Принципиальное отличие варягов середины IX — середины X в. от «варягов» конца X столетия 4 страница

Но, думается, «варяги» 1188 г. никоим образом не связаны с «варягами» 1201 г. Новгородцам приходилось часто воевать и заключать перемирия, причем не только со своими непосредственными соседями, но и со многими западноевропейцами вообще, принадлежавшими, с точки зрения новгородцев, к варяжскому миру. Реальнее всего, что в статье под 1201 г. речь идет о тех западноевропейцах-«варягах», которые захватили районы южной и юго-восточной Прибалтики и старались здесь всемерно закрепиться. Так, в 1186 г. в нижнем течении Западной Двины было образовано «Икскюльское епископство в Руси», в 1198 г. римский папа Целестин III провозгласил северный крестовый поход против язычников, целью которого был захват Северо-Западной Руси. В 1201 г. крестоносцы заложили крепость Ригу, в связи с чем под их контролем оказалась вся торговля по Западной Двине, верховья которой находились в руках полоцких князей. В тот же год епископская резиденция была перенесена из Икскюляе в Ригу, а «епископство Ливония» было отделено от бременской епархии[1183]. Появление на западных рубежах столь энергичного и вместе с тем столь же бесцеремонного и весьма воинственного соседа (пик активности которого падает, надо заметить, на 1201 г.) не могло не вызвать определенной реакции Новгородской республики как по собственному почину (затрагивалась традиционная сфера ее влияния), так и по просьбе полоцких князей и прибалтийских народов, ведших борьбу против агрессии Запада. Поэтому, для улаживания конфликта с новгородцами, уже, возможно, имевшего место, или для их нейтрализации с целью развязывания себе рук в землях прибалтов, могло прибыть в Новгород посольство «варягов» — крестоносцев. Мнение же Е. А. Мельниковой и В. Я. Петрухина, что «варяги» статьи 1201 г. — это собирательное название скандинавов[1184], представляет собой очередную дань норманизму.

В обоих изводах НПЛ под 1204 г. читается «Повесть о взятии Царьграда фрягами», которую подавляющая часть исследователей считает по происхождению новгородской, написанной либо очевидцем падения Константинополя 13 апреля 1204 г., в котором видят Добрыню Ядрейковича, будущего новгородского архиепископа Антония, либо с его слов вскоре по возвращению на родину из путешествия в Царьград между 1200 и 1204 годами[1185]. «Повесть», рассказывая об осаде города войском крестоносцев, сообщает, что «бьяхуть с высокых скал на граде грькы и варягы камениемь и стрелами и сулицами, а с нижьних на град сълезоша; и тако възяша град». После падения Константинополя, говорит автор, «грькы же и варягы изгнаша из града, иже бяхуть остали»[1186]. В варягах, защищавших в апрельские дни 1204 г. столицу Империи, обычно видят датчан и англичан, что, по мысли норманистов, якобы еще раз доказывает скандинавское происхождение летописных варягов. В своих мемуарах видный предводитель Четвертого крестового похода маршал Шампани Жоффруа Виллардуэн, ведя речь о захвате Константинополя в июле 1203 г. (после чего на византийский престол менее чем на год сел Алексей IV Ангел), отмечает, что когда в город вошли послы крестоносцев, то «греки расставили от ворот до Влахернского дворца англичан и датчан, вооруженных секирами». В записках амьенского рыцаря Робера де Клари сказано, что 12 апреля 1204 г. город обороняли «англичане, датчане и греки». На следующий день, продолжает он далее, греческие «духовные лица в торжественных облачениях (там были англичане, датчане и люди других племен) являются процессией в лагерь французов, просят у них милости…»[1187].

Еще Г. З. Байер обратил внимание на тот факт, что термин «варанги» (варяги) фиксируется в византийских источниках очень поздно — под 1034 годом. С. А. Гедеонов установил, что слово «веринг» появляется в сагах около 1020 г., причем они именуют так только тех скандинавов, кто служил в «варангском корпусе» в Византии. Как затем доказал В. Г. Васильевский, термин «варанги» был связан с русско-славянским военным корпусом, присланным Владимиром Святославичем в 988 г. по просьбе Византии. Ученый, рассмотрев все сведения о пребывании варягов в Византии, показал, что славяно-русский элемент варяжского корпуса, из которого он изначально состоял, в 80-х гг. XI в. был заменен западноевропейцами, прежде всего англичанами, но сохранил свое прежнее название варангов-варягов[1188]. Это, во-первых. Во-вторых, среди защитников Константинополя были не только англичане и датчане, но и представители иных европейских народов или, как их в общем назвал де Клари, «люди других племен», которые в русском памятнике названы обобщающим именем «варяги» (в том же смысловом значении использован в «Повести», кстати, и термин «фряги»: в войско крестоносцев входили французы, венецианцы, фламандцы, немцы и другие европейцы). В письме неизвестного рыцаря, участвовавшего в событиях июля 1203 г., рассказывается, что Галатскую башню, расположенную в предместье Константинополя и от которой шла знаменитая цепь, закрывавшая вход в залив Золотой Рог, охраняли и упорно защищали от крестоносцев «пизанцы, генуэзцы, дакийцы и другие…»[1189].

После того, как термин «варяги» с рубежа ХІІ-ХІІІ вв. исчезает из северозападной, новгородской письменной традиции, где он сохранялся дольше всего, летописцы при описании современных им событий, в коих была задействована известная часть западноевропейцев, вместо него (но он остался бытовать в церковной и устной традиции) начинают употреблять абсолютно равнозначное ему слово «немцы». Вместе с тем этим термином наши книжники начинают оперировать при обращении к далекому прошлому своей Родины, в результате чего, как говорилось, летописи начинают выводить Рюрика «из немец». Причем некоторые из них дают примеры как дублирования «варягов» «немцами» («избрашася от варяг от немец три брата с роды своими», Псковская третья летопись), так пояснения «варягов» «немцами» («восташа кривичи, и словяни, и чюдь, и меря на варягы, рекше на немци и изгнаша я за море», Тверской сборник)[1190]. Встречаются случаи и обратной замены «немцев» на «варягов». Так, в Рогожском летописце, известном в единственном списке 40-х гг. XV в., в рассказе под 986 г. о приходе к Владимиру посольств вместо «немцев» (католиков) к князю явились уже «варяги»: «приидоша к Владимиру бохмичи и варязи и жидове»[1191]. В ранних летописях в этом случае сказано иное: «придоша немьци… от папежа» (Лаврентьевская), «от Рима немци» (Радзивиловская), «немци от Рима» (Ипатьевская)[1192].

Имеются памятники, которые демонстрируют еще одно значение термина «варяги. В некоторых редакциях «Сказания о Мамаевом побоище» (созданного либо в первой четверти XV в.[1193], либо в его 70–80-х гг.[1194], либо в его конце[1195], либо в начале XVI в.[1196]) говорится, что литовский великий князь (речь идет о Ягайло, но читается имя его отца Ольгерда) «съвокупи литвы много и варяг и жемоти и поиде на помощь Мамаю» (списки XVІ-XVІІІ вв.)[1197]. Варяги этого известия представляются исследователям довольно темным местом, т. к. не вписываются в сложившиеся стереотипы, поэтому буквально единицы из них затрагивали данный сюжет. В свое время С. А. Гедеонов предположительно увидел в этих варягах литовских ратников, что за ним повторил Г. М. Барац[1198], но литва уже названа в составе войска, идущего на соединение с Мамаем («совокупил литвы много»). В 1998 г. Б. М. Клосс прокомментировал приведенную строку в норманистском духе, не преминув при этом бросить упрек русскому книжнику: «Варягами в древней Руси называли скандинавов, преимущественно шведов. Их участие в походе литовского великого князя к Куликову полю нужно отнести к догадкам автора «Сказания»[1199]. В трех списках памятника — в Ундольском (Основная редакция), в Вологодско-Пермской летописи (Летописная редакция) и в Пражском, относящихся к XVІ-XVІІ вв., — упомянуты «дунайские варяги»[1200]. И опять Клосс просвещает: «На р. Дунае варяги не жили…»[1201].

С «дунайскими варягами», если, конечно, не смотреть на них глазами норманиста, все обстоит довольно просто: так наш книжник охарактеризовал турок (в некоторых списках они названы под своим именем), ведущих в то время наступление на Болгарию (в 1382 г. они захватили Софию, а в 1393 г. ими было завоевано последнее Болгарское царство). В Основной редакции «Сказания о Мамаевом побоище» турки названы «дунайскыми татарами», в распространенной редакции «дунайскими врагами», в Забелинском списке «дунайскими агарянами»[1202]. В ПВЛ под 1061 г. сообщается о пришествии половцев на Русь. Как уточняет при этом летописец: «Се бысть первое зло от поганых и безбожных враг. Бысть же князь их Искал»[1203]. Данная информация с незначительным изменением повторяется во многих летописях, содержавших в себе ПВЛ. Эти изменения, как правило, касались только имени половецкого хана, которое звучало то как Сокал, то как Сокол[1204]. Но в трех списках Воскресенской летописи (XVI–XVII вв.) вместо «безбожных враг» уже читается «безбожных варяг»[1205]. И ряд «татары-турки-агаряне-половцы-враги-варяги» весьма логичен и не является, как это может показаться на первый взгляд, плодом слепой ошибки или описки переписчиков, для которых все эти термины давно уже имели одинаковую и вместе с тем крайне негативную окраску, что в конечном итоге и предопределяло их взаимозаменяемость. Этот ряд абсолютно точно высвечивает то значение, которое вкладывалось русскими людьми позднего времени в термин «варяги» — это название врага Руси вообще, независимо от того, где он находился: на Западе или на Востоке. Это одновременно и название врага всего славянского мира. В свете равнозначности терминов «варяги», «немцы» и «агаряне», лишенных своего конкретного этнического содержания, также следует рассматривать варягов войска Ягайло «Сказания».

Вполне вероятно, что его автор говорит о западноевропейских наемниках литовского великого князя, а именно о крестоносцах. В мае 1380 г. Ягайло заключил тайный договор с Орденом, направленный против его дяди Кейстута, но вместе с тем позволявший ему, по справедливому замечанию Б. Н. Флори, бросить «все силы Великого княжества на восток»[1206]. В рамках этого соглашения Ягайло мог, что выглядит вполне естественно, обговорить участие крестоносцев в своем выступлении против Москвы, заполучив тем самым поддержку весьма опытных и высокопрофессиональных воинов, не раз встречавшихся с русскими на поле битвы и не раз их побеждавших. Возможно, что этим словом автор «Сказания», не вкладывая в него никакого конкретного содержания, хотел еще более усилить отрицательный образ западного соседа Руси, стремившегося, полагаясь на союз с нашим смертельным врагом на Востоке, не только поживиться за ее счет, но и помешать ей обрести долгожданную свободу, а значит, сохранить над ней ненавистное владычество золотоордынских ханов. Возможно и третье объяснение наличия варягов в войске Ягайло. Русский книжник XV в., рисуя полную драматизма картину кануна Куликовской битвы, когда на Русь двинулись монголы и литва, в своей реконструкции событий столетней давности мог произвольно добавить к последним еще и крестоносцев-«варягов», полагая при этом, хорошо зная историю наших взаимоотношений с ними, что тогда эти недруги никак не могли остаться в стороне, не могли не участвовать в нашествии. Поэтому победа над монголами — это одновременно победа и над литвой, и над крестоносцами, что не только еще больше возвеличивало значение битвы на поле Куликовом, сокрушившей замыслы темных сил Востока и Запада погубить Святую Русь, но и в более полном объеме демонстрировало торжество православия над «безбожными» и «нечестивыми»[1207].

Термин «варяги», олицетворявший собой образ злейшего врага Руси и России вообще, и уже поработившего южных славян, используются в позднейших памятниках с целью особо выделить народы, от которых исходила смертельная угроза православному миру, и действия которых с особенной силой проявились в самые тяжелые для нас времена. Так было в случае с половцами, татарами, турками. Точно также обстоит дело со шведами и их наемниками, которым смог противостоять в эпоху страшного монгольского разорения в 1240 г. Александр Невский, и которые посягнули в Смутное время, потрясшее основы российского государства, на святую обитель — Тихвинский монастырь, где находился чудотворный образ Богородицы. В Софийской первой летописи (список конца XV — начала XVI в.) находится общерусская летописная редакция 40-х гг. XV в. «Жития Александра Невского», где в известии о Невской битве шведы и их союзники (норвежцы и финны) названы не только «римлянами», посланными на Русь королем «части Римьское», но и как «сила варяжьска»: ижорянин Пельгусий, увидев войско, идущее против Александра Ярославича, «да скажеть ему силу варяжьску и станы их…»[1208]. Н. М. Карамзин привел близкие по смыслу к этому сообщению известия не названных им поздних летописей: «Король части Римския от полунощныя страны, иже первее варяги и готы, ныне свии  (курсив автора. — В. Ф.) именовахуся»[1209].

Фраза «сила варяжьска» имеется на страницах других сводов[1210], но ее нет в первой редакции «Жития», созданной вскоре после смерти князя (ум. 1263)[1211] и читаемой в Лаврентьевской и Псковской второй летописях, и где шведский король назван «король части Римьское», а его воинство «римляны», и ижорянин «оуведав силу ратных, иде противоу князя Александра, да скажеть емоу станы» (так и в НПЛ младшего извода, в старшем речь идет лишь о «свеях» и их союзниках, причем термин «свея» прилагается, вместе с тем, ко всей вражеской рати в целом)[1212]. Словосочетание «сила варяжьска» обнимает собой все названия, которыми русские книжники тогда и значительно позже характеризовали это многоплеменное воинство. Так, в ряде летописей, наряду с терминами «римляне» и «король части Римьское» («король римский») присутствуют выражения «свея», «немцы», «немцы швеяне», «свеичи», «свеистии же немцы», «латины», «римская сила»[1213]. В частном родословце XVII в. говорится о битве на Неве с «немецким королем» и «немцами»[1214]. Списки Новгородской Погодинской летописи второй редакции (XVIII в.) содержат статью «О Александре Невском како победи немец на реке Неве», где речь идет только о «немцах»[1215]. В грамоте, утверждающей об избрании царем Бориса Годунова (1598) подчеркивается, что Александр Невский «над германы показа преславную победу на Неве…»[1216].

Ю. К. Бегунов считает, что первая редакция «Жития» получила распространение лишь во Владимиро-Суздальской земле, но в XV в. стала известна в других русских землях. Подъем национального самосознания после Куликовской битвы коснулся народных воспоминаний о славном прошлом. И в Новгороде были созданы вторая и третья редакции «Жития». «Сказание о князе Александре» впервые читалось в составе новгородско-софийского свода 1448 года. Именно в этом своде, не дошедшем до нас, летописные известия 1240–1243, 1246, 1251 и 1262 гг. НПЛ старшего извода были контаминированы с текстом владимиро-суздальского «Жития» первой редакции, в результате чего возникла вторая редакция памятника. Свод 1448 г. послужил основным источником для Софийской первой летописи и дополнительным для НПЛ младшего извода. Сохранившиеся в них «Сказания о князе Александре» называются первым (НПЛ) и вторым (Софийская первая) видами второй редакции «Жития». Третий вид этой редакции был составлен в Новгороде после 1484 г. Третья редакция памятника, заключает Бегунов, была создана там же в середине XV в., и ее источниками были «Жития» первой редакции и второго вида второй редакции[1217]. В 1439 г. была заключена Флорентийская уния, которая многократно усилила неприятие Запада и «римской», «варяжской веры», пытавшейся подчинить себе православный мир, и под влиянием чего, как представляется, в процессе работы над второй редакцией «Жития» в него было внесено церковными писателями выражение «сила варяжьская». Тем более, что шведский король также планировал осуществить «экспорт» католицизма в северо-западные земли Руси.

В пространной редакции «Сказания об осаде Тихвинского монастыря в 1613 г.» к шведскому войску, во главе которого стоял Я. П. Делагарди, восемь раз приложен термин «варяги». Но в большинстве своем они именуются «немцами» из «Немецких земель» и очень редко «свийскими немцами» из «Свийской земли». О самом командующем говорится как о «немецком воеводе», да один раз подчеркнуто, что «он латынянин». Термины «варяги» и «немцы», что придает им резко негативное звучание, сопровождаются эпитетами «зловерные», «поганые» и «безбожные», т. к. захватчики выступили не только против «правоверных», но и против самой Богородицы, вставшей на защиту своей обители[1218]. Краткая редакция «Сказания» читается в Новгородской третьей летописи краткой редакции, и в ней воины Делагарди именуются «немцами» и «еллинами», а также «окаянными», «поганными», «безбожными», «зверями лютыми», желавшими «православную веру попрать». Летописец заостряет внимание на «еллинской вере» командующего, характеризуя его как «губителя православных христиан, разорителя святых Божиих церквей», и лишь в нескольких случаях называет его «свейским воеводой»[1219]. Пространная редакция «Сказания» извлечена из рукописи 1658 г., написанной в Тихвинском монастыре[1220]. По оценке С. Ф. Платонова, обе редакции «Сказания» близки между собой. Краткая, написанная очень просто и принадлежащая очевидцу осады, переделана в пространной версии «в риторически напыщенную повесть», где не внесено ничего нового из истории обороны монастыря, но имеются прибавления из Хронографа 1617 г. и Нового летописца (около 1630 г.)[1221]. В последнем, надо отметить, участники осады обители именуются исключительно «немцами» (в его переработанной редакции, осуществленной в 1658 г. и получившей название «Летопись о многих мятежах», речь также идет о «немецких людях»[1222]).

В свете равнозначности терминов «варяги», «немцы» и «латины», употребляемых в пространной редакции «Сказания», выражение «варяги» совершенно лишено качества этнической атрибуции[1223], в связи с чем прилагалось к весьма пестрому по национальному составу контингенту, куда входили многие западноевропейцы. По словам А. И. Гиппинга, войско шведов, прибывшее в Россию по договору 1609 г. и оккупировавшее затем ее обширные северо-западные земли, «было шведским только по имени, а состояло… из людей почти всех наций: французов, англичан, шотландцев, немцев, финнов, немногих шведов»[1224]. Как отмечается в ряде списков Новгородской третьей летописи краткой редакции, Делагарди, «князь немецкий из Немецкой земли» привел «воев со всей Фряжской (Фряския) земли»[1225], т. е. из Западной Европы. А «на разорение обители Богоматере», о чем говорит само же «Сказание», он приказал из Швеции «и из инех земель призвати многие немецкия полки», вместе с которыми монастырь осаждали, а, следовательно, и были отнесены к «варягам», «польские полки», «литовские люди», «литва»[1226].

Общее значение термина «варяги» поздних памятников, а вместе с тем его негативное содержание, еще больше оттеняют слова «еллины» и «еллинская вера», прилагаемые в краткой редакции «Сказании» к разноязычному войску Делагарди и к нему самому, французу по рождению, а также к «литовским людям» («потом у еллин нача вражда быти между собою: литовские люди вси собрашася в едино место, и пойдоша прочь от немец»[1227]). В своем «Временнике» Иван Тимофеев, очевидец шведской оккупации Новгорода в Смутное время, вообще не использует термины «свей» или «шведы», и именует шведов исключительно только «еллинами» и «еллинским языком»[1228]. Остается добавить, что в «Сказании о Мамаевом побоище» «еллинами» ни единожды названы татары (они даже говорят на «еллинском» языке)[1229], а один раз применительно к языческому прошлому и сами русские[1230]. И этот термин, пришедший к нам из Византии, на русской почве не только сохранил свое значение «нехристианин, язычник»[1231], но и приобрел еще смысл «неправославный, нерусский», «злейший и смертельный враг русских, православных». И его наши книжники так же, как и в случае с термином «варяги», использовали применительно к тем народам, которые веками представляли смертельную угрозу для русского народа.

Эволюция термина «варяги» от частного (собственно варяги ІХ-Х вв., внесшие значительный вклад в русскую историю) в общее (европейские народы) завершилась трансформацией в понятие, с которым (под влиянием церковной традиции, ведущей свое начало от полемических сочинений эпохи Киевской Руси против католицизма) ассоциировались самые темные силы мира. В подобном процессе нет ничего удивительного. Так, например, в «Сказании о Мамаевом побоище» финал Куликовской битвы (удар Засадного полка) усилен еще и тем, что Мамай, увидев свою погибель, призвал к себе на помощь «богы своа Перуна и Салавата и Раклиа и Гурса и великого своего пособника Махмета», но не было «ему помощи от них, силою бо святого духа, яко огнем, татарский полки пожигаются, рускими мечы посекаются»[1232]. Автор, указывается в литературе, желая подчеркнуть, что Мамай «идоложрец», язычник, называет в числе его пособников древнерусских богов Перуна и Гурса (искаженное Хорс), а также неизвестных богов. Салавата и Раклиа, хотя Мамай был мусульманин[1233]. Думается, что перечнем небесных покровителей врагов христианской Руси «Сказание» стремилось еще больше усилить ощущение смертельной опасности, исходящей от них, а также само величие победы над поработителями. Поэтому, к имени «поганного» Мамая были прибавлены имена языческих богов, которым некогда поклонялись предки русских, прося у них защиты и получая ее, и доброй памятью о которых пропитано «Слово о полку Игореве» (80-е гг. XII в., и где читается имя Хорса), но для их потомков уже ставших «неверными», символом «поганства», угрожавшего православной Руси.

Практика приложения русскими термина «варяги» ко многим европейским народам, кровно не связанным между собою, очень долго бытовала в нашем Отечестве, и была зафиксирована иностранцами. Так, согласно свидетельству П. Петрея, приведенному выше, в России в начале XVII в. варягами именовали германцев, финнов, куршей, славян Южной Балтики. Через сто с лишним лет швед Ф.-И. Страленберг, также опираясь на живую традицию, с которой ознакомился в русском плену, констатировал, что «варяги есть имя общественное, которым называлися… народы, обитавшия около Балтийскаго моря»[1234]. Но при этом русские писатели всегда отделяли варягов эпохи Киевской Руси от современных им «варягов-немцев-латинян», отношение к которым после Флорентийской унии 1439 г. и падения Константинополя в 1453 г. стало еще более негативным. Выше цитировались поздние летописи, выводившие Рюрика «из немец», но при этом продолжавшие утверждать, что «от тех варяг находницехь прозвашася Русь, и от тех словет Русская земля; и суть новогородстии людие и днешнего дне от рода варежеска, преже бо беша словене»[1235]. В Никоновской летописи под 1471 г. сторонники Москвы в Новгороде увещевают своих противников, настроенных пролитовски, что «изначала отчина есмы тех великих князей, от перваго великого князя нашего Рюрика, егоже по своей воли взяла земля наша из варяг князем себе и с двема браты его…»[1236]. Один из списков Хронографа 1512 г. к сказанному добавляет, что «того не бывало от начала оу нас, как и земля их стала и как великии князи оучали быти от Рюрика на Киеве и на Володимере и до сего великоо князя Ивана Васильевича…»[1237]. В «Великих Минеях Четьях» митрополита Макария, созданных в 40-х гг. XVI в., читается, что Владимир, сын Святослава и правнук Рюрика, «от варяг на княжение российское призванного»[1238]. Среди исследователей нет однозначного решения вопроса по поводу времени канонизации Владимира (по Е. Е. Голубинскому, это произошло где-то в районе 40-х гг. XIII в., по Я. Н. Щапову, в последней четверти XIII — начала XIV в.), но все они сходятся во мнении о позднем характере этого события. И. Серебрянский составление «Жития» Владимира относил к XIV в., а появление его полного варианта, где отмечено варяжское происхождение Рюрика и, следовательно, Владимира, первокрестителя земли Русской, к середине XVI столетия[1239].