посадников лишь один был по имени Добрыня, умерший во втором десятилетии того же столетия и с которым поздняя традиция связывала ее строительство. «Вопрошание Кирика», где упомянут варяжский поп, датируется 30-ми гг. XII века. Видимо, время основания католического храма достаточно близко к этим датам: рубеж ХІ-ХІІ веков. При этом ясно лишь одно: его строительство связано с кем-то из западноевропейцев, ибо для русских людей, в сознании которых давно уже слились понятия «немцы», «латины» и «варяги», все католические храмы были «варяжскими божницами», независимо от того, кто их ставил: готландцы, шведы, немцы. В литературе уже высказывалось мнение, что Варяжская божница — это римско-католическая церковь «для прибалтийских торговцев» вообще[1138]. С. Ф. Платонов считал, что «в Новгороде жили немецкие купцы и имели свою церковь — «Варяжскую божницу»[1139]. Так что «варяжский поп» не может быть указанием на присутствие в Новгороде только готландцев или же только скандинавов вообще[1140]. В «Вопрошании» «варяжский поп» — служитель «латинской веры», названной в документе: «Оже боудеть кый человек и крещен в латиньскую веру, и въсхощеть пристоупити к нам?[1141]. А ее представлять в Новгороде, учитывая его самые широкие и активные связи со многими странами Западной Европы, могли многие выходцы из ее пределов и не обязательно скандинавы.

Название Варяжской улицы (Торговая сторона), напротив, связано с собственно варягами, т. е. с определенной народностью. Точно также обстоит дело и в случае с другими древними топонимами города: Славенский конец[1142] (Торговая сторона), Неревский конец (Софийская сторона, от финно-угорского племени неревы или наровы, проживавшего на северо-западе Новгородской земли[1143]), Чудинцева (Софийская сторона) и Прусская улицы (А. Л. Погодин отмечал, что «Прусская улица, упоминаемая в Уставе о мостах, указывает на хронологически раннее появление довольно многочисленной колонии прусов в Новгороде… может быть, даже не без связи с варягами»[1144]). В пользу высказанного предположения говорит тот факт, что Немецкий и Готский дворы размещались не на Варяжской улице, а на Михайловской (Готский) и между улицами Ильиной и Славной (Немецкий), расположенных соответственно на южной и восточной стороне Ярославова дворища[1145]. Эти дворы возникли, видимо, там, где «заморским» купцам вначале были отведены места для жилья и торговли, и тогда, когда Варяжская улица являлась давним элементом топографии города, и не имели, следовательно, непосредственного отношения ни к ней, ни к ее названию. Что и различалось новгородцами, вкладывающими разный смысл в названия Варяжская улица и «Варяжская божница». М. Бережков свидетельствует, что в книге Водской пятины 1500 г. в Ладоге упомянута «Варяжская улица», за которой также, конечно, стоят варяги самой ранней поры. По мнению А. Н. Кирпичникова, она существовала, вероятно, уже в X веке[1146].

Касаясь сообщения летописи под 1188 г. о конфликте новгородцев с варягами, А. Х. Лерберг полагал, что под последними понимаются готландцы, которых новгородцы «заточили в Хоружку и Новый Торжок». Затем Н. М. Карамзин, задаваясь вопросом: «Это не ясно: кто и кого рубоша (здесь и далее курсив автора. — В. Ф.) Новгородцы ли варягов, или варяги новгородцев? что такое Хоружька?», все же посчитал, что речь идет о «важной ссоре с варягами, готландцами и другими народами скандинавскими»: «новгородцы задержали их купцов, разослали по темницам». В советское время в отношении того, где происходили эти события, кто и от кого пострадал, близко к Лербергу и Карамзину рассуждал Б. А. Рыбаков[1147]. Но большинство ученых трактует известия под 1188 г. как заключение варягами и немцами новгородцев в тюрьму соответственно на Готланде и в городах восточной Швеции в ответ на разгром русскими, карелами и эстами шведской Сигтуны в 1187 году. При этом видя в варягах в основном готландцев, а под немцами то шведов, то немецких купцов в Висби, и добавляя, что договор 1189–1199 гг. непосредственно связан с событиями 1188 г., и что русско-шведские отношения нормализовались лишь в 1201 году[1148]. Лерберг, пытаясь объяснить, почему в статье 1188 г. варяги названы немцами, сказал, что русские германцев в древности называли варягами. Поэтому, заключал он, слово «немьце» есть прибавка, «которая должна объяснить древнее имя варязи; но летописатель употребляет общие названия, потому что… на Готланде вместе с тамошними жили и немецкие купцы; ему хотелось, как то очевидно, обозначить и тех и других». М. П. Погодин также не сомневался, что «немцы есть прибавка, объясняющая варягов»[1149].

В 1949 г. И. П. Шаскольский пришел к выводу, что написание «немьце» в Синодальном списке НПЛ неправильно и представляет собой ошибку переписчика, и что вместо винительного падежа оно должно стоять в именительном «немцы», как это читается в списках младшего извода. Отсюда, полагал он, статья 1188 г. звучит следующим образом: «порубили новгородцев варяги на Готланде, [а] немцы в Хоружке и Новоторжце» (понимая под «немцами» шведов городов материковой Швеции, но вместе с тем говоря, что их «в XII в. новгородцы уже называли «свей»). Эту мысль Шаскольский проводил и в других своих работах[1150]. В 1984 г. А. А. Зализняк установил, что глагол «рубити» («рубоша») является одной из форм глагола «рути» (подвергать конфискации). И через два года предложил свою интерпретацию летописной статьи 1188 г.: «Новоторжец» — не название города, что исключено по нормам русского языка, а обозначение жителя города Новый Торг (Торжок). Соглашаясь с Шаскольским, что «немьце» Синодального списка — это описка, ученый дал ее перевод: «варяги, готландские немцы, конфисковали товар у новгородцев за вину Хоружки и новоторжцев»[1151]. Таким образом, Зализняк совершенно верно подметил абсолютное тождество для конца XII в. терминов «немцы» и «варяги», которые, в связи с этим, в равной степени были приложимы к готам, как к одному из западноевропейских («немецких», «варяжских») народов.

Е. А. Рыбина, принимая трактовку Зализняка, дала к ней свое пояснение: поскольку варягами на Руси именовали исключительно жителей Готланда, а конфликт произошел с его немецкой общиной, то летописец и объяснил, что под варягами понимаются эти немцы[1152] (тем самым она невольно признает широкое значение термина «варяги»). Наличие собственно немцев (купцов) на Готланде исследователи относят то к 1135 г., то к концу этого века, то неопределенно называется все столетие[1153]. А. Шюк и С. Д. Ковалевский констатируют, что иммиграция немецких купцов на остров, начавшаяся в XII в., превратила Висби в «немецкий город», «и готландский элемент населения играл там подчиненную роль»[1154]. Что, конечно, еще больше усилило представление русских о готландцах как о «немцах». Само же выражение «готские немцы», сконструированное по принципу (который начал тогда формироваться), как, например, «свейские немцы», т. е. шведы, означало лишь одно — готы.

Совсем недавно Т. Н. Джаксон. не вдаваясь в детали, но вроде бы отрицая этническое содержание термина «варяги», сказала о статье 1188 г.: после конфликта с немецкими купцами новгородцы отпустили находившихся в их городе варягов «на очень сложных условиях» — без «мира» («некоего охранного документа») и «съла», человека, обязанного сопровождать иностранцев в пределах Новгородской земли как при приезде, так и при отъезде»[1155].

Пояснение готландцев одновременно двумя равнозначными словами «варяги» и «немцы» могло быть сделано либо одновременно (тогда, когда первое стало выходить из практики употребления), либо же одно из них в последствии было уточнено другим, уже безраздельно господствующим в письменной традиции в качестве знака принадлежности к западноевропейцам, или же, наоборот, уже вышедшим, так сказать, из «моды». В летописях встречаются оба варианта. В рассматриваемой статье наличествует как раз первый случай: в 90-х гг. XII в. термин «варяги», замененный «немцами», полностью исчезает, как уже отмечалось, из новгородского делопроизводства, будучи упомянутым в последний раз в договоре 1189–1199 гг. В новгородской церковной литературе это происходит, если судить по «Вопрошанию Кирика», в 30-х гг. того же века, в новгородских летописях — в самом начале следующего. Вместе с тем термин «немцы» начинает постепенно вытеснять собой конкретные наименования западноевропейцев. Так, если в новгородских договорных грамотах XIII в. (1262–1263, 1269) готландцы именуются и «готами» и «немцами», то в подобных документах следующего столетия (1342, 1371, 1372) — только «немцами», «немецкими детьми», «немецкими купцами», «немецкими гостями» с «Готского берега». В договоре Смоленска с Ригой и Готландом 1229 г. западноевропейские контрагенты смольнян именуются в большинстве своем «немцами» и «латинами» («латиньский язык», «латиньские купцы», «латиньский человек»), и очень редко — «рижанами» и «готами»[1156]. В последующих соглашениях XIII в., заключенных между названными сторонами, уже наличествует только термин «немцы» (лишь в одном случае определена юрисдикция, как специально подчеркнуто, «рижских» и «готских» судей в отношении тяжб смольнян вне пределов своей земли)[1157].

Важным аргументом в пользу понимания «немцев» статьи 1188 г. как шведов является предположение финского слависта Ю. Микколы, высказанное им в 1927 г., и согласно которому «Новотърьц» — это Ньючепинг (Nykoping), а «Хоржьк» — Тосхэлла (Thorshalla), города на восточном побережье Швеции[1158]. Е. А. Рыбина отрицает эти отождествления, считая их «сомнительными и малоубедительными»[1159]. По смыслу статьи 1188 г., действия происходили именно на Готланде, а наличие на нем населенных пунктов со славянскими названиями не должно смущать исследователей. «Гута-сага», созданная на Готланде, что не могло, конечно, не сказаться на ее исторической основе, говорит о переселении славян с южного побережья Балтийского моря на остров и об основании ими г. Висби[1160]. Славянские фамилии (Лютов, Мальхов, Бескин, Белин, Божеполь и другие; в XVII в. на Готланде генерал-суперинтендантом был пастор Стрелов) зафиксированы в синодике монастыря миноритов в Висби за период 1279–1549 годов[1161]. М. Славянский полагал, что задолго ранее XII в. русские купцы завели свои поселения на Готланде[1162]. Еще в XIX в. указывалось, что в XII в. в Висби находился гостиный двор новгородцев и существовала русская церковь[1163]. Об этом дворе или «становище» упоминается в договоре новгородцев с Готским берегом, Любеком и немецкими городами в 1262–1263 г.: «А новгородцьм в становищи на Гоцком березе бес пакости, в старый мир»[1164].

Сейчас в Висби обнаружены остатки двух русских церквей начала XIII века. В одном источнике (1461 г.) говорится о существовании в прошлом на Готланде двух русских церквей[1165], и этот факт отстаивал в конце XIX в. швед А. Бьёркандер[1166]. Шведский археолог Т. Ю. Арне обнаружил в местечке Гарда храм, отнесенный им ко времени около 1200 г., фресковую роспись на стенах которого в последние десятилетия XII или начале XIII в. выполнили русские мастера. И ученый больше всего склонялся к предположению, что кто-то из них «сопровождал новгородских купцов в путешествии» на Готланд, «чтобы там разукрасить их церковь во вкусе родины». Исходя из заключения Арне, И. П. Шаскольский констатировал нахождении здесь второй русской церкви и, следовательно, второй группы русского населения. В 1991 г. он подвел итоги археологических изысканий современных шведских ученых, в ходе которых было установлено, что церкви в Гардах и Челлунге (соответственно недалеко от юго-восточного побережья острова и в его середине) датируются XII в. и относятся к новгородско-псковской художественной школе. Предполагается, что фрески в обоих храмах выполнены в третьей четверти этого столетия. А это свидетельствует в пользу существования постоянного русского (новгородского) торгового населения на Готланде. И, несомненно, весьма значительного. Специалист по архитектуре Готланда Г. Сванстрём в 1981 г. указал на наличие небольших элементов русско-византийской живописи еще в пяти селениях острова. А в двух церквах сохранились средневековые витражи, «явно восходящие к русско-византийскому культурному кругу»[1167]. В свете факта длительного проживания на острове потомков выходцев со славянских берегов Южной Балтики и нахождения там новгородских торговых колоний вполне естественно наличие на Готланде славянских топонимов, два из которых и были зафиксированы летописцем при описании конфликта между готландцами и новгородскими купцами, происшедшем в 1188 году.

Под варягами статьи 1188 г. А. Г. Кузьмин понимал жителей южной Прибалтики, представлявших собой «некую внегосударственную силу», от которой пострадали новгородцы на Готланде и немцы в Швеции, после чего Новгород порвал с ними отношения. Но в 1201 г. посольство варягов было уже отпущено «с миром». При этом он особо подчеркивал, что варяги прибыли в Новгород «горою», т. е. сухопутным путем, следовательно, с побережья. Как заключал историк, под натиском Запада варяги вынуждены были перебраться на острова и побережье восточных областей Прибалтики. Кузьмин был уверен, что немцы, т. е. шведы, и готы не несли «очевидно, ответственности за нападение варягов, и новгородцы договаривались с последними особо»[1168]. Свою убежденность в том, в конце XII в. варяги (балтийские славяне) представляли собой «некую внегосударственную силу» и воспринимались новгородцами отдельно от германоязычных народов, Кузьмин подкреплял ссылкой на поздние памятники. Так, в Ермолаевском списке Ипатьевской летописи сказано, что польский король Пшемысл II был убит (1296) за смерть своей первой жены Лукерии, которая «бо бе рода князей сербских, с кашуб, от помория Варязкаго», а Никоновская летопись свидетельствует о наличии в войске Ягайло «литвы много, и варяг, и жемоти, прочаа»[1169]. И в этих известиях Кузьмин видел свидетельство живучести в русском обществе традиции, выводившей варягов с южного побережья Балтийского моря[1170].

Подобный вывод представляется весьма сомнительным, т. к. приведенные примеры отражают лишь давнюю практику наименования русскими западноевропейцев «варягами», а Балтийского моря Варяжским. Так, в Первоначальной редакции «Жития Александра Невского» сказано, что после Ледового побоища имя князя прославилось «по всемь странам, и до моря Хопоужьскаго, и до гор Араратьскых, и об оноу страну моря Варяжьскаго, и до великого Риму». Близко к приведенному тексту стоит сообщение НПЛ младшего извода под 1242 г.[1171] Под 1519 г. Псковская первая летопись (список первой половины XVII в.), говоря об основании Псково-Печерского монастыря, подчеркивает, что он стал славен «не токмо в Руси, но и в Латыне, рекше в Немецкой земли, даже и до моря Варяжска». В ней же под 1548 г. читается рассказ «О прежнем пришествии немецком и о нынешнем на Новгородскую землю, и о нашествиии богомерскаго свеискаго короля Густафа с погаными латыни на Рускую землю, и о клятве их». В той его части, где повествуется о нашествиях шведов на новгородские земли, сказано, что Иван III «повеле поставити на рубежи близ моря Варяжского на устие Наровы реки во всое имя град Иваньгород…». В Архивском третьем списке этой летописи под 1534 г. Балтийское море также названо Варяжским[1172].

В 1533 г. новгородско-псковский архиепископ Макарий уведомлял великого князя Василия Ивановича о идолопоклонстве в Водской пятине «около Копории града, и Ладоги града, и Орешка града, и по всему поморию Варяжского моря в Новгородской земле»[1173]. В ноябре 1563 — январе 1564 г. в Москве состоялись переговоры с польскими послами. В записке, читаемой боярами послам, говорится о Прусе, мифическом родоначальнике русских князей, якобы поставившем «многих городов по реку, глаголемую Немон, впадшую в море Варяжское…»[1174]. В 1629 г. в Москву прибыло шведское посольство, которое известило русского царя об успехах антигабсбургской коалиции и попросило у него помощи. В сообщении послов, прозвучавшем в переводе русских толмачей, дважды упомянуто «Варяжское море»[1175]. В царских грамотах датским королям Христиану IV и Фредерику III за 1628, 1656 и 1658 гг. речь также идет о Варяжском море[1176]. В 1670 г. в Густинской летописи с ссылкой на М. Стрыйковского отмечено, что Москва «доселе нарицает Варязким море сие море, иже обливает Шведию и Дунскую землю, и Инфлянты…»[1177]. Самое широкое распространение отмеченной традиции зафиксировано иностранцами. С. Герберштейн для первой половины XVI в. зафиксировал, что русские «сами именуют Варяжским море Балтийское», а П. Петрей в начале XVII в. также констатировал, что русские «Балтийское море зовут Варяжским»[1178].

В отношении сухопутных («горных») путей, по которым в Новгород в 1201 г. могли прибыть загадочные варяги надо сказать следующее. «Горные» пути упоминаются, причем, упоминаются довольно часто в соглашениях Новгорода со своими западными партнерами. Так, впервые о них говорится в договоре 1269 г. Новгорода с Ригой и Любеком: «И дахом 2 пути горьнии по своей волости, а третьи в рецках…». В договоре 1301 г. Новгорода с теми же самыми партнерами, а также с Готландом появилось указание на третий сухопутный путь: «И дахом им 3 пути горьнии по своей волости, а четвертый в речках…»[1179]. Три «горных» пути последнего документа — это Вотский, Лужский и Псковский, исходными пунктами которых со стороны Запада являлись соответственно Ревель, Нарва и южнобалтийские города. Из них самым главным и самым важным был Псковский, связывающий Русь с Южной Балтикой, и сохранивший свое значение во времена Ганзейского союза[1180]. По нему издревле через Литву в Новгород и Псков шли, как отмечают историки, купцы из Любека, Ростока, Стральзунда, Гринсвальда, Штеттина и других городов балтийского Поморья[1181]. О путях «горою и водою», связывающих Новгород с его западными партнерами, говорится в договорах, заключенных в 1323, 1338, 1371, 1372, 1392, 1420, 1421, 1474, 1481, 1493, 1509 и в 1514 гг. В пяти последних случаях указывается, что теперь ведут эти пути только в прибалтийские города «на Юрьев… и на Ригу и к Колывани и на Ругодиво»[1182]. По какому-то из этих названных и давно наезженных путей, связывающих Новгород с его многочисленными контрагентами на Западе, могло явиться посольство, в том числе, конечно, и с Готланда, благо осенью (а именно это время года называет статья 1201 г.) морской путь весьма труден и опасен.