Удовлетворение ограничений

 

СТИВЕН КОССЛИН

Директор Центра перспективных исследований поведенческих наук, Стэнфордский университет, автор книги «Image and Mind» («Образ и разум»)

 

Концепция удовлетворения ограничений (constraint satisfaction) критически важна для совершенствования суждений и процесса принятия решений. Ограничение – это условие, которое необходимо учитывать при решении проблемы (или вообще принятии любого решения), а «удовлетворение ограничений» означает процесс работы с имеющими отношение к делу ограничениями. Ключевая идея состоит в том, что часто существует лишь несколько способов соблюсти одновременно весь набор ограничивающих условий.

Например, переехав в новый дом, мы с женой думали, как расставить мебель в спальне. Спинка нашей старой кровати была расшатана, так что ее необходимо было упереть в стену. Это условие и было ограничением вариантов расположения кровати. Расстановка всей остальной мебели тоже имела свои ограничивающие условия. У нас было два приставных столика, которые нужно было поставить с двух сторон кровати у изголовья; в комнату также нужно было уместить кресло, а рядом с ним поставить торшер для чтения плюс старый диван, у которого не было одной ножки, и вместо нее мы подкладывали стопку книг. При этом мы хотели поставить диван так, чтобы эти книги были не слишком заметны. И вот что интересно в этом нашем опыте дизайна интерьера: практически каждый раз, когда мы выбирали стену, в которую можно было бы упереть изголовье, – бац! – и конфигурация всей остальной мебели была определена. Оставалась еще только одна большая стена (для дивана) и место для кресла и торшера.

В общем, чем больше ограничений, тем меньше возможностей соблюсти их все одновременно. В особенности это касается ситуаций, когда много «сильных» ограничений. Сильное ограничение – это место для приставных столиков: их можно поставить лишь одним определенным образом. И наоборот, «слабые» ограничивающие условия (спинка кровати должна упираться в стену) можно соблюсти разными способами – ведь возможны различные положения у разных стен.

Но что будет, если одни ограничивающие условия несовместимы с другими? Например, вы живете далеко от заправки и поэтому хотели бы купить электрический автомобиль – но у вас не хватает на это денег. Однако не все ограничения одинаково важны, и если более или менее соблюсти самые важные из них, то вы вполне можете решить проблему. Хотя желательным решением была бы покупка электромобиля, оптимальным решением вполне может стать гибридный автомобиль с небольшим расходом топлива.

Кроме того, процесс удовлетворения ограничивающих условий целесообразно начать с поиска дополнительных ограничений. Например, выбирая автомобиль, можно начать с ограничений, во‑первых, по бюджету и, во‑вторых, по расходу топлива. Вы можете ввести в качестве условий размер машины, продолжительность гарантии и дизайн автомобиля. Возможно, вы охотно пойдете на компромисс, чтобы как можно более полно соблюсти одни ограничивающие условия (расход топлива), зато лишь отчасти другие (внешний вид). Но даже в этом случае добавление дополнительных ограничений может сыграть решающую роль.

Ограничивающие условия имеются повсюду. Например:

• Именно с их помощью детективы – от Шерлока Холмса до Менталиста – раскрывают преступления: они считают каждую улику ограничением и ищут решения, которые удовлетворяли бы всем этим ограничениям одновременно.

• Именно так пытаются работать службы знакомств: они выясняют, какие ограничения выдвигает клиент, узнают, какие из них наиболее важны для него, и смотрят, кто из доступных кандидатов подходит лучше всего.

• Именно так вы ищете новое жилье, взвешивая относительную важность таких условий, как площадь, цена, расположение и район.

• Одеваясь утром, вы выбираете предметы одежды, которые хорошо сочетаются между собой по цвету и стилю.

Ограничивающие условия существуют повсеместно, но не требуют «идеального» решения. Вы сами решаете, что важнее всего и какие ограничивающие условия следует соблюсти (и в какой степени). Более того, соблюдение ограничивающих условий необязательно должно быть линейным. Вы можете одновременно оценить весь набор ограничений, позволив им «повариться» у вас в голове. И этот процесс необязательно должен быть полностью осознанным. Похоже, решения в значительной степени «вызревают» на подсознательном уровне.

Наконец, ограничивающие условия способствуют творчеству. Много новых рецептов появилось лишь потому, что у повара был ограниченный набор ингредиентов – и он был вынужден заменять их, чтобы в результате получить абсолютно новое блюдо. Креативность пробуждается и в тех случаях, когда вы решаете изменить, исключить или добавить ограничение. Эйнштейн сделал одно из своих важнейших открытий, когда понял, что время необязательно должно идти с постоянной скоростью. Может показаться странным, но добавление ограничений подстегивает творчество – если задание слишком свободное и неопределенное, то ограничений в нем может быть слишком мало, чтобы найти какое‑либо решение.

 

Циклы

 

ДЭНИЕЛ ДЭННЕТ

Философ, профессор и директор Центра когнитивных исследований Университета Тафтса, автор книги Breaking the Spell: Religion as a Natural Phenomenon («Рассеивая чары: религия как природный феномен»)

 

Все знают о больших природных циклах: день – ночь; лето – осень – зима – весна; круговорот воды в природе (испарение и выпадение осадков), который вновь и вновь наполняет озера, очищает реки и восстанавливает запасы влаги, необходимой для всего живого на планете. Но не все осознают, что циклы – пространственные и временные, на атомном и астрономическом уровне – это в буквальном смысле скрытые двигатели, управляющие всеми удивительными феноменами природы.

В 1861 году Николаус Отто сконструировал и продал первый двигатель внутреннего сгорания, а в 1897‑м свой двигатель создал Рудольф Дизель. Эти два блестящих изобретения изменили наш мир. В каждом из них используется цикл – четырехтактный у Отто и двухтактный у Дизеля, – в ходе которого выполняется определенная работа, затем система возвращается в исходное состояние и снова готова выполнять ту же работу. Оригинальные детали этих циклов были усовершенствованы в ходе инновационного цикла «исследование – производство – внедрение».

В 1937 году Ханс Кребс открыл еще более элегантный микроскопический механизм, который появился миллионы лет назад, на заре возникновения жизни. Это восьмитактная химическая реакция, в ходе которой топливо превращается в энергию в результате метаболизма, неотъемлемого процесса любой жизни – от жизни бактерии до жизни секвойи.

Биохимические циклы, подобные циклу Кребса, отвечают за движения, рост, восстановление и воспроизводство живых существ. Это колесики, которые вращают колесики, вращающие другие колесики; часовой механизм с триллионами движущихся частей, каждая из которых должна «перематываться» назад, чтобы снова выполнить работу. Все это было оптимизировано в ходе дарвинского цикла воспроизводства – поколение за поколением в течение бесконечно долгого времени вносили в процесс случайные улучшения.

Переместимся на другой уровень. Наши предки осознали эффективность циклов, совершив величайшее открытие в предыстории человечества. Они поняли роль повторяющихся действий в процессе производства. Возьми палку и потри ее камнем – и ничего не произойдет, может, на ней появятся несколько царапин. Если даже потереть ее несколько сотен раз, особого результата все равно не будет. Но если тереть палку очень долго, сделав несколько тысяч одинаковых движений, она превратится в совершенно прямое древко стрелы. Путем накопления незначительных изменений циклический процесс создает что‑то новое. Дальновидность и самоконтроль, необходимые для таких проектов, сами по себе были новшеством, большим шагом вперед по сравнению с той инстинктивной и неосознанной способностью строить убежища и создавать орудия, которой обладали другие животные. И это новшество было, конечно, само по себе продуктом дарвиновского цикла и было усовершенствовано со временем более быстрым циклом культурной эволюции, в которой методы передавались последующим поколениям уже не через гены: неродственные особи одного и того же вида учились, подражая друг другу.

Первый человек, превративший камень в красивый симметричный каменный топор, должно быть, выглядел за работой довольно глупо. Он сидел и часами бил камнем по камню без всякого заметного эффекта. Но в каждом бессмысленном на первый взгляд, повторяющемся ударе скрыт процесс постепенного улучшения, который почти незаметен невооруженному глазу, способному фиксировать лишь гораздо более быстрые изменения. Эта же кажущаяся тщетность временами вводит в заблуждение искушенных биологов. Деннис Брэй, специалист в области молекулярной и клеточной биологии, в своей замечательной книге Wetware («Человеческий мозг») описывает циклы, происходящие в нервной системе:

«В типичных нервных путях белки постоянно модифицируются и преобразуются. Киназы и фосфатазы работают неустанно, как муравьи в муравейнике, присоединяя к белкам фосфатные группы и затем удаляя их. Кажется, что это бессмысленный процесс, особенно если учесть, что каждый цикл добавления и удаления стоит клетке одной молекулы АТФ – единицы драгоценной энергии. Действительно, циклические реакции такого типа раньше называли футильными. Но такое определение вводит в заблуждение. Добавление фосфатной группы к белку – самая распространенная клеточная реакция, лежащая в основе большого количества разных проходящих в клетках вычислительных процессов. Эта ни в коей мере не бесполезная реакция обеспечивает клетку важным инструментом – гибким и быстро настраиваемым механизмом».

Слово «вычисления» здесь очень к месту, потому что все «волшебное» в познании, как и сама жизнь, зависит от циклов периодического повторения и переработки информации. Это и биохимические циклы в пределах нервной клетки, и циклы сна/бодрствования, и циклы церебральной активности и восстановления, хорошо заметные на ЭЭГ. Программисты изучают всевозможные алгоритмы уже почти сто лет, но лучшие плоды их изобретательной мысли включают миллионы замкнутых циклов внутри циклов внутри других циклов. Секретный ингредиент совершенствования всегда один: практика, практика и практика.

Полезно помнить, что дарвиновская эволюция – лишь один вид накопительного, оптимизирующего цикла, существует и много других. Проблема возникновения жизни может казаться неразрешимой (или непреодолимо сложной), если утверждать, подобно сторонникам разумного замысла, что «поскольку эволюция посредством естественного отбора зависит от воспроизводства», проблема возникновения первого живого воспроизводящегося организма не может иметь дарвинистского решения. Это было просто невероятно сложно осуществить, поэтому это неизбежно должно быть чудом.

Если думать о добиологическом мире как о беспорядочном хаосе химических элементов (подобно компонентам знаменитого салата, который был правильно смешан в результате торнадо), проблема действительно будет казаться страшно сложной. Но если вспомнить, что ключевым процессом эволюции является циклическое повторение (репликация генов – лишь один пример в высшей степени оптимизированного процесса), то загадка начнет превращаться в вопрос: как все эти сезонные, водные, геологические и химические циклы, повторяющиеся миллионы лет, постепенно создали условия для зарождения биологических циклов? Вероятно, первые сто «попыток» были бесплодными, но, как поется в замечательно чувственной песне Гершвина и де Сильвы, посмотри, что будет, когда ты «сделаешь это снова» (и снова, и снова).

Это хорошее правило: если жизнь или разум подбрасывают вам нечто на первый взгляд магическое, присмотритесь, какие циклы взяли на себя всю грязную работу.

 

Основные потребители

 

ДЖЕННИФЕР ДЖЕКЕТ

Исследователь в области экологической экономики, Университет Британской Колумбии.

 

Когда речь заходит о каких‑либо общественных ресурсах, неспособность к сотрудничеству означает неспособность контролировать потребление. В классической трагедии Гаррета Хардина все потребляют слишком много, в равной степени способствуя истощению общих запасов. Но лишить всех нас ресурсов может и небольшое количество индивидуумов.

Биологам хорошо известен термин «ключевые виды», который ввел в 1969 году Роберт Пейн, проводивший эксперименты в приливно‑отливной зоне. Пэйн обнаружил, что, удалив с берега нескольких пятиконечных хищников – пурпурных морских звезд (Pisaster ochraceus), он мог вызвать бесконтрольный рост популяции их добычи (мидий) и резкое уменьшение видового разнообразия в целом. В отсутствие морских звезд размножившиеся мидии вытесняют губок. Нет губок – нет и голожаберных моллюсков. Актинии тоже начинают вымирать, потому что они питаются тем, что выделяют морские звезды. Морские звезды оказались ключевым видом, поддерживающим единство сообщества в приливно‑отливной зоне. Без них бы остались только мидии, мидии и мидии, одни только мидии. Термин «ключевой вид», появившийся благодаря пурпурной морской звезде, обозначает вид, который непропорционально сильно (учитывая численность особей) влияет на экосистему.

Думаю, в экологии человека болезни и паразиты играют такую же роль, что и морские звезды в эксперименте Пэйна. Уберите болезни (и увеличьте количество пищи), и людей станет очень много. Люди неизбежно меняют окружающую среду. Но не все люди потребляют одинаково. Если ключевым видом называют вид, формирующий экосистему, то группу людей, формирующих рынок определенных ресурсов, можно назвать ключевыми потребителями. Интенсивный спрос нескольких индивидуумов может поставить флору и фауну на грань вымирания.

Ключевые потребители существуют на рынке икры, орхидей, тигриных пенисов, плутония, приматов (в качестве домашних животных), алмазов, антибиотиков, автомобилей Hummer и морских коньков. Небольшие рынки лягушачьих лапок в США, Европе и Азии сокращают популяции лягушек в Индонезии, Эквадоре и Бразилии. Любители морепродуктов в дорогих ресторанах способствуют истреблению долгоживущих видов рыб, таких как атлантический большеголов или антарктический клыкач. Любовь состоятельных китайцев к супу из акульих плавников привела к почти полному исчезновению нескольких видов акул.

Каждый четвертый вид млекопитающих (1141 из 5487 всех видов, существующих на планете) находится под угрозой вымирания. С XVI века исчезло как минимум 76 видов млекопитающих, причем многие – например, сумчатый волк или стеллерова корова – в результате действий относительно небольшого числа охотников. Ускорить исчезновение целого вида – вполне посильная задача даже для не слишком многочисленной группы Homo sapiens.

Потребление неживых ресурсов тоже не сбалансировано. Пятнадцать процентов мирового населения – жители Северной Америки, Западной Европы, Японии и Австралии – потребляют в 32 раза больше ископаемого топлива и металлов (при этом загрязняя окружающую среду в 32 раза сильнее), чем развивающийся мир, где живут остальные 85 % человечества. Жители городов потребляют больше, чем жители сельской местности. В недавнем исследовании было показано, что экологический след среднего жителя Ванкувера (Британская Колумбия) в 13 раз больше, чем жителя пригорода или сельской местности.

Развитые страны, горожане, коллекционеры слоновой кости – все ключевые потребители зависят от потребляемых ресурсов. В США 80 % воды потребляет сельское хозяйство; ключевыми потребителями здесь выступают крупные фермы. Так почему все усилия по сохранению воды сосредоточены на жилых домах, а не на том, чтобы эффективнее использовать воду в фермерских хозяйствах? Концепция ключевого потребителя помогает сфокусироваться на защитных мероприятиях там, где они принесут максимальную отдачу.

Подобно ключевым видам живых существ, ключевые потребители тоже оказывают непропорционально сильное влияние на окружающую среду. Биологи считают охрану ключевых видов приоритетной задачей, потому что их исчезновение может пагубно сказаться на многих других видах. На рынке ключевые потребители тоже должны привлекать особое внимание, потому что их исчезновение поможет восстановить ресурсы. Следует защищать ключевые виды и сдерживать ключевых потребителей. От этого зависят жизни других.

 

Накапливающиеся ошибки

 

ДЖАРОН ЛАНИР

Музыкант, кибернетик, пионер виртуальной реальности, автор книги You Are Not a Gadget: A Manifesto [13]  

 

Мы знаем это из детских игр. В игре «испорченный телефон» дети передают друг другу шепотом послание, которое последний ребенок в ряду проговаривает в полный голос. К всеобщему восторгу, сообщение обычно трансформируется во что‑то новое и странное, как бы четко ни старались выговаривать дети.

Юмор – вот к чему прибегает мозг, чтобы мотивировать себя и замечать расхождения и несоответствия в собственном восприятии мира. Игра в испорченный телефон веселит нарушением ожиданий; то, что мы считаем постоянным, оказывается изменчивым.

Если мозг настолько часто получает неверные сведения, что этот факт даже стал основой для детской игры, ясно, что в наших когнитивных функциях существует изъян, который не стоит игнорировать. Мы почему‑то думаем, что информация не подвержена внешним воздействиям и всегда верна оригиналу, независимо от истории ее передачи и от искажений, которые могли возникнуть в ходе этой истории.

Иллюзия идеальной информации сбивает нас с толку и легко подавляет наши врожденные скептические импульсы. Если какой‑нибудь девочке в процессе игры покажется, что сообщение звучит слишком странно и что оно, вероятно, отличается от первоначального, она может спросить у ближайшего соседа, какое сообщение он получил, прежде чем передать ей. Возможно, небольшие вариации и обнаружатся, но в целом информация вроде бы выглядит достоверной, иными словами, ребенок получает кажущееся подтверждение истинности информации, которая на самом деле ложна.

Другое приятное времяпровождение – перевод какого‑нибудь текста с языка на язык с помощью онлайн‑переводчика. Вы думали, что онлайн‑переводчик – полезная штука (конечно, если им не злоупотреблять), но тут он вдруг выдает что‑то весьма странное. Попробуйте перевести фразу несколько раз с одного языка на другой, а потом снова на язык оригинала и посмотрите, что получится. Например, если английскую фразу «Передовые знания стимулируют интересные онлайн‑дискуссии» («The edge of knowledge motivates intriguing online discussions») перевести через Google‑переводчик с английского на немецкий, затем на иврит, затем на китайский, а потом обратно на английский, она превратится в бессмысленное утверждение «Онлайн‑дискуссии чтобы стимулировать привлекательные национальные знания» («Online discussions in order to stimulate an attractive national knowledge»). Нам подобные вещи кажутся забавными, как и игра в телефон, – и это напоминает нам, что наш мозг нереалистически оценивает возможные масштабы искажения информации.

Информационные технологии могут и раскрывать правду, и способствовать укреплению иллюзий. Например, датчики, расположенные в различных регионах мира и объединенные «облачной» системой вычислений, могут немедленно информировать нас о важных климатических изменениях. Однако бесконечная цепь пересказа этих сообщений в Интернете формирует у общественности иллюзию, что исходные данные недостоверны.

Иллюзия идеальной, не подверженной изменениям информации угрожает финансовой сфере. Финансовые инструменты становятся многоуровневыми производными происходящего в реальной экономике, которую финансы в конечном счете должны мотивировать и оптимизировать. Целью финансирования покупки дома, хотя бы отчасти, должна быть покупка дома. Однако целая армия экспертов и непрерывное развитие «облачных» сервисов ведет к тому, что на пути к Великой рецессии финансовые инструменты могут полностью утратить связь со своей основной задачей.

В случае со сложными финансовыми инструментами роль детей, играющих в «испорченный телефон», берет на себя не горизонтальная сеть, передающая сообщение, а вертикальная серия трансформаций, ничуть не более надежная. Транзакции громоздятся одна на другую. Каждая из них опирается на формулу, которая трансформирует данные предыдущей транзакции. Одна из транзакций может быть основана на том, что предсказание предсказания в какой‑то момент было предсказано неверно.

Иллюзия идеальной информации проявляется в убеждении, что чем выше уровень, на котором презентуется транзакция, тем лучше. Каждый раз, когда оценка транзакции производится с учетом рискованности другой транзакции, даже в вертикальной структуре возможны ошибки. Когда информация пройдет через несколько уровней этой структуры, она может стать неузнаваемой.

К сожалению, цепь обратной связи, определяющей, успешна ли транзакция, основана лишь на взаимодействии соседних транзакций на нашей фантасмагорической и абстрактной финансовой площадке. Поэтому транзакция может приносить деньги просто в результате прямого взаимодействия с другими транзакциями, без всякого отношения к событиям в реальном мире, откуда все транзакции и берут начало. Это очень похоже на ребенка, который хочет проверить, правильно ли полученное им сообщение, однако спрашивает об этом только у своих непосредственных соседей.

В принципе, Интернет может напрямую соединять людей с источниками информации, чтобы избежать иллюзий «испорченного телефона». И действительно, так происходит. Например, миллионы людей имели возможность в реальном времени наблюдать за работой марсоходов.

Однако экономика Интернета в том виде, в котором она сложилась, поощряет и агрегаторы данных. И тут мы снова втягиваемся в игру в испорченный телефон: вы что‑то сообщаете некоему блогеру, тот передает сообщение в агрегатор блогов, оттуда информация поступает в социальную сеть, затем рекламодателю, который соответствующим образом информирует комитет политических действий, поддерживающий того или иного кандидата на выборах, и т. д. На каждом этапе нам кажется, что сообщение имеет смысл, потому что возможности каждой отдельной девочки‑скептика в этой цепи ограниченны. В результате во всю систему привнесена изрядная доля бессмыслицы.

Шутка перестает быть шуткой, если ее слишком часто повторяют. Необходимо признать, что существование «идеальной» информации – это иллюзия, и требовать от новых информационных систем лишь снижения количества накапливающихся ошибок.

 

Культурные аттракторы

 

ДЭН СПЕРБЕР

Философ и профессор когнитивистики, Центрально‑Европейский университет, Будапешт

 

В 1967 году Ричард Докинз ввел в научный оборот понятие мема – единицы культурной информации, которая способна к воспроизводству и проходит естественный отбор. Это понятие стало весьма полезным добавлением к познавательному инструментарию каждого человека. Но я думаю, что сегодня концепцию мема следует дополнить (если не заменить) концепцией культурного аттрактора.

Может казаться, что успех слова «мем» иллюстрирует саму идею мема: это слово использовали уже миллиарды раз. Но действительно ли идея мема воспроизводится каждый раз, когда используется слово «мем»? По всей видимости, нет. Во‑первых, у приверженцев этой концепции много разных определений мема, во‑вторых (и это еще важнее), большинство из тех, кто использует термин, не имеет четкого представления, что именно он обозначает. Термин применяется с неопределенным смыслом, в зависимости от ситуации. Хотя разные значения слова частично перекрываются, они не являются репликами друг друга. Концепция мема, в противоположность термину, похоже, не такой уж удачный мем!

Этот случай демонстрирует главную загадку. Культура действительно содержит элементы – идеи, нормы, сюжеты, рецепты, танцы, ритуалы, инструменты, практики, которые воспроизводятся снова и снова. Они остаются теми же. Несмотря на вариации, ирландское рагу остается ирландским рагу, Красная Шапочка остается Красной Шапочкой, а самба – самбой. Очевидный способ объяснить такое постоянство на макроуровне (на уровне культуры в целом) – предположить, что традиции надежно передаются на микроуровне (от человека к человеку). Люди должны рассказывать сказки достаточно близко к изначальному варианту, чтобы спустя несколько веков устной передачи они оставались бы узнаваемыми. Иначе фабула постоянно изменялась бы самым немыслимым образом, а изначальный сюжет начисто исчез бы, как вода в песке.

Итак, стабильность на макроуровне подразумевает точность на микроуровне, правильно? Нет, неправильно. Когда мы изучаем процессы передачи информации на микроуровне (мы не берем сейчас техники прямой репликации, такие как печать или когда мы «делимся» чем‑то в Интернете), то обнаруживаем одновременно и сохранение изначального образца, и конструирование новых версий, соответствующих возможностям и интересам передающего. Одна версия может отличаться от другой совсем немного, но на уровне всего общества их кумулятивный эффект должен поколебать неизменность тех или иных культурных элементов. Но – здесь‑то и заключена загадка – этого не происходит. Что же, если не точность передачи, объясняет эту стабильность?

Дело в том, что мемы (если вы хотите «размыть» понятие и называть их так) остаются постоянными не потому, что снова и снова репродуцируются, а потому, что вариации, происходящие почти при каждой их передаче, не происходят хаотически в разных направлениях, а тяготеют к культурным аттракторам. Сказку про Красную Шапочку, где девочку в конце съедают, легче запомнить, однако счастливый конец – гораздо более мощный культурный аттрактор. Если кто‑то услышал эту историю в трагической версии (в финале – волчий обед), то он либо не будет ее пересказывать вообще (это отбор), или изменит ее, придумав счастливый конец (а это аттрактор). Сказка про Красную Шапочку остается узнаваемой не потому, что ее все время очень точно репродуцировали, а потому, что множество существующих вариаций вытесняют одна другую.

Но почему вообще возникают культурные аттракторы? Потому что у нас в мозгу, в нашем теле и в окружающей среде присутствуют предрасполагающие факторы, влияющие на нашу интерпретацию и «воспроизведение» идей и поведения («воспроизведение» написано в кавычках, потому что, как правило, мы создаем новую репрезентацию истории, а не передаем ее слово в слово, как услышали). Если эти предрасполагающие факторы влияют на все общество, возникают культурные аттракторы. Вот несколько простых примеров.

Культурными аттракторами являются круглые числа: их проще запомнить, и они служат хорошими символами для различных величин. Поэтому мы отмечаем двадцатилетие свадьбы, выход сотого номера журнала, продажу миллионной копии записи и т. д. Это, в свою очередь, создает культурные аттракторы для цен несколько меньше круглого числа, например, $ 9,99 или $9,990 – эти ценники привлекательны именно тем, что вытесняют круглое (большее) число.

В смешанной области технологий и артефактов мощным культурным аттрактором является эффективность. Охотники эпохи палеолита, учась у старших изготовлению и использованию лука и стрел, не столько стремились копировать учителей, сколько максимально хорошо освоить навык стрельбы. Здесь культурная стабильность (и исторические трансформации) традиций объясняются не точной репродукцией, а стремлением к эффективности в условиях, когда способов ее достичь не слишком много.

В принципе, человек может придумать неограниченное количество разнообразных сверхъестественных существ. Однако, как отмечает антрополог Паскаль Буайе, на самом деле в различных религиях задействован очень ограниченный их ассортимент. Привидения, боги, духи предков, драконы и т. д. – все они имеют две общие черты:

1. Каждый из них нарушает какие‑то основные интуитивные ожидания, касающиеся живых существ: смертность, принадлежность к какому‑то одному (и всегда именно этому) виду, ограниченность в доступе к информации и т. д.

2. Все эти существа удовлетворяют всем остальным интуитивным ожиданиям и поэтому, несмотря на свою сверхъестественную природу, остаются довольно предсказуемыми.

Почему это так? Потому что лишь существо, которое «контринтуитивно в минимальной степени» (определение Буайе), может стать «адекватной загадкой» (мое определение) и культурным аттрактором. Сверхъестественные существа, которые оказывались недостаточно или слишком контритуитивными, были со временем забыты или трансформированы в нечто, более близкое к аттрактору.

А к какому аттрактору тяготеет само понятие «мем»? Идея мема – вернее, совокупность ее упрощенных версий – стала столь успешной в современной культуре не потому, что ее точно передавали друг другу, а потому, что мы действительно очень часто обсуждаем особо успешные элементы культуры (это и есть культурный аттрактор), которые при современном развитии СМИ и Интернета появляются в поле нашего зрения все чаще и действительно способствуют лучшему пониманию мира. Они привлекают наше внимание даже (или особенно) тогда, когда мы не очень хорошо понимаем, что они означают и откуда взялись. Концепция мема пришла из конкретной научной идеи Докинза и превратилась в удобный способ описания таких удивительных и непонятных вещей.

Это и был мой ответ. Позвольте, в свою очередь, задать вопрос (на который ответит время): является ли идея о культурном аттракторе сама по себе достаточным культурным аттрактором, чтобы превратиться в «мем»?

 

Масштабный анализ

 

ДЖУЛИО БОККАЛЕТТИ

Физик, специалист в области атмосферных и океанических процессов, эксперт McKinsey & Co

 

Как говорится, делить Вселенную на линейные и нелинейные процессы – все равно что делить Вселенную на бананы и не бананы. Да, многие вещи – не бананы.

Нелинейность характерна для реального мира. Она присуща всем процессам, результат которых не может быть описан суммой исходных элементов, умноженных на простую константу, – редкость такого явления заложена в природе вещей. Нелинейность необязательно подразумевает сложность, так же как линейность ее не исключает. Но большинство реальных систем действительно имеют нелинейные свойства, ведущие к сложному поведению. В некоторых случаях (например, турбулентные потоки воды из крана) нелинейность скрыта под бытовой простотой, в других (например, изменения погоды) нелинейность очевидна даже самым неискушенным наблюдателям. Сложная нелинейная динамика окружает нас повсеместно: непредсказуемое многообразие, переломные моменты, неожиданные изменения в поведении, гистерезис – все это частые симптомы нелинейного мира.

Нелинейностью, к сожалению, сложно управлять, несмотря на возможности быстрых расчетов, потому что в ней нет универсальности линейных решений.

В результате мы склонны видеть мир в терминах линейных моделей – по той же причине, по которой люди ищут потерянные ключи под фонарем, там, где светло. Как кажется, понимание требует максимального упрощения, сохраняется лишь самая суть проблемы.

Один из удобных и надежных мостов между линейным и нелинейным (простым и сложным) – масштабный анализ, анализ размерностей физических систем. Он позволяет понять нелинейный феномен в терминах упрощенных моделей. В его основе лежат два вопроса. Первый вопрос – какие величины имеют наибольшую важность для рассматриваемой проблемы (ответ не так очевиден, как хотелось бы). Второй вопрос – каковы значение и размерность этих величин. Второй вопрос особенно важен, потому что отражает простую, но фундаментальную истину, а именно – физическое поведение должно быть инвариантным относительно единиц, которые мы используем для количественных измерений. Возможно, это звучит слишком абстрактно, но, если не прибегать к профессиональному жаргону, дело вот в чем: масштабный анализ подразумевает фокусировку лишь на том, что имеет наибольшее значение в данное время в данном месте.

Некоторые нюансы превращают масштабный анализ в гораздо более мощный инструмент, чем простое сравнение порядков величин. Самый впечатляющий пример: масштабный анализ можно применять даже тогда, когда неизвестны точные уравнения, описывающие динамику системы. Этот обманчиво простой подход продемонстрировал великий физик Джеффри Ингрэм Тейлор, богатое наследие которого не дает покоя ни одному честолюбивому ученому. В 1950‑х, когда мощность ядерного оружия тщательно скрывалась, правительство США по неосмотрительности опубликовало несколько фотографий ядерного взрыва, которые не считались секретными. Тейлор понял, что, хотя детали процесса сложны, его основные принципы определяются несколькими параметрами. Опираясь на аргументы анализа размерностей, он понял, что радиус взрыва, время с момента детонации, высвобождаемая энергия и плотность воздуха рядом со взрывом связаны определенным соотношением. С помощью фотографий он смог оценить радиус и время взрыва и сделать весьма точные заключения относительно его энергии, которые стали достоянием общественности.

Проницательность Тейлора была, несомненно, весьма необычной: масштабный анализ редко дает такие элегантные результаты. Тем не менее он имеет очень много применений и славную историю использования в прикладных науках – от проектирования сооружений до теории турбулентности.

Но как насчет более широких применений? Масштабный и размерный анализ помогают понять многие сложные проблемы и заслуживают место в вашем когнитивном инструментарии. В бизнес‑планировании и финансовом анализе первым шагом к масштабному анализу будет использование пропорций и сравнительных оценок. Неудивительно, что эти подходы стали обычными инструментами менеджмента в разгар тейлоризма. Их ввел однофамилец Джеффри Тейлора, Фредерик Уинслоу Тейлор, которого считают отцом современной теории менеджмента и который разработал принципы научной организации труда. У этой аналогии есть недостатки, на обсуждение которых мы сейчас не можем тратить время, – например, использование размерности для установления соотношений между величинами. Однако оборачиваемость запасов, размер прибыли, коэффициент задолженности и отношение акционерного капитала к общей сумме активов, работа и капиталоотдача – все это размерные параметры, которые могут многое сказать о базовой динамике бизнеса даже без подробных знаний рынка и текущей динамики отдельных транзакций.

Масштабный анализ в своем простейшем виде может применяться почти ко всем количественным аспектам повседневной жизни, от времени ожидания возврата инвестиций до энергоемкости нашей собственной жизни. В конце концов, масштабный анализ является одной из форм количественного мышления, когда понимание смысла и развития окружающих вещей и процессов опирается на их относительную величину и размерность. Он почти так же универсален, как «Атлас Мнемозины» Аби Варбурга – труд о культурной памяти, объединяющий системы классификации, где взаимосвязи между, казалось бы, несопоставимыми объектами порождают бесконечно новые пути рассмотрения проблем и часто, благодаря сравнению и размерности открывают новые просторы для исследований.

Разумеется, при упрощении сложной системы всегда теряется информация. Масштабный анализ – это просто инструмент, который не может быть проницательнее, чем тот, кто его использует. Сам по себе он не дает ответов и не может заменить более глубокий анализ. Но он предлагает нам мощную линзу, через которую мы можем рассматривать реальность, чтобы понять «природу вещей».

 

Скрытые уровни

 

ФРЭНК ВИЛЬЧЕК

Физик, Массачусетский технологический институт; лауреат Нобелевской премии 2004 г. по физике, автор книги The Lightness of Being: Mass, Ether and the Unification of Forces («Легкость бытия: масса, эфир и унификация сил»)

 

Когда я впервые сел за пианино, проигрывание каждой ноты требовало моего полного внимания. Со временем, практикуясь, я научился брать аккорды. Наконец, я начал играть намного лучше, без особых сознательных усилий.

В моей голове что‑то изменилось.

Конечно, это очень распространенное явление. Нечто подобное происходит, когда мы учим новый язык, осваиваем новую игру или привыкаем к новой обстановке. Похоже, во всем этом задействован один и тот же механизм. Думаю, в общих терминах его можно определить так: мы создаем скрытые уровни.

Научная концепция скрытого уровня берет свое начало в исследованиях нейронных сетей. Картинка на следующей странице стоит тысячи слов.

 

 

На этом рисунке информация расположена сверху вниз. Сенсорные нейроны, находящиеся в сетчатке глаза (сверху), воспринимают сигналы из окружающего мира и переводят их в удобную форму (электрические импульсы, передаваемые по нейронам, что аналогично электрическим сигналам в компьютерах при моделировании нейронных сетей). Закодированная информация передается другим нейронам, лежащим на следующем уровне (ниже). Эффекторные нейроны – обозначенные звездочками в самом низу – посылают сигналы органам (обычно мышцам). В середине расположены нервные клетки, которые прямо не участвуют в восприятии сенсорной информации или в контроле мышечной работы. Они называются интернейронами (вставочными нейронами) и образуют соединения только с другими нервными клетками. Это скрытые уровни.

Простейшая искусственная нервная сеть не содержит скрытых уровней, и сигналы на выходе прямо зависят от сигналов на входе. Такой двухуровневый «перцептрон» имеет очевидные ограничения. Например, с его помощью невозможно подсчитать количество черных кругов на белом фоне. Лишь в 1980‑х стало ясно, что введение одного‑двух скрытых уровней значительно увеличивает способности нейронной сети. Сегодня такие многоуровневые сети используют, например, для определения закономерностей взрывов частиц при их соударении в Большом адронном коллайдере – результат получается весьма точным и быстрым.

Дэвид Хьюбел и Торстен Визель в 1981 году были удостоены Нобелевской премии за описание работы нейронов зрительной коры. Они показали, что последовательные скрытые слои нервных клеток сначала извлекают информацию, позволяющую понять смысл видимой сцены (например, резкие изменения яркости или цвета, указывающие на границы объектов) и затем составляют из нее единое целое (объекты).

Наш мозг постоянно преобразует сигналы, возникающие при непрерывных ударах фотонов о сетчатку (двумерную поверхность), создавая образ упорядоченного трехмерного привычного нам мира. Это не требует никаких сознательных усилий, так что мы воспринимаем этот процесс как нечто само собой разумеющееся. Но когда инженеры попробовали воспроизвести зрительный процесс, создав зрячего робота, их ждало разочарование. Зрение роботов остается, по человеческим меркам, примитивным. Хьюбел и Визель продемонстрировали архитектуру природного решения. И оно заключается в использовании скрытых уровней.

Скрытые уровни демонстрируют довольно расплывчатую и абстрактную идею эмерджентных свойств. Каждый нейрон скрытого уровня имеет определенный рабочий шаблон. Он активируется и посылает собственные сигналы на следующий уровень, только когда получаемая им информация соответствует (в определенной мере) этому шаблону. Таким образом, каждый нейрон определяет (и создает) новую эмер‑джентную закономерность.

Думая о скрытых уровнях, важно различать эффективность работы уже имеющейся сети и сложность ее образования. Это то же самое, что и разница между игрой на пианино (или плаванием, или ездой на велосипеде), когда вы это уже умеете, и обучением, которое намного сложнее. Вопрос появления новых скрытых уровней в нейронных сетях остается одной из загадок науки. Полагаю, это одна из самых больших нерешенных проблем.

Если отойти от нейронных сетей, концепция скрытых уровней становится удобной метафорой, позволяющей многое объяснить. Например, в физике (моей области) я много раз замечал, насколько важно придумать феномену название. Когда Мюррей Геллман придумал «кварки», он лишь дал название парадоксальному набору фактов. Когда феномен был определен, физикам оставалось довести его до чего‑то математически точного и логически выдержанного, но критически важным шагом в решении проблемы является ее определение. Сходным образом, когда я ввел термин «анионы» для описания воображаемых частиц, существующих лишь в двух измерениях, я понимал, что речь идет о наборе характеристик, но не думал, как эти идеи разовьются и получат связь с реальностью. В подобных случаях названия создают новые узлы в скрытых уровнях наших мыслей.

Я убежден, что концепция скрытых уровней отражает глубокие закономерности работы разума – человеческого, животного, инопланетного, прошлого, настоящего или будущего. Создавая полезные концепции, разум облекает их в совершенно определенную форму, а именно в шаблоны, распознаваемые скрытыми уровнями. И разве это не прекрасно, что сами эти «скрытые уровни» – одна из наиболее полезных ментальных концепций?

 

«Наука»

 

ЛАЙЗА РЭНДАЛЛ

Физик, Гарвардский университет; автор книги Warped Passages: Unraveling the Mysteries of the Universe's Hidden Dimensions («Искривленные дороги: разгадка тайны скрытых размеров Вселенной»)

 

Слово «наука» само по себе является лучшим ответом на вопрос Edge.org этого года. Идея систематического изучения определенных аспектов мира и создания на основе накопленных знаний неких прогнозов, даже при всем понимании ограничений своих знаний глубочайшим образом влияет на наше мышление. Термины, отражающие природу науки («причина и следствие», «прогнозы», «эксперименты»), а также определяющие вероятность результатов («среднее значение», «медиана», «стандартное отклонение», «вероятность»), помогают лучше понять, что мы подразумеваем под понятием «наука» и как с научной точки зрения интерпретировать мир.

«Эффективная теория» – одно из самых важных понятий как для науки, так и для остальных сфер жизни. Идея заключается в том, чтобы понять, что нам реально измерить, и с учетом точности измерительных инструментов найти подходящую теорию. Рабочая теория не обязана быть окончательной истиной, но она должна приближаться к ней в той степени, в которой вам это требуется. Она также ограничена тем, что вы можете в любое время подтвердить эмпирически. То, что лежит за пределами эффективной теории, может вызывать споры, но в пределах того, что мы проверили экспериментом и подтвердили, теория считается проверенной.

Примером могут служить ньютоновские законы движения, которые прекрасно описывают поведение брошенного мяча. Хотя сегодня мы знаем, что существует еще и квантовая механика, она не оказывает заметного влияния на траекторию мяча. Законы Ньютона являются частью эффективной теории, которая входит в квантовую механику. И в определенных пределах законы Ньютона остаются практичными и истинными. То же касается логики, которую вы используете, рассматривая карту. Вы выбираете масштаб, подходящий к вашим целям, – собираетесь ли путешествовать по стране, подниматься в горы или ищете ближайший супермаркет.

Термины, относящиеся к определенным научным результатам, могут быть эффективными, но могут и вводить в заблуждение, если их вырвать из контекста или не подтвердить научными фактами. Надежными способами получения знаний всегда остаются научные методы поиска, проверки и постановки вопросов – а также осознания ограничений. Понимание надежности и ограничений научных концепций, а также статистических прогнозов поможет всем и каждому принимать правильные решения.

 

Расширение группы «своих»

 

МАРСЕЛЬ КИНСБОРН

Нейролог и нейробиолог, Новая школа; соавтор (с Паулой Каплан) книги Children's Learning and Attention Problems («Проблемы обучения и внимания у детей»)

 

Характерным социальным феноменом нашего времени является все более широкое распространение по планете не только информации, но и народонаселения. При этом культуры гомогенизируются, и в результате падает покров таинственности с культурных различий. Смешанные браки становятся обычным делом – и между представителями разных этнических групп в пределах одной страны, и между представителями разных стран по всему миру. Это оказывает положительное влияние на когнитивные способности по двум причинам, и эти причины можно называть эффектами «расширения группы своих» и «гетерозиса».

Двойные стандарты (для тех, кто «в вашей группе», и тех, кто «вне группы») можно устранить, если все будут считать друг друга «своими». Это утопия, но расширение концепции «группы своих» способствует распространению дружественного и альтруистического поведения. Такая тенденция уже заметна по тому, как растет объем благотворительности в поддержку стран, пострадавших от природных катастроф. Это стало возможным благодаря большей близости между людьми. Все более частое усыновление детей из других стран тоже показывает, что барьеры, установленные дискриминационными и националистическими предубеждениями, становятся все менее прочными.

Другая потенциальная польза касается генетики. Феномен гетерозиса означает, что чем сильнее различаются родители, тем здоровее у них будут дети. Экспериментально доказано, что смешение разных генофондов ведет не только к более здоровым, но и к более умным потомкам. Следовательно, межнациональные и межрасовые браки способствуют рождению умных детей. Это соотносится с хорошо известным эффектом Флинна – ростом среднего коэффициента интеллекта в мире, наблюдаемого с начала 20‑х годов.

Любое серьезное изменение влечет непредсказуемые последствия. Они могут быть благоприятными, вредными или и теми и другими. Социальные и когнитивные преимущества смешения популяций не являются исключением, и никто не знает, не перечеркнут ли неизвестные еще пока недостатки предполагаемые достоинства. Тем не менее социальные преимущества расширения «группы своих» и когнитивные преимущества все более распространенных благодаря глобализации межрасовых браков уже становятся явно ощутимыми.

 

Условные сверхорганизмы

 

ДЖОНАТАН ХАЙДТ

Социопсихолог, Университет Виргинии; автор книги The Happiness Hypothesis («Гипотеза счастья»)

 

Люди – настоящие жирафы альтруизма. Мы – причуда природы, мы способны (при желании) достичь такого же уровня самопожертвования ради общего блага, как муравьи. Мы с готовностью объединяемся в сверхорганизмы, но в отличие от общественных насекомых делаем это вне зависимости от родственных связей, на определенное время и при определенных условиях (особенно таких, как межгрупповые конфликты – война, спорт и бизнес).

Со времен публикации классической работы Джорджа Уильямса «Адаптация и естественный отбор» (1966) биологи вместе с социологами всеми силами стараются ниспровергнуть альтруизм. Любое действие животных или человека, которое кажется альтруистическим, объясняется скрытыми эгоистичными побуждениями, связанными с родственным отбором (гены помогают собственным копиям) или реципрокным альтруизмом (существа помогают друг другу лишь тогда, когда ожидают позитивной отдачи от своих действий, включая улучшение репутации).

Но в последние годы все большее распространение получает мнение, что жизнь – самовоспроизводящаяся иерархия уровней и естественный отбор – действует одновременно на разных уровнях. Эту концепцию описали Берт Холлдоблер и Эдвард Осборн Уилсон в недавно вышедшей книге «Сверхорганизм» (Superorganism). Сверхорганизм формируется тогда, когда на каком‑то уровне иерархии удается решить проблему «нахлебников» – тех, кто получает общественные блага, но не вносит свою лепту, – так что агенты объединяют свою судьбу и живут или умирают как единая группа. Подобное происходит редко, но в подобных случаях возникающий сверхорганизм оказывается невероятно успешным. Примерами могут быть эукариотические клетки, многоклеточные организмы и колонии муравьев.

Отталкиваясь от работы Холлдоблера и Уилсона, касающейся общественных насекомых, можно определить «условный сверхорганизм» как группу людей, формирующих функциональную единицу, в которой каждый готов пожертвовать собственным благополучием ради общего блага – например, чтобы решить насущную проблему или избежать угрозы, исходящей от другого условного сверхорганизма. Это самая благородная и пугающая человеческая способность. В этом секрет успешных организаций – от иерархически устроенных корпораций 1950‑х годов до современных интернет‑сообществ. Это цель начальной военной подготовки в вооруженных силах. Это вознаграждение, побуждающее людей объединяться в группы или вступать в пожарные дружины.

Термин «условный сверхорганизм» поможет преодолеть сорокалетний биологический редукционизм и составить более точное представление о человеческой природе, человеческом альтруизме и человеческом потенциале. И поможет объяснить нашу странную тягу влиться в состав чего‑то большего, чем мы сами.

 

Принцип Парето

 

КЛЭЙ ШИРКИ

Исследователь топологии социальных и технологических сетей, адъюнкт‑профессор Высшей школы интерактивных телекоммуникационных технологий, автор книги Cognitive Surplus: Creativity and Generosity in a Connected Age («Когнитивный прирост: творческие способности и великодушие в эпоху взаимных связей»)

 

Вы видите эту закономерность повсюду: 1 % человечества контролирует 35 % его материальных ценностей. 2 % пользователей Twitter посылают 60 % всех сообщений. В системе здравоохранения на лечение одной пятой части больных уходит четыре пятых всех средств. Эти цифры всегда преподносятся как шокирующие, как будто они нарушают нормальный ход вещей, как будто нелинейное распределение средств, сообщений или усилий является в высшей степени удивительным.

Но на самом деле так и должно быть.

Сто лет назад итальянский экономист Вильфредо Парето изучал рыночную экономику и обнаружил, что во всех странах самая богатая верхушка (составляющая пятую часть популяции) контролирует большую часть благосостояния. Правило Парето называют по‑разному – «правило 80/20», «закон Ципфа», «победитель получает все», – но базовый закон остается тем же: самые богатые, самые занятые или самые общительные участники системы имеют намного, намного больше материальных ценностей, активности или общения, чем средний участник.

Более того, эта закономерность рекурсивна. В пределах верхних 20 % системы, подчиняющейся распределению Парето, верхние 20 % получают непропорционально больше, чем остальные, и т. д. Наиболее высоко стоящий элемент такой системы будет обладать намного большим, чем следующий за ним, – например, слово the в английском языке является не только самым распространенным, но используется в два раза чаще, чем второе по распространенности слово (of).

Эта закономерность настолько повсеместна, что Парето называл ее предсказуемым дисбалансом. Но несмотря на то, что это правило известно уже около ста лет, мы все еще не готовы его принять, хотя и сталкиваемся с ним на каждом шагу.

Отчасти все дело в системе образования – всех нас учили, что классическим распределением является распределение Гаусса, известное как «колоколообразная кривая». При этом среднее значение и медиана (средняя точка в системе) равны. Примером может быть рост: средний рост ста случайно выбранных американок будет составлять около 1,62 м, и средний рост каждой пятидесятой из них тоже будет 1,62 м.

Распределение Парето показывает совсем другую картину: правило «80 на 20» означает, что средние значения располагаются далеко от середины. В такой системе большинство людей окажутся намного ниже среднего уровня, что отражено в старом анекдоте: «Когда Билл Гейтс заходит в бар, то все его посетители становятся в среднем миллионерами».

Распределение Парето проявляется в самых разных ситуациях. На слова the и of приходится 10 % всех слов, используемых в английском языке. Самый удачный день в истории фондовой биржи будет в два раза удачнее второго по удачливости дня и в десять раз удачнее десятого. Закону Парето подчиняются сила землетрясений, популярность книг, размер астероидов и общительность ваших друзей. Этот принцип настолько распространен в науке, что график распределения Парето часто изображают прямой линией, а не ступенчатой кривой.

Но, несмотря на давнюю известность, примеры распределения Парето постоянно представляют общественности как что‑то из ряда вон выходящее. Это вводит нас в заблуждение, затрудняя понимание окружающего мира. Нужно прекратить думать, что средний доход и медиана дохода имеют что‑то общее друг с другом, что постоянные и обычные пользователи социальных сетей делают одно и то же или что экстраверты лишь немного более общительны. Не стоит ожидать, что будущее самое сильное землетрясение в истории или будущая наибольшая паника на финансовом рынке будут сходны по размеру с максимальными показателями прошлого. Чем дольше существует система, тем выше вероятность того, что предстоит событие, в два раза превышающее по значению прошлые рекорды.

Это не означает, что мы не можем влиять на подобные распределения. Спад кривой Парето может быть разным, и в некоторых случаях политические или социальные мероприятия могут его изменить. Например, налоговая политика может увеличить или уменьшить доход верхнего 1 % популяции; существуют разные способы сдерживания рынка или снижения разброса расходов здравоохранения.

Но чтобы правильно представлять себе такие системы, нужно понимать, что они подчиняются распределению Парето и будут ему подчиняться и впредь, несмотря на любые наши вмешательства. Мы всеми силами стремимся уместить распределение Парето в прокрустово ложе распределения Гаусса. Прошло сто лет с открытия этого предсказуемого дисбаланса, так что уже пора отказаться от этих тщетных усилий.

 

Определите рамки

 

УИЛЬЯМ КЭЛВИН

Нейробиолог, почетный профессор Медицинской школы Университета Вашингтона, автор книги Global Fever:

How to Treat Climate Change («Глобальная лихорадка: как лечить изменение климата»)

 

Привычка сравнивать и противопоставлять годится не только для написания эссе, она может улучшить наши когнитивные способности. Я имею в виду всевозможные сравнения – например, переплетающиеся мелодии рок‑н‑ролла можно сравнить с танцами на лодке, причем ритм, в котором раскачивается ее нос, отличается от того, в котором раскачивается ее палуба.

Сравнение важно для оценки идеи, поиска относящихся к ней знаний и выражения конструктивного сомнения. Без него вы будете воспринимать проблему в чужих рамках. Но хотя сравнение и противопоставление – ваши лучшие друзья, для них тоже необходимо определить когнитивные рамки. То, что выходит за рамки, может казаться неважным и оттого вводить в заблуждение. Например, утверждение «К 2049 году температура повысится на 2 °C» всегда побуждает меня добавить: «Если в результате резкого изменения климата этого не случится уже в следующем году».

Глобальное повышение температуры очень беспокоит метеорологов, и они тщательно анализируют температурные изменения. Но хотя эти измерения действительно могут дать важную информацию – даже значительное снижение выбросов вредных веществ задержит повышение температуры всего на девятнадцать лет, – они не учитывают резкие изменения климата, наблюдаемые с 1976 г. Так, в 1982 г. площадь засушливых земель удвоилась, затем в 1997 г. утроилась и потом в 2005 г. вернулась к уровню 1982 г. Это больше похоже на ступеньки, а не на наклонную линию.

Даже если мы полностью поймем механизмы резкого изменения климата (например, изменение направления ветра, вызывающее засуху, потому что влага от океана перестает поступать в леса Амазонки, которые высыхают), теория хаоса и «эффект бабочки» говорят, что невозможно предсказать, когда произойдет подобный скачок и каких масштабов он достигнет. Это делает климат таким же непредсказуемым, как сердечный приступ. Его невозможно спрогнозировать. И невозможно сказать, будет ли он слабый или гигантский. Но его можно предотвратить – в случае с климатом достаточно удалить из атмосферы избыток углекислого газа.

Снижение уровня углекислого газа обычно остается вне дебатов о климатических изменениях. Простое сокращение выбросов напоминает запирание конюшни, когда коня уже украли. Возможно, какая‑то польза будет, но вернуть прежние показатели не получится. Политики любят «запирать конюшни», потому что при этом они вроде бы и меры какие‑то предпринимают, и больших денег не тратят. Снижение вредных выбросов замедляет скорость изменений климата, но углекислый газ продолжает накапливаться. Люди путают ежегодные выбросы вредных веществ и накопление углекислоты, которое и ведет к проблемам. С другой стороны, снижение уровня CO₂ реально охладит нашу планету, обратит окисление океанской воды и даже обратит вызванное потеплением повышение уровня океана.

Недавно я слышал, как биолог жаловался на модели поведения общественных насекомых: «Все сложности опущены. Рассчитано только то, что попроще». Ученые сначала делают то, что знают, как делать. Но количественные результаты не заменят качественных объяснений. Когда чем‑то пренебрегают, потому что это невозможно рассчитать (резкое изменение) или потому что это будет лишь догадкой (снижение уровня СО₂), об этом не упоминают вообще. Отговорка «все специалисты (в нашей области) это знают» не годится, потому что для всех остальных имеет значение каждое слово.

Так что определите рамки и спросите, что осталось за ними. Подобно резким изменениям климата или очищению атмосферы от углекислого газа, это может быть самым важным аспектом.

 

Злостная проблема

 

ДЖЭЙ РОУЗЕН

Профессор журналистики Нью‑Йоркского университета, автор книги What Are Journalists For? («Зачем нужны журналисты?»)

 

Все, кто живет в Нью‑Йорке, сталкиваются с этой проблемой: днем между четырьмя и пятью часами в городе невозможно поймать такси. Причина этого известна: как раз в момент наибольшего спроса у водителей такси кончается смена, и машины отправляются в гаражи в Квинсе. Дело в том, что если машиной в течение 24 часов посменно управляют два водителя, то справедливое время конца смены – как раз пять часов вечера. Да, это проблема для городской Комиссии по такси и лимузинам, да, эту проблему, вероятно, непросто решить, но это не «злостная» проблема. Во‑первых, ее просто описать, как я только что и сделал. Уже поэтому проблема не попадает в категорию злостных.

Термин «злостная проблема» (wickedproblem) пришел из социологии. Понимание его сути и отличия «злостной» проблемы от обычных проблем очень поможет всем и каждому.

Злостные проблемы обладают характерными чертами: им сложно дать определение и сказать, где они начинаются и где заканчиваются. Такие проблемы не имеют «правильной» трактовки или четкого определения. Их решение зависит от постановки вопроса.

Всегда можно сказать, что такая проблема – лишь часть другой проблемы. Разные люди видят «злостную» проблему по‑разному, и каждый считает свою точку зрения единственно правильной. Спросите, в чем состоит проблема, и каждый ответит по‑своему. Злостная проблема связана с большим количеством других проблем, отделить их почти невозможно.

И это еще не все. Каждая злостная проблема уникальна, она не имеет прототипа, и решение одной проблемы не поможет с решением других. Никто не имеет права на ошибку, так что метод проб и ошибок не годится. Неудача вызывает резкую критику, и второй попытки никому не дают. Проблема продолжает видоизменяться и остается нерешенной. В результате кончаются терпение, время или деньги. Сначала проблему невозможно понять, потом решить; попытки решения лишь открывают новые аспекты проблемы (в этом секрет успеха тех, кто, как считается, «хорошо решает» злостные проблемы).

Понимаете, о чем идет речь? Конечно, понимаете. Вероятно, лучшим примером будет изменение климата. Где еще раскрывается столько взаимосвязанных аспектов? Всегда можно сказать, что изменение климата – лишь следствие другой проблемы, например нашего образа жизни, и тут мы не погрешим против правды. Мы никогда еще не решали подобные проблемы, хотя в решении заинтересованы все люди на планете.

Когда корпорация General Motors была на грани банкротства и уволила десятки тысяч сотрудников, это была большая, резонансная проблема, которая дошла до президента США, но злостной она не была. Советники Барака Обамы могли предложить ему лишь ограниченный набор решений; если бы он решил взять на себя политические риски и спасти General Motors, он мог бы быть в разумной степени уверен, что рекомендуемые меры сработают. Если же нет – он мог решиться на какие‑то более кардинальные шаги.

Реформа здравоохранения – совсем другое дело. В США повышение стоимости медицинских услуг – классический пример «злостной» проблемы. Здесь нет «правильных» решений – любое имеет свои изъяны и порождает споры. Если количество незастрахованных пациентов уменьшится, но стоимость медицинских услуг возрастет, будет ли это прогрессом? Мы не знаем.

Злостная проблема!

Всегда полезно осознавать, что имеешь дело со злостной проблемой. Если обозначать определенные проблемы как «злостные», будет понятно, что «обычные» подходы к их решению не сработают. Мы не можем ее определить, оценить возможные решения, выбрать лучшее, нанять специалистов и выполнить задуманное. Как бы мы ни старались следовать этой схеме, ничего не выйдет. Правительство может этого требовать, наши привычки могут к этому нас подталкивать, начальник может отдавать приказы, но проблеме это безразлично.

Президентские дебаты, в ходе которых злостные проблемы отделялись бы от обычных проблем, выглядели бы совершенно иначе. И, думаю, гораздо лучше. Журналисты, которые будут писать о злостных проблемах не так, как об «обычных», будут выглядеть умнее. Комитеты, умеющие отделять злостные проблемы от остальных, поймут пределы и ограничения своих возможностей.

Для борьбы со злостными проблемами необходимы находчивые, прагматичные, сообразительные люди, умеющие работать в команде. Они не отдаются выбранным решениям, потому что знают, что придется их менять. Они знают, что нет «правильного» момента, когда нужно начинать, поэтому просто начинают и дальше смотрят, что получится. Они свыклись с мыслью, что полностью поймут проблему лишь после ее решения. Они не ожидают найти хорошее решение, а просто продолжают работать, пока не найдут что‑то подходящее. Они никогда не считают, что знают все, поэтому постоянно проверяют свои идеи.

Вы случайно не знаете таких людей? Может быть, удастся заинтересовать их реформой здравоохранения…

 

Антропоценовое мышление

 

ДЭНИЕЛ ГОУЛМАН

Психолог, автор книги Emotional Intelligence [14]  

 

Вы знаете PDF своего шампуня? Этот индекс показывает, какой урон данный продукт наносит экосистеме. Если ваш шампунь содержит масло пальмы, выращенной где‑нибудь на острове Борнео, где раньше были джунгли, то этот показатель будет высоким. А какой DALY у вашего шампуня? Это индекс, отражающий годы жизни с учетом возможного тяжелого ущерба здоровью, он позволяет оценить время, потерянное из‑за болезней, вызванных длительным воздействием того или иного промышленного химиката. Если ваш любимый шампунь содержит два распространенных ингредиента – канцероген 1,4‑диоксан и воздействующий на эндокринную систему бутилоксианизол, то его DALY будет высоким.

Эти два индекса являются примером антропоценового мышления; они показывают, как системы, изобретенные человеком, влияют на глобальные системы, поддерживающие жизнь на Земле. Такой подход к оценке взаимодействия искусственного и естественного мира пришел из геологии. При более широком применении он поможет в поиске решения основной проблемы нашего вида: исчезновение нашей экологичес