П.А. Катенин дебютировал в 1810 г. Высоким образцом, источником героических тем и образов была для Катенина литература классицизма, особенно французского. В традициях классицистической литературы, с использованием александрийского стиха и высокого слога, были представлены им и стихотворные вариации на темы Оссиана и античной литературы («Смерть Приама», «Эклога. Из Виргилия», «Песни в Сельме»).
Отечественная война 1812 г. стала переломным событием в жизни многих писателей, в том числе и Катенина. Личный военный опыт не мог не выразиться в новом направлении его поэзии. В творчестве Катенина появляются стихотворения, в которых лирический герой, прежде достаточно абстрактный, наделен автобиографическими чертами и в которых отражена индивидуальная судьба человека. Определенные автобиографические мотивы присутствуют в балладе «Певец Услад» (1817), рассказывающей о верности героя своей возлюбленной даже после ее смерти. Это не просто произведение с весьма распространенным литературным сюжетом, в нем отражен личный опыт Катенина, пережившего смерть невесты. Доказательством этих новых тенденций служит лирический герой элегии «Грусть на корабле» (1814), обнаруживающий определенные черты биографии поэта, в частности его трехлетние военные походы (1812–1814):
С жизненной бурей борюсь я три года,
Три года милых не видел в глаза.
Ярко проявилась в элегии индивидуальность Катенина, его новая, оригинальная манера. Во время господства утонченного, рафинированного стиля поэзии В.А. Жуковского, К.Н. Батюшкова (поэзия «школы гармонической точности») интонация стихотворения Катенина была необычно резка. Естественность и мужественность интонации, простонародность стиля, необычная аллитерация стихотворения («Ветр нам противен, и якорь тяжелый Ко дну морскому корабль приковал» – упор на звук), жизнеутверждающий финал («Полно же, сердце. Вернемся к надежде, Чур, ретивое, себя не убей») свидетельствуют о самобытном взгляде поэта на элегию.
Особое место в творческом наследии Катенина занимают баллады («Наташа» (1814), «Певец» (1814), «Убийца» (1815), «Ольга» (1816)). В 1816 г. Катенин опубликовал балладу «Ольга», которая была, как и произведение Жуковского «Людмила», вольным переложением «Леноры» Бюргера. Это событие вызвало оживленную полемику о балладе между сторонниками Жуковского (Н.И. Гнедич) и Катенина (А.С. Грибоедов). Катенин иначе, чем Жуковский и Гнедич, представлял себе, как надо изображать национальный характер и народную жизнь. Если для Гнедича народный характер был гармоничен (что запечатлено в идиллии «Рыбаки»), то для Катенина народная жизнь и народный характер представлялись более противоречиво и сложно. В народном характере совмещались как злые, так и добрые начала. В балладе «Убийца» старик, воспитывающий сироту, и его убийца, терзаемый муками совести, – два проявления народного характера, в котором соседствуют добродетель и греховность.
Баллады Катенина были своеобразной реакцией на произведения В. Жуковского. Сюжеты произведений Катенина также восходили к западноевропейским источникам – балладам Бюргера, Гете, Шиллера, но поэт сознательно придал им национальное звучание, связал с конкретными событиями русской истории, с определенным историческим местом. В балладе «Наташа» события отнесены ко времени войны 1812 г. и разворачиваются в Москве, в «Ольге» упоминается о походах Петра I, в «Певце» действие происходит при дворе киевского князя Владимира. Катенин насыщает баллады народными поверьями, фольклорными образами, образами «Слово о полку Игореве»:
Вещий перст живые струны
Всколебал; гремят перуны:
Зверем рыщет он в леса,
Вьется птицей в небеса.
В основу баллад Катенина положены события, вписанные в национальную историю, автор широко использует фольклорные и древнерусские мотивы, включает в повествование просторечия, лишает сюжеты баллад мистических мотивов. Эти черты свидетельствовали о новой форме баллады, которую называют «простонародной». Эта форма оказалась достаточно продуктивной в русской литературе. Ей широко пользовались поэты-декабристы (Кюхельбекер, А. Одоевский) и Пушкин («Жених», «Утопленник»).
Катенин известен также как мастер стиха. Он умело владел александрийским стихом, гекзаметром, стихом испанских романцеро («Романсы о Сиде») и проводил эксперименты с твердыми жанрово-строфическими (сонет) и строфическими формами – терцинами («Уголин»), октавами (переводы из Ариосто и Тассо). Все это свидетельствует о том, что Катенин, как и гражданский, или социальный, романтизм в целом, искал новые формы содержательной выразительности.
Творчество другого представителя старшего поколения поэтов-декабристов Ф.Г. Глинки, как и Катенина, началось еще до войны 1812 г. В 1808 г. вышла в свет первая часть «Писем русского офицера», прославившая молодого автора.
Как поэт Глинка сложился рано. Его первые стихотворения связаны с войной 1812 г. («Военная песня», «Солдатская песня», «Песня сторожевого воина перед Бородинскою битвою», «Песня русского воина при виде горящей Москвы», «Авангардная песня» и др.). Героям войны Глинка посвятил серию своеобразных литературных портретов («Партизан Сеславин», «Партизан Давыдов», «Смерть Фигнера»). Поэзия Глинки выражает мировоззрение раннего этапа декабристского движения, для которого характерны благотворительность, просветительство, формирование общественного мнения.
Глинка придавал особое значение дидактической поэзии, воспитывающей гражданские добродетели и исправляющей пороки в человеке. Руководствуясь этими целями, он обращается к духовной поэзии – к переложению псалмов, к библейским сюжетам. Эти произведения были опубликованы им под названием «Опыты священной поэзии» (1826). Поэт заимствует из псалмов отдельные мотивы и образы, которые толкует в духе декабристских воззрений. Например, в «Блаженстве праведного» (вариации на темы I псалма) библейский текст подчинен просветительским филантропическим задачам:
О, сколь блажен правдивый муж,
Который грешным вслед не ходит
И лишь в союзе чистых душ
Отраду для души находит!
Духовные ценности сентименталистов – скромность, человеколюбие, пренебрежение к внешнему блеску, богатству, духовная чистота – особо ценились Глинкой и стали объектами изображения во многих его стихотворениях («Призвание сна», «Сельский сон», «К снегирю», «К соловью в клетке» и др.). Однако сентименталистская стилистика, образность этих стихотворений вмещает декабристский политический подтекст («Призвание сна»):
Ах, покажи мне край прелестной,
Где истина, в красе чудесной,
В своих незыблема правах;
Где просвещенью нет препоны,
Где силу премогли законы
И где свобода не в цепях!..
В «Опытах священной поэзии» возникает образ ветхозаветного пророка, в котором есть намеки и на самого поэта. Сначала он – грешник, мучимый сознанием своей слабости, несовершенства и одиночества; затем – человек, начинающий постигать истину, обретший надежду; потом – суровый праведник, идущий к людям, чтобы возвестить им грозную правду:
Воздвигнись, мой Пророк,
Ты будешь Божьими устами!
В толпах смущенных суетами:
Звучи в веках, святой глагол!
Образ пророка у Глинки предваряет знаменитый пушкинский образ (в стихотворении «Пророк»).
Наряду с несомненными поэтическими достоинствами «Опытов…», в них есть и существенные художественные промахи. Глинка не всегда мог вполне выдержать высокий библейский стиль: приди к нам, Боже, в гости; Господь как будто почивал; разоблачились небеса. Он мог обратиться к Богу с призывом:
Я умираю от тоски!
Ко мне, мой Боже, притеки!
Здесь высокая лексика совмещена с разговорно-обиходной интонацией, что вызвало иронические замечания Крылова: Глинка с Богом запанибрата, он Бога «в кумовья к себе позовет» – и Пушкина: Глинка заставляет Бога «говорить языком Дениса Давыдова».
Другая традиция, которую наследует Ф. Глинка («Отрывок из Фарсалии» (1818), «Опыт двух трагических явлений» (1817)), восходит к одической поэзии М.В. Ломоносова и Г.Р. Державина. Слог, насыщенный славянизмами, ораторская интонация, использование античной тематики связаны с традицией высокой поэзии и также подчинены у Глинки задачам выражения декабристских настроений. Анализ стилистики «Отрывка из Фарсалии» помогает определить, как формировался своеобразный словарь поэзии декабристов (слова-сигналы: рабство, сыны свободы, цепи, отчизна, толпа, оковы, малодушие, свободные римляне, тяжкий ярем, сети, рабы, свобода, блаженство, надежды, крепость духа, слабеть духом, мужество предков, бессмертье), как складывались ключевые понятия декабристского мировоззрения.
Несмотря на то, что эти две тенденции творчества Глинки (условно называемые «сентиментальная» и «одическая»), на первый взгляд, кажутся противоположными, можно говорить о единстве поэтического мира поэта, который достигается гражданским, просветительским взглядом на мир.
В 1820-е гг. в литературу входит новое поколение поэтов-декабристов – К. Рылеев, В. Кюхельбекер, А. Одоевский и др.
Поэзия К.Ф. Рылеева
Одним из самых ярких поэтов-декабристов младшего поколения был Кондратий Федорович Рылеев. Его творческая жизнь продолжалась недолго – с первых ученических опытов 1817–1819 гг. до последнего стихотворения (начало 1826), написанного в Петропавловской крепости.
Широкая известность пришла к Рылееву после публикации оды-сатиры «К временщику» (1820), которая была написана во вполне традиционном духе, но отличалась смелым содержанием. Первоначально в поэзии Рылеева параллельно сосуществуют стихотворения разных жанров и стилей – оды и элегии. Над Рылеевым тяготеют «правила» тогдашних пиитик. Гражданская и личная темы еще не смешиваются, хотя ода, например, приобретает новый строй. Ее темой становится не прославление монарха, не воинская доблесть, как это было в лирике XVIII в., а обычная гражданская служба.
Особенность лирики Рылеева заключается в том, что он не только наследует традиции гражданской поэзии прошлого столетия, но и усваивает достижения новой, романтической поэзии Жуковского и Батюшкова, в частности поэтический стиль Жуковского, используя те же устойчивые стиховые формулы.
Постепенно, однако, гражданская и интимная струи в лирике поэта начинают пересекаться: элегии и послания включают гражданские мотивы, а ода и сатира проникаются личными настроениями. Жанры и стили начинают смешиваться. Иначе говоря, в гражданском, или социальном, течении русского романтизма происходят те же процессы, что и в психологическом течении. Герой элегий, посланий (жанров, которые традиционно посвящались описанию интимных переживаний) обогащается чертами общественного человека («В.Н. Столыпиной», «На смерть Бейрона[53]»). Гражданские же страсти получают достоинство живых личных эмоций. Так рушатся жанровые перегородки, и жанровое мышление терпит значительный урон. Эта тенденция характерна для всей гражданской ветви русского романтизма.
Типично, например, стихотворение Рылеева «Я ль буду в роковое время…». С одной стороны, в нем очевидны черты оды и сатиры – высокая лексика («роковое время», «гражданина сан»), знаковые отсылки к именам героев древности и современности (Брут, Риэго), презрительно-обличительные выражения («изнеженное племя»), ораторская, декламационная интонация, рассчитанная на устное произношение, на публичную речь, обращенную к аудитории; с другой – проникнутое грустью элегическое размышление по поводу того, что молодое поколение не вступает на гражданское поприще.
Думы
С 1821 г. в творчестве Рылеева начинает складываться новый для русской литературы жанр – думы, лироэпического произведения, сходного с балладой, основанного на реальных исторических событиях, преданиях, лишенных, однако, фантастики. Рылеев особенно обращал внимание своих читателей на то, что дума – изобретение славянской поэзии, что в качестве фольклорного жанра она существовала давно на Украине и в Польше. В предисловии к своему сборнику «Думы» он писал: «Дума – старинное наследие от южных братьев наших, наше русское, родное изобретение. Поляки заняли ее от нас. Еще до сих пор украинцы поют думы о героях своих: Дорошенке, Нечае, Сагайдачном, Палее, и самому Мазепе приписывается сочинение одной из них»[54]. В начале XIX в. этот жанр народной поэзии получил распространение в литературе. Его ввел в литературу польский поэт Немцевич, на которого Рылеев сослался в том же предисловии. Однако не только фольклор стал единственной традицией, повлиявшей на литературный жанр думы. В думе можно различить признаки медитативной и исторической (эпической) элегии, оды, гимна и др.
Первую думу – «Курбский» (1821) поэт опубликовал с подзаголовком «элегия», и лишь начиная с «Артемона Матвеева» появляется новое жанровое определение – дума. Сходство с элегией видели в произведениях Рылеева многие его современники. Так, Белинский писал, что «дума есть тризна историческому событию или просто песня исторического содержания. Дума почти то же, что эпическая элегия»[55]. Критик П.А. Плетнев определил новый жанр как «лирический рассказ какого-нибудь события»[56]. Исторические события осмыслены в думах Рылеева в лирическом ключе: поэт сосредоточен на выражении внутреннего состояния исторической личности, как правило, в какой-либо кульминационный момент жизни.
Композиционно дума разделяется на две части – жизнеописание в нравственный урок, который следует из этого жизнеописания. В думе соединены два начала – эпическое и лирическое, агиографическое и агитационное. Из них главное – лирическое, агитационное, а жизнеописание (агиография) играет подчиненную роль.
Почти все думы, как отметил Пушкин, строятся по одному плану: сначала дается пейзаж, местный или исторический, который подготавливает появление героя; затем с помощью портрета выводится герой и тут же произносит речь; из нее становится известной предыстория героя и нынешнее его душевное состояние; далее следует урок-обобщение. Так как композиция почти всех дум одинакова, то Пушкин назвал Рылеева «планщиком»[57], имея в виду рациональность и слабость художественного изобретения. По мнению Пушкина, все думы происходят от немецкого слова dumm (глупый).
В задачу Рылеева входило дать широкую панораму исторической жизни и создать монументальные образы исторических героев, но поэт решал ее в субъективно-психологическом, лирическом плане. Цель его – возбудить высоким героическим примером патриотизм и вольнолюбие современников. Достоверное изображение истории и жизни героев отходило при этом на второй план.
Для того чтобы рассказать о жизни героя, Рылеев обращался к возвышенному языку гражданской поэзии XVIII – начала XIX в., а для передачи чувств героя – к поэтической стилистике Жуковского (см., например, в думе «Наталья Долгорукая»: «Судьба отраду мне дала В моем изгнании унылом…», «И в душу, сжатую тоской, Невольно проливала сладость»).
Психологическое состояние героев, особенно в портрете, почти всегда одинаково: герой изображен не иначе, как с думой на челе, у него одни и те же позы и жесты. Герои Рылеева чаще всего сидят, и даже когда их приводят на казнь, они тут же садятся. Обстановка, в которой находится герой, – подземелье или темница.
Поскольку в думах поэт изображал исторических личностей, то перед ним встала проблема воплощения национально-исторического характера – одна из центральных и в романтизме, и в литературе того времени вообще. Субъективно Рылеев вовсе не собирался покушаться на точность исторических фактов и «подправлять» дух истории. Больше того, он стремился к соблюдению исторической правды и опирался на «Историю государства Российского» Карамзина. Для исторической убедительности он привлек историка П.М. Строева, который написал большинство предисловий-комментариев к думам. И все-таки это не спасло Рылеева от слишком вольного взгляда на историю, от своеобразного, хотя и ненамеренного, романтически-декабристского антиисторизма.
