Ковбой в душе
У каждой истории есть свое начало.
Моя началась в северной части Центрального Техаса. Я вырос в маленьких городках, где сильны традиционные ценности: семья, патриотизм, уверенность в своих силах, как важно присматривать за своей семьей и помогать соседям. Я могу сказать, что до сих пор пытаюсь жить в соответствии с этими ценностями. У меня обостренное чувство справедливости, и жизнь я вижу в черно-белых тонах, без оттенков серого. Мне кажется, что защищать других – очень важно. Я никогда не отказываюсь от тяжелой работы, но в то же время не прочь повеселиться. Жизнь слишком коротка, чтобы этого не делать.
Меня растили в христианской вере, я до сих пор не утратил ее. Если бы было нужно, я бы расставил свои приоритеты в следующем порядке: Бог, Страна, Семья. Можно поспорить по поводу второго и третьего места, так как со временем я пришел к убеждению, что при некоторых условиях Семья может быть важнее. Впрочем, разрыв очень маленький.
Я всегда любил оружие, обожал охоту, и в определенном смысле вы могли бы назвать меня ковбоем. Я научился держаться в седле тогда же, когда начал ходить. Впрочем, нынче я бы себя ковбоем не назвал: прошло слишком много времени с тех пор, как я работал на ранчо, и я разучился обращаться с лошадьми. Но если я не спецназовец ВМС, то точно ковбой, или должен был бы им быть. Проблема в том, что это нелегкая жизнь, особенно когда у тебя семья.
Я не помню точно, когда я начал охотиться, но знаю, что это было в детстве. В нескольких милях от дома у моей семьи была охотничья делянка, которую мы сдавали (для янки[6] я поясню – это значит, что у собственника есть участок земли, на котором он за деньги предоставляет право охотиться. Платишь деньги и иди охоться. Наверное у вас, там, где вы живете, дело обстоит иначе. Но здесь подобное в порядке вещей). Там мы и сами охотились каждую зиму. Кроме оленей, мы охотились на индеек, диких голубей и перепелок, смотря по сезону. Мы – это мой отец, мама, я и мой брат, который младше меня на четыре года. Выходные мы проводили в нашем старом кэмпере, доме на колесах. Он был невелик, но для нашей дружной сплоченной семьи места хватало, и нам было хорошо.
Мой отец работал в Юго-Западном отделении Bell и AT&T, и на протяжении своей карьеры отец пережил разделение компаний и их повторное слияние. Он работал менеджером, и с каждым его повышением, происходившим довольно регулярно, мы переезжали на новое место. Так что я рос в Техасе в буквальном смысле везде.
Несмотря на то что отец быстро продвигался по карьерной лестнице, он ненавидел свою работу. Не совсем работу, если быть точным, а то, что было ее неотъемлемой частью: бюрократию, сидение в офисе, ежедневную необходимость надевать костюм и галстук.
«Не имеет значения, сколько у тебя денег, – говорил он мне. – Деньги не приносят счастья сами по себе». Самый ценный его совет звучал так: «Делай в жизни то, что хочешь». До сих пор я стараюсь следовать этой философии.
Во многом отец был моим самым лучшим другом, пока я рос, но в то же время он смог сочетать нашу дружбу с жесткой дисциплиной. Существовала граница, которую я не мог перейти даже в мыслях. Когда я того заслуживал, мне доставалась добрая порка (у вас, янки, это называется «отшлепать»), но не больше чем нужно, и никогда отец не наказывал меня в гневе. Если он злился, то он сначала несколько минут давал себе остыть, и только потом принимался за мое наказание. Все было под контролем. Потом он обнимал меня.
Мы частенько дрались с братом. Хоть он и на четыре года младше, но характер у него еще тот. Он всегда шел до конца и никогда не просил пощады. Он один из самых близких мне людей. Несмотря на то что мы устраивали друг другу настоящий ад, мы весело проводили время вместе, и я всегда чувствовал его поддержку.
В холле нашей старшей школы стояла статуя пантеры. Каждый год, традиционно, ребята из выпускного класса пытались посадить на эту статую новичков. В год, когда я выпускался, мой брат стал старшеклассником. Я предложил сто баксов тому, кто усадит его на пантеру. В общем, та сотня до сих пор хранится у меня.
Я довольно часто дрался, но драки затевал не я. Отец рано дал понять, что если я буду задираться ко всем, то порки не избежать. Он считал, что мы должны быть выше этого.
Зато мне не запрещали драться, если нужно было постоять за себя. Тут я отрывался по полной. А уж когда пытались бить брата (если кому-то приходила в голову такая идея), то имели дело со мной. Бить брата мог только я сам.
Как-то так получилось, что я принялся защищать ребят младше меня, которым доставалось в школе. Я чувствовал, что должен приглядывать за ними, и это стало моей обязанностью.
Может быть, это началось из-за того, что я умел найти оправдание для драки, не влипнув в историю. Но мне кажется, дело не только в этом: привитое отцом чувство справедливости и стремление к честной игре влияли на меня больше, чем я тогда осознавал это. Даже больше, чем я могу объяснить сегодня, когда вырос. Но, в чем ни была причина, я мог драться, сколько захочу, благо поводов хватало.
Моя семья искренне верит в Бога. Отец был дьяконом в церкви, а мама преподавала в воскресной школе. Я помню, как мы ходили в храм каждое воскресное утро и вечер, и в вечер среды. И все равно мы не считали себя сильно религиозными, просто добрые люди, которые верят в Господа и живут жизнью общины. Честно говоря, тогда мне это не особенно нравилось.
Мой отец очень много работал. Подозреваю, что это фамильная черта – мой дед был канзасским фермером, а это настоящие труженики. Одной работы отцу всегда было мало: у него был маленький магазин, и, когда я подрос, у нас появилось небольшое ранчо, где все мы трудились. Сейчас он уже официально на пенсии, но если не занят на ферме, то подрабатывает у местного ветеринара.
Моя мама тоже человек редкого трудолюбия. Когда мы с братом подросли достаточно, чтобы нас можно было оставить одних, она устроилась в местный центр по работе с трудными подростками. Это было очень непросто – справляться со сложными детьми, и со временем она оставила эту работу. Она также теперь на пенсии, но подрабатывает и приглядывает за внуками.
Работа на ферме помогала заполнить дни. У нас с братом были свои обязанности: объезжать и кормить лошадей, выпасать скот, проверять, цела ли ограда.
Скот всегда доставляет массу проблем. Лошади лягали меня в ноги, в грудь, и да, туда, где солнце не всходит. Зато меня никогда не лягали в голову. Хотя, может, это бы наставило меня на путь истинный…
Я выращивал бычков и телок для организации FFA[7]. Обожая это занятие, я провел много времени, ухаживая за скотом и представляя его на выставках, хотя это иногда очень выматывало. Я злился на них и считал себя королем мира. И когда ничего больше не помогало, приходилось изо всех сил лупить их по здоровенным головам, чтобы вбить хоть немного разума. Руку я ломал дважды.
Как я и говорил, удар в голову мог бы направить меня на путь истинный.
Я сохранил свою страсть к оружию и позже, уже будучи на службе в ВМС. Как и у многих мальчишек, моим первым ружьем была мультикомпрессионная духовая винтовка Daisy. Чем больше раз качнешь рычаг – тем мощнее выстрел. Позже я заимел пневматический револьвер на газовых баллончиках, он выглядел точь-в-точь как легендарный Colt Peacemaker образца 1860 года.
С тех пор я всегда был неравнодушен к оружию Старого Запада, и после увольнения из вооруженных сил занялся коллекционированием хороших реплик. Моим любимцем стал револьвер Colt Navy образца 1861 года, изготовленный на станках и по технологиям того времени.
Настоящее огнестрельное оружие появилось у меня в возрасте восьми лет. Это была винтовка под патрон 30–06[8] с ручной перезарядкой. Это была добротная, надежная винтовка, такая «взрослая», что поначалу я побаивался из нее стрелять. Потом я полюбил ее, но единственным оружием, от которого я был сам не свой, была винтовка Marlin под патрон 30–30[9] с рычажным взводом, принадлежавшая моему брату. Оружие настоящего ковбоя.
Отличное было время.
Объездка лошадей
Ты не ковбой, пока не объездил лошадь. Эту науку я начал постигать еще в школе. Поначалу я ничего не понимал в этом деле.
Я знал одно: надо залезть ей на спину и оставаться там, пока лошадь не прекратит брыкаться. Изо всех сил постараться не упасть оттуда.
С возрастом я узнал намного больше, но начальную подготовку, так сказать, я получал прямо в седле, совмещая работу и учебу. Что-то делал конь, что-то делал я, и рано или поздно мы находили общий язык. Главное, чему я научился в то время – терпение, хотя от природы я нетерпелив. Это умение я настойчиво развивал. Позднее оно мне очень пригодилось, когда я стал снайпером; еще полезнее оно оказалось, когда я ухаживал за своей будущей женой.
В отличие от коров лошадей я никогда не бил. Я ездил на них, пока они не уставали. Я не вылезал из седла, пока нам обоим не становилось окончательно ясно, кто здесь главный. Но ударить лошадь? Ни разу не было повода. Лошади намного сообразительней коров. Они сами помогут тебе, если потратить на это определенное время и вложить терпение.
Не знаю, был ли у меня талант к укрощению лошадей, но работа и общение с ними полностью удовлетворяли мою натуру ковбоя. И нет ничего удивительного в том, что уже в школе я начал участвовать в родео. Тогда я еще играл в футбол и бейсбол, но ничто не захватывало меня так, как родео.
Каждый школьный коллектив делится на группы: есть спортсмены, ботаники и т. п. Парни, с которыми я тусовался, называли себя «наездники». Мы носили джинсы и сапоги, вели себя и выглядели как настоящие ковбои. Я тогда еще не был настоящим наездником, так как не поймал с помощью лассо хоть какого-нибудь завалящего бычка, но это не помешало мне в шестнадцать лет окунуться в мир родео.
Я начал с того, что объезжал бычков и лошадей на небольшой местной площадке, из тех, на которых тебе платят двадцатку за выезд при условии, что продержишься достаточно долго. Снаряжением приходилось обзаводиться самому: покупать шпоры, кожаные брюки для верховой езды, и остальное. В этом не было ничего выдающегося: ты взбирался на лошадь, падал с нее и поднимался вновь. Со временем я мог продержаться не падая все дольше, и в итоге дошел до того, что стал чувствовать себя достаточно уверенно, чтобы выступать на местных маленьких родео.
Объезжать быка и укрощать лошадь – две разные вещи. К примеру, когда бык начинает брыкаться и наклоняется вперед, вы тоже сдвигаетесь вперед, но из-за толстой кожи быка, которая висит складками, еще и смещаетесь из стороны в сторону. А еще бык может закружить вас. Скажу так: удержаться на бычьей спине – нелегкая задача.
Я ездил на быках целый год, не достигнув никакого успеха. Одумавшись, я пересел обратно на лошадей и попытал счастья в объездке. Это классическое упражнение, где нужно не только продержаться в седле восемь секунд, но и сделать это с определенным чувством стиля и изящества. По какой-то причине в этом я преуспел больше, так что я продолжал выступать в данном виде соревнований еще какое-то время, добавив в коллекцию трофеев не одну ременную пряжку и искусно изготовленное седло. Не то чтобы я был чемпионом, но у меня было достаточно призовых денег, чтобы не скучать в баре.
Девчонки, которые заводили публику и поддерживали выступающих, вроде чирлидеров на спортивных матчах, не обделяли меня вниманием. Все шло хорошо, мне нравилось путешествовать из города в город, веселиться на вечеринках и объезжать лошадей.
Назовем это жизнью по-ковбойски.
Я продолжал заниматься любимым делом, после того как закончил школу в 1992 году и поступил в колледж в Государственном Университете Тарлтон, Стефенвилль, штат Техас. Для тех, кто не знает, Тарлтон был основан в 1899 году, и присоединился к объединению Texas А&М University system в 1917 году. Тарлтон – третий по величине сельскохозяйственный университет в стране. У заведения заслуженная репутация вуза, готовящего отличных управляющих ранчо и фермами и преподавателей сельскохозяйственных дисциплин.
В то время я хотел стать управляющим ранчо. Хотя, перед поступлением, я какое-то время размышлял о карьере военного. Отец моей мамы был пилотом армейской авиации, и я тоже раздумывал над этим, правда, недолго. Затем я хотел пойти в морскую пехоту, чтобы повидать, как оно, в настоящем бою. Сама мысль о сражении мне очень нравилась. Я также слышал о специальных операциях и очень хотел в разведку морской пехоты, ведь это элита сил специального назначения. Но семья (в особенности мама) хотела, чтобы я сначала получил образование в колледже. С их точки зрения все должно было выглядеть так: я получаю образование и потом иду на службу. С моей точки зрения все выглядело вот как: перед тем как заняться настоящим делом, у меня будет время для вечеринки.
Я все еще принимал участие в родео, и у меня неплохо получалось. Но моя карьера внезапно прервалась в конце моего первого года обучения, когда жеребец упал на спину (где сидел я) на соревнованиях в Рендоне, штат Техас. Из-за того, как упал конь, нельзя было открыть выгородку, так что пришлось вытаскивать лошадь прямо через меня. Одна моя нога все еще была в стремени, и, пока меня тащили, конь лягался так сильно, что я потерял сознание. Очнулся я в вертолете по пути в больницу. Итог: шпильки в костях запястья, выбитое из суставной сумки плечо, сломанные ребра, отбитая почка и легкое.
Хуже всего мне досаждали именно эти чертовы шпильки. Никакие они не шпильки, а здоровенные болты толщиной в четверть дюйма. Они торчали из моего запястья, как у чудовища Франкенштейна. Выглядело все очень странно и чесалось жутко, но зато кости были в нужном положении.
Через несколько недель после травмы я решил, что пришло время позвонить девушке, с которой я давно хотел сходить на свидание. Я не мог позволить каким-то шпилькам мне помешать. Мы ехали в машине, и конец одного из болтов цеплялся за переключатель указателя поворота. Это меня так взбесило, что я взял и обломил шпильку у самой руки. Не думаю, что мне удалось произвести правильное впечатление, потому что свидание закончилось быстро.
Моя карьера в родео закончилась, но веселился я так, будто ничего не произошло. Деньги, естественно, быстро закончились, и мне пришлось искать работу. Я нашел место на лесопилке: доставлял заказчикам древесину и другие товары.
Я хорошо работал и, видимо, это заметили, так как позднее ко мне подошел коллега и сказал, что у его приятеля есть небольшое ранчо и он ищет наемного работника в помощь. Не хочу ли я попробовать?
«Черт побери, – ответил я. – Я завтра же буду на месте».
Так я стал настоящим ковбоем, хотя в то время я параллельно получал образование.
Жизнь ковбоя
Я начал работать на Дэвида Лэндрама в графстве Худ, Техас, и быстро выяснил что до настоящего ковбоя мне еще очень далеко. Но Дэвид постарался исправить это и многому научил меня: работать на ранчо и кое-чему еще. Он был грубиян. Если что-то шло не так, он ругал меня и сквернословил. Но если я все делал правильно, от него слова нельзя было добиться. Со временем он мне понравился.
Работа на ранчо – это настоящий рай.
Это тяжелая жизнь, ты много и тяжело работаешь, и в то же время это легкая жизнь. Ты находишься на улице большую часть времени. В основном ты и животные. Не нужно налаживать отношения в офисе, никакого подобного дерьма. Просто делаешь свою работу.
Участок Дэвида занимал десять тысяч акров. Это было настоящее старомодное ранчо: у нас даже была специальная повозка с походной кухней и продуктами, которую использовали каждую весну во время сборов.
Скажу вам, это было прекрасное место. Несколько невысоких холмов, пара ручьев и поля. Глядя на ту красоту, я чувствовал, что живу. Сердцем ранчо был старый дом, который раньше, в XIX веке, был путевой станцией, трактиром, как говорят янки. Это чудесное здание, с верандами, хорошими комнатами и большим камином, у которого согревалось не только тело, но и душа.
Естественно, что у меня, наемного работника, апартаменты не были такими роскошными. У меня была ночлежка размером шесть на двенадцать футов. Кровать занимала ее большую часть. Сушилки не было, так что выстиранную одежду и белье мне приходилось развешивать на жерди.
Стены не имели теплоизоляции, а в Центральном Техасе зимой довольно холодно. Мне приходилось спать в одежде, несмотря на то что обогреватель был установлен рядом с кроватью, а газовая плитка включена на полную. Хуже всего то, что под половыми досками не было нормального фундамента, и мне приходилось вести вечное сражение с броненосцами и енотами, которые каждую ночь копали норы прямо у меня под кроватью. Еноты были злобные и ничего не боялись. Я пристрелил, наверное, штук двадцать, пока до этих наглых тварей дошло, что здесь им не рады.
Сначала я работал на тракторе и сажал зерновые на корм скоту, потом начал развозить корма. Дэвид заметил, что у меня появилось свободное время, и дал мне дополнительную работу. Он поднял оплату до 400 долларов в месяц.
После того как заканчивался последний урок, в час или два пополудни, я направлялся на ранчо. Там я работал до заката, и потом час или два сидел за учебниками и ложился спать. С утра я кормил лошадей и ехал на учебу. Летом было лучше всего. Я садился на лошадь в пять утра и слезал в девять вечера.
Незаметно пролетели два года, и я, поднабравшись опыта, начал тренировать лошадей для работы с коровьим стадом и готовить их для аукционов. (Такие лошади помогают ковбою отделять нужных коров от стада. Само собой, коровы покидать стадо вовсе не желают. Так что правильно подготовленная лошадь стоит немалых денег.)
Тогда-то я и научился работать с лошадьми по-настоящему, и научился терпению. Если ты сорвешься на лошади, то ничего от нее уже никогда не добьешься. Я заставил себя быть спокойным и не выказывать отрицательных эмоций с лошадьми.
Лошади исключительно умные животные. Если ты все делаешь правильно, они моментально обучаются. Нужно продвигаться небольшими шагами, с повторами. Я заметил, что когда лошадь учит для себя что-то новое, она облизывает губы. Останавливаешь урок на хорошей ноте, и на следующий день продолжаешь с того же места.
Конечно, осознание всего этого пришло не сразу, и если я был неправ, Дэвид сразу же об этом говорил. Он ругался как проклятый, говорил что я никуда не годный кусок дерьма, но я не обращал на это внимания, и говорил себе: я лучше, чем ты думаешь и я докажу это. Именно такое отношение к жизни помогло мне стать «морским котиком».
Флот говорит «нет»
Там, на природе, у меня было полно времени, чтобы думать над тем, куда идет моя жизнь. Учеба и аудитории – все это было не мое. Поскольку моя карьера в родео закончилась, я решил бросить колледж, уволиться с работы и следовать своему первоначальному плану: пойти в армию и стать солдатом. Поскольку именно этого я хотел больше всего, смысла тянуть с принятием решения не было.
Так что однажды, в 1996 году, я направился к рекрутеру с твердым намерением записаться на военную службу.
Вербовочный пункт представлял собой мини-ярмарку: армия, флот, авиация и морская пехота. Офицеры сидели в кабинках, выстроенных в один ряд, и все смотрели на тебя, как только ты входил. Они соперничали друг с другом, и не всегда по-доброму.
Сперва я направился к морскому пехотинцу, но у того был ланч. Я развернулся, чтобы уйти, но меня окликнул армеец через холл:
«Эй, почему бы тебе не зайти сюда».
«В самом деле, отчего бы и нет?» – подумал я, и зашел.
«Чем бы ты хотел заниматься на службе?» – спросил офицер.
Я ответил, что мне нравится мысль о специальных операциях, об армейском спецназе, где я хотел бы служить, если запишусь в армию, конечно. (Спецназ армии США[10] – это элитное армейское подразделение, выполнившее огромное число специальных заданий. Если я говорю просто «спецназ» – речь всегда о «зеленых беретах», а не о спецназе ВМС или других диверсионно-разведывательных подразделениях).
Есть одно «но» – в армейский спецназ берут только военнослужащих в звании сержанта или выше (разряд Е 5 в табели о рангах). Мне не понравилось, что нужно ждать столько времени, чтобы получить то, что хочешь.
«Ты можешь стать рейнджером», – предложил рекрутер.
О рейнджерах я мало что знал, но то, что мне рассказали, звучало довольно заманчиво: прыжки с парашютом, штурмовые операции, специализация в легком вооружении. Он раскрыл мне глаза на возможности, что лежали передо мной, но торг был еще не окончен.
«Я подумаю над этим», – сказал я, собираясь на выход.
Я уже шел по холлу к выходу, и тут меня позвал рекрутер флота.
«Эй, парень, подойди-ка сюда».
Я подошел.
«О чем ты там разговаривал?»
«Я хочу попасть в армейский спецназ, но туда берут только сержантов. Так что мы говорили о рейнджерах».
«Что, правда? А ты слышал что-нибудь о SEAL?»
В то время о флотском спецназе мало что было известно. Я немного слышал о них, но совсем чуть-чуть. Кажется, в тот момент я пожал плечами.
«Почему бы тебе не зайти внутрь, – сказал моряк. – Я расскажу тебе о них».
Он начал рассказывать мне о «курсе молодого бойца», принятом у «котиков» (BUD/S или Basic Underwater Demolition/ SEAL[11]). Нынче есть сотни книг и фильмов о BUD/S и SEAL, даже в Википедии написана достаточно длинная статья. Но в то время BUD/S был тайной (по крайней мере для меня). Когда я услышал, насколько сложен этот курс, как инструкторы отсеивают до 90 % претендентов, и через что приходится пройти курсантам, чтобы дойти до конца, я был потрясен. Для того лишь, чтобы пройти первоначальную подготовку, ты должен быть крутым сукиным сыном.
Это мне понравилось.
Затем рекрутер рассказал мне, какие задания выполняет флотский спецназ, и как работали их предшественники UDT (underwater demolition team, боевые пловцы, начавшие свою службу во время Второй мировой войны с разведки береговой линии противника и других специальных операций). Это были истории проникновения сквозь заграждения на берега, занятые японцами, яростные схватки за линией фронта во Вьетнаме. Это была та самая крутая работа, о которой я мечтал. Я вышел из пункта набора с твердым намерением во что бы то ни стало стать «морским котиком».
Многие рекрутеры, особенно хорошие, всегда немного жулики, и этот ничем не отличался. Когда я вернулся, чтобы подписать бумаги, он сказал, что я должен официально отказаться от вознаграждения за поступление, чтобы гарантированно попасть в SEAL.
И я отказался.
Конечно, он был жулик. Наверняка мой отказ от вознаграждения добавил ему очков в глазах начальства. Не сомневаюсь, что в дальнейшем он преуспел как продавец подержанных автомобилей.
Флот не обещал, что я стану SEAL, мне нужно было еще бороться за эту привилегию. Они гарантировали лишь то, что дадут мне шанс попытаться. Поскольку я был уверен в успехе, мне этого хватило, ведь я не собирался проигрывать ни в коем случае.
Проблема была в том, что шанса мне не дали.
Я не прошел флотскую медкомиссию из-за сложного перелома руки, который фиксировался шпильками. Я спорил, я умолял – ничего не помогло. Я даже предложил подписать бумаги, что никогда не буду предъявлять к ВМС претензии из-за этой травмы. Они отказались наотрез. Это, как я считал, было концом моей карьеры военного.
Звонок
Поскольку с военной службой ничего не вышло, я сосредоточился на карьере ковбоя – ранчеро. Поскольку у меня уже была работа на ранчо, смысла оставаться в колледже я не видел.
Дэвид удвоил мою зарплату и подбросил еще работу. Время от времени я принимал заманчивые предложения от других владельцев ранчо, но в итоге, по разным причинам, возвращался к Дэвиду. Зимой 1997/98 года я был на пути в Колорадо.
Я думал, что сменить техасские равнины на горы Колорадо будет довольно приятно, поэтому принял предложение работы вслепую, что оказалось большой ошибкой.
Но – что бы вы думали? Я получил работу на ранчо, расположенном на единственном плоскогорье в Колорадо. Оно было намного более плоским, чем равнины Техаса. А еще там было намного холоднее. В общем, вскоре я позвонил Дэвиду и спросил, не нужна ли ему помощь.
«Давай, возвращайся, – ответил он.
Я начал паковать вещи, но далеко не продвинулся. Перед тем, как я окончательно договорился об отъезде, позвонил флотский рекрутер.
«Ты до сих пор хочешь быть боевым пловцом?» – спросил он.
«А что?»
«Ты нам нужен», – ответил моряк.
«Даже со шпильками в руке?»
«О них можешь не беспокоиться».
Я и не беспокоился. Я стал готовиться к встрече.
Глава 2
