Отражение в баснях философских, социальных и нравственных взглядов Крылова

 

Проблематика басен Крылова и само понимание им жанра непосредственно связано с событиями рубежа XVIII–XIX вв. Будучи просветителем по своим воззрениям, баснописец после Великой французской революции многое пересмотрел в своих взглядах. Еще в прошлом столетии он критически отнесся к идее просвещенного государя. Теперь его скептицизм настиг само государство Разума, о котором писали просветители. Создание такого государства не состоялось. Вместо него совершилась революция, которая принесла неисчислимые жертвы. Если идеи просветителей оказались опровергнутыми ходом исторической жизни, то, значит, учение просветителей, в котором видели истинный свет разума, ложно. Но раз это так, то какова роль просвещения, науки, всякого книжного знания в обществе, в истории? В чем заключается в таком случае смысл человеческой деятельности и человеческой воли? Подчиняется ли разуму человека исторический процесс или он совершается стихийно? Если известно, что общество страдает коренными противоречиями, то почему же народы терпят социальный строй, препятствующий их свободе и счастью? Является ли революция, обнаружившая во Франции свой разрушительный характер, единственно верным путем к благополучию и процветанию народов?

Все эти трудные вопросы встали перед некогда радикальным Крыловым во всем своем величии и глубине. Парадоксально, что мудрец-философ ответил на эти «важные», как говорили в старину, вопросы не в жанре «высоком» – эпической поэмы, трагедии или философской оды, а в жанре «низком». Тем самым он вложил в басню несвойственное ей философско-возвышенное и нравственно-значительное содержание.

Эта философско-социальная и нравственная проблематика свойственна Крылову-баснописцу с первых басен. Она открылась басней «Лягушки, просящие Царя» (точная дата написания неизвестна, басня помещена первой во второй книге «Басен» (1809)[62]. Сюжет басни таков: Лягушки жили в своем болотном государстве сами по себе. Но, исполненные высокомерия и спеси, они были недовольные почему-то своей «республикой» («правление народно») и решили просить Зевса (Юпитера), чтобы он послал им Царя. Иначе говоря, у Лягушек уже было государство разума, о котором писали просветители, но они пожелали иного. Юпитер исполнил их просьбу и выслал им с небес осиновый чурбан (явный намек на конституционную монархию, при которой народ управляет, а царь власти не имеет). Лягушкам он показался недостаточно величественным и строгим. Они снова обратились к Юпитеру, и тот дал им настоящего царя – Журавля, который Лягушек судил и ел (самовластие, тирания или деспотизм). Для Лягушек настал «черный год».

Лягушки оказались безумными и сами виноваты в своих бедах. Судьба жестоко посмеялась над ними. В басне Крылов имел в виду «Общественный договор» Руссо, согласно которому государство возникает на основе договорных отношений между гражданами. Почему так произошло? Потому что у Лягушек не было в их прошлом опыте никакого другого правления, кроме народного, а они решили забыть свой жизненный опыт и последовать своему разуму, который оказался посрамленным. Лягушки руководствовались чисто «головными», умозрительными, «теоретическими» соображениями[63].

Отсюда Крылов делает вывод, что всякие идеи, оторванные от жизненного опыта, безумны и всегда готовы обернуться глупостью и злом. Крылов таким образом дал свое толкование послереволюционных событий и причин кризиса просветительской мысли. Он сделал вывод, что воззрения просветителей целиком субъективны. Значит, всякое преобразование, навязанное умозрительными идеями, не нужно и пагубно. Поэтому и революция, в которой виноваты идеи просветителей, вполне естественно обернулась злом и бедствиями. В басне «Сочинитель и Разбойник» Крылов вывел Сочинителя, который помещен в ад за то, что «тонкий разливал в своих твореньях ад. Вселя безверие, укоренял разврат…». Перечисляя его вины, Мегера гневно напомнила ему о том, что он призывал к разрушению порядка, осмеивал «супружество, начальства, власти» и «в приманчивый, в прелестный вид облек И страсти и порок…».

Такие же размышления вызвали и появление басни «Безбожники» (1813), в которой Крылов подвел своеобразный итог наполеоновской эпохе. Баснописец перенес действие в античные времена и привлек античную мифологию. Боги Олимпа символизируют устои, законы жизни, исторический опыт, против которого восстал народ, смущенный смелыми толками «мнимых мудрецов». Здесь звучит та же мысль о губительности ложных теорий, не считающихся с жизненной практикой. В басне содержится намек на Францию, которая, возмущенная «мудрецами», стала причиной своего несчастья, породив Наполеона и найдя в России свою погибель. Этот бесславный конец был предопределен нарушением естественного исторического процесса вследствие «очарованности» умозрительными, а значит, ложными, безжизненными «теориями».

Крылов сделал вывод, что идеи, не основанные на жизненном опыте и призывающие к разрушению, к разрыву с традицией, с привычными формами правления и государственного устройства, гибельны.

Означает ли это, что всякая «теория» пагубна и что человеку вовсе не нужен разум? Было бы неверно думать, будто Крылов отвергает всякое, в том числе сознательное, вмешательство в практическую жизнь. Он не отрицает пользы разума, но разума, непременно опирающегося на жизнь и связанного с опытом, а не отвлеченного от него. Значение идей, как и разума вообще, не следует ни преувеличивать, ни приуменьшать. Им нужно отвести должное место. Крылов учит различать ложные и истинные идеи, бесполезные и полезные, мертвые и живые, безнравственные и нравственные.

Место и роль идей, теорий, разума в человеческой жизни и в истории – предмет размышления Крылова во многих баснях. Например, та же тема повернута иной, бытовой, стороной в басне «Огородник и Философ». Этой басней особенно возмущался Вяземский: «Не рано ли у нас смеяться над философами и теми, которые читают, выписывают, справляются,  как указано в басне. <…> Большая часть читателей зарубят себе на памяти одну мораль басни:

 

А Философ

Без огурцов, —

 

и придут к заключению, что лучше, выгоднее и скорее в шляпе дело  не быть философом»[64]. Вяземский понял басню как отрицание философии, всяких теоретических знаний. Между тем мысль Крылова другая. Его «недоученный» Философ – «великий краснобай». В отличие от работающего Огородника, он ни к чему не способен – ни к науке, ни к практическому труду.

О выращивании огурцов крыловский барин и философ знал теоретически («лишь из книг болтал про огороды»). И вот это отвлеченное знание у Крылова посрамлено: Философ остался без огурцов. Значит ли это, что Крылов отрицает в басне науку вообще? Баснописец как будто предвидел, какие нарекания вызовет его басня. И он такие упреки заранее отвел. Когда Философ возмущается («Невежа! восставать против наук ты смеешь?»), Огородник ему отвечает: «Нет, барин, не толкуй моих так криво слов: Коль ты что путное затеешь, Я перенять всегда готов». Иными словами, умозрительные теории бесполезны как в широком общественном плане, так и в повседневной жизни.

Однако из всего этого еще не ясно, как быть с просвещением и с наукой – нужны они или не нужны? Какая роль должна быть им отведена? Взгляд Крылова на разум, науку, знания и просвещение нисколько не дает права видеть в нем ретрограда или ненавистника знаний. В басне «Сочинитель и Разбойник» ложные умозрительные идеи предстали «в приманчивом, в прелестном виде». Это одна из любимых мыслей Крылова. Еще раньше в басне «Червонец» он отделил истинное просвещение от фальшивого и сказал, не оставляя никаких сомнений в важности знаний:

 

Полезно ль просвещенье?

Полезно, слова нет о том.

Но просвещением зовем

Мы часто роскоши прельщенье

И даже нравов развращенье.

 

Погоня за вздорным просвещением, за «блеском пустым» оборачивается утратой драгоценных свойств характера и вместо ожидаемой славы приносит бесславье и конфуз.

В еще большей мере ценность науки подчеркнута в басне «Свинья», где невежда-Свинья подрывала корни Дуба, чтоб свалить его и достать желудей. Мораль басни гласила:

 

Невежда в ослепленье

Бранит науки и ученье,

И все ученые труды,

Не чувствуя, что он вкушает их плоды.

 

Итак, у Крылова отчетливо просматривается антитеза истинного просвещения, с одной стороны, и невежества, а также ложного просвещения – с другой. Однако это еще ничего не говорит о роли науки и знаний в обществе, о том, какое место сознательной воле, субъективным усилиям отведено в исторической жизни. Этим раздумьям, волновавшим не одного лишь Крылова, баснописец посвятил басню «Водолазы», написанную по поручению А.Н. Оленина, приуроченную к открытию Публичной библиотеки и прочитанную тогда же.

По поводу «Водолазов» шли одно время нескончаемые споры. Один из исследователей, В.А. Архипов, писал: «Требовалось в басне в живой поэтической форме доказать, что науки приносят вред человеку, что в «ученье» «дерзкий ум находит» «свой погибельный конец», и не только свой: «…Часто в гибель он других влечет с собою»»[65]. Ничего более несправедливого нельзя о басне выдумать. Смешно здесь уже само требование, обращенное к Крылову. А.Н. Оленин, открывавший Публичную библиотеку – храм науки, никак не мог «требовать», чтобы Крылов написал басню о вреде учения и знаний. Да и Крылов, конечно, никогда не взялся бы за столь позорную задачу.

Крылов сочинил «басню в басне», когда мораль представляет собой не афористически краткий и энергичный вывод, а пространный рассказ, в котором дается разрешение философского спора – нужны или не нужны науки, нужны или не нужны ученые в государстве:

 

Однажды «древний царь» впал в «страшное сомненье»:

Не более ль вреда, чем пользы, от наук?

 

Этот вопрос намекал на известное сочинение французского просветителя Руссо, который на предложение Дижонской академии сочинил трактат, отрицательно оценивавший влияние искусств и наук на нравы. Царь в басне не знает, как ему поступить:

 

То есть, ученым вон из царства убираться,

Или по-прежнему в том царстве оставаться?

 

Он решил собрать совет. Одни говорили, что «неученье тьма», а наука «к счастию ведет людей».

 

Другие утверждали,

Что люди от наук лишь только хуже стали…

 

Здесь опять отражены споры среди просветителей. «Другие» у Крылова явно повторяют мнение Руссо. Сторонники же науки придерживаются взглядов Вольтера и большинства просветителей. Со стороны Вольтера точка зрения Руссо вызвала особенно яростные нападки. Так или иначе, но советники никак не могут прийти к согласию. Тогда царь собрал ученых и вручил им решение их судьбы. Но и ученые оказались бессильны. Сомнение не оставляло царя и, выйдя однажды в поле, он встретил Пустынника и обратился за советом к нему. Вместо категоричного и однозначного ответа Пустынник рассказал ему «притчу простую». Некогда в Индии жил рыбак и было у него три сына. После смерти отца сыновья задумали жить иначе и кормиться ловлей жемчуга. Но один был ленив и ждал, когда жемчуг выбросит к нему волной. Его уделом стала бедность. Другой «выбирать умел себе по силам глубину, Богатых жемчугов нырял искать ко дну, и жил, всечасно богатея». Третий решил нырнуть в самую пучину, в глубину, которая и стала его могилой.

В басне утверждается, что само просвещение – благо, и тот, кто не ищет истины, обедняет себя и обрекает на невежество и духовную нищету. Другая крайность – дерзкие умы, которые противопоставляют свою гордыню реальному положению вещей и действуют по личному произволу. Иначе говоря, своеволие человеческой мысли искажает понятие о просвещении, науке и оборачивается «безумием», гибельным для самого гордеца и для других людей. Басня направлена против «дерзких умов», ввергающих человечество в пучину насилия, бедствий и зла. Нет сомнения, что Крылов держал а памяти послереволюционную историю Франции. Но басня Крылова заключает в себе и более широкий смысл: она осуждает всякий «дерзкий ум», не считающийся с реальностью. Крылов прав, когда он порицает умозрительные теории. Он прав и в том случае, когда некий «дерзкий ум» навязывает свою волю народам, презирая их. Крылов убежден, что любое насилие становится в конечном итоге злом. Отсюда было недалеко до того, чтобы всякую теорию, зовущую к новым, более совершенным общественным отношениям, объявить ложной и абстрактной. К чести Крылова, он такого шага не сделал. Он снял просвещение с недосягаемого пьедестала, на который его поставили блестящие мыслители XVIII в., и установил над ними контроль повседневной жизни, позволивший защитить полезную науку от бесполезных умствований.

В итоге своих размышлений Крылов отверг «головные» теории и увлекающиеся ими «дерзкие» умы. Тем самым он держится эволюционных взглядов на историю. Но это только одна сторона медали.

Н.И. Гнедич оставил в записной книжке любопытную запись: «Есть люди (и таков мой почтенный сосед), которые, не имея понятия о лучшем состоянии общества или правительства, с гордостью утверждают, что иначе и быть не может. Они согласны в том, убеждаясь очевидностями, что существующий порядок соединен с большим злом, но утешают себя мыслию, что другой порядок невозможен…»[66] Под «почтенным соседом» Гнедич, скорее всего, подразумевал Крылова. Судя по записи, между Гнедичем и Крыловым не однажды заходили разговоры о «существующем порядке». Крылов, следует из слов Гнедича, соглашался, что пребывающий в России режим «соединен с большим злом». Иначе говоря, он относился к нему весьма критически, не принимая социальных и нравственных язв. Гнедич был, возможно, не совсем точен, утверждая, будто у Крылова нет «понятия о лучшем состоянии общества или правительства». Такое понятие у Крылова, несомненно, было, потому что иначе исчез бы желаемый идеал, на котором Крылов основывал свой смех. Но слова «не имея понятия о лучшем состоянии общества и правительства» могут значить и другое: в точности неизвестно, каково это «лучшее состояние общества и правительства», т. е. нельзя пускаться в плавание, не зная, чего именно хочешь достичь и не сообразуясь с подстерегающими опасностями. Благие пожелания могут обернуться еще худшей бедой.

Слова «другой порядок невозможен», по-видимому, надо понимать в том смысле, что сложившееся социальное устройство – закономерный результат исторического развития и что насильственное изменение социально-общественных условий – бесплодная иллюзия, чреватая еще большим злом.

В басне «Водолазы» Крылов явно склоняется к «средней» точке зрения:

 

Другой,

Трудов ни мало не жалея,

И выбирать умея

Себе по силе глубину,

Богатых жемчугов нырял искать по дну,

И жил, всечасно богатея.

 

Она спрятана между двумя «крайностями» – «ленью» и «безумством». Один из братьев не напрягает усилий, другой дерзко бросает вызов стихии, превышающей его личные способности. Следовательно, для Крылова могущество людей в мире отнюдь не безгранично. Человек должен соразмерять свои силы, если хочет благосклонности природы и желает без ущерба для себя пользоваться ее дарами. Также обстоит дело и с социальным порядком. Покорно доверяться течению жизни означает духовную смерть, а в гордыне ломать по своей воле установившиеся отношения равносильно неминуемой гибели. Но в таком случае во всей остроте вставал вопрос: что делать со злом? Сидеть ли сложа руки и спокойно созерцать, как несправедливый строй творит новые и новые беззакония, или противодействовать им? Крылов не может принять сопряженное с режимом и неотделимое от него зло и надеется на постепенное его изживание, обнажая порок и преследуя его смехом. Баснописец далек от того, чтобы с порога отвергать всякое преобразование только потому, что оно преобразование. Он не приемлет насильственных мер устранения социальных условий, но нигде не отрицает пользы движения. Во имя развития и надобен смех над пустотой, ленью, косностью и догматизмом. Так Крылов становится непримиримым врагом застоя, общественного и нравственного равнодушия.

В басне «Пруд и Река» Пруд хвастается своим нетрудовым беззаботным житьем.

 

… я в илистых и мягких берегах,

Как барыня в пуховиках,

Лежу и в неге и в покое…

 

Он нарисован Крыловым беспечным философом, с презрением созерцающим «суету мирскую». В басне осуждаются даровитые люди, которые, по словам Гоголя, дали «задремать своим способностям». Но басня имеет и более обобщенный смысл: Пруд лишен движения, Река не прекращает течения. Следовательно, закон жизни, по Крылову, состоит не в рутине, а в постоянной, неостановимой деятельности, притом приносящей пользу обществу.

В басне «Камень и Червяк» изображен Камень, скрывающий под скромностью вековую лень. Он обижается на дождик, который прошумел «часа два-три», но который все встретили с радостью. Камень недоволен.

Под видом Камня выведена знатная особа, занимающая высокую должность, но негодная к плодотворному и энергичному ее исполнению. Она кичится положением, длительным сроком службы и, ссылаясь на внешние обстоятельства, оставляет в стороне существо дела. Но как бы то ни было, в неподвижно лежащем Камне нет никакого «проку», тогда как «дождик» принес пользу. Крылов высмеивает бездеятельность, лень, апатию, неспособность к труду, подменяемые разговорами о мнимых заслугах. С его точки зрения, жизнь – это не застой, а движение. Не случайно одно из самых употребительных понятий в баснях Крылова – дело. Всем хороши незадачливые Музыканты – «в рот хмельного не берут», «с прекрасным поведеньем», но петь не умеют. Знаменит и Механики мудрец («Ларчик»), а открыть ларчик, как ни старался, не мог. Посрамлена Щука, взявшаяся ловить мышей («Щука и Кот»), высмеяны участники квартета, не могут добиться согласия Лебедь, Щука и Рак, «без умолку» трещит о своих делах Бочка («Две Бочки»), а пользы от нее нет. Крылов разнообразно изображает пустопорожнюю деятельность, всевозможные увертки своих персонажей от подлинного дела и неспособность к нему или неумение. Мерилом деятельности персонажей в баснях становится реальное дело. Так выясняется другая крайность, которую Крылов отрицает, – застой, рутина, лень. На одном полюсе оказываются «дерзкие безумцы», «мнимые мудрецы», ложные философы, которые наносят вред своим нежизненным суемудрием, а с другой – неподвижные, закосневшие Камни и покрытые тиной Пруды. Отсюда – позиция Крылова, заключающаяся в постепенном изменении и совершенствовании жизнью. Он понимает, что течение истории неостановимо, что жизнь не может застыть на месте, что, наконец, двигателем жизни является «дело», настойчивый, упорный труд. В основе исторического развития лежит совокупная деятельность людей, великих и малых, всего народа. Эта деятельность осуществляется не ради «головных» теорий, часто несбыточных или даже гибельных, а во имя самой жизни.

Крылов пришел к выводу, что рационально, посредством разума, понять историю нельзя, ибо неизвестно, какой смысл заключен в совокупной деятельности людей и какую цель она преследует, а также почему совершается именно таким, а не иным путем.

В басне «Крестьянин и Лошадь» молодая Лошадь возмущается поведением Крестьянина и ворчит, зачем, безумный, он изрыл целое поле и попусту бросал в него овес. Но, засеяв поле и собрав урожай, Крестьянин накормил ту же Лошадь. Мораль басни гласит:

 

Не так ли дерзко человек

О воле судит Провиденья.

В безумной слепоте своей.

Не ведая его ни цели, ни путей?

 

Если, однако, человек лишен возможности, как думал Крылов, отыскать Разум истории, ее смысл, то ничто не мешает ему оценить создающиеся в результате деятельности людей социальные отношения и саму эту деятельность с точки зрения ее нравственных итогов. Отсюда следует, что русская государственность («порядок») – явление исторически закономерное. Поэтому переданное Гнедичем выражение Крылова «другой порядок невозможен» надо понимать не только как отрицание насильственных, революционных перемен, но и в качестве исторически возникшей необходимости, с которой нельзя не считаться. Русское государство возникло не вследствие того, что народ был непросвещен и дал себя обвести, и не потому, что история преследовала какую-то неразумную цель или хитрые лукавцы сознательно направили ход жизни в сторону зла. Крылов отводит эти причины и сосредоточивается на нравственных следствиях закономерно сложившегося несправедливого социального строя.

Поскольку Крылов понимал историю как деятельность всего народа и русское государство как социальный итог истории, то само движение общества, по его мнению, совершается усилиями всех людей, независимо от их сословной принадлежности, имущественного достатка или профессии. Каждый, будь то царь или крестьянин, должен лишь умело и честно делать свое дело, и тогда великие и малые частные труды сольются вместе и совпадут с общим ходом жизни, преследующим не какую-то заранее навязанную умозрительную цель, а вполне реальную – упразднение зла и пороков ради полноты живой жизни и естественности ее проявлений. В басне «Пруд и Река» персонажи принадлежат к разным сословным группам – Пруд «не знатен», Река названа «великой», ее восхваляют «гуслисты», но именно Пруд иносказательно обозначает застой, а Река – движение. Однако и незаметный труженик не исключен из общего дела и должен быть «почтен». В басне «Орел и Пчела» могучий Орел был знаменит своими подвигами. Пчела отдает ему должное и не оспаривает его прав на славу. Но она справедливо гордится и своими трудами «для общей пользы», «утешаясь тем, на наши смотря соты, Что в них и моего хоть капля меду есть». Тем самым Крылову одинаково близки известный «целому свету» Орел и «в низости сокрытая» Пчела.

Крылов отверг абсолютное значение Разума в жизни, какое придали ему просветители. Он отверг и то пренебрежительное отношение к обыкновенной, эмпирической действительности, которое было у просветителей, противопоставивших ей разумный идеал. Если просветители считали, что история движется противоречием, возникающим из антитезы просвещения непросвещенности, то, с точки зрения Крылова, это насквозь умозрительное, субъективное представление, поскольку в мире есть противостояние живой, естественной жизни и жизни ложной, искусственной, в которой господствуют не филантропическая доброжелательность и альтруизм, а эгоистические интересы. Оно-то и есть пружина исторического развития.

Крылов отказался от изображения возможного, заранее посчитав всякое предположение, «мечтание», как тогда говорили, плодом идеальных рассуждений, которые, по его мнению, всегда опровергаются жизнью. Его интересовали реальные социальные отношения, принявшие отвердевшую, итоговую форму, а не процесс их изменения и преобразования. Чтобы двинуться дальше, нужно понять уже свершившееся и оценить его нравственно, прилагая не устаревшие и не будущие мерки, а прочно закрепленные в житейской практике. Как положительные, так и отрицательные нравственные итоги взяты из самой действительности. Когда Крылов пишет: «У сильного всегда бессильный виноват», то это горький, но освященный историческим опытом народа моральный вывод. Но в такой же степени итогом выступает и положительный вывод: «Беда, коль пироги начнет печи сапожник, А сапоги тачать пирожник».

Если нельзя понять смысл истории, то можно оценить ее результаты. Для понимания результатов социально-исторического развития нужны общая нравственная мера, общий моральный критерий, приложимый ко всем без исключения жизненным явлениям. Все русские баснописцы XVIII в., в качестве такого критерия избирали идеи, рождавшиеся в умах просвещенного дворянства, и налагали их на бытовую повседневность. Они были убеждены, что в непросвещенной среде не могут возникнуть разумные понятия и, стало быть, их необходимо туда привнести. Крылов, отказавшись от высокомерного и снисходительного взгляда на обыденную жизнь, обратился к опыту народа, к тем нравственным понятиям, которые сложились в народной гуще и выразились в языке, в пословицах, поговорках, в образных речениях. Эти нравственные понятия неотделимы от деятельности народа, от труда, от естественной жизни, а всякая деятельность может быть оценена с точки зрения пользы и вреда, плодоносности и бесплодия. Меру оценки Крылов нашел в морали народа, которая необязательно явлена в баснях, но всегда подразумевается и присутствует.

Нравственный, практический опыт народа был для Крылова большей частью выше философских и иных учений. Он стал почвой, на которой, по убеждению баснописца, произрастали и культура, и наука, на которой держался весь социальный порядок. В этом легко убедиться, сравнив басню «Верхушка и Корень» М.Н. Муравьева и басню «Листья и Корни» Крылова.

В басне «Верхушка и Корень» Муравьев подразумевал под Верхушкой правительство, а под Корнем – народ. Корень взбунтовался и перестал «кормить, поить и на себе носить» Верхушку. Результат оказался плачевным:

 

Приблекло деревцо, свернулись ветки вдруг,

И наконец Верхушка – бух;

И Корень мой с тех пор стал превращен в колоду.

 

Муравьев – сторонник того взгляда, что социальный организм целен и потому каждое сословие должно выполнять положенную ему работу, но при этом благополучие Корня зависит от Верхушки, от ее умственной деятельности. Крылов нисколько не возражает против иерархии сословий и их места под солнцем. Он не осуждает Листы за то, что они красивы, пышны и величавы. Корни говорят им: «Красуйтесь в добрый час!» Но баснописец высмеивает хвастовство и надменность Листов, недальновидно и безумно отвергающих тех, кто «питает» их и дает им возможность «цвести»:

 

А если Корень иссушится, —

Не станет дерева, ни вас, —

 

отвечают Корни Листам. Здесь речь уже идет не о сентиментальном сочувствии к смиренным и незаметным труженикам, а о самых основах социального порядка. В басне Крылова, по сравнению с басней Муравьева, вносится поправка: процветание государства зависит не только от Листов, но и от смиренных Корней, которые, «роясь в темноте», питают вознесшихся над ними. Мысль Крылова ясна: если «дерево» обозначает цельный государственный организм, то важны все его части, в забвение хотя бы тех же невидимых Корней пагубно для его благополучия. Тут Крылов снова не приемлет характерные «крайности», сопоставляя в яркой антитезе красоту Листов и смиренную долю Корней, живущих «в темноте». При этом он вовсе не отвергает величия дворянской культуры, ее красоту и ценность. У него нет дилеммы – либо Листы, либо Корни. Он настаивает на единстве общества и культуры – и Листы, и Корни.

В другой басне, «Конь и Всадник», его привлечет противоположная мысль, баснописец выскажется в пользу Всадника.

Именно жизнь народа – простая и безыскусная – становится для Крылова источником нравственных оценок. Простые, естественные и разумные законы, по Крылову, – норма социальных отношений. Применяемая к ним, она позволяет безошибочно распознавать всякие, даже тщательно укрываемые и прячущиеся от глаз, искусственность, фальшь, своекорыстие. Произведя оценку нравственного опыта, отделив в нем случайное от закономерного, верное от неверного, баснописец возвращает народу его собственную мораль, но уже очищенную от всяких наносных примесей, афористически – в виде пословиц и поговорок – проясняя и обобщая общенациональные этические нормы и способствуя самосознанию нации[67]. Вернувшиеся в народную среду пословицы и поговорки, созданные Крыловым, были приняты народом как его собственные. Это и стало лучшим доказательством величайших заслуг Крылова перед русской нацией.

Итак, Крылов – враг всяких крайностей, которые он понял как ограниченность, смешную попытку встать над многообразной и богатой действительностью, навязать ей свою грубую и плоскую оценку, втиснуть ее в круг сугубо личных эгоистических понятий. Все крайности мыслятся и умозрительными и субъективными идеями, а всякое преувеличение неприемлемо, потому что оно односторонне. Так он понимает мужицкий «здравый смысл», «золотую середину». Это касается и социальных отношений, и государственной политики, и бытовой среды, и литературы.

Еще в «Почте духов» Крылов восставал против лиц, склонных безудержно восхвалять достоинства и преимущества своих профессий. Судья выше всех ставил судей, военный – военных, купец – купцов и т. д. Но за этой «похвальбой» писатель уже тогда разглядел эгоистические вожделения и корысть. Теперь, в баснях, тема «профессионального» хвастовства разрешается Крыловым в несколько ином свете. Преувеличение одного рода деятельности за счет другого свидетельствует о неблагополучии всего государственного организма и связывается с нарушением его единства и целостности. После долгого перерыва (с 1823 по 1827 г.) в одной из лучших басен «Пушки и Паруса» Крылов снова обратил внимание на этот предмет.

В басне изображен спор между Пушками и Парусами. Каждая спорящая сторона самонадеянно приписывает себе самую важную роль в государстве, хвастаясь тем, какую огромную пользу в сравнении со своими соперниками она приносит государству. Крылов выбирает среднюю точку зрения: он осуждает и Пушки, и Паруса, не отменяя их заслуг и их пользы. Пушки должны быть воинственны (на то они и Пушки, чтобы быть грозной силой), но это не означает, что они должны принижать роль Парусов и чванливо бахвалиться своей мощью:

 

О, боги, видано ль когда,

Чтобы ничтожное холстинное творенье

Равняться в пользах нам имело дерзновенье?

 

Однако баснописец не высказывается и в пользу только Парусов, благодаря которым корабль выбирает верный курс.

Унижение части государственной власти и пренебрежение ею одинаково гибельно для самого же спесивого и надменного отрицателя. Пушки могут выполнять свою нужную – никто не спорит! – роль лишь в союзе с другими службами государства. Стоит нарушить взаимозависимость частей «державы», и крах государства неминуем. Пушки не могут спасти корабль от нападения, если он дурно или совсем не управляется. Но государство поступило бы столь же странно, если бы отказалось от Пушек в пользу Парусов. Труд и Пушек, и Парусов полезен, но по отдельности недостаточен. Пушки наказаны за свое глупое самомненье: отвергнув Паруса, они обрекли себя и весь корабль на поражение и гибель. Потерявший управление корабль пошел на дно вместе с Пушками. Значит, всякое одностороннее выпячивание своей деятельности и своей пользы оборачивается смертью целого. «Пользы» Пушек и Парусов равно относительны и дополняют друг друга. Эта мысль и звучит в моральном выводе:

 

Держава всякая сильна,

Когда устроены в ней все премудро части:

Оружием – врагам она грозна,

А паруса – гражданские в ней власти.

 

Идея Крылова состояла в том, чтобы утвердить единство и целостность государственного организма, но никак не противопоставить военным властям гражданские или наоборот. Ее очень точно выразил Гоголь: «Когда некоторые чересчур военные люди стали было уже утверждать, что все в государствах должно быть основано на одной военной силе и в ней одной спасение, а чиновники штатские начали в свою очередь притрунивать над всем, что ни есть военного, из-за того только, что некоторые обратили военное дело в одни погончики да петлички, он написал знаменитый спор пушек с парусами, в котором вводит обе стороны в их законные границы <…> Какая меткость определения! Без пушек не защититься, а без парусов и вовсе не поплывешь»[68]. Этой мыслью Гоголь проиллюстрировал свой общий взгляд на Крылова: «Всякая басня его имеет сверх того историческое происхождение. Несмотря на свою неторопливость и, по-видимому, равнодушие к событиям современным, поэт, однако же, следил всякое событие внутри государства: на все подавал свой голос, и в голосе этом слышалась разумная середина, примиряющий третейский суд, которым так силен русский ум, когда достигает до своего полного совершенства»[69].

Пороки персонажей крыловских басен, их неуклюжие попытки придать себе вес больший, чем они имеют, возвеличить себя и развенчать, унизить всех остальных порождаются самой реальностью. В ней возникают бесчисленные сюжеты с множеством поворотов, с богатыми оттенками, с тонкими психологическими деталями, которые в целом и создают ту картину нравственного состояния общества, где корыстные страсти под разными обличиями вступают в беспощадную борьбу с простыми, естественными чувствами и часто побеждают. Обобщая эти поучительные схватки и признавая в рассказе, что зло ускользает неуязвимым, Крылов, однако, в рассказе и в морали дает понять, что существует иная, куда более справедливая и более высокая мера нравственности, от которой никуда не уйдешь и не скроешься, даже если в реальности она унижена и оскорблена. Трезво замечая торжествующее бесстыдство порока, Крылов с горечью иронизирует над ним и выносит ему приговор.

Крыловские персонажи всегда думают о себе в превосходной степени – о своем облике, о своих понятиях, способностях и умениях. Достаточно вспомнить такие басни, как «Муравей», «Квартет», «Петух и Жемчужное Зерно» и др.

В басне «Муравей» баснописец описывает «богатырство» и «геройство» Муравья, мнящего себя великаном среди всех живущих на земле тварей. Ирония Крылова по поводу непомерных претензий Муравья очевидна. Она создается при невидимом сопоставлении двух взглядов на Муравья: один из них (обычный, человеческий) скрыт, но подразумевается, другой – «муравьиный» – открыто выражен на утаенном фоне первого. Крылов передоверяет речь рассказчику, который сначала добросовестно излагает «молву» о Муравье, т. е. смотрит на Муравья глазами его обыкновенных собратий, которым он кажется великаном, а затем прилагает иную – человеческую – меру оценки. Но внутренняя связь между правдой «муравьиной» и «человеческой» не теряется. У богатыря Муравья совсем как у какого-нибудь человека, великого силача и отважного воина, есть и свой «историк». О нем гремит слава, а один из его подвигов – «И даже хаживал один на паука» – превышает всякую доступную разуму степень доблести. Выше этого, кажется, ничего и нельзя предположить. Пока Муравей находится в своем царстве – он богатырь. Связующим звеном между «муравьиной» и «человеческой» правдами становится нрав Муравья: он чванлив и глупо верит «лишним похвалам». В этом месте рассказчик переходит на иную, человеческую, правду. Рассказывая о Муравье, он включает в речь свои оценки:

 

А ими, наконец, так голову набил,

Что вздумал  в город показаться…

На самый крупный с сеном воз

Он к мужику спесиво  всполз

И въехал в город очень пышно…

 

Муравей въезжает в город как триумфатор. Рассказчик уже не скрывает своей насмешки. Как только Муравей оказался не в своей родной среде, его, как он ни старался, просто перестают замечать:

 

Никто не видит Муравья.

 

В ходе рассказа победила житейская мудрость, установив истинную меру богатырства Муравья. Но житейская мудрость[70]ограничена неисправимостью порядка, при котором ничтожный человек мнит себе великаном. Мораль же берет под сомнение самый порядок, намекая на его несовершенство.

В басне «Петух и Жемчужное Зерно» Петух судит о Жемчужном Зерне с узкой материально-эгоистической точки зрения пользы и считает ее единственно верной. Все предшествующие Крылову баснописцы изображали Петуха глупым не потому, что он не знал истинной цены жемчуга, а вследствие бесполезности для его практических нужд. Тредиаковский даже подчеркнул, что Петух умеет ценить дороговизну жемчужины и понимает, с какой целью ее употребляют. То же подчеркнул в своей басне и А. Сумароков, заметив, что петух похож на невежу, который не сознает пользы ума: он «уничтожает» Жемчужное Зерно, потому что от него не видит пользы. У Крылова иначе: в своей узкой, сугубо материальной практичности Петух не может оценить свойства Жемчужного Зерна, связанные с духовными, эстетическими переживаниями. Точка зрения Петуха превращает его в мелкого и самодовольного эгоиста, порицающего все, что ему недоступно:

 

Какая вещь пустая!

Не глупо ль, что его высоко так ценят?

 

Петух убежден, что его оценка и есть самая правильная. Но она не совпадает с истиной. Басня рассказывает не о том, что вещи не нужно ценить по их пользе, а о том, что польза бывает разная и что мерка утилитарной пользы приложима далеко не ко всем предметам, в частности она совсем не подходит для оценки красоты. Петух, следовательно, эстетически глух и берется судить о том, о чем судить не может.

Персонажи басен Крылова вследствие присущего им необычайно высокого мнения о себе и своих достоинствах часто сами бывают посрамлены и терпят урон. В басне «Ворона и Лисица» Крылов настраивает на традиционную мудрость, идущую от Эзопа: «лесть гнусна, вредна». Большинство баснописцев с целью оттенить мораль и сделать ее поучительным уроком высмеивали Лисицу. Если бы Лисица подавилась сыром (мясом) или съела отравленный сыр (отравленное мясо), то льстец был бы наказан. Именно так поступил Лессинг в басне «Ворона и Лиса»: «Лиса со злорадным смехом поймала мясо и тут же сожрала его. Но вскоре радость ее сменилась болью. Яд подействовал, и она издохла». Баснописец восклицает: «Пусть бы и вам никогда не добыть своей лестью ничего, кроме яда, проклятые подхалимы!»[71] У Крылова сатирический смех направлен на Ворону. Лисица же, добившись своего, ускользает безнаказанной. Значит, льстец торжествует победу над глупой Вороной, и мораль басни как будто не вполне сбывается. Напротив, лесть приносит пользу самому льстецу. Баснописцы обычно упрекали Ворону (Ворона) в глупости. Но Ворона совсем не глупая по природе птица. И если Лисица надевает на себя личину льстеца, а Ворона обнаруживает глупость, то это происходит от того, в какие реальные отношения они поставлены. Лисица не может отнять сыр силой и понимает, что Ворона не отдаст его добровольно. Ситуация складывается так, что сыр нужно выманить. Для этого Лисица прикидывается льстецом, рассчитывая, что Ворона не заметит уловки.

Крылов перенес осуждение с Лисы на Ворону – не тот виноват, кто льстит, а тот, кто поддается лести и не может распознать хитреца. Поэтому глупость Вороны заключается в ее преувеличенном мнении о себе. Она оказалась падкой на сладкую лесть («вскружилась голова», «от радости в зобу дыханье сперло»). Лисица (льстец) хорошо усвоила общий закон, согласно которому в мире господствуют ложные представления («В сердце льстец всегда отыщет уголок»), несовместимые с простыми нравами. Верить лести, учит Крылов, нельзя – это никогда не приводит к выгоде того, кто наслаждается умильными похвалами. Однако в том-то и дело, что лесть привлекательна и ей невозможно не поверить. Рассказ опровергает первую часть морали и поддерживает вторую: в реальной жизни льстец всегда добивается удовлетворения, хотя нравственная норма противоречит действительности. Поэтому столь игриво и подробно описывает Крылов сцену лести. В самый напряженный драматический момент, когда Лисица доводит свои восхваления до высшей точки и когда Ворона, чтобы стать царь-птицей, «каркнула», наступает мгновенная развязка. Следовательно, смысл басни состоит не в том, чтобы научить умно, ловко льстить и брать пример с Лисицы, а в том, чтобы невзначай не оказаться Вороной, а для этого необходимо не впадать в иллюзии относительно своих возможностей, способностей и трезво оценивать их. Однако в реальном мире, утверждает Крылов, ложные представления берут верх над моральными правилами, и это расхождение, о котором нельзя забывать, тоже плод народной мудрости, социального опыта народа.

Персонажи крыловских басен живут в жестоком реальном мире, где царят угнетение, взятки, кумовство, эгоистические страсти, ложные интересы, преувеличение, хвастливое мнение о себе, чванство, спесь, лицемерие и глупость. Здесь погибают слабые, добрые, искренние и простые. Здесь нет места откровенности, дружбе, здесь гостеприимство оборачивается мукой, здесь идут глупые споры о первенстве, и сильные, терзающие слабых, всегда уходят от возмездия. В одной из самых социально острых басен «Мор зверей» рассказывается о том, как «лютейший бич небес» – страшная болезнь – поразила звериное царство. Лев созвал совет, чтобы откупиться от разгневанных богов и принести им жертву. Он призывает зверей покаяться в совершенных грехах и по доброй воле во имя спасения всех остальных отдать себя на заклание. Исповедь Льва (безвинно «дирал» не только овец, но и пастуха) все хищники восприняли как уловку и обратили себе на пользу, доказывая, сколь мала вина Льва. Говоря о своих грехах, звери стремились избежать гибели и не желали жертвовать собой. Простодушный Вол оказался среди них единственным, кто добровольно готов был отдать жизнь ради спасения звериного народа. Крылов восстанавливает истину: дело не только в глупости и в смирении, не только в том, что смирный неизбежно оказывается виноватым, но и в высоком духе простого, честного и мужественного Вола. Однако там, где процветают лицемерие, себялюбие, расчет, там всегда обречены на гибель наивные и честные, жертвующие собой героические натуры.

Басенные персонажи либо сами съедают других, либо другие звери съедают их. Но съедают, лицемерно объясняясь в любви и в дружбе или пытаясь найти веские «юридические» зацепки, оправдывающие и прикрывающие бесстыдный произвол. Эта тема развита Крыловым во множестве басен. Самая известная из них – «Волк и Ягненок».

Поскольку Крылов – враг всякой искусственной, ложной жизни, всяких односторонностей, то в мире крайностей, по его мнению, и литература не может быть иной. Еще в «Почте духов», в «Каибе» он обрушился на оду за не соответствующую стилю незначительность и убогость содержания, а в шутотрагедии «Триумф» высмеял новейшие классицистические трагедии. Тогда он резко отозвался и о чувствительных вздохах сентименталистов. В баснях Крылов не переменил эту позицию: всякий «просвещенный» взгляд – философский или литературно-эстетический – был, с его точки зрения, недостаточен, если он не учитывал «здравого смысла», народного отношения к жизни. В этом свете баснописец видит ограниченность как классицизма, так и сентиментализма. Оба литературных направления исключали народный «здравый смысл».

Обратившись к народной морали, которая осуждала напускное, искусственное и поддерживала естественное, простое, Крылов неминуемо должен был прийти и пришел к новому пониманию народа. Классицизм рассматривал народ необразованной, слепой, темной массой, подлежащей просветлению и наставлению. Сентименталисты сочувствовали народу, направив на него свои сострадательные эмоции. Романтики ценили в народе стихийную силу, обладающую громадными внутренними задатками, но порабощенную и спящую. Общим во всех взглядах на народ было то, что он изучался со стороны, и в художественных произведениях высказывались мнения о нем, на него обращали лучи света, к нему относили сочувствие, его приводили в пример. Но сам народ «голоса» в художественном произведении не получал, а если и говорил, то обычно языком стилизованным, ненатуральным или вовсе идеализированным и сглаженным. Для передовых просвещенных дворян-писателей народ был еще не открытой или не освоенной страной. «Низкая» действительность выглядела экзотично. Ее изображали как некую неизвестную область, прилагая к ней нормы собственного разумения, и никак не могли избавиться ни от обычных банальностей, ни от смешного оригинальничанья. Словом, изображение исторически и национально характерного народного типа литературе еще не давалось.

Крылов дал «голос» самому народу. У него народ заговорил о себе. И речь его оказалась полной трезвого смысла без идеализации, сентиментальности и восторженности. Каждое сословие выступило в своей словесной одежде. Баснописец не подделывался под речь крестьянина, купца, ремесленника или дворянина. Они мыслили на своем языке и своим языком выражали свойственные им представления о жизни, которые соответствовали их социальному, имущественному положению, их интересам. Крылов отбросил всякие разграничения стилей: когда ему нужно, то он, как баснописец, вводил речь крестьянина, дворянина, купца. У него Ягненок, за которым узнается незначительный (по тогдашним социальным меркам) человек, говорит иначе, чем знатный вельможа Волк, а льстивый или прикидывающийся чувствительным зверь – совсем не так, как туповатый и медленно соображающий. Пушкин в письме к Вяземскому, имея в виду открытия Крылова, обратил к себе и своим друзьям-поэтам слово «разини», подразумевая, вероятно, что он и близкие ему литераторы прошли, ориентируясь на «средний» слог образованного общества, мимо стихии народной речи. Крылов же в основу слияния разных стилей («высокого», «среднего» и «низкого») положил именно живую разговорную речь народа с его идиомами, типичными словечками, поговорками, пословицами и образными оборотами.

Крылов был настолько уверен в превосходстве народного «здравого смысла» над понятиями и чувствами образованного общества, что иногда даже, вопреки своим личным представлениям, предпочитал тривиальную и ходовую мысль гуманным и разумным душевным движениям. Так случилось, например, в известной басне «Стрекоза и Муравей», которая имеет давнюю европейскую и русскую историю.

У Лафонтена в прозаическом переводе она звучит так: «Стрекоза, пропевши все лето, осталась без запаса, когда настала зима: ни от мухи, ни от червяка ни крошки; пошла она к соседу – Муравью и, жалуясь на голод, просит одолжить несколько зерен, чтобы прожить до новой весны. «До августа заплачу, – говорит она, – право, отдам и долг, и рост». Муравей не податлив был на ссуду; за ним этого греха почти не водится. «Что же ты делала в теплое время?» – сказал он заемщице. «День и ночь, признаться, пела для всякого встречного». – «Ты пела – очень рад, ну, так теперь пляши!»»

В басне Лафонтена уже намечен конфликт: хотя Стрекоза и виновата, но вина ее меньше, чем Муравья, который изображен скупым и жестоким. Стрекоза представлена заемщицей, попавшей в беду. А. Сумароков нарисовал Стрекозу в одноименной басне жалкой нищенкой. По глупости своей летом она «вспевала день и ночь» и обнищала. Муравей не сжалился над ее горем, а ответил резко и грубо. Судьба Стрекозы не трогает Муравья, который холоден к чужой беде.

Очень близко к Лафонтену перевел басню Ю. Нелединский-Мелецкий, усилив осуждение Муравья:

 

Скупость в нем порок природный.

 

Тем самым в басне Нелединского-Мелецкого Стрекоза – заемщица, попавшая в беду, а Муравей – сквалыга, скупец и ханжа, который не только не оказывает помощи, но еще и склонен к поучениям. Хемницер нашел, что мораль басни не совпадает с нормой нравственности: Муравей должен помочь Стрекозе, потому что нельзя оставлять в беде виновного, но заслуживающего прощения. Изложив сюжет, он закончил басню так:

 

«Пропела? Хорошо! Поди ж теперь свищи».

Но это только в поученье

Ей Муравей сказал.

А сам на прокормленье

Из жалости ей хлеба дал.

 

Крылов совершенно иначе понимает персонажей. В обработке сюжета он следует Эзопу и Лафонтену, основываясь на басне которого «Муравей и Кузнечик» Баттё писал в своем пояснении, что праздность доводит до бедности и делает нас более достойными презрения, нежели сожаления[72]. Другое толкование сходной басни на тот же сюжет («Муравей и Жук» Эзопа) предложено В. Кеневичем: «Баснь учит нас не лениться в приобретении нужного, но заблаговременно заботиться о необходимом для сохранения жизни»[73]. У Крылова Стрекоза – попрыгунья, которая не трудилась, а «лето красное пропела». Пожалуй, единственный раз Крылов использовал плясовой ритм – четырехстопный хорей, столь подходящий к сюжету басни, к характеристической черте Стрекозы («попрыгунья») и оправдывающий заключительный стих («Так поди же, попляши!»). Праздность и удовольствия вскружили Стрекозе голову. Она очень напоминает тех модниц, о которых Крылов писал в комедии «Урок дочкам». Стрекоза изображена беспечной и ветреной тунеядкой. И это становится главной причиной, разделяющей Стрекозу и Муравья, который говорит:

 

Кумушка, мне странно это:

Да работала ль ты в лето?

 

Муравей – труженик, и ему ненавистны тунеядство, безделье, легкомыслие и беспечность. Крылов подчеркнул противоположность трудовой жизни и веселящегося пустого безделья. Он решительно отбросил всякие сентименты и встал на сторону Муравья, его трудовой морали.

Из басни устранены чувствительные мотивы жалости и снисходительности. Такая негуманная, «беспощадная» мораль вызывала недоумение у современников и потомков, и они пытались «подправить» Крылова. Романтик В.Ф. Одоевский, близко знавший баснописца, в повести «Косморама» сожалел по поводу окончания басни: по его мнению, Муравей должен был помочь Стрекозе, а не отталкивать ее, погибающую в нужде. Писатель-сатирик Саша Черный в «Румяной книжке» сочинил воображаемый разговор девочки Люси с дедушкой Крыловым («Люся и дедушка Крылов»), в котором сам баснописец говорил: «Я тоже муравья не совсем одобряю. И даже думаю, что, когда он стрекозу прогнал, – ему стало стыдно… Побежал он за ней, вернул, накормил и приютил у себя до весны…». Однако разрешение конфликта в басне совершенно иное. Оно исключает прощение Стрекозы Муравьем и гуманное отношение к ней. Гуманистической правде в басне нет места Народная и гуманистическая правды не совпадают, оказываются иногда несовместимыми, резко расходятся.

Между тем нарочитый упор на народный «здравый смысл», который потеснил гуманные чувства, есть в басне. Крыловская басня написана хореем, плясовым ритмом[74], издревле связанным с атмосферой праздника, передающим радость и веселье. Баснописец, описывая Стрекозу, ее пенье и забавы, не может скрыть своего восхищенья. Он вовсе не осуждает Стрекозу ни за ее пенье, ни за ее игры, ни за ее беспечность. Кстати, и сам Крылов в жизни был ленив и любил праздность. Но самое главное, что баснописец, как вспоминают современники, всегда отзывался на чужую боль и чужое горе, всегда помогал и ближним, и дальним. Стало быть, самому Крылову мораль его собственной басни была чужда. В жизни баснописец держался гуманных правил, а в басне вставал на «мужицкую» точку зрения.

Итак, баснописец ввел в литературу «мужицкий» взгляд на вещи. Хотя ему были близки и правда народная, и правда личностная (Крылов самостоятельно изучил сочинения французских просветителей и переводил их), он, часто вопреки своим личным убеждениям, отдавал предпочтение народному воззрению и подавлял в себе гуманистические представления, усвоенные из книг. Во многих баснях идеи мудрецов-философов побиваются народным разумом. Это, однако, не значит, что Крылов целиком оправдывал народный «здравый смысл», иногда выступавший в его баснях темным и непросветленным. Но если ему приходилось выбирать между самым банальным народным «здравым смыслом» и гуманными представлениями, изложенными в мудрых книгах, он почти всегда склонялся на сторону народа. Народный, «мужицкий» взгляд на те или иные действия и поступки и взгляд просвещенного человека, по мнению Крылова, резко разошлись, и между правдой народа и правдой личности, между морально народной и моралью личной возникло трагическое противоречие. В баснях Крылов обозначил ситуацию, на разрешение которой положили свои жизни Л. Толстой и Ф. Достоевский.