ГЛАВА 1. Восточное Средиземноморье в англо-итальянских отношениях (май – октябрь 1935). 3 страница

В начале августа Б. Муссолини предпринимает еще ряд демонстрационных мер. 3 августа он сообщает королю Виктору Эммануилу III о том, что страна должна быть готова к войне с Великобританией[126]. Через день дуче поручает Генеральному штабу во главе с прославленным военачальником П. Бадольо провести анализ стратегических аспектов потенциального конфликта между Англией и Италии. После сбора информации, начальник Генерального штаба дает неутешительный вывод об ужасном состоянии всех родов войск за исключением сухопутных. После этого отчета, как метко выразился Ф.Мардзари «военные приготовления в Италии понеслись в еще более безумном темпе[127]». Тем не менее, на начало августа 1935 года дуче понимал, что Италии так же, как и Великобритании, необходимо избегать возможности прямой войны друг с другом, поскольку в случае вооруженного столкновения «государство может оказаться перед ситуацией наиболее серьезной за всю историю существования национального государства[128]». Но политика политического блефа продолжалась. Б. Муссолини снова снимает ряд дивизий с севера Италии и перебрасывает их в Сицилию, тем самым демонстрируя систему внешнеполитических приоритетов государства, в которой отношения с Великобританией в Восточном Средиземноморье начинают явно превалировать над возможными происками немцев в Австрии. 7 августа губернатор Ливии маршал И. Бальбо делает заявление в газете «Ла Стампа» о том, что «Италии жизненно необходимо вернуться в Ливию, чтобы готовиться к войне с Англией[129]». В схожем ключе развивается и риторика Б. Муссолини, который в противовес пропаганде 1920-х гг., где Англия рисовалась сильной и конструктивной державой, говорит о том, что «англичане – вырожденная нация», а все «бесплодные и деградирующие нации неизбежно должны уступить свои имперские владения[130]». Он постоянно акцентирует внимание на том, что отнюдь не итальянское правительство пошло на соглашение[131], которое «не гармонирует с результатом общих усилий[132]».

Таким образом, к середине августа 1935 года в восточно-средиземноморской подсистеме Версальско-Вашингтонской системы международных отношений сложилась кризисная ситуация, в которую были, как минимум, вовлечены две державы, для которых положение в регионе являлось одним из ведущих внешнеполитических приоритетов. Вызванная агрессивными мотивами фашистской Италии ситуация шаг за шагом увеличивала конфликтный потенциал региона, что грозило вылиться в вооруженное столкновение двух средиземноморских лидеров.

 

§2. Развитие англо-итальянских отношений в Восточном Средиземноморье (август – октябрь 1935)

К середине августа 1935 года Средиземное море становится ключевым узлом противоречий Версальско-Вашингтонской системы международных отношений. Регионально в средиземноморской акватории впервые со времен Первой мировой войны создается напряженная ситуация, означающая потенциальную возможность военного столкновения. Краеугольным камнем этого кризиса (см.гл.1,§1) стали именно отношения между Великобританией и Италией. Стоит сказать, что к этому времени среди политической элиты Туманного Альбиона уже окончательно укрепилась «сингапурская» стратегия, столь популярная весной 1935 года. В ее рамках с декабря 1934 и по май 1935 были проведены крупнейшие (после Первой мировой войны) маневры британского флота и морской авиации. Это главным образом было связано с увеличением количества японского военно-морского флота в бассейне Тихого океана в связи с отказом от соблюдения Японией Вашингтонского договора и его денонсацией. Однако, как заметил один из парламентариев в одном из выступлений в Палате общин, «эта стратегия великолепно работала только при условии, что в Европе не возникнет очага напряжения равного по своему масштабу противоречиям на Дальнем Востоке[133]». Однако такой очаг возник.

Наиболее решительную позицию продемонстрировал министр по делам Лиги Наций Э. Иден. Он еще с мая 1935 последовательно выступал против сокращения сил в Восточном Средиземноморье. Считая неприемлемыми соглашения с каким-либо ослаблением позиций Великобритании, Э. Иден был твердо убежден, что британские позиции в Египте, Персидском заливе, бассейнах Красного и Средиземного морей «гарантируются всецело морской мощью империи[134]». Тем не менее, ставший в июне 1935 министром иностранных дел С. Хор придерживался иной позиции. Особенно ярко она была высказана на августовской встрече с Лавалем в Париже. Глава британского внешнеполитического ведомства продолжал утверждать, что «сама идея войны с дуче столь опасна и обоюдоостра для будущего Европы, что Великобритании крайне необходимо избежать противоречивых действий[135]».

Что же касается британского общества, то и в нем мнения разнились. Для сторонников умиротворения, которых к этому периоду было больше, абсолютно авторитетной была позиция С. Хора. Так, например, в газете «Обзёрвер», где главным редактором был последовательный сторонник консерваторов Дж. Гарвин, проводился любопытный анализ боеспособности британского флота. В своих выводах редакция газеты отмечала, что «под большим сомнением находится способность флота Империи в случае конфликта удержать в своих руках жизненно важные коммуникации Восточного Средиземноморья[136]». Однако, их противники видели угрозу не только коммуникациям Британской Империи, но и британским континентальным владениям в акватории Средиземного моря. Этот страх был, прежде всего, вызван продолжением массовой агитации Италии в арабских странах. Так, с 1 по 4 сентября в Женеве Италией был инспирирован конгресс «европейских мусульман», чьей целью стала проитальянская агитация и пропаганда в мусульманских странах[137]. Одной из предпосылок отказа от умиротворения сторонники более жестких методов видели в ослаблении немецкой угрозы, то есть временное прекращение соперничества с Германией в связи с заключением англо-германского морского соглашения. Именно это использовалось С. Болдуином в качестве наиболее убедительного аргумента для последующих действий[138]. Созванное в конце августа экстренное совещание кабинета С. Болдуина утверждает принятие курса на ответ итальянскому экспансионизму в форме демонстрации сил. Ключевую роль в этом решении сыграли рекомендации Комитета имперской обороны до этого настаивавшего лишь на отдельных инспекционных визитах кораблей в порты Средиземного моря. По его советам правительство приходит к решению о проведении беспрецедентном для мирного времени сосредоточении британского флота в Средиземном море. Передислокация, главным образом, была достигнута транспортировкой части Королевской средиземноморской эскадры из Западного Средиземноморья (Гибралтар и Мальта) в Восточное (Порт-Саид и Александрия). К тому же, снова по рекомендации Комитета имперской обороны, несколько боевых кораблей были выведены из состава Вест-индийской и Дальневосточных эскадр и отправлены в ключевые точки бассейна Средиземного моря. Туда же перемещены были и значительные авиационные силы Империи. Наконец, часть сухопутных войск была переведена в Египет и во все другие британские сферы влияния на африканском континенте. Таким образом, Великобритания значительно усиливает свое военное присутствие в регионе, укрепляя важнейшие стратегические пункты.

В прессе все чаще начинают появляться дискуссии касательно проблемы возможного военного конфликта между Италией и Англией. Одной их самых интересных становится дискуссия междувсё тем же редактором «Обзёрвер» Дж. Гарвином и редактором «Таймс» Дж. Доусоном, где оппоненты спорят о правильности столь резкого решения правительства, тем самым ярко демонстрируя многополярность общественного мнения. Однако ни для одних, ни для других столь решительный жест Великобритании не воспринимается иначе как, главным образом, показательная демонстрация сил для Б. Муссолини.

Видение именно Италии своим основным оппонентом в Восточном Средиземноморье подтверждается и рядом заявлений государственных деятелей. В частности, командующий Средиземноморской эскадрой Дж.Фишер и его заместитель А. Лофтус выступают с предложением о том, что «любой враждебный акт со стороны Италии должен быть встречен контрударом[139]». Ситуацию спасает заместитель морского министра Э.Чатфилд, который в своей речи от 29 августа сводит на нет все предложения о продолжении военной линии, говоря о том, что «мобилизация британского флота является лишь сдерживающим актом[140]». Беспрецедентность этих мер подтверждает тот факт, что в регион была отправлена часть эскадры Отечественного флота, сформированная из лучших боевых кораблей и традиционно служившая для охраны берегов Великобритании. В Восточное Средиземноморье был передислоцирован и самый большой на тот момент времени в мире линейный крейсер «Худ». Основную часть новой Средиземноморской эскадры составили лишь недавно вышедшие с верфи новые крейсера и линкоры[141]. Что еще более немыслимо, перебазировка сил был осуществлена и из портов Мальты, традиционного оплота Великобритании в регионе[142].

Какой же была реакция на эти события в Италии? Судя по дипломатическим документам, несмотря на внешние атрибуты эскалации конфликта, дуче до конца не верил в решительность англичан и их готовность идти до конца. Б. Муссолини писал Д. Гранди о том, что «британцы во главе с Болдуином никогда не смогут развязать конфликт, так же как и не смогут ему воспрепятствовать[143]». Как следствие, итальянская военно-морская и авиационная программа продолжала наращивать обороты. Военная подготовка сопровождалась усилением антибританской пропаганды в прессе. Так, в газете «Коррьере делла Сера» за 1 сентября Б. Муссолини было дано большое интервью, в котором дуче обвинил англичан в развязывании новой войны с целью порабощения все новых свободных народов[144]».

Таким образом, несмотря на решительное противодействие англичан, ситуация в регионе не стала спокойнее, а наоборот лишь дала почву для усиления пропагандистских настроений внутри итальянского общественного мнения.

Как пишет Марцари, «в сентябре 1935 года все уже понимали, что очередной жертвой на пути итальянского экспансионизма должна была стать Эфиопия[145]». В конце августа было озвучено заявление негуса Эфиопии ХайлеСелассиеIс призывом к соблюдению международных обязательств, в частности пакта Бриана-Келлога. Косвенным ответом на него вскоре последует закон о нейтралитете, принятый в США и запрещающий поставки оружия и материалов всем воюющим сторонам, что фактически не делает никакой разницы между агрессором и его жертвой. В противовес этому на трибуне Лиги Наций каплей надежды на сохранение мира стало сентябрьское выступление С. Хора, в котором министр иностранных дел назвал защиту незыблемости принципов международной безопасности основной внешнеполитической целью Великобритании[146]. Однако стоит сразу оговориться о том, что данная речь была продиктована не столь внешнеполитическими причинами и симпатиями Британской Империи к Эфиопии, сколько внутренним кризисом внутри своей страны, где объединенным маршем против агрессивного курса Италии выступили демократические силы государства. Так, в начале сентября 1935 года Италия была решительно осуждена на объединенном конгрессе британских профсоюзов. В самом начале октября на ежегодной конференции лейбористской партии была принята резолюция о полной поддержке политики санкций в случае начала Италией военных действий, как в Средиземном море, так и в Эфиопии[147]. Убежденность в том, что «военные действия должны встречаться справедливой антифашистской войной[148]» вызывала популярность среди британцев, что заставляло консерваторов, сторонников политики умиротворения проводить свой курс аккуратнее. В своей интервью «Таймс» от 5 октября С. Хор, ссылаясь на открытое письмо Б. Муссолини британскому послу Э. Драммонду от 23 сентября, где тот заявил об отсутствии угрозы британским имперским интересам, заявил о том, что примирения с дуче придется отложить, как минимум, до конца выборов[149].

Таким образом, ситуация внутри британского общества характеризовалась непопулярностью консерваторов, и как следствие лишних симпатий не вызывали и их умиротворенческие позиции.

В Италии данные противоречия чаще всего преподносились, как попытки откровенного обмана английского народа своим правительством[150], которое заставляло его верить в то, что они «хотят образумить дуче[151]».

Тем не менее, причины демонстрации сил в Средиземном море объясняется британской историографией не только внутриполитическим кризисом британских консерваторов. Часто ссылающиеся на твердую позицию Болдуина в деле урегулирования конфликта в Восточном Средиземноморье, многие английские исследователи видят в подобных действиях, прежде всего, акт предостережения Италии от неразумных действий впоследствии. Среди британских историков весьма популярен «миф об упущенной возможности». Так, например, Босуорт пишет о том, что «осенью 1935 года англичане имели на руках козырные карты, но мужество было утрачено Уайт-холлом, и Муссолини знал это[152]». Известный специалист по военно-морской истории Прэтт заявляет о том, что «в течение последних четырех предвоенных лет не было другого такого момента, когда соотношений сил в Средиземном море было бы столь благоприятным для Англии, как и не было случая, когда можно было развернуть ее силы против Италии[153]».

Что же до реальной ситуации, то, на мой взгляд, все доводы являлись относительной абстракцией, поскольку британское правительство вряд ли было бы готово вести боевые действия против Италии ни до, ни в течение, ни после эфиопской войны. Таким образом, беспрецедентное введение кораблей в Средиземное море все же являлось демонстрацией силы, а не готовностью действовать. Подтверждают данное мнение и источники. Так в письме Хора к Чатфилду сообщается, что «через несколько дней ряд кораблей должны были вернуться на базы, уступив поле сражения дипломатам[154]». Стоит так же признать, что данная демонстрация сил стала весьма дорогим мероприятием для британского бюджета. К тому же британский флот не мог проводить боевых действий без помощи военно-воздушных и сухопутных сил, а их переброска требовала определенного времени, и, соответственно, мобилизация этих войск в районе Восточного Средиземноморья была проведена лишь в ограниченном масштабе. При таких условиях успех в сдерживании Италии вряд ли мог быть достигнут иначе, чем лишь в случае, если бы правительство Болдуина полностью бы перерезало итальянские коммуникации в регионе. Все тот же Прэтт пишет о том, что «столь вялая политика Великобритании определялась тем, что правительственных аппарат не был готов к кризису в Средиземном море: риск потери оказался сильнее[155]». Несмотря на решения правительства, стоит сказать, что военно-морская верхушка была убеждена в превосходстве британского оружия. Один из адмиралов Средиземноморской эскадры Э. Каннигхэйм уверенно говорил о том, что «флот мог легко остановить Муссолини даже в случае войны[156]». Его мнение не разделял Чатфилд. Еще в конце августа он писал Ванситтарту о том, что был удивлен, насколько не подготовлена армия. Такую же оценку он дал и военной авиации. Адмирал сокрушался над тем, «как много же времени им бы потребовалось, чтобы они могли оказать сопротивление на суше или в воздухе[157]». Основная суть рекомендации Чатфилда заключалась в том, чтобы сделать «все возможное для предупреждения враждебных действий со стороны Италии до тех пор, пока наши силы не будут готовы к войне в Средиземном море[158]». Следует внести небольшую ясность относительно позиции Чатфилда о состоянии военно-морского флота Империи. Его мнение явно является в той или иной степени ангажированным, хоть и долго доминировало в историографии. Это связано с тем, что Комитет имперской обороны опирался, прежде всего, на поддержку сторонников умиротворения. Однако в письме Чатфилда можно выделить и весьма конструктивное предложение о том, что «целей вряд ли можно добиться простой передислокацией флота, поэтому необходимо добиться широкого военного сотрудничества со средиземноморскими странами: Францией, Грецией и Турцией[159]». Вовлечение в орбиту британской внешней политике малых держав региона, впоследствии, станет очередным звеном средиземноморского кризиса, в то время как сотрудничество с Францией, по оценке Чатфилда, «было ключевым элементом и одновременно утерянным компонентом британской политики[160]».

Чем же объяснялось нежелание правительства Великобритании дать отпор агрессивной политике итальянского фашизма? Одной из технических причин этого бездействия, что прослеживается по дебатам в Парламенте, стало отсутствие единодушия среди парламентариев в выработке четких планов действия. Казавшиеся вечными многочасовые обсуждения внешнеполитических вопросов так и не выливались в конкретные предложения на практике. Еще одной важной причиной была, на мой взгляд, ментальная установка, господствовавшая внутри британского общества, о том, что «Италия не способна развязать общемировую войну или каким-либо другим образом препятствовать реальным интересам Великобритании[161]», поскольку ее амбиции воспринимались ничтожно малыми. Помимо этого, внимание британского флота оттягивало усиление Японии в Тихом океане. К тому же на общественное мнение влиял и формировавшийся на протяжении столетия стереотип невмешательства во внешнеполитические дела за пределами Британских островов.

Более того, обстановка осени 1935 года не шла для Великобритании в отрыве от общеевропейских проблем. В этот период в парламенте все чаще высказывается идея о некоторой стабилизирующей роли Италии в системе международных отношений[162]. В прессе также появляются статьи, сравнивающие итальянский фашизм с куда более опасным, на их взгляд, немецким нацизмом. Так, к примеру, «Таймс» приходит к выводу, что режим дуче «более терпим и либерален в своей внутренней политике[163]». В качестве главных аргументов называются отсутствие антисемитизма (стоит сказать, что его примеров и правда не было к 1935 году) и прекрасные отношения с церковью. Консерваторы, в частности Р. Ванситтарт, писали о том, что тот факт, что «Италия как и Германия активно вооружается» сложно отрицать[164], однако, «являясь в душе наследниками прекрасного[165]», итальянцы никогда не будут милитаристами, тогда как немцы вряд ли могут быть чем-либо иным. Р. Ванситтарт хоть и высказывается всецело против уступок Германии, но в фашистском режиме дуче видит явно иной случай, так как никогда «не сможет поверить в дружбу Муссолини и Гитлера[166]». В частной беседы с Хором он подчеркивает, что для нужд Великобритании необходимо сохранить холодные отношения между двумя лидерами и именно это он считает основной целью английской внешней политики, а для этого и необходимо по мере благосклонно относиться к желаниям дуче[167].

Таким образом, среди политической элиты Великобритании к осени 1935 года сформировался образ Муссолини как того человека, кто может сдерживать немецкую угрозу в мире. Осознавали о существовании «немецкой карты» в своих руках и в Риме, и довольно скоро, как выразится итальянский исследователь М. Фьоре «кукла переиграет своего кукловода[168]». Провозглашенный Муссолини с трибуны итальянского Парламента принцип «ничего затак» нашел свое прямое подтверждение в отношениях фашистского режима с Англией. В письме к Д. Гранди Б.Муссолини заявляет о том, что «только уступки со стороны стран, с которыми он хочет быть в дружбе[169]» могут изменить тенденцию к сближению с Германией.  Боязнь «работы Италии и Германии в связке» так же играла свою роль в тех или иных решениях британского Форин Оффиса, хотя, стоит сказать, что данная проблема более актуальна применительно к событиям 1936 года[170].

Как бы то ни было, в сентябре военные приготовления Италии продолжались и, в конце концов, вылились в начало кровопролитного конфликта в Эфиопии в начале октября 1935 года.  Выросшие по данным статистики в бюджетные расходы на армию в 2 раза с 1934 по 1935 гг.[171] фактически сделали реальностью то, что началось еще в декабре 1934 после инцидента у оазиса Вал-Вал. 3 октября итальянская армия вторглась на территорию независимой Эфиопии.

Стоит сразу сказать, что проблема Эфиопии становится весьма животрепещущей для Великобритании. Р. Ванситтарт позже скажет, что «вопрос об Абиссинии – это вопрос о соотношении сил государств на Средиземном море[172]». После вторжения итальянской армии в Восточную Африку последовало довольно яростное осуждение со страниц печатных изданий практически всех стран мира. Лондонская «Таймс» и вовсе увидела «угрозу мировой войны в регионе[173]».Через несколько дней, 7 октября Италия была признана агрессором со стороны Лиги Наций. На нее был наложен ряд санкций, главным образом, касающийся запретов на поставку оружия и отдельных видов стратегического вооружения[174]. К тому же Лига Наций призвала ограничить импорт итальянских товаров и по мере воздерживаться от предоставления Италии кредитов и займов, при условии, что данное эмбарго не касалась нефтяных энергоресурсов, угля и металла. Реакцией Муссолини стало заявление о том, что «Италия не претендовала и не претендует на нарушение статус-кво в Средиземноморье[175]», она всего лишь реализует свои колониальные аппетиты и «восстанавливает историческую справедливость[176]». К тому же дуче всячески отрицал тезис о том, что система коллективной безопасности должна каким-либо образом действовать за пределами европейского континента.

Вопрос нефтяных санкций, который могли стать действенным оружием в борьбе с экспансией Италии, весьма детально обсуждался в британском Парламенте. Важность нефти для Италии сложно недооценить. При практически полном отсутствии собственных месторождений, проблема перекрытия поставок стала бы серьезным испытанием для Муссолини. Он сам, как вспоминает Гранди, писал о том, что «если бы снабжения были свернуты, то нам пришлось бы завершить войну в Абиссинии в течении недели[177]». Тем не менее, несмотря на тот факт, что сам министр иностранных дел С. Хор изначально настаивал на принятии нефтяных санкций (по свидетельству Ванситтарта, его впоследствии отговорил секретарь кабинета министров М. Хэнки[178]), в Великобритании господствовало убеждение о приоритете принципа сохранения статус-кво над всем остальным. В результате дебатов в Парламенте устами лорда Хэйлисхэма была выведена следующая установка: «потенциальное ухудшение отношений с Италией может привести к худшим последствиям[179]».

Ключевым вопросом для восточно-средиземноморской политики Великобритании в условиях разгоревшейся войны стала проблема Суэцкого канала, предложение о закрытии которого было озвучено буквально на первых заседаниях Лиги Наций. Закрытие ключевой водной артерии региона угрожало итальянским войскам остаться в отрыве от коммуникаций, что явно бы ослабило претензии Рима.

Однако в конце октября 1935 года следует короткое заявление Муссолини через посла в Лондоне Д.Гранди о том, что любые попытки инициировать нефтяные санкции или закрыть Суэцкий канал для итальянского судоходства неизбежно заставит Италию направить все свои силы против Лондона[180]. Столь резкий шаг он объясняет лицемерием британской позиции, основанной на двойных стандартах. «Странно, - продолжает он, - что крупнейшая колониальная империя в мире осуждает приобретение колоний[181]».

Боязнь нарушить привычный статус-кво ведет Великобританию к двойной дипломатии. Для примера можно привести 29 октября, когда в один день, сначала с трибуны Лиги Наций британский представитель говорит о том, что «Великобритания готова поддержать принцип международной безопасности», а потом вечером того же дня Р. Ванситтарт сообщает о том, что «заявление, сделанное С. Болдуином во время во время встречи с французским послом в Лондоне Карбеном[182] не отражает мнение правительства а выражает лишь личную точку зрения[183]».

Таким образом, несмотря на введение санкций, Италия не была вынуждена заканчивать боевые действия. Бесполезность наказания подтверждал и отказ от участия в них ряда стран[184].

Не пожелав подвергать риску устоявшийся статус-кво, Великобритания стала заложником ситуации, в которой, столкнувшись с вызовом итальянской экспансии, выбрала путь если не умиротворения агрессора, то, по крайней мере, минимизации рисков. Отказавшись от продолжения активных действий, начало которым было положено в августе 1935 года, британское правительство, действуя конъюнктурно, пыталось не только сохранить свою репутацию в Лиги Наций, но и одновременно строить, насколько это возможно, доброжелательные отношения с фашистским режимом дабы не оказаться в ситуации войны на два фронта, учитывая усиление Японии в Тихом океане. Италия же, имея в руках немецкую карту и твердую уверенность в неспособности Уайтхолла действовать радикально, постепенно реализовывала свои внешнеполитические цели и задачи, тем самым косвенно начиная рушить привычное положение дел в Восточном Средиземноморье.

 

ГЛАВА 2. Восточное Средиземноморье в англо-итальянских отношениях (октябрь 1935 – май 1936)

§1. Развитие англо-итальянских отношений, попытки мирного урегулирования восточно-средиземноморской проблемы и их провалы (октябрь – декабрь 1935).

 Начавшаяся итало-эфиопская война стала причиной серьезного политического диалога внутри британскойэлиты, которую в этот период можно разделить на три группы. Правые консерваторы во главе с лордами Розермиром и Лондондерри выступали против явного сотрудничества с фашистским режимом Б. Муссолини. На их взгляд, потенциальная сделка между Италией и Великобританией не выгодна Лондону, поскольку может обострить международную обстановку. Тем не менее, путь умиротворения признавался ими, как необходимый, и лучшей тактикой для предстоящих переговоров правые консерваторы видели в постоянном отсрочивании реального обсуждения ситуации. Ко второй группе относились умеренные консерваторы во главе со С. Болдуином, который озвучил путь так называемой «дипломатической сделки». Данная тактика предполагала политику маневрирования и, в конечном счете, компромисса между сторонами, который должен был привести к идееtrepartito, трехстороннего (с участием Франции) обсуждения всех будущих средиземноморских проблем. Третьей силой в парламенте являлись оппозиционные силы, рупором которых был У. Черчилль. Бывший в составе законодательного органа на скамьях разных партий, будущий премьер-министр страны рьяно выступал против самой идеи политики умиротворения и предлагал решить вопрос силовым либо международным рычагом давления на фашистскую Италию[185].

При всей палитре взглядов, стоит признать, что нападение Италии на Эфиопию стало одной из главных тем для обсуждения в британском парламенте в октябре-ноябре 1935 года. Как пишет британский исследователь Д. Уэли, «на протяжении целого месяца на лицах парламентариев были нарисованы чувства сожаления и негодования[186]. Степень общественной обеспокоенности проблемами Эфиопии стремительно усилилась после выхода в печать книги знаменитого мистика и астролога Р.Нэйлора «Что звезды говорят об Абиссинии» в ноябре 1935 года. Материалы прессы свидетельствуют настоящий бум «эфиопской» темы внутри английского общества, на настроениях которого играли все чаще появляющиеся мошеннические фирмы, собирающие деньги на нужды африканской страны[187]. В Италии знали об этом и сам дуче в ноябре сказал, что «данные настроения хоть и едва ли смогут склонить власти к действиям, тем не менее, создают опасный для Рима образ внутри простого народа[188]».

Так или иначе, в британском парламенте все чаще стали появляться идеи верности линии на умиротворение и продолжения ее реализации на практике. «Обзёрвер» от 15 ноября 1935 пишет что «реалисты, сидящие в парламенте, готовы поставить саму идею о коллективной безопасности в ряд не работающего на практике абсурда, лишь бы защитить свои активы, приходящие от средиземноморской торговли[189]». Подтверждает это и «Таймс», на страницах которой, отказ от прямой помощи Эфиопии называют «возвращением изоляционизма XIXвека, преподносимого людьми с Уайтхолла в качестве новой модели “супернационализма”[190]».

Тем не менее, линия на умиротворение не находила подтверждения во внешнеполитических акциях Великобритании ноября 1935 года. Именно в этот месяц британские представители наиболее активны на заседаниях Лиги Наций, куда даже с визитом пожалует и выступит с обличительной речью один из ведущих идеологов системы коллективной безопасности в Европе, бывший глава Форин Оффиса островного государства О.Чэмберлен. По свидетельству современника, Р. Ванситтарта, «к концу ноября 1935 года большинство в Лиге Наций былоабсолютно уверено, что принятые меры и публичное осуждение поможет избежать трагедии внутри Эфиопии[191]». Тем не менее, постоянный заместитель министра иностранных дел отмечал, что «позиции Англии существенно отличались от основных коллег по Лиге Наций, поскольку для нее существенную роль играло и положение средиземноморских территорий[192]», зависящее напрямую от внешнеполитических акций Италии. Этим во многом руководствовался британский истэблишмент во время попыток установления если не дружественной, то по крайне мере не ярко выраженной враждебной линии по отношению к фашистскому государству. На заседаниях Лиги Наций начинают появляться высказывания английских дипломатов, в которых они пытаются убедить присутствующих делегатов в том, что объективные цели Италии ограничиваются Эфиопией, и поэтому не стоит рассуждать о более жестких санкциях[193]. Доказательством этим тезисам служили редкие заявления итальянской делегации в Стрезе о своих амбициях в Средиземном море и напротив довольно частые – об отказе от конфронтации с другими странами и потенциальной угрозы их интересам. Ради справедливости, стоит отметить, что тема Эфиопии была лишь раз затронута на конференции в Стрезе, несмотря на постоянные просьбы Италии об обсуждении этого вопроса[194].

Однако уже первый опыт политики умиротворения покажет, что временное ослабление кризиса и мнимое сохранение статус-кво в регионе не уничтожает агрессивные тенденции, а лишь дает время для подготовки их перехода в новые формы[195].