Инструменты понимания и коммуникации

 

РИЧАРД СОЛ ВУРМАН

Архитектор, картограф, основатель TED Conference, автор книги 33: Understanding Change & the Change in Understanding («33: понимание изменений и изменения в понимании»)

 

Чего мне не хватает среди когнитивных инструментов, так это инструментов понимания и коммуникации.

Когнитивные инструменты мне отвечают: кивают, когда я говорю, помогают составить представление о себе самом и предоставляют новые способы удовлетворения моей любознательности.

Эти инструменты вытканы из незнания и сшиты вопросами, требующими новых знаний.

В этом сплетении находятся путеводные карты и узоры алгоритмов, опираясь на которые я, по своему желанию, могу добавить каплю суперклея.

Я хочу iPhone / iPad / Mac, которые будут мне помогать.

Первые кинофильмы похоронили театрализованные представления. iPad и Kindle похоронили журналы, газеты и книги.

Я хочу что‑то такое, с чем можно общаться на различных уровнях сложности, на разных языках и чтобы оно понимало все нюансы моих вопросов.

Я хочу помощи в своих грезах, чтобы проще было соединять нити прозрений.

Думаю, это не за горами.

Очень скоро перед нами возникнут новые возможности.

 

Жизнь как побочный эффект

 

КАРЛ ЦИММЕР

Журналист, автор книги The Tangled Bank: an Introduction to Evolution («Заросший пруд: введение в эволюцию»), блогер

 

Прошло уже 150 лет с тех пор, как Чарльз Дарвин опубликовал «Происхождение видов», но мы все еще плохо понимаем эту простую и блестящую теорию. Суть в том, что все разнообразие жизни существует не потому, что оно необходимо для живых организмов. Птицы не получали крылья, чтобы летать. Мы не получили глаза, чтобы видеть. Глаза, крылья и все остальные чудеса живого мира появились как побочные эффекты самой жизни. Живые существа боролись за существование, они воспроизводились и не слишком точно себя копировали. Это породило эволюцию, подобно тому как двигатель порождает тепло. Мы так привыкли во всем видеть чей‑то замысел, что нам сложно примириться с тем, что жизнь – это лишь побочный эффект. Думаю, нам бы стоило сопротивляться желанию видеть чей‑то замысел там, где его нет. И возможно, тогда нам бы стало ясно, отчего мы вообще его ищем.

 

Эффект Вика

 

ГРЕГОРИ КОХРАН

Профессор антропологии Университета Юты, соавтор (с Генри Харпендингом) книги The 10,000‑Year Explosion: How Civilization Accelerated Human Evolution («10 000‑летний взрыв: как цивилизация ускорила эволюцию человека»)

 

Есть такой неприятный риторический прием, с которым все мы сталкивались и который, боюсь, большинство из нас использовало. Я называю его эффектом Вика, он заключается в попытке слегка подделать свидетельства для получения выгодного результата.

Кто же такой Вик? Билл Вик был знаменитым владельцем бейсбольного клуба и спортивным промоутером. В своей автобиографии он описывает, как он придумал и установил передвижной экран на поле своей команды «Милуоки Брюэрс» (тогда это не было запрещено правилами). Сначала он выкатывал экран, только когда его команда встречалась с особо сильными соперниками, но потом решил не мелочиться и выставлял экран каждый раз в то время, когда били соперники, и убирал, когда били игроки «Брюэрс».

История науки полна таких «передвижных экранов». Согласно теории флогистона, последний выделялся при сжигании магния. Когда эксперименты показали, что жженый магний становится тяжелее, теория заскрипела по швам, но ее сторонники быстро сориентировались и заявили, что у флогистона отрицательный вес.

Или возьмем Иоганна Кеплера. Он высказал предположение, что орбиты шести (известных в то время) планет можно сопоставить с пятью платоновыми телами. Для Земли, Марса и Венеры это почти подходило, но для Юпитера – нет. Тогда Кеплер заявил, что «это и неудивительно, учитывая расстояние». Разумеется, его теория никак не подошла бы для остальных планет, но, к счастью для Кеплера, Уран открыли уже после его смерти.

Соблазн воспользоваться эффектом Вика наблюдается во всех областях, но наибольший расцвет получает в истории и науках о человеке, где эксперименты, необходимые для опровержения подобной чепухи, часто невозможны, неэтичны или незаконны. Сильнее всего эта тенденция прослеживается среди антропологов, которые временами, похоже, не преследуют другой цели, кроме как восстановить репутацию каннибалов.

Иногда ради этого отрицают отдельные случаи каннибализма – например, среди индейцев анасази, живших на юго‑западе Северной Америки. Свидетельств их каннибализма накапливается все больше и больше. Археологи нашли кучи человеческих костей со следами соскобленных мышц и варки в котлах, расколотых для извлечения костного мозга. Нашли даже остатки фекалий со следами переваренных человеческих тканей. Но все это неприятно и оскорбительно для пуэбло – потомков анасази. Поэтому кровавые свидетельства стараются замалчивать. Можно предположить, что сходный принцип будет применяться и в случае других этнических групп, – но этого не происходит.

Некоторые антропологи пошли дальше: они отрицают существование каннибализма в каких бы то ни было культурах вообще. Они не только игнорируют археологические свидетельства, касающиеся анасази; они отрицают все свидетельства – от археологических до исторических, даже показания живущих сегодня людей. Альваро де Менданья, открывший Соломоновы острова, сообщал, что гостеприимный местный вождь устроил пир и предложил ему отведать мальчика. Приготовленного, разумеется. Конкистадоры описывали царство ацтеков как империю каннибалов. Но такого просто не может быть – что бы ни говорили археологические данные. Когда жители Порт‑Морсби, столицы Папуа – Новой Гвинеи предложили устроить пикник в морге – чтобы привлечь туристов, разумеется, – они просто уловили, чего хочет публика.

Массовое вымирание крупных животных в четвертичном периоде дает и палеонтологам шанс воздвигнуть собственный «экран Вика». Крупные сумчатые, нелетающие птицы и рептилии Австралии исчезли вскоре после прибытия туда человека, около пятидесяти тысяч лет назад. Крупные млекопитающие Северной и Южной Америки исчезли около десяти тысяч лет назад – опять‑таки сразу после появления там людей. Моа исчезли в течение двух веков после колонизации Новой Зеландии полинезийцами, а гигантские сухопутные птицы и лемуры Мадагаскара также ушли в прошлое вскоре после прибытия туда человека. На какие мысли наводит такая закономерность? Ну конечно, дело в климатических изменениях! Не может же быть, чтобы охотники… нет, этого просто не может быть!

В повседневной жизни эффект Вика еще более распространен, чем в науке. Просто от ученых мы ждем большего, и примеры из науки так наглядны и очевидны, что там подобную стратегию легче заметить и предупредить.

Дух Билла Вика торжествует всякий раз, когда какой‑нибудь чиновник заявляет, что отсутствие доказательств не есть доказательство отсутствия, или когда психиатр утверждает, что психотерапия по Фрейду кое‑кому помогает – даже если ее общая неэффективность доказана.

 

Супервентность

 

ДЖОШУА ГРИН

Специалист в области когнитивных наук, нейробиолог, философ, Гарвардский университет

 

В мире много чего есть: деревья, машины, галактики, бензин, термы Каракаллы, ваша поджелудочная железа, Оттава, скука, сенатор Уолтер Мондейл. Как все это может сосуществовать? Для объяснения этого есть специальное слово – «супервентность». Это условная абстракция, широко используемая в англо‑американской философии и предлагающая наиболее общие рамки для рассуждений о том, как все существующие явления соотносятся между собой.

Точное определение термина несколько громоздко. Супервентность – это соотношение между двумя наборами свойств. Назовем их «набор А» и «набор Б». Свойства «набора А» супервентны по отношению к свойствам «Б», если (и только в том случае) два объекта не могут различаться по свойствам «А», не различаясь одновременно по свойствам «Б».

Это определение, хотя и довольно точное, не позволяет сразу понять, о чем говорит супервентность: речь идет о взаимоотношениях между разными уровнями реальности. Например, возьмем картинку на экране компьютера. На высшем уровне, на уровне образов, мы видим на экране собаку, свернувшуюся в клубок в лодке рядом со спасательным жилетом. Однако то же изображение на экране можно описать и как набор пикселей, расположенных определенным образом и имеющих определенные цвета. Образы супервентны по отношению к пикселям: изображение на экране не может отличаться от изображения на другом экране, если между ними нет различий на уровне пикселей.

Пиксели и изображения – это в самом точном смысле одно и то же. Но – и это самое важное – их отношения асимметричны. Изображения супервентны по отношению к пикселям, но пиксели не супервентны по отношению к изображениям. Экраны могут различаться на уровне пикселей, не различаясь на уровне изображений. Например, одно и то же изображение может быть показано в двух разных размерах или разных разрешениях. И если удалить несколько пикселей, изображение останется тем же (изменение нескольких пикселей не защитит вас от обвинений в нарушении авторских прав). Самый простой способ представить себе асимметрию супервентности – посмотреть, что чем определяется. Пиксели полностью определяют изображение, но изображение не полностью определяет пиксели.

Концепция супервентности заслуживает большего распространения, потому что облегчает нам представление самых разных вещей, а не только изображений и пикселей. Например, супервентность объясняет, почему физика – самая фундаментальная наука (наука наибольшей общности). Для многих это может прозвучать как оценочное высказывание, но на самом деле это не так (или не должно быть так). Физика фундаментальна, потому что все во Вселенной, от вашей поджелудочной железы до Оттавы, супервентно по отношению к физическим явлениям (во всяком случае, так утверждают «физикалисты» вроде меня). Если существует Вселенная, идентичная нашей, в ней будет поджелудочная железа, точно такая же, как ваша, и Оттава, такая же, как в нашей Канаде.

Супервентность особенно полезна, когда приходится иметь дело с тремя спорными и тесно связанными проблемами: 1) взаимосвязь между естественными и гуманитарными науками, 2) взаимосвязь между разумом и мозгом и 3) взаимосвязь между фактами и ценностями.

Гуманитарии часто обвиняют естественные науки в своего рода империализме – стремлении завоевать человека целиком, свести все к электронам, генам, числам, нейронам и дать «исчерпывающее объяснение» всего, что нам дорого в этой жизни. Подобные предположения обычно высказываются с презрением или страхом – в зависимости от того, насколько сам говорящий верит в реальность подобных устремлений «естественников». Последние, в свою очередь, действительно временами ведут себя высокомерно и отмахиваются от целей и задач гуманитарных наук как от чего‑то ребяческого и не заслуживающего внимания. Супервентность поможет понять, как соотносятся гуманитарные и естественные науки, почему временами кажется, что какая‑то из наук вторгается на чужую территорию, и насколько такие предположения оправданны.

Может показаться, что гуманитарии и «естественники» изучают разные вещи. Первые интересуются такими вопросами, как любовь, возмездие, красота, жестокость, и разрабатывают связанные с этими вопросами концепции. Вторые изучают такие вещи, как электроны и нуклеотиды. Но временами кажется, что ученые, занимающиеся естественными науками, начинают жадничать. Физики стремятся сформулировать общую физическую теорию («теорию всего»). Но если физика включает в себя все, то что остается гуманитариям? (Или, если уж на то пошло, хотя бы нефизикам?)

С одной стороны, «теория всего» – это действительно теория всего, но, с другой стороны, это не так. Общая теория охватывает все физические явления, в отношении которых все прочее супервентно. Если два мира физически идентичны, то они идентичны и в гуманитарном плане – в них идентичны любовь, месть, красота, жестокость и соответствующие концепции. Но это совершенно не значит, что теория всего перечеркнет все остальные теории. Она не расскажет ничего нового или интересного о «Макбете» или о боксерском восстании.

Думаю, физика никогда не таила особой угрозы. Сегодня реальная угроза (если таковая имеется) исходит из поведенческих наук, особенно тех, которые связывают «точные» науки, которые мы все изучали в школе, с гуманитарными проблемами. Полагаю, здесь особенно выделяются три области: поведенческая генетика, эволюционная психология и когнитивная нейробиология. Я изучаю моральные суждения – это классический гуманитарный вопрос. Но для этого я сканирую головной мозг человека в тот момент, когда этот человек выносит моральное суждение. Недавно я заинтересовался генами, и моя работа опирается на последние открытия в области эволюционного мышления. Я исхожу из того, что разум супервентен по отношению к мозгу, и я стремлюсь объяснить гуманитарные проблемы – такие как противоречие между индивидуальными правами и общественным благом – в терминах конкурирующих нейронных систем.

Я знаю по собственному опыту, что некоторым гуманитариям подобный подход не нравится. В ходе дискуссии после моей лекции в Гарвардском гуманитарном центре один известный профессор заявил, что от моей деятельности – не от каких‑то определенных заключений, а от всего моего подхода в целом – ему физически плохо. Предмет гуманитарного знания всегда был супервентен по отношению к предмету естественных наук, но в последнее время гуманитарии счастливо игнорировали физические детали – ведь можно же наслаждаться образом, игнорируя существование пикселей. Правда, можно? Вероятно. Может быть, это зависит от личных предпочтений. В любом случае так уж сильно волноваться не стоит.

 

Культурный цикл

 

ХЭЙЗЕЛ РОУЗ МАРКУС, АЛАНА КОННЕР

Хэйзел Роуз Маркус – бихевиорист, профессор Стэнфордского университета, соавтор (с Паулой Мойя) книги Doing Race: 21 Essay for the 21^st Century («Состязания: 21 эссе XXI века»)

 

Алана Коннер – популяризатор науки, социопсихолог и куратор Технологического музея (Сан‑Хосе, Калифорния)

Ученые обращаются к культуре, чтобы объяснить трагические или радостные события: почему расстроенный молодой человек расстрелял полицейского, почему афроамериканские дети плохо учатся в школе, почему Соединенные Штаты не могут установить демократию в Ираке, почему на азиатских заводах автомобили получаются лучше. Утренний просмотр новостей предложит такой набор: культура огнестрельного оружия, «Твиттер»‑культура, этическая культура, культура Аризоны, вечная культура, культура «победитель получает все», культура насилия, культура страха, культура самодостаточности, культура корпоративной жадности.

Но никто не объясняет, что же такое культура, как она работает и как можно изменить ее к лучшему.

Восполнить этот пробел поможет теория культурных циклов. Она описывает развитие культуры и возможные пути ее изменения. Культурный цикл – это повторяющийся процесс, в ходе которого люди создают культуру, а она, в свою очередь, формирует людей, в результате чего они ведут себя соответственно данной культуре (что способствует ее сохранению).

Иными словами, культура и люди (а также некоторые другие приматы) творят друг друга. Этот процесс протекает на четырех уровнях: мысли, чувства и поступки отдельного человека; повседневные практики и артефакты, отражающие человеческое поведение и формирующие его; социальные институты (образование, закон, средства информации), поддерживающие эти повседневные практики и артефакты (или препятствующие им); и фундаментальные идеи, касающиеся того, что хорошо, правильно и гуманно, – эти идеи влияют на все четыре уровня, а также испытывают влияние со стороны этих уровней:

 

 

Культурные циклы касаются всех социальных различий – от макро (национальность, раса, регион проживания, религия, пол, социальный класс, поколение и т. д.) до микро (род деятельности, организация, район проживания, хобби, литературные предпочтения, семья и т. д.).

Теория культурных циклов показывает, что ничто не может быть вызвано или психологическими особенностями людей, или внешними факторами. Свой вклад вносит и то и другое. Как не существует культуры без носителей, так не существует и носителей без культуры. Люди создают культуру и формируются под ее влиянием. В случае стрельбы в школе будет чрезмерным упрощением спрашивать, была ли причиной психическая неуравновешенность преступника, враждебный климат в школе, легкий доступ к данному культурному артефакту (отцовскому ружью), попустительство учреждения или расхожие идеи, прославляющие насилие. Лучше спросить, как взаимодействовали все четыре уровня? Действительно, исследования в области общественного здравоохранения показывают, что для развития большинства психических заболеваний недостаточно только социальных стрессов или только индивидуальной предрасположенности. В большинстве случаев причиной является комбинация биологических и культурных (или генетических и внешних) факторов, то есть ответственны в равной степени и природа, и воспитание.

Социологи придерживаются другой формы противопоставлений. Например, согласно большинству источников, во время урагана «Катрина» тысячи бедных афроамериканцев предпочли не эвакуироваться с побережья. Милосердные социологи предлагали свои объяснения, к которым стремились привлечь общее внимание. Психологи говорили: «Разумеется, они остались, потому что бедные не верят в свои силы». Или что у них «низкий уровень мотивации». Или «низкий уровень самостоятельности». Социологи и политологи заявили: «Разумеется, они остались, потому что в результате низкого дохода, отсутствия доступа к банковским сервисам, образованию, транспорту, здравоохранению, полицейской защите и базовым гражданским правам у них не было другого выбора». Антропологи сказали: «Разумеется, они остались, потому что их удерживали родовая сеть, религиозные убеждения и исторические связи». Экономисты сказали: «Разумеется, они остались, потому что у них не было материальных ресурсов, знаний и финансовых стимулов уехать».

Ирония состоит в том, что все они правы. Но они правы так же, как трое слепых из индийской сказки, ощупывавших слона. Неспособность учитывать вклад остальных факторов делает каждое мнение ошибочным и, что еще хуже, бесполезным.

Культурный цикл иллюстрирует взаимосвязь разных уровней анализа. Да, наш четырехуровневый процесс не так изящен, как популярные сегодня объяснения на основании одной переменной. Но он намного проще и точнее, чем стандартные оговорки «это сложно» или «это зависит от того‑то».

Более того, культурные циклы содержат все необходимое для их анализа и управления: чтобы добиться устойчивых изменений на одном уровне, необходимы изменения на всех четырех уровнях. Никаких серебряных пуль. Например, американское движение за гражданские права требует открытости для этих идей всех и каждого; равноправия в повседневной жизни; соответствующего представления этих идей в СМИ; законодательных и политических реформ и фундаментального пересмотра нашего национального представления, что значит быть хорошим человеком.

Но тот факт, что люди могут изменить свою культуру, не означает, что это просто. Главное препятствие заключается в том, что большинство людей даже не осознают, что у них есть культура. Они считают себя стандартными людьми – они нормальны. Это другие ведут себя неестественно и неправильно.

Но все мы являемся частью множественных культурных циклов. И нужно гордиться этим фактом, так как культурный цикл – наше хитроумное изобретение. Благодаря ему нам не приходится ждать, пока мутации или естественный отбор позволят завоевать новые территории, добыть питательные вещества из нового источника пищи или справиться с изменениями климата. По мере того как наша жизнь становится все сложнее, а проблемы окружающей среды все острее, людям следует понять, что такое культурные циклы, и научиться их использовать.