Канун новой дискуссии о докапиталистических формациях

В конце 50-х—начале 60-х годов потребность обобщения накопляемого историками фактического материала и недостаточная разработанность некоторых теоретических положе-

193

 

ний (определение оощественно-экономической формации, понятие собственности и т. д.) вызвали среди марксистов дискуссию о докапиталистических формациях. Связующим звеном между дискуссиями конца 20-х—начала 30-х и 50— 60-х годов служит обсуждение проблемы азиатского способа производства в отдельных странах Востока.

Первая волна социологических споров 20—30-х годов в СССР захватила лишь отдельных западных историков— марксиста Р. Фокса и считавшего себя в то время марксистом К.-А. Витфогеля. На ученых же стран Востока марксистская историческая наука оказала тогда большое влияние.

Индийский историк А. Мухарджи принял непосредственное участие в дискуссии 1930 г. Видный деятель индийского рабочего движения Ш. Данге в своем исследовании [138а] отстаивал тезис о существовании в древней Индии рабовладельческого строя. В Японии в конце 20-х годов высказался за принятие учения об общественно-экономических формациях историк Моритани Кокки; он был поддержан в этом китайским ученым Го Мо-жо.

В 1929—1930 гг. Го Мо-жо, находясь в эмиграции в Японии, издал работу «Исследование древнего общества Китая» 430], получившую широкую известность. Автор, следуя в основном за Ф. Энгельсом, отстаивал положение о смене общественно-экономических формаций в китайской истории и утверждал, что в древнем Китае существовал период рабовладельческой формации. Примерно в то же время к аналогичному выводу пришел другой китайский историк—Люй Чжэнь-юй [см. 431], однако его работы по сравнению с работами Го Мо-жо имели гораздо меньший резонанс.

В 1931—1936 гг., т. е. именно тогда, когда споры об азиатском способе производства среди советских ученых прекратились, широкая дискуссия вокруг этой проблемы имела место в Японии. В ней приняли участие Моритани Кокки, Хирано Ёситаро, Го Мо-жо и другие специалисты по истории Китая. Моритани последовательно защищал гипотезу особой классовой формации, основанной на азиатском способе производства; он выступал против «насильственного навязывания» древней истории Китая западных трафаретов. Но в ходе дискуссии высказывались и другие точки зрения. Некоторые из ее участников признавали общество древнего Китая рабовладельческим либо смешанным рабовладельческо-феодальным; другие полагали, что «чистый феодализм» в Китае начинается только с VII в. н. э. (предшествовавшее этому тысячелетие определялось ими как «переходный период» от рабовладельческого строя к феодальному).

Эта дискуссия, ход которой освещен А. Г. Крымовым 724, 95—126], несмотря на теоретические неясности и непо-

 

194

 

следовательность ряда авторов, продемонстрировала стремление понять и принять марксистскую концепцию истории.

В период второй мировой войны марксистское направление в японской науке было задавлено; в Китае продолжали писаться и издаваться отдельные труды по истории, авторы которых стремились исходить из марксистского понимания истории. В эти годы выработал свою концепцию истории Китая Фань Вэнь-лань, который принял учение о формациях и признавал существование в истории Китая рабовладельческого общества [см. 432]. Однако фактически почти вся древняя история Китая выглядела в его схеме феодальной. Значительно большую часть древнего периода истории Китая отводили рабовладельческому строю Го Мо-жо и его последователи, но и для них наивысший расцвет древнекитайского общества был уже безусловно феодализмом (примерно с V в. до н. э.). Иными словами, в принципе обе группы ученых не до конца преодолели влияние феодальной концепции. У Дакунь, напротив, видел в древнейшем Китае господство азиатского способа производства [429, 3—4]; в несколько субъективном описании рабовладельческого китайского общества Хоу Вай-лу также явно сквозили многие черты азиатского способа производства [433]. Таково было положение в мировой науке к началу 50-х годов.

Первое десятилетие после победы народной революции в Китае было для советской и китайской науки, развивавшихся долгое время без всякого контакта друг с другом, временем активного взаимного ознакомления и сотрудничества. Параллельно сложившиеся концепции древнекитайского общества столкнулись, потребовалось взаимное изучение и подробное обоснование некоторых пунктов заново. Часть китайских историков 'выступила с концепцией, близкой к теории В. В. Струве; мы имеем в виду Шан Юэ [см. 353], Ван Чжун-ло, Тун Шу-е (последний, правда, в разгар идеологической кампании 1957 г. круто повернул к концепции Фань Вэнь-ланя).

Советские ученые изучали труды китайских коллег, искали в них ответ на многие остававшиеся неясными вопросы истории Китая; ряд авторов—В. М. Штейн, Л. И. Думан, Р. Ф. Итс — попытались применить концепцию китайских ученых к изучению древней истории Китая, но без успеха. На этом этапе большинство исследователей признало более соответствующей фактам концепцию В. В. Струве, согласно которой водораздел между рабовладельческим и феодальным обществами в Китае проходит где-то в первые века нашей эры. Однако возрождение в 50-х годах концепции феодализма на древнем Востоке, несомненно, оказало влияние на умы особенно научной молодежи, приковав критическое внимание к господствующей «рабовладельческой» теории.

 

 

195

 

Современная историческая наука, какой она сложилась к началу 60-х годов, не хочет ничего брать на веру. Между тем приводившиеся в 30-х годах доказательства концепции В. В. Струве, скрытые в малодоступных научных изданиях, забылись, а недостатки этой концепции, особенно обостренные популярной передачей учебников и энциклопедий, бросались в глаза. Добавим к этому узкую подчас специализацию историков (разбившихся в 40—50-е годы во всем мире на многочисленные исследовательские направления, нередко не осведомленные о работе друг друга), отсутствие дискуссий по многим общим проблемам, малочисленность обобщающих трудов, создание которых стало при обилии ученых и разветвленной специализации делом необычайно трудным. Недостатки эти, которые стали преодолеваться с развертыванием методологической работы только в 60-е годы (но далеко не преодолены сейчас), представляются прямой противоположностью недостаткам историографического периода 20— 30-х годов. В такой обстановке возрождение полузабытых концепций 20—30-х годов вполне естественно и объясняется не столько освоением нового фактического материала, сколько рядом методологических неясностей.

Иной подход вносили не только прибывавшие одна за другой китайские книги, но и поступавшие с Запада труды, прежде всего прогрессивных немецких авторов. С установлением тесных связей между советскими учеными и учеными ГДР возникла необходимость совместно обсудить принципиальные проблемы восточной истории, выводы по которым у многих советских историков и историков ГДР в то время не всегда совпадали. Глава лейпцигских китаеведов, виднейший ученый Э. Эркес и его ученики в вопросе об общественном строе Китая следовали распространенному прежде в немецкой науке представлению о феодализме как традиционном состоянии китайского общества [см. 377; 379].

Спор между этой концепцией и «рабовладельческой», как обычно, открывал щелку для проникновения в науку третьей концепции—«азиатской». Так большие дискуссии 1925— 1931 гг. с двух сторон—с Востока и с Запада—вернулись, как эхо, в Москву.

Итак, в середине 50-х годов перед марксистскими историками встала необходимость многое проверить, объяснить или согласовать. Не забудем при этом, что в буржуазном мире К.-А. Витфогель издал ряд работ, завершив их в Ч 957 г. капитальным трудом, что также не могло не оказать влияния на ученых разных стран.

Примем во внимание также, что для современной зарубежной историографии характерно широкое обращение к марксизму, вызванное как потребностями борьбы против не-

 

196

 

го, так и искренним для ряда ученых, особенно молодых, стремлением усвоить марксистскую точку зрения. Эти историки сегодня находятся примерно на том же этапе, на каком многие советские ученые были в 20—30-х годах; они заново знакомятся с теми же проблемами и, к сожалению, повторяют иногда те же ошибки.

Издание в ряде стран перевода «Форм, предшествующих капиталистическому производству» приковало внимание историков к проблемам докапиталистических обществ—в обстановке, когда страны «третьего мира» ищут теоретические пути, чтобы понять диалектику перехода от докапиталистических отношений непосредственно к социализму. Напомним, наконец, что дискуссия 1929—1931 гг. неверно, по нашему мнению, ответила на важный вопрос—был ли К. Маркс автором гипотезы формации азиатского способа производства,— отрицала всякую причастность его к этой гипотезе (т. е. пришла к выводу, который легко мог быть опровергнут простым обращением к работам К. Маркса).

С учетом всего сказанного выше становится понятным, что обсуждения 60-х годов просто не могли не состояться. Достаточно было в бочку накопившихся проблем бросить искру—громко сказать, что взгляды К. Маркса на азиатский способ производства в течение 30 лет искажались,— как · взрыв дискуссий не заставил себя ждать. Азиатский способ производства стал тем волшебным словом, которое вызвало наружу все причудливо переплетшиеся между собой проблемы докапиталистических обществ, ι

Дискуссия 20—30-х годов прошла этап массового увлечения азиатским способом производства; этап почти всеобщего—в 1931—1933 гг.—принятия теории «феодализма на древнем и средневековом Востоке»; наконец, этап—в 1933— 1940 гг.— принятия большинством «рабовладельческой» концепции. Современная дискуссия словно стремится к повторению тех же этапов. Споры между советскими учеными о гипотезе азиатского способа производства, наделавшей много шума, сейчас явно выдыхаются; интерес к ней держится пока в некоторых других странах, но вполне выявившаяся в наши дяи^еу^едительность этой гипотезы не оставляет сомнений, что дни ее сочтены·. Спор все больше развертывается между двумя концепциями развития Востока—традиционной «феодальной» и относительно молодой (только с 80-х годов XIX в.) «рабовладельческой». Значит ли это, что нам предстоит сейчас период сколько-нибудь длительного господства «феодальных» взглядов на древний Восток? Или история науки, которая, как всякая история, делает иногда скачки, на этот раз перескочит прямо к «рабовладению», минуя «феодализм»?

 

197

 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

СВИДЕТЕЛЬСТВО КОНКРЕТНОЙ ИСТОРИИ

 

Познания отрицательные необходимы, но не как цель познания, а только как средство; они очистили нам дорогу к храму мудрости, но у входа его должны были остановиться. Проникнуть далее 'предоставлено философии положительной, исторической, для которой только теперь наступает время; ибо теперь довершено развитие философии отрицательной и логической.

И. В. Киреевский. Девятнадцатый век.

 

После того как мы сначала критически рассмотрели некоторые концепции развития Востока, а затем выяснили их происхождение, остается установить, в какой мере эти концепции соответствуют накопленным современной наукой данным о докапиталистической истории Востока. Ведь только обращение к конкретному материалу вправе вынести последний приговор тем или иным гипотезам. Однако для вынесения такого приговора, для обобщений на уровне той «философии положительной, исторической», о которой мечтал когда-то И. В. Киреевский, необходимы усилия многих исследователей, сравнение результатов работы целых школ.

Главная трудность—в безбрежности материала: фактически приходится иметь дело со всей мировой историей — от неолита до крушения колониальной системы,— хотя ключевой пункт проблемы лежит, несомненно, в области древней и раннесредневековой истории.

Сведения же, особенно социально-экономического характера, об этих периодах малочисленны и распределены во времени крайне неравномерно; выводы поэтому могут в большинстве случаев носить только предварительный характер. Тем не менее есть вещи, установленные к настоящему времени вполне определенно.

Значительные трудности порождаются, наконец, сложнейшим переплетением взаимовлияний передовых и отсталых обществ и общественных структур — фактором, который затрудняет подчас выделение основных внутренних закономерностей. Обратимся поэтому прежде всего к примеру тех стран, история которых долгое время протекала относительно изо-

 

198

 

лированно. Тезис об относительной изоляции применим в разной степени к ряду цивилизаций, не имевших (по крайней мере до конца средних веков) тесного контакта с ближневосточным и средиземноморским мирами, цивилизации которых уже во II тысячелетии до н. э. находились между собой в постоянном общении.

К странам относительно изолированного развития в древности и средневековье следует отнести в первую очередь Китай, в несколько меньшей степени — Индию; позже к ним добавляются раннеклассовые государства обособленных тропических районов Африки, Южной Азии (Камбоджа), Америки (от Мексики до Перу), Океании. По-видимому, общие внутренние закономерности, если они существуют, должны были как-то проявиться в истории каждого из этих, оторванных друг от друга и от остального цивилизованного мира государств.

В изложении постараемся опираться лишь на бесспорные свидетельства, а не на — часто убедительно не обоснованные—выводы («феодализм», «не феодализм», «частная собственность», «отсутствие частной собственности», «рабы», «ни в коем случае не рабы») тех или иных авторов. В этой части работы нас пока интересует первозданная историческая действительность, а теоретические выводы из нее мы сделаем позже.