ГРЕКО‑РИМСКИЙ ПЕРИОД 8 страница

О юности Бар Кохбы известно очень мало. Послания, недавно обнаруженные в вади Мураббат у Мертвого моря, рисуют его как властного и вспыльчивого военачальника, обладавшего огромной физической силой и личным обаянием. Он был способен внушать слепую преданность и беспредельное бесстрашие. Талмуд добавляет к этому еще одну характерную черту – отсутствие благочестия. В Талмуде цитируется вырвавшееся у него восклицание: «О Боже, не помогай, но и не мешай нам!»

Мессианские претензии Бар Кохбы восстановили против него Синедрион. Только поддержка и авторитет рабби Акивы защитили его. Рабби Акива был самой примечательной личностью своего времени и одним из самых почитаемых ученых в еврейской истории. В молодости он был полуграмотным пастухом. Затем, как положено во всякой сказке, он влюбился в прекрасную наследницу одного из богатейших жителей Иерусалима и женился на ней. По ее настоянию Акива – вместе со своим малолетним сыном – начал изучать Тору. Он приобрел также обширные познания и настолько углубил понимание Торы и отношения между человеком и Богом, что стал духовным (равно как и светским) руководителем еврейского народа. Его толкование Торы предопределило образ жизни многих евреев, где бы они ни жили.

Рабби Акива стал близким приверженцем Шимона Бар‑Кохбы, утверждавшего, что он Мессия и потомок царя Давида. Когда оба они призвали к войне с римлянами, евреи десятками тысяч стали приходить к ним. В стороне остались одни лишь христиане, оказавшиеся перед тяжелой дилеммой. С одной стороны, они страдали под римским игом не меньше, если не больше евреев. Они, несомненно, охотно присоединились бы к восставшим. С другой стороны, у них уже был свой мессия в лице Иисуса. Поэтому они не могли принять второго мессию – Бар Кохбу и присоединиться к евреям.

Восстание, вспыхнувшее в 132 г., застигло римлян врасплох. Они глубоко заблуждались в отношении еврейской готовности к сопротивлению и их способности в третий раз подняться на войну. К ужасу императора евреи наносили римским легионам одно поражение за другим. Если кто‑то и пытался преуменьшить размах и значение этой войны, то во всяком случае не Адриан. Он полностью осознал, какие сокрушительные последствия для империи может иметь поражение в этой войне. Опасаясь этого и не желая рисковать, Адриан призвал своего лучшего полководца Юлия Севера. Тот находился в это время в Британии, где подавлял восстание кельтов. Адриан рассудил, что с британцами может справиться и менее способный военачальник и с меньшим количеством людей. Видимо, британцы, по его мнению, представляли собой меньшую угрозу существованию империи, чем евреи. Север вторгся в Святую Землю во главе 35 тысячной отборной армии. Он навязал сражение численно уступавшим ему силам Бар‑Кохбы. В этой битве имперские легионы потерпели позорное поражение.

Теперь и Север понял, что не сумеет победить в открытом бою. Поэтому он решил прибегнуть к тактике, которая много позже была использована генералом Шерманом в американской Гражданской войне. Это была тактика тотального уничтожения, т.е. разрушения и сожжения посевов, жилищ, деревень и городов. К этой тактике Север добавил небольшую римскую «утонченность». Она состояла в систематическом истреблении всего живого на своем пути мужчин, женщин, детей, стариков, домашнего скота. Это была медленная, грязная, отвратительная, позорная борьба. Но обескураженные римляне не видели иного выхода. Им нужна была победа любой ценой. После двух лет кровавой молотьбы, беспощадной и жестокой войны на уничтожение, приведшей население страны на грань исчезновения, еврейское сопротивление было сломлено. В 135 г. войска Бар‑Кохбы капитулировали, а сам Бар‑Кохба погиб в сражении. Римляне утолили свою ярость, подвергнув рабби Акиву утонченным, мучительным пыткам. Те, кому удалось спастись, бежали в Парфию, где были встречены с распростертыми объятиями.

Иерусалим и иудейская часть Палестины были объявлены запретными для евреев. Все, уцелевшие отбойни и не успевшие бежать в Парфию, были проданы в рабство. Тем не менее эта победа оказалась для римлян самой дорогостоящей из всех трех побед над евреями. Сообщая сенату об исходе войны, Адриан опустил обычную в конце такого послания фразу: «Я и мои войска в полном благополучии». Ни он, ни его войска в благополучии не были. Престиж Адриана потерпел огромный урон. Ряды его легионов значительно поредели. Их победа была пирровой. Империя стала трещать по швам. В ее провинциях начала шириться борьба за освобождение. Границы потеряли былую надежность. За ними обнаружился бушующий океан враждебных народов, готовых в любую минуту хлынуть в пределы империи.

Кое‑кто может, пожалуй, возразить, что наше описание еврейских войн является субъективным историческим преувеличением. Могут сказать, что эти войны даже и царапины не оставили на монолитной имперской глыбе. Подобный скептицизм можно понять, потому что историки, как правило, не углубляются в детали этих трех римско‑еврейских войн и имеют о них самое общее представление. Подлинные масштабы этих войн могут быть лучше поняты в свете современной исторической аналогии. Венгерское восстание против России в 1956 г. продолжалось всего лишь несколько месяцев. Тем не менее, оно поколебало все здание российской коммунистической империи и заразило страны‑сателлиты бациллами мятежа. Представим себе, что венгры не сдались через несколько месяцев. Представим себе, что они продолжали бы активную борьбу в течение четырех лет, подобно евреям. Представим себе, что потери русских исчислялись бы не несколькими сотнями, а десятками тысяч человек; представим себе, что вслед за первым венгерским восстанием произошло бы еще два таких же. И представим себе, наконец, что в каждом из этих восстаний венграм удавалось бы продержаться против русских танков и пехоты в течение нескольких лет, каждый раз нанося им тяжелые удары и причиняя огромные потери. Какой историк осмелился бы сказать, что все это не ослабило бы Россию, что ее престиж нисколько не пострадал бы в результате столь дорогостоящих побед над таким маленьким народом? В этом свете еврейские войны против Рима приобретают гораздо большее значение, чем им обычно приписывают.

Со смертью Адриана римский период еврейской истории подошел к концу. Хотя значительные массы евреев и продолжали жить пол римским владычеством вплоть до падения империи, Рим оказывал на их жизнь все меньшее и меньшее влияние. Более того, хотя римляне в конце концов приняли евреев (в 212 г. им были даже дарованы права гражданства), теперь уже евреи отвергли Рим.

Произошло нечто странное и беспрецедентное. Евреи превратились в «периферийное меньшинство, ощущавшее в себе достаточно внутренних духовных сил, чтобы отвергнуть господствующее большинство. Они не сомневались, что еврейская культура превосходит культуру римскую. Откуда взялась у них эта уверенность, этот новый запас духовных сил?

Разгадка таилась в заколоченном гробу, тайно вынесенном из погибающего Иерусалима. Она таилась в уме и сердце рабби Иоханана бен Заккай. Мечта рабби осуществилась. Начала действовать иешива в Явне. Со временем эта иешива превратилась в фабрику по производству «суперэго», Моисеевых двигателей, которые, как динамо, заряжали энергией еврея нового образца – еврея, действующего по внутреннему убеждению. Но интересно вот что – хотя на этих динамо красовалась надпись «мейд ин Явне», многие их детали были произведены в греческих философских цехах.

 

ПОБЕДОНОСНОЕ СЛОВО  

 

Большинство историков, описывающих греко‑римский период, посвящают евреям всего лишь несколько беглых замечаний. Как правило, они ограничиваются при этом такими определениями, как «маленькое кочевое племя», «узколобые фанатики» или «изуверы, грудью стоявшие за свои нелепые обряды – обрезание и запрет употребления в пищу свинины». Подобные оценки восходят к глубокому прошлому – к греческим и римским авторам того времени. Они отражают скорее полную неосведомленность в вопросах еврейской истории, литературы, культуры, нежели презрение к народу. Но это не единственная причина. Дело еще в том, что многие историки чувствуют себя весьма неуютно в сфере идей. Им по душе лишь конкретные, осязаемые факты. В самом деле, куда как легче излагать историю как вереницу сражений и последующих грабежей.

При подобном подходе к истории самыми выдающимися народами, естественно, оказываются те, которые завладели самыми большими пространствами, награбили больше всех золота, создали самые великолепные статуи или построили самые величественные здания. Поскольку евреи ничем подобным не обладали и ничего подобного не создали, то вполне понятно, что такого рода историки видят в них лишь третьестепенное явление в истории человечества. Когда начинаешь перечислять знаменитые греческие статуи, или оценивать стоимость римских мраморных бань, или суммировать длину имперских дорог, тотчас приходишь к весьма внушительным цифрам. Можно ли после этого сомневаться в том, что перед нами поистине «великие» народы?!

Тот факт, что греческие и римские авторы с презрением отзывались о евреях, само по себе ничего не доказывает. Они обо всех отзывались с презрением, кроме самих себя, разумеется. Интересно проанализировать причины этого высокомерного презрения. Оказывается, что никаких реальных оснований для него не существовало. Римляне приходили в ужас от еврейского обряда обрезания. В то же время сами преспокойно распинали на крестах тысячи живых людей и делали это во имя справедливости! Они именовали «варварским» еврейский праздник Песах, знаменовавший освобождение человека от рабства. Сами же, как варвары, бросали безоружных рабов на растерзание диким зверям и называли это развлечением. И римляне, и греки с насмешкой говорили о еврейском обычае обязательного субботнего отдыха для свободных людей, рабов и рабочей скотины. Своих собственных рабов и рабочий скот они безжалостно заставляли работать все семь дней в неделю и называли это производством. Утонченные греки посмеивались над «грубыми» евреями, когда те ужасались греческому обычаю умерщвлять младенцев, если форма головы или носа не нравилась родителям. Евреи не понуждали своих дочерей заниматься «священной проституцией» в храмах, они не считали педерастию самой изысканной формой человеческих отношений, и они ставили свой долг перед Богом выше личных наслаждений – этого было достаточно для греков и римлян, чтобы считать евреев варварами.

Статуи, картины, здания – это, безусловно, признак культуры. Но не в меньшей степени это касается и литературы. Более того, литература – самое высшее выражение культуры народа. Греки дали миру замечательную литературу, что обеспечило им место в содружестве культурных наций. Но то же можно сказать и о евреях. Мог ли «варварский народ» произвести на свет такую литературу, которая сохранилась в течение двух тысячелетий и легла в основу всей западной цивилизации?! Произведения греческих и римских авторов изучаются сегодня только в специальных университетских курсах, между тем творения евреев остаются живой плотью общечеловеческой культуры. Еврейские образцы литературного творчества уникальны. На такие творения может быть способен только народ высокого вдохновения и высокой культуры, а никак не племя «узколобых изуверов».

Лишь недавно историки культуры и свободные от предвзятого мнения ученые занялись исследованием широкого взаимопроникновения греческой и еврейской культур и того отпечатка, который они наложили друг на друга. Им удалось выявить сильную иудаистскую струю в греческом философском мышлении и обнаружить значительное эллинистическое влияние в еврейском теологическом наследии.

Тот культурный гибрид, который обычно именуется «эллинистической культурой», возник из слияния двух потоков греческой цивилизации. Один из этих потоков составляли греческое искусство, архитектура, наука и философия. Вторым был сам греческий образ жизни – его обычаи, этика и религия. Мы уже упоминали, что фарисеи, резко выступавшие против эллинизма и отвергавшие греческие обычаи и этику, в то же время заимствовали греческое искусство и философию. В свою очередь, саддукеи, которые перенимали греческие обычаи и этику, отвергали эллинское искусство и философию. Когда Иерусалим был объявлен запретным для евреев, саддукеи сошли с исторической сцены. Их религия была неразрывно связана с Иерусалимским Храмом, а Храма больше не было. Их культ был неразрывно связан с жертвоприношениями, жертвоприношений больше не было. Их религиозные принципы оказались слишком жесткими. Их мышление не поспевало за духом времени. В свои религиозные концепции саддукеи не допускали никаких философских новшеств. Подобно ближневосточным язычникам, саддукеи усвоили лишь внешнее в эллинизме, его побрякушки, а не его дух. Поэтому они, так же как и язычники, были обречены на застой и разложение. На долю фарисеев выпало понести дальше факел иудейской идеологии. Свет этого факела был, несомненно, еврейским, но зажжен он был греческими философами.

Прежде чем заняться рассмотрением взаимодействий еврейской и греческой мысли, необходимо подчеркнуть, что их философии разделяла глубокая пропасть. Кто‑то однажды сформулировал это различие в следующих словах: «Еврей вопрошает: „Что я должен делать?“, тогда как грек спрашивает: „Почему я должен это делать?“. Или, как определил один еврейский историк: „Греки верят в святость красоты, тогда как евреи верят в красоту святости“. Разумеется, многие евреи, увлеченные эллинизмом, рассматривали иудаизм как нечто грубое, эстетически отталкивающее. Но еще большее число евреев, отдававших должное многим сторонам эллинистической культуры, видели в ней в то же время немало отталкивающих черт – наивное язычество, равнодушие к человеческим страданиям, преклонение перед красотой за счет духовности, дешевую софистику и варварский обычай детоубийства. Слишком часто представление в амфитеатре не имело ничего общего с трагедией Софокла, а было лишь демонстрацией непристойностей. Слишком часто погоня за красотой означала на самом деле не столько восхищение шедеврами искусства, сколько желание разделить ложе с красивым мальчиком или добиться благосклонности куртизанки.

Но то, что было очевидно тысячам евреев, не ускользало и от внимания многих греков и римлян. Еврейский образ жизни производил на них огромное впечатление. Им нравились лишенные сексуальности символы еврейской религии. Им импонировал ее возвышенный Бог, который не опускался до того, чтобы пробираться по ночам в постели чужих жен, как это делали греческие и римские боги. Они восхищались евреями за то, что те не предавались вакханалиям, столь распространенным среди язычников. Они завидовали преданности евреев духовным, семейным и отвлеченным ценностям. В это время – с 100 г. до н.э. до 100 г. н.э – тысячи субботних свечей зажигались по вечерам в греческих и римских домах. Их было так много, что римский философ Сенека, описывая это явление, замечает, что римлянам грозит опасность «объевреиться».

Это замечание Сенеки не было чисто риторическим. Уважение, которое столь многие греки, римляне и другие язычники питали к еврейским ценностям и еврейской религии, действительно угрожало самим основам язычества. Оно могло бы подорвать их, если бы не деятельность секты христиан, которые как раз к этому времени начали активно вербовать своих прозелитов. В этом они были куда активнее евреев. В настоящее время мало кто отдает себе отчет, что в первом веке нашей эры около 10% населения Римской империи – семь миллионов из семидесяти – следовали еврейским обычаям. Из этих семи миллионов лишь около четырех были иудеями по праву исторического наследия. Остальные были обращенными язычниками первого или второго поколения. Таков был один из практических результатов интеллектуального взаимодействия между евреями и язычниками. Число обращенных в иудаизм, несомненно, было бы еще больше, если бы не два противодействующих фактора: суровые правила еврейской кулинарии и необходимость обряда обрезания. Во времена Павла христианская секта отбросила оба эти ограничения. В результате язычники толпами устремились в объятия христианской религии, в которой правила обращения были значительно менее строгими, чем в еврейской.

Сказанное позволяет понять причины многочисленных погромов, то и дело происходивших в Александрии, Антиохии, на Кипре и в других центрах сосредоточения еврейского населения. Многие язычники ненавидели и тех, кто обращал в иудаизм, и обращенных евреев. Позже эта ненависть перешла и на христиан, которые благодаря более агрессивной тактике приобрели значительно больше прозелитов, чем евреи. Другой причиной языческой ненависти было отношение евреев к язычникам. В то время как весь мир стремился подражать греко‑римскому образу жизни, подавляющее большинство евреев взирало на греко‑римские обычаи с презрением и насмешкой. У греков и римлян это еврейское высокомерие вызывало злобную ненависть. Решительный отказ евреев от смешанных браков подливал масло в этот огонь.

Однако главной причиной раздражения был чисто практический вопрос – кто получит лучшие должности в римском бюрократическом аппарате. Евреи пользовались в этом аппарате влиянием, несоразмерным с их численностью. В Египте, в Сирии, в Дамаске, в Греции евреи захватили высшие административные, судейские и преподавательские должности. Они получили высокие посты отнюдь не в силу подкупа или покровительства, а исключительно благодаря своим способностям и деловитости. Обретению этих качеств они были обязаны не случайности, а целому ряду новшеств, введенных руководителями еврейства за столетия до того.

Благодаря постановлению об обязательном для каждого еврейского мальчика общем образовании все евреи были грамотные. Благодаря своей монотеистической вере в незримого Бога они приобрели способность к отвлеченному мышлению. Благодаря тому, что их «портативная молельня» не привязывала их к определенному месту, они могли жить где угодно, не теряя своего единства. В то время как греческие интеллектуалы, римские патриции и прочая языческая знать рассматривали работу как нечто презренное и низменное, евреи видели в ней вполне достойное занятие. Удивительно ли, что, имея такие преимущества в образовании, воспитании и взглядах на жизнь, евреи опережали своих языческих конкурентов в борьбе за лучшие места? Пятью столетиями позже, когда христиане пришли к власти, им пришлось ввести специальные законы, запрещающие евреям занимать ответственные посты. Это было сделано исключительно ради того, чтобы евреи, отличающиеся своими способностями, не заняли все важнейшие места. Вполне естественно, что преуспевание евреев вызывало зависть. Поэтому, когда палестинские евреи восстали против своих римских властителей, язычники в Александрии, Антиохии и на Кипре, как и следовало ожидать, с удовольствием помогли римлянам грабить евреев.

Но самой важной причиной того размаха, который приобрело взаимодействие греческих и еврейских идей в описываемый период, было влияние еврейской теологии на греческую философию и литературу. Одной из еврейских книг того времени суждено было оказать особенно значительное воздействие на весь греко‑римский мир.

Этой книгой был греческий перевод Библии, известный под названием «Септуагинты». Книга заняла видное место среди лучших произведений греческой словесности и стала своего рода «бестселлером», который пользовался значительно большей популярностью в языческих семьях, нежели в еврейских. Это было то всепобеждающее слово, которое возвестило принципы еврейского гуманизма и основы еврейской философии греческому и римскому миру. Когда Павел начал проповедовать христианство среди язычников, его слова были для них не вполне чуждыми. Его слушатели уже успели познакомиться со Священным писанием.

Как уже упоминалось, Пятикнижие Моисееве было канонизировано в 444 г. до н.э. В течение последующих пяти столетий персидского, греческого и римского владычества евреи составили, отредактировали, свели воедино и канонизировали все остальные книги, ныне составляющие еврейскую Библию. Все эти библейские книги были написаны на иврите. Исключение составляют несколько глав книг Эзры и Даниила, написанных по‑арамейски. Во времена династии Хасмонеев эти книги получили свои нынешние еврейские названия. Тогда же был утвержден их канонический текст и порядок следования. С тех пор в Библии ничего уже не менялось.

Существует интересное предание, рассказывающее о том, почему греческий перевод Библии получил название Септуагинты. Около 250 г. до н.э. слух о том, что у евреев есть какая‑то замечательная, прекрасно написанная книга, достиг двора царя Птолемея II Филадельфа в Александрии. Царь предложил семидесяти еврейским ученым перевести эту книгу на греческий язык. Согласно преданию, каждый из семидесяти сделал свой перевод независимо от остальных Когда все семьдесят переводов были закончены, они оказались совершенно идентичными – слово в слово. Это, несомненно, свидетельствовало о присутствии направляющей десницы Божьей. Перевод этот получил название Септуагинты (по‑латыни, т.е. книга «Семидесяти»).

Светский вариант этого повествования отличается. От религиозного признанием некоторых постыдных фактов. Факты эти состояли в том, что евреи Александрии и Антиохии, Дамаска и Афин успели к тому времени позабыть иврит и говорили исключительно по‑гречески, как сейчас американские евреи забыли идиш и поголовно говорят по‑английски. Руководители еврейских общин пришли к выводу, что содержание Библии куда важнее, чем язык, на котором она написана. Они считали, что Библия – даже в греческом переводе – будет иметь большее значение для сохранения единства евреев, чем отсутствие Библии вообще. Поэтому они распорядились перевести Библию на греческий язык. Они рассчитали совершенно правильно. Септуагинта оказала мощное влияние на многих наполовину ассимилированных евреев и вернула их обратно в лоно иудаизма.

Но сколь бы велико ни было влияние Септуагинты на евреев, несравненно большим было ее влияние на греков. Отныне призыв к иудаизму передавался посредством писаного слова. И, что еще важнее, многие из тех, кто не обратился в иудаизм, приобрели более глубокое понимание еврейской религии, а следовательно, большее уважение к евреям и их культуре.

Так началось интеллектуальное воздействие Библии. Еврейская теология оказалась настолько убедительной, что повлияла не только на греческое мышление, но и на будущие догмы христианства. Некоторые ученые полагают даже, что эти догмы не были извлечены целиком из учения Павла, как думали раньше. Предполагают, что они сложились под влиянием сочинений еврейского философа Филона, который в 35–40 гг. н.э. ухитрился объединить идеи Библии с идеями великого греческого мыслителя Платона. Хотя нам мало известно сегодня о Филоне, можно предположить, что он сыграл более важную роль в формировании иудаизма и христианства, нежели рабби Акива или Павел Филон, столь старательно уложил иудаизм в рамки греческой философcкой системы, что его учение побудило как евреев, так и христиан к разработке новых теологий Филон был отпрыском самой богатой и самой эллинизированной еврейской семьи в Александрии. Свое образование он получил в лучших частных школах. Он бегло говорил на греческом и латыни и почти не знал иврита. Ревностный ученик Платона, он был поглощен мыслью о соединении всего лучшего в еврейской религии со всем лучшим в греческой философии. По дробности его жизни неизвестны, но одно драматическое событие все же дошло до нас. Правивший в то время безумный римский император Калигула потребовал, чтобы его чтили как живого бога. Жители Александрии, завидовавшие богатству и влиянию, которое евреи приобрели в их городе, увидели в этом замечательную возможность свести давние счеты с евреями. Прикрываясь патриотическими чувствами, они потребовали, чтобы евреи тоже соблюдали эдикт Калигулы, прекрасно зная, что это несовместимо с основами еврейской религии. Когда евреи, как и следовало ожидать, отказались, александрийцы объявили их изменниками. Тем самым они получили благовидный предлог в приступе «благородного негодования» разграбить еврейское имущество. На долю Филона выпала задача отправиться в Рим и попытаться урезонить безумного императора.

Ситуация была не только безнадежной, но и абсурдной. Калигула казнил своих патрициев тысячами–по чистому капризу или, скажем, в приступе изжоги. Просить безумца отказаться от ненормальной идеи о том, что он живой бог, и притом только ради кучки жалких евреев, которые не соглашаются воздавать ему божественные почести, тоже было безумием. Тем не менее, Филон ухитрился совершить невозможное. Он повел себя с Калигулой точно так, как современный психиатр ведет себя с параноиком. Сохраняя хладнокровие и самообладание, он разговаривал с императором, призывая к разуму, как будто тот был в здравом уме и отвечал за свои поступки. Филон почти сумел убедить Калигулу, что евреи могут остаться его лояльными подданными и без того, чтобы воздвигать его статуи в своих храмах. Неизвестно, впрочем, каково было бы последнее слово Калигулы. В том же 41 году этот венценосный эпилептик был низвергнут и убит. Ему наследовал Клавдий, которого римляне презрительно называли слюнявым идиотиком. Идиот или нет, Клавдий все же приказал раздосадованным и обескураженным александрийцам прекратить грабежи и возместить евреям их ущерб.

Филон, который был знаком с Библией только по греческому переводу, решил сделать ее еще более приемлемой для греческих интеллектуалов, нарядив еврейские откровения в греческие одежды. Он произвел это с помощью философии и аллегорий Платона. Хотя Бог и создал мир, утверждал Филон, влияние, которое Он оказывает на мир, не прямое, а осуществляется посредством Логоса, т.е. «Слова»[19].

Поскольку душа берет начало из «Божественного источника», учил Филон, она, несомненно, способна постичь Его природу. Такая способность реализуется двумя возможными путями: либо через пророческое озарение, либо посредством внутренней мистической медитации. Иудаизм, по Филону, – это орудие, позволяющее человеку достичь морального совершенства, а Тора – это путь к слиянию с Богом. На филоновской аллегорической концепции Логоса и его теории мистического постижения Бога построено христианское учение Павла. Евреи же развили вторую сторону философии Филона – концепцию пророческого постижения. Вдохновленные ею, они обратились к поискам новых толкований смысла Торы.

Непрестанные поиски все новых и новых толкований смысла Торы позволили еврейской религии и до сегодняшнего дня сохранить свой живой и всегда современный характер и устоять перед натиском столетий. Контакты с греками познакомили евреев с наукой и философией. Они использовали науку как орудие для отыскания все более глубоких толкований Торы. Они разработали еще более уточненные, чем у самих греков, логические методы таких толкований. Греческая же философия позволила им расширить духовную вселенную еврейской мысли.

Но еврейские мыслители были столь же хорошими практиками, сколь теоретиками. Они поняли также, что если евреи не сохранятся как народ, то некому будет исповедывать иудаизм. Поэтому они вычитали в Торе весьма благоразумную мысль: чтобы сохранить иудаизм, следует сохранить его носителей – евреев. Вожди народа поняли, что пришло время подумать о новых формах и средствах такого сохранения. Нельзя было сохранить еврейство, не обеспечив верующих куском хлеба насущного.

 

«НОВЫЙ КУРС» ДЛЯ ДИАСПОРЫ  

 

Третья война с Римом привела евреев на грань экономической и социальной катастрофы. К началу второго столетия нашей эры большинство евреев было изгнано со своей родины. Они рассеялись по всем уголкам римского мира, от Индии до Атлантики, по трем континентам, и вынуждены были жить среди десятков чужих народов. К этому времени евреи имели уже за плечами двухтысячелетнюю историю. По законам логики и истории им давно положено было утратить свое этническое единство и исчезнуть с лица земли. Но они все же не исчезали. И вот теперь, чтобы выстоять в новых условиях, угрожавших их существованию, они изобрели очередную формулу спасения – «диаспорный иудаизм».

Мы уже определяли слово диаспора (слово греческого происхождения), означающее «рассеивание» или «рассеяние». Сегодня этим словом обозначается вся та масса евреев, которые живут не в Израиле, а за его пределами. В действительности, однако, диаспора значит нечто большее Диаспора – это одновременно и вид существования, и интеллектуальная концепция, и образ жизни, и образ мышления. Чтобы понять всю эту сложность, необходимо обратиться к истории. Некоторые учения относят возникновение диаспоры ко времени разрушения первого Иудейского царства и последовавшего за этим вавилонского пленения. Если бы это было так, то не было бы различия между словами «диаспора» и «изгнание». Ибо в Вавилонию евреи были изгнаны, и жили они там в изгнании. В действительности настоящая диаспора началась после того, как Вавилония была завоевана персами. Когда персы разрешили евреям вернуться на родину, большинство изгнанников, как уже было сказано выше, предпочло остаться там, где они проживали. Пребывание евреев в Вавилонии до победы персов было вынужденным и диктовалось силой. Невозвращение их из Вавилонии после освобождения было добровольным. В первый период они жили в изгнании, во второй – в диаспоре.

Существует, однако, и другое, более фундаментальное различие между понятиями «изгнание» и «диаспора». Народ в изгнании, которому запрещено вернуться на родину, либо постепенно исчезает, ассимилируясь, либо деградирует. Такова была судьба многих изгнанных с родины народов. Евреи стали единственным исключением из этого правила. Диаспора породила новые еврейские культуры. Внутреннее ядро каждой такой новой культуры неизменно оставалось отчетливо иудейским, но внешне она всегда перенимала главные черты той цивилизации – «хозяйки», внутри которой возникала. Неизменными оставались Яхве и монотеизм, в какое бы одеяние они ни были наряжены – в греческую тунику, арабскую куфийю или американский пиджак. Если окружающая цивилизация была преимущественно философской, евреи становились философами. Так было среди греков. Если ее возглавляли поэты и математики, евреи становились поэтами и математиками. Так было среди арабов. Когда она была научной и абстрактной, как в современной Европе, евреи становились учеными и теоретиками. Когда она была прагматической и городской, подобно американской, евреи становились прагматиками и горожанами. И лишь тогда, когда она вступала в противоречие с основами еврейского этического монотеизма, евреи не могли ни приспособиться к ней, ни приспособить ее к себе. Во всех других случаях евреи всегда становились частью – но всегда отличаемой частью – той культуры, в окружении которой они жили.