Опись Москвы, Адам Олеарий

 

При Михаиле завершилась война со Швецией, и Россия вернула себе Новгород и Ладогу, но потеряла Ивангород и крепость Орешек. Также был подписан мирный договор с Польшей (королевич Владислав в 1617 году стоял у Кремля, под стенами Белого города, но вынужден был уйти ни с чем), по которому Смоленск и черниговские земли отошли полякам, зато Россия сохранила независимость. При этом продолжали досаждать набегами крымские татары, в Поволжье вспыхивали крестьянские восстания.

Что касается столицы, город отстраивался после польской оккупации. При этом многие «торговые и мастеровые люди» нарушали положение, установленное еще при царе Федоре: улицы в Белом городе должны быть шириной по 12 саженей, а переулки по 6 саженей. На деле же улицы оказались шириной всего от 3 до 4 саженей. Не удивительно, что восстановлению Москвы изрядно препятствовали часто возникавшие пожары.

После пожара 1629 года царский указ повелел составить опись «столичного граду Москвы».

 

И по государеву цареву и в. кн. Михаила Федоровича всея Руси и отца его государева в. г. святейшего патриарха Филарета Никитича Московского и всея Руси указу окольничий Лев Иванович Долматов‑Карпов да дьяк Иван Грязев в Белом в Каменном городе по пожарным местам по Тверскую улицу измерили и описали улицы большие и переулки и тупики и около церквей и монастырей и от городовых стен до дворов в государеву указную в дворовую сажень в ширину, которая большая улица и переулки и тупики и около церквей и монастырей и от города до валу было до нынешнего пожара, как поставили дворы после московского разорения; а измерив и написав на роспись порознь и по статьям, о том о всем докладывали. <...>

От водяных от первых ворот Белого Каменного города по пожарному месту, едучи возле вал к Чертольским воротам, у водяных ворот от валу до погорелых дворовых мест по мере три сажени; а против церковного горелого места Николы Явленского от валу две сажени с четвертью, а от Всех Святых – от каменного храма до дворов четыре сажени, а тот храм Всех Святых стоит в валу.

А приехав от Чертольских ворот к Арбатским воротам у каменного у самого застенка были дворы сотника стрелецкого Ермолы Уварова да Карпа Чудова и иных всяких людей; и в пожар от тех дворов застенок попортился: камень и кирпич во многих местах от огня истрескался и пообвалился, а наперед сего до московского разорения в том месте подле застенка дворов не было. <...>

Улица Знаменская большая, едучи от Кремля города к Белому городу, меж погорелых дворов, посторонь двора боярина князя Ивана Ивановича Шуйского, по мере поперек три сажени, а двор боярина князя Ивана Ивановича Шуйского, и иные дворы к Благовещению и у Николы на Старом Ваганькове, в пожаре уцелели; Знаменские ж улицы по левой стороне, мимо окольничего Ортемьева двора Васильевича Измайлова, к Онтипью чудотворцу переулок, – с одну сторону дворы целы, а с другой стороны дворы погорели, – по мере меж целых и погорелых дворов две сажени; да в том же переулке направо тупик к Ортемьеву двору Лодыгина, по мере меж дворов две сажени; Знаменские ж улицы налево переулок, мимо Знамения Пречистой Богородицы до Николы Турыгина и до Пречистой Ржевской, по мере меж дворов две сажени. В том же переулке налево переулок, мимо Федорова двора Толочанова, к Онтипью Чудотворцу, по мере меж дворов три сажени; да против того переулка направо переулок к Луке Евангелисту, по мере меж дворов полторы сажени; на той же стороне переулок к Луке Евангелисту, по мере меж дворов две сажени; да от Луки Евангелиста налево тупик к Федорову двору Малого, по мере меж дворов две сажени без четверти. <...>

Арбатские ворота меж каменных застенков по мере шесть сажен.

Улица Никитская большая, едучи от Кремля к Белому городу, у решетки меж погорелых дворов боярина князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского, да Исака Погожего, по мере поперек шесть сажен.

С Никитской же улицы к Тверской улице, мимо Михайлова двора Бутурлина, переулок по мере меж дворов три сажени с четвертью.

А против того переулка, меж дворов Михаила Бутурлина да дьяка Ивана Болотникова, по Никитской по большой улице по мере шесть сажен.

Да от церкви от Воскресения Христова налево ж, позади Иванова двора Бороздинцова, к овражку переулок, по мере поперек сажень.

А по сказке Воскресенского попа Матвея, что тот переулок бывал исстари до московского разорения проезжий на вражек, а после разорения проходили только тем переулком меж дворов ко вражку пешие люди; и в нынешнем‑де во 137‑м (1629) году тот переулок весь занял к себе во двор подьячий Иван Бороздинцов. И били челом государю тот поп Матвей и иные тутошние всякие люди, чтоб тот переулок велели у подьячего у Ивана из двора отгородить по прежнему в переулок. <...>

Улица Тверская большая левая сторона, стольника от Олексеева двора Годунова дворы горели, а с другую с правую сторону боярина от князь Офонасьева двора Лобанова‑Ростовского дворы целы во всю Тверскую улицу и по самые Тверские ворота, а по мере промеж тех целых и погорелых дворов у решетки поперек семь сажен с четвертью. <...>

Тверская ж большая улица, меж князь Васильевского двора Тюменского и меж Воскресенского монастыря, проехав святые ворота, по мере восемь сажень без четверти; да у Воскресенского ж монастыря против алтаря церкви Василия Кесарийского на правой стороне стоят пять лавок у самого моста, а от лавок до церкви Василия Кисарийского большая улица, по мере поперек пять сажен, а под лавками занято уличной земли 7 сажень с четвертью.

А по сказке тутошних всяких людей, что та земля, которая под лавками, была исстари большой Тверской улицы, а не лавочная, а лавочные люди сказали, что им тое землю под лавки давал на оброк Воскресенского монастыря игумен Иона за монастырскую землю.

А у самых у Тверских ворот меж лавок по мере четыре сажени, а лавки стоят по обе стороны по самый мост; да тут же у ворот на левой стороне стоят на уличном месте к алтарю к церкви Дмитрию Селунскому четыре лавки; а по сказке тутошних лавочных людей, что в том месте лавок исстари не бывало, а поставлены те лавки внове.

А Тверские ворота по мере меж каменных застенков шесть сажен.

А позади лавок на левую сторону у Тверских ворот церковь Живоначальной Троицы деревянная, и дворы по двум переулком до Николы, что в Гнездниках, в пожаре уцелели. <...>

По тем же пожарным местам, по большим улицам и по переулкам, монастыри и приходные церкви, и к тем монастырям и к церквам по старым дачам монастырские и церковные места, а на тех монастырских и на церковных местах жили дворами, поставясь под самые церкви, всякие люди по даче из оброку тех монастырей игуменов и попов, и многие церкви каменные и деревянные, которым было в пожар и можно уцелеть, от тех от ближних дворов, которые стояли на монастырских землях, погорели. <...>

И в 137‑м (1629) году г. ц. и в. кн. Михаил Федорович всея Руси и отец его государев в. г. святейший патриарх Филарет Никитич Московской и всея Руси, слушав докладные выписки, указали: в Белом во каменном городе от вала, где было до пожару до дворов поперечнику по пяти и по четыре и по три сажени, быть по‑прежнему, а где по две сажени и по полутора и меньше, и в тех во всех местах велели учинить от вала до дворов поперечнику по три сажени, а в большие улицы и в переулки указали прибавлять земли поперечнику от погорелых от дворовых мест и от ломаных дворов, а от целых дворов, которые от пожара уцелели и не ломаны, прибавлять не велели, а велели в улицах учинить поперечники. <...>

 

Ближе к концу правления Михаила Москву в составе голштинского посольства посетил датчанин Адам Олеарий, оставивший известное «Описание путешествия в Московию».

 

1 октября у русских справлялся большой праздник, в который его царское величество со своими придворными и патриарх со всем клиром вошли в стоящую перед Кремлем искусно построенную Троицкую церковь, которую немцы зовут Иерусалимскою. Перед Кремлем, на площади с правой стороны, находится огороженное место вроде круглого помоста, на котором стоят два очень больших металлических орудия: у одного из них в диаметре локоть. Когда они теперь в процессии подошли к этому помосту, великий князь с патриархом одни взошли на помост. Патриарх держал перед царем книгу в серебряном переплете, с рельефною на нем иконою; царь благоговейно и низко кланялся этой иконе, дотрагиваясь до нее головой. Тем временем попы, или священники, читали. После этого патриарх опять подошел к царю, подал ему для целования золотой с алмазами крест, длиною с добрую руку, и приложил тот же крест ко лбу и обоим вискам его. После этого оба пошли в означенную церковь и продолжали свое богослужение. В эту же церковь направились и греки, которых русские охотно допускают в свои церкви, так как и они греческой веры; других исповеданий единоверцев своих они совсем не терпят в своих церквах. Для участия в той же процессии находилось здесь бесчисленное множество народа, который поклонами и крестным знамением выказывал свое благоговение.

Что касается Москвы, столицы и главного города всего великого княжества, то она вполне того стоит, чтобы подробнее на ней остановиться. <...>

Город этот лежит посередине и как бы в лоне страны, и московиты считают, что он отстоит отовсюду от границ на 120 миль; однако мили не везде одинаковы. Величину города в окружности надо считать в три немецких мили, но раньше, как говорят, он был вдвое больше... Она совершенно – вплоть до Кремля – погорела в 1571 г. при большом набеге крымских или перекопских татар; то же самое произошло с нею вторично в 1611 г., когда ее сожгли поляки... Говорят, еще теперь насчитывается до 40 тысяч пожарищ.

Жилые строения в городе (за исключением домов бояр и некоторых богатейших купцов и немцев, имеющих на дворах своих каменные дворцы) построены из дерева или из скрещенных и насаженных друг на друга сосновых и еловых балок... Крыши крыты тесом, поверх которого кладут бересту, а иногда – дерн. Поэтому‑то часто и происходят сильные пожары: не проходит месяца или даже недели, чтобы несколько домов, а временами, если ветер силен – целые переулки не уничтожались огнем. Мы в свое время по ночам иногда видели, как в 3–4 местах зараз поднималось пламя. Незадолго до нашего прибытия погорела третья часть города и, говорят, четыре года тому назад было опять то же самое. При подобном несчастье стрельцы и особые стражники должны оказывать огню противодействие. Водою здесь никогда не тушат, а зато немедленно ломают ближайшие к пожару дома, чтобы огонь потерял свою силу и погас. Для этой надобности каждый солдат и стражник ночью должен иметь при себе топор.

Чтобы предохранить каменные дворцы и подвалы от стремительного пламени во время пожаров, в них устраивают весьма маленькие оконные отверстия, которые запираются ставнями из листового железа.

Те, чьи дома погибли от пожара, легко могут обзавестись новыми домами за Белой стеной: на особом рынке стоит много домов, частью сложенных, частью разобранных. Их можно купить и задешево доставить на место и сложить.

Улицы широки, но осенью и в дождливую погоду очень грязны и вязки. Поэтому большинство улиц застлано круглыми бревнами, поставленными рядом; по ним идут как по мосткам. Весь город русские делят на 4 главных части: первая называется Китай‑городом, т. е. «средним городом», так как она занимает средину, она окружена толстою каменною так называемою Красною стеною. С южной стороны стена эта омывается рекою Москвою, а с севера рекою Неглинною, которая за Кремлем соединяется с Москвою‑рекою. Почти половину этой части города занимает великокняжеский замок Кремль, имеющий окружность величиною и шириною с целый город, с тройными каменными стенами, окруженными глубокою канавою и снабженными великолепными орудиями и солдатами. Внутри находится много великолепных, построенных из камня зданий, дворцов и церквей, которые обитаются и посещаются великим князем, патриархом, знатнейшими государственными советниками и вельможами. Хотя прежний великий князь Михаил Федорович, живший во время нашего посольства, имел хорошие каменные палаты, а также и для государя сына своего, нынешнего великого князя, построил весьма великолепное строение и дворец на итальянский манер, но сам он – ради здоровья, как они говорили, – жил в деревянном здании. Говорят, что нынешний патриарх также велел теперь построить себе для жилища весьма великолепное здание, которое немногим хуже здания великого князя.

Наряду с двумя монастырями, в которых живут монахи и монахини, стоят здесь 50 каменных церквей, из них знаменитейшие и величайшие – Троицкая, Пресв. Марии, Михаила Архангела (в этой последней погребаются великие князья) и Св. Николая... Эти церкви, как вообще все каменные церкви во всей стране, имеют 5 белых куполов, а на каждом из них тройной [осьмиконечный] крест... Что же касается кремлевских церквей, то в них колокольни обтянуты гладкою густо позолоченною жестью, которая, при ярком солнечном свете, превосходно блестит и дает всему городу снаружи прекрасный облик. Вследствие этого некоторые из нас, придя в город, говорили: «Снаружи город кажется Иерусалимом, а внутри он точно Вифлеем».

Посреди кремлевской площади стоит высочайшая колокольня – «Иван Великий», которая также обита вышеупомянутою позолоченною жестью и полна колоколов. Рядом с нею стоит другая колокольня, на которой висит очень большой колокол, который, как говорят, весом в 356 центнеров и отлит в правление великого князя Бориса Годунова. В этот колокол звонят во время больших торжеств или «праздников», как они говорят, или же при въезде великих послов, или при доставлении их на публичную аудиенцию. Его приводят в движение 24, а то и более людей, стоящих внизу на площади. С обеих сторон колокольни висят два длинных каната, к которым внизу примыкает много мелких веревок по числу людей, обязанных их тянуть.

Колокол этот, во избежание сильного сотрясения и опасности для колокольни, лишь слегка приводят в движение, вследствие чего несколько человек стоят наверху у колокола для помощи при раскачивании языка его.

Посреди этой стены находятся и сокровищницы, провиантные склады и пороховые погреба великого князя. <...>

Перед Кремлем находится величайшая и лучшая в городе рыночная площадь, которая весь день полна торговцев, мужчин и женщин, рабов и праздношатающихся... На площади и в соседних улицах каждому товару и каждому промыслу положены особые места и лавки, так что однородные промыслы встречаются в одном месте. Торговцы шелком, сукном, золотых дел мастера, шорники, сапожники, портные, скорняки, шапочники и другие – все имеют свои особые улицы, где они и продают свои товары. Этот порядок очень удобен: каждый благодаря ему знает, куда ему пойти и где получить то или иное. Тут же, невдалеке от Кремля, в улице направо, находится их иконный рынок, где продаются исключительно писанные изображения старинных святых. Называют они торг иконами не куплею и продажею, а «меною на деньги»; при этом долго не торгуются.

Далее в эту сторону направо, если идти от Посольского двора к Кремлю, находится особое место, где русские, сидя, при хорошей погоде, под открытым небом, бреются и стригутся. Этот рынок, у них называющийся Вшивым рынком, так устлан волосами, что по ним ходишь, как по мягкой обивке.

В этой части живут большинство, притом самых знатных гостей или купцов, а также некоторые московские князья.

Другую часть города именуют они Царь‑городом; она расположена в виде полумесяца и окружена крепкой каменной стеною, у них именуемой Белою стеною; посередине через нее протекает река Неглинная. Здесь живет много вельмож и московских князей, детей боярских, знатных граждан и купцов, которые по временам уезжают на торг по стране. Также имеются здесь различные ремесленники, преимущественно булочники. Тут же находятся хлебные и мучные лабазы, лотки с говядиною, скотный рынок, кабаки для пива, меда и водки. В этой же части находится конюшня его царского величества. Здесь же находится литейный завод, а именно в местности, которую они называют Поганым бродом, на реке Неглинной; здесь они льют много металлических орудий и больших колоколов. <...>

Третья часть города Москвы называется Скородомом. Это крайняя часть, с востока, севера и запада окаймляющая Царьгород. Раньше, перед тем как татары сожгли город, она, как говорят, имела окружность в 26 верст, т. е. в 5 немецких миль. Река Яуза протекает через нее и соединяется с Москвою‑рекою. В этой части находится лесной рынок и вышеназванный рынок домов, где можно купить дом и получить его готово отстроенным [для установки] в другой части города через два дня: балки уже пригнаны друг к другу, и остается только сложить их и законопатить щели мхом.

Четвертая часть города – Стрелецкая слобода – лежит к югу от реки Москвы в сторону татар и окружена оградою из бревен и деревянными укреплениями... Теперь в этой части живут стрельцы или солдаты, состоящие на службе его царского величества, а также другое простонародье.

В настоящее время почти каждый пятый дом является часовнею, так как каждый вельможа строит себе собственную часовню и держит на свой счет особого попа; только сам вельможа и его домашние молятся Богу в этой часовне. По указанию нынешнего патриарха, ввиду часто возникающих пожаров, большинство деревянных часовен сломаны и построены вновь из камня; некоторые часовни внутри не шире 15 футов. <...>

У русских в церквах нет ни стульев, ни скамеек, так как никто не смеет сидя молиться, но все должны молиться и совершать богослужение стоя или коленопреклоненно или же лежа (так, говорят, часто поступал бывший великий князь Михаил Феодорович).

Они не терпят в своих церквах ни органов, ни других музыкальных инструментов, но говорят: «Инструменты, не имеющие ни души ни жизни, не могут хвалить Бога»... Однако вне церквей, в домах, в особенности же во время пиршеств, они охотно пользуются музыкой. Так как, однако, ею злоупотребляли в кабаках и в шинках, а также и на открытых улицах для всякого разврата и пения постыдных песен, то нынешний патриарх два года тому назад прежде всего велел разбить все инструменты кабацких музыкантов, какие оказались на улицах, затем запретил русским вообще инструментальную музыку, велел забрать инструменты в домах, и однажды пять телег, полных ими, были отправлены за Москву‑реку и там сожжены. <...>

На церквах и колокольнях непременно должен находиться крест, который или простой, или (в большинстве случаев) тройной. Поэтому они не считают наших церквей, не имеющих крестов, за настоящие церкви. Они говорят, что крест обозначает главу церкви, т. е. Христа; так как Христос был распят на кресте, то крест стал гербом Христовым, и там, где подобного герба нет, там нет и церкви. Поэтому‑то церковь и является святым, чистым местом, куда ничто нечистое не должно входить. Они неохотно впускают сюда приверженцев чужой религии... Церковные дворы они также держат в чистоте и святости. Под страхом высокой пени никто не имеет права на них мочиться.

У церквей у них висит много – иногда пять или шесть – колоколов, из которых самый большой весом не свыше 2 центнеров, обыкновенно даже значительно меньше; их звоном они зовут в церковь; звонят также и в тот момент, когда поп, служа обедню, поднимает чашу.

Ввиду большого количества церквей и часовен в Москве имеется несколько тысяч колоколов, которые во время богослужения дают разнообразный перезвон и мелодию, так что непривычный человек слушает это с изумлением. Один человек может управлять тремя или четырьмя колоколами. Тогда они привязывают веревки не к колоколам, а к языкам, и концы веревок частью берут в руки, частью привязывают к локтям; затем они приводят в движение один колокол за другим. При звоне они соблюдают известный такт.

 

Адам Олеарий немало места в своем сочинении уделил и описанию московского быта.

 

Мужчины у русских большей частью рослые, толстые и крепкие люди, кожею и натуральным цветом своим сходные с другими европейцами. Они очень почитают длинные бороды и толстые животы, и те, у кого эти качества имеются, пользуются у них большим почетом. Его царское величество таких людей из числа купцов назначает обыкновенно для присутствия при публичных аудиенциях послов, полагая, что этим усилено будет торжественное величие приема. Усы у них свисают низко над ртом.

Волосы на голове только их попы или священники носят длинные, свешивающиеся на плечи; у других они коротко острижены. Вельможи даже дают сбривать эти волосы, полагая в этом красоту... Однако, как только кто‑либо погрешит в чем‑нибудь перед его царским величеством или узнает, что он впал в немилость, он беспорядочно отпускает волосы до тех пор, пока длится немилость.

Женщины среднего роста, в общем красиво сложены, нежны лицом и телом, но в городах они все румянятся и белятся, притом так грубо и заметно, что кажется, будто кто‑нибудь пригоршнею муки провел по лицу их и кистью выкрасил щеки в красную краску. Они чернят также, а иногда окрашивают в коричневый цвет брови и ресницы.

Некоторых женщин соседки их или гостьи их бесед принуждают так накрашиваться (даже несмотря на то, что они от природы красивее, чем их делают румяна) – чтобы вид естественной красоты не затмевал искусственной. <...>

Когда наблюдаешь русских в отношении их душевных качеств, нравов и образа жизни, то их, без сомнения, не можешь не причислить к варварам... Русские вовсе не любят свободных искусств и высоких наук и не имеют никакой охоты заниматься ими.

Большинство русских дают грубые и невежественные отзывы о высоких, им неизвестных, натуральных науках и искусствах в тех случаях, когда они встречают иностранцев, имеющих подобные познания. Так, они, например, астрономию и астрологию считали за волшебную науку. Они полагают, что имеется что‑то нечистое в знании и предсказании наперед солнечных и лунных затмений, равно как и действий светил... Хотя они и любят и ценят врачей и их искусство, но тем не менее не желают допустить, чтобы применялись и обсуждались такие общеупотребительные в Германии и других местах средства для лучшего изучения врачевания, как анатомирование человеческих трупов и скелеты; ко всему этому русские относятся с величайшим отвращением.

Что касается ума, русские, правда, отличаются смышленостью и хитростью, но пользуются они умом своим не для того, чтобы стремиться к добродетели и похвальной жизни, но чтобы искать выгод и пользы и угождать страстям своим... Их смышленость и хитрость, наряду с другими поступками, особенно выделяются в куплях и продажах, так как они выдумывают всякие хитрости и лукавства, чтобы обмануть своего ближнего. А если кто их желает обмануть, то у такого человека должны быть хорошие мозги. Так как они избегают правды и любят прибегать ко лжи и к тому же крайне подозрительны, то они сами очень редко верят кому‑либо; того, кто их сможет обмануть, они хвалят и считают мастером. <...>

Все они, в особенности же те, кто счастьем и богатством, должностями или почестями возвышаются над положением простонародья, очень высокомерны и горды, чего они, по отношению к чужим, не скрывают, но открыто показывают своим выражением лица, своими словами и поступками. Подобно тому, как они не придают никакого значения иностранцу сравнительно с людьми собственной своей страны, так же точно полагают они, что ни один государь в мире не может равняться с их главою своим богатством, властью, величием, знатностью и достоинствами. <...>

Порок пьянства так распространен у этого народа во всех сословиях, как у духовных, так и у светских лиц, у высоких и низких, мужчин и женщин, молодых и старых, что, если на улицах видишь лежащих там и валяющихся в грязи пьяных, то не обращаешь внимания; до того все это обыденно. Если какой‑либо возчик встречает подобных пьяных свиней, ему лично известных, то он их кидает в свою повозку и везет домой, где получает плату за проезд. Никто из них никогда не упустит случая, чтобы выпить или хорошенько напиться, когда бы, где бы и при каких обстоятельствах это ни было; пьют при этом чаще всего водку. Поэтому и при приходе в гости и при свиданиях первым знаком почета, который кому‑либо оказывается, является то, что ему подносят одну или несколько «чарок вина», т. е. водки; при этом простой народ, рабы и крестьяне до того твердо соблюдают обычай, что если такой человек получит из рук знатного чарку и в третий, в четвертый раз и еще чаще, он продолжает выпивать их в твердой уверенности, что он не смеет отказаться, – пока не упадет на землю и – в иных случаях – не испустит душу вместе с выпивкою. <...>

Что касается рабов и слуг вельмож и иных господ, то их бесчисленное количество; у иного в именье или на дворе их имеется более 50 и даже 100. Находящихся в Москве большей частью не кормят во дворах, но дают им на руки харчевые деньги, правда, столь незначительные, что на них трудно поддержать жизнь; поэтому‑то в Москве так много воров и убийц. В наше время не проходило почти ни одной ночи, чтобы не было где‑либо кражи со взломом. При этом часто хозяина загораживают какими‑нибудь вещами в комнате, и ему приходится оставаться спокойным зрителем, если он недостаточно силен, чтобы справиться с ворами, не желает подвергать опасности жизнь и видеть свой дом зажженным над собственной головою. Поэтому‑то на дворах знатных людей нанимают особых стражников, которые ежечасно должны подавать о себе знать, ударяя палками в подвешенную доску, вроде как в барабан, и отбивая часы. Так как, однако, часто случалось, что подобные стражники сторожили не столько для господ, сколько для воров, устраивали для этих последних безопасный путь, помогали воровать и убегали, то теперь не нанимают никого ни в стражники, ни в прислуги (ведь, помимо рабов, имеются еще наемные слуги) без представления известных и достаточных местных обывателей поручителями. Подобного рода многократно упомянутые рабы в особенности в Москве сильно нарушают безопасность на улицах, и без хорошего ружья и спутников нельзя избегнуть нападений.