Эпистемология редуктивного объяснения напрямую сочетается с метафизикой супервентности. Естественный феномен может быть редуктивно объясним в терминах каких‑то низкоуровневых свойств именно тогда, когда он логически супервентен на этих свойствах. Он редуктивно объясним в терминах физических свойств — или просто «редуктивно объясним» — когда он является логически супервентным на физическом.
Более точно: естественный феномен редуктивно объясним в терминах низкоуровневых свойств, если свойство, реализующее этот феномен, глобально логически супервентно на этих низкоуровневых свойствах. Феномен редуктивно объясним simpliciter , если свойство, реализующее этот феномен, глобально логически супервентно на физических свойствах.
Это можно рассматривать в качестве разъяснения понятия редуктивного объяснения с возможным элементом условности. То, что из того понятия редуктивного объяснения, которым мы пользовались ранее, следует (глобальная) логическая супервентность, должно быть ясно из предшествующего обсуждения. Если свойство, реализующее феномен, не является логически супервентным на каких‑то низкоуровневых свойствах, то какое бы низкоуровневое объяснение этих свойств мы ни дали, всегда будет возникать новый безответный вопрос: почему этот низкоуровневый процесс сопровождается данным феноменом? Редуктивное объяснение предполагает такой анализ интересующего нас феномена, при котором низкоуровневые факты влекут за собой реализацию этого анализа. Поэтому редуктивное объяснение предполагает отношение логической супервентности. Так, именно потому, что размножение логически супервентно на низкоуровневых фактах, оно редуктивно объяснимо в их терминах.
Не столь ясно, является ли логическая супервентность достаточной для редуктивной объяснимости. Если феномен Р логически супервентен на каких‑то низкоуровневых свойствах, то при наличии характеристики низкоуровневых фактов, связанных с наличием Р , реализация Р оказывается логическим следствием. Характеристика низкоуровневых фактов будет, таким образом, автоматически приводить к объяснению Р. Тем не менее подобное объяснение подчас может казаться неудовлетворительным — по двум причинам. Во — первых, низкоуровневые факты могли бы оказаться большой мешаниной на первый взгляд случайных деталей, лишенных явного объяснительного единства. Чем‑то подобным могла бы, к примеру, быть характеристика всех молекулярных движений, фундирующих какой‑либо процесс обучения. Во — вторых, не исключено, что различные примеры Р могли бы сопровождаться совершенно разными наборами низкоуровневых фактов, так что объяснения конкретных примеров не давали бы объяснения данного феномена, рассматривающегося в его родовом аспекте.
Одно из решений состоит в том, чтобы трактовать логическую супервентность как нечто всего лишь необходимое , а не достаточное для редуктивного объяснения. Этого хватит для моих аргументов о сознании в следующей главе. Более полезным, однако, будет отметить, что работоспособное понятие редуктивного объяснения, при котором логическая супервентность оказывается как необходимой, так и достаточной, все же существует. Вместо того чтобы рассматривать обозначенные выше проблемы в качестве свидетельства того, что упомянутые характеристики не являются объяснениями , мы можем трактовать их как указания на то, что редуктивное объяснение не всегда бывает поясняющим объяснением. Редуктивное объяснение — это, скорее, демистифицирующее объяснение.
Как я отмечал раньше, редуктивное объяснение не исчерпывает и не завершает всякое объяснение. Его главная роль состоит в том, чтобы устранить глубинное ощущение таинственности, окружающей высокоуровневый феномен. Оно достигает этой цели, редуцируя данности и произвольность интересующего нас феномена к данности и произвольности низкоуровневых процессов. Поскольку сами низкоуровневые процессы могут быть просто даны и произвольны, редуктивное объяснение может и не приводить нас к глубокому пониманию данного феномена, но оно хотя бы устраняет ощущение, что здесь происходит и еще что‑то «сверх того».
Провал между редуктивным объяснением и поясняющим объяснением зачастую может быть, однако, прикрыт гораздо лучше, чем мы только что видели. Это связано с двумя основополагающими фактами, касающимися физики нашего мира: автономностью и простотой. Микрофизическая каузальность и микрофизические объяснения кажутся автономными в том смысле, что каждое физическое событие имеет физическое объяснение; законы физики достаточны для объяснения физических событий в их собственных терминах. Кроме того, законы, о которых идет речь, весьма просты, так что такие объяснения довольно компактны. Но ведь все это могло бы выглядеть иначе. Мы могли бы жить в мире с сугубо эмерджентными фундаментальными законами, управляющими поведением высокоуровневых комплексов, таких как организмы, и с сопряженной с этим ниспадающей каузальностью, преодолевающей действие любых микрофизических законов, имеющих отношение к таким комплексам. (Британские эмерджентисты, такие как Александер (Alexander 1920) и Броуд (Broad 1925), полагали, что мир устроен примерно таким образом.) Или наш мир мог бы оказаться миром, в котором поведение микрофизических частиц регулируется только лишь бесчисленными причудливыми законами, или же миром, где микрофизическое поведение хаотично и не подчиняется никаким законам. В подобных мирах оставалось бы мало надежды на получение поясняющих редуктивных объяснений, поскольку элементарность низкоуровневых концепций могла бы не допускать упрощения.
Но актуальный мир с его низкоуровневой автономией и простотой, похоже, не исключает постепенного осмысления даже сложных процессов. Низкоуровневые факты, лежащие в основе высокоуровневого феномена, нередко наделены глубоким единством, позволяющим давать исчерпывающее объяснение. Отталкиваясь от высокоуровневой каузальности, такой как выстрел из пистолета, вызванный нажатием курка, мы не только можем изолировать связку устанавливающих ее низкоуровневых фактов, но и достаточно просто изложить, как реализуется эта каузальность, подводя эти факты под те или иные простые принципы. Этот путь может не всегда приводить к успеху. Может оказаться так, что некоторые области, такие как социология и экономика, настолько далеки от простоты низкоуровневых процессов, что поясняющее редуктивное объяснение будет невозможным, даже если соответствующие феномены являются логически супервентными. Если так, пусть так: мы можем удовлетвориться высокоуровневыми объяснениями этих областей, отмечая, что из логической супервентности следует, что в принципе здесь имеется редуктивное объяснение, хотя его, возможно, могло бы понять только высшее существо.
Отметим также, что согласно данной концепции редуктивное объяснение оказывается, по сути, конкретным , объясняющим конкретные примеры какого‑либо феномена, но не обязательно все эти примеры вместе. Этого нам и следовало ожидать. Если свойство может быть реализовано множеством различных способов, мы не можем ожидать, что одно — единственное объяснение будет применимо ко всем случаям его реализации. К примеру, температура по — разному реализуется в различных средах, и для каждого случая здесь существует свое объяснение. И крайне маловероятно, что можно было бы найти объяснение, покрывающее все случаи убийства, — если взять пример гораздо более высокого уровня. Тем не менее нередко бывает, что объяснение конкретных случаев отличается известной унифицированностью, так что удачное объяснение одного зачастую объясняет и многие другие. Это опять‑таки скорее следствие фундаментальной простоты нашего мира, чем необходимая черта объяснения. В нашем мире простые унифицированные истории, которые можно рассказать о низкоуровневых процессах, нередко обладают универсальной значимостью или по крайней мере значимостью для самых разных индивидов. Часто бывает и так, особенно в биологических науках, что индивиды имеют общее происхождение, что ведет к сходству их низкоуровневых процессов. Поэтому вторая из упомянутых проблем, а именно унификация объяснений конкретных примеров феномена, не является настолько большой проблемой, какой она могла бы быть. В любом случае главным оказывается объяснение индивидуальных случаев.
Можно было бы еще долго рассуждать о том, как закрыть провал между редуктивным объяснением и поясняющим объяснением, но этот вопрос заслуживает отдельного обстоятельного рассмотрения, и он не слишком важен для моих целей. Ключевое значение имеет то, что при отсутствии логической супервентности (как в случае сознания, что я попытаюсь показать в дальнейшем) нельзя будет осуществить никакого редуктивного объяснения, даже если мы будем щедро раздавать этот титул. Важно и то, что логическая супервентность устраняет все остатки метафизических тайн в высокоуровневых феноменах, редуцируя их данности к данностям низкоуровневых фактов. Важным, пусть и в меньшей степени, следует признать и то, что при наличии логической супервентности будет возможно редуктивное объяснение. Хотя эти объяснения могут быть туманными и бесполезными, эти недостатки далеко не так существенны, как объяснительные пробелы там, где нет логической супервентности.
Еще несколько замечаний. Во — пер — редуктивное объяснение феномена на практике обычно не доходит до микрофизического уровня. Это было бы исключительно трудным делом и порождало бы все те проблемы, связанные с непроясненными данностями, о которых шла речь выше. Вместо этого высокоуровневые феномены объясняются в терминах чуть более фундаментальных свойств. К примеру, размножение объясняется в терминах клеточных механизмов, а фазы луны — в терминах орбитального движения. И мы надеемся, что сами эти более фундаментальные феномены будут редуктивно объяснимы в терминах чего‑то еще более фундаментального. Если все пойдет хорошо, то биологические феномены можно будет объяснить в терминах клеточных феноменов, объяснимых в терминах биохимических феноменов, объяснимых в терминах химических феноменов, объяснимых в терминах физических феноменов. Что же касается физических феноменов, то надо пытаться унифицировать их, насколько это возможно. Однако на каком‑то уровне физику надо принять просто как данность: возможно, нельзя найти объяснение тому, почему фундаментальные законы и ограничительные условия таковы, каковы они есть. Об этой объяснительной лестнице пока можно только мечтать, но в движении к ней мы все же видим значительный прогресс. Исходя из логической супервентности, а также из простоты и автономности самого базового уровня, мы можем допустить принципиальную возможность подобного объяснительного соединения наук. Но пока неясно, не помешают ли различные сложности мира практической реализуемости этой цели.
Во — вторых, по крайней мере представимо, что феномен будет редуктивно объясним в терминах низкоуровневых свойств, но не simpliciter. Это могло бы случаться в ситуации, где С — свойства логически супервентны на В — свойствах и поэтому объяснимы в терминах В — свойств, притом что сами В — свойства не являются логически супервентными на физическом. Очевидно, что в одном смысле подобное объяснение будет редуктивным, в другом — нет. По большей части меня будет интересовать редуктивное объяснение в терминах физического, в терминах свойств, которые могут быть объяснены в терминах физического, и т. д. Даже если наши С — свойства в относительном смысле редуктивно объяснимы, само их наличие говорит о том, что редуктивное объяснение не может быть тотальным.
В — третьих, локальная логическая супервентность — слишком строгое требование для редуктивного объяснения. Можно редуктивно объяснить даже контекстуально обусловленные свойства индивида, указав механизмы реализации соответствующих им отношений окружающей среды. В той мере, в какой феномен является глобально супервентным, он допускает редуктивное объяснение в терминах каких‑то низкоуровневых фактов, даже если эти факты далеко разбросаны в пространстве и во времени.
В — четвертых, в принципе можно говорить о двух проектах редуктивного объяснения таких феноменов, как жизнь, обучение или тепло. Первый из них — экспликация , когда мы проясняем посредством анализа то, что должно быть объяснено. К примеру, обучение можно было бы проанализировать как процесс адаптации. Второй — объяснение , когда мы показываем, как подобный анализ реализуется низкоуровневыми фактами. Первый проект концептуален, второй же имеет эмпирический характер. Для многих или большинства феноменов концептуальная стадия будет весьма тривиальной. Однако для некоторых феноменов, таких как убеждение, экспликация может представлять собой очень большую проблему. На практике, конечно, эти проекты никогда четко не разводятся, поскольку экспликация и объяснение идут параллельными курсами.
4. Концептуальная истина и необходимая истина*
В своих рассуждениях о супервентности и объяснении я во многом опирался на понятия логической возможности и необходимости. И теперь пришло время поподробнее поговорить об этом. Логическую необходимость какого‑либо утверждения можно уяснить прежде всего в терминах его истинности во всех логически возможных мирах. При осмыслении соответствующего класса миров и способов оценки тех или иных утверждений в этих мирах требуется определенная осмотрительность; позже в этом параграфе я еще более или менее подробно обсужу данный вопрос. Логическую необходимость какого- либо утверждения можно также истолковать как истинность по значению: утверждение логически необходимо, если его истинность гарантируется значением используемых в нем понятий. Но опять‑таки при истолковании «значений» требуется определенная осмотрительность. Далее в этом параграфе я рассмотрю оба этих варианта интерпретации, а также обсужу вопрос об их отношении друг к другу.
(Как и раньше, понятие логической необходимости не следует брать в узком смысле, подразумевающем выводимость в терминах логики первого порядка или какого‑либо другого синтаксического формализма. В самом деле, можно попробовать доказать, что обоснование аксиом и правил этих формальных систем зависит как раз от их логической необходимости в этом более широком и более изначальном смысле.)
Все это требует серьезного отношения, по крайней мере до определенной степени, к понятию концептуальной истины , то есть к представлению о том, что некоторые утверждения являются истинными или ложными исключительно вследствие значений используемых в них терминов. Ключевые моменты моего предшествующего обсуждения зависели от характеристик, даваемых различным понятиям. К примеру, я говорил о возможности редуктивного объяснения размножения, доказывая, что из низкоуровневых деталей вытекает осуществление определенных функций и что осуществлением этих функций исчерпывается понятие размножения.
Понятие концептуальной истины стало одиозным в некоторых кругах после критических выпадов Куайна (Quine 1951), доказывавшего, что нельзя провести сколь бы то ни было полезного различия между концептуальными и эмпирическими истинами. Возражения, высказываемые против этих понятий, обычно группируются вокруг следующих моментов.
1. Большинство понятий лишены дефиниций, указывающих необходимые и достаточные условия (это наблюдение делалось многократно, но его нередко ассоциируют с Витгенштейном (Wittgenstein 1953)).
2. Большинство истин, кажущихся концептуальными, в действительности может быть пересмотрено, и они могут быть отброшены перед лицом достаточных эмпирических свидетельств (об этом говорил Куайн).
3. Соображения об апостериорной необходимости , высказанные Крипке (Kripke 1972), показывают, что условия применения множества терминов в возможных мирах не могут быть установлены априори.
Эти соображения свидетельствуют против чрезмерно упрощенного представления о концептуальной истине, но не против того, как я использую эти понятия. В частности, они не затрагивают класса супервентностных кондиционалов — «если A — факты о какой‑либо ситуации являют собой X, то В — факты оказываются F», где A — факты полностью специфицируют ситуацию на самом базовом уровне. Мой аргумент нуждается только в таких концептуальных истинах, и мы увидим, что ни одно из приведенных выше соображений не свидетельствует против них. Я также более детально проанализирую отношение между концептуальной и необходимой истиной и проясню их роль в понимании логической супервентности.
Отсутствие четких дефиниций — наименее ceрьезная из трудностей, связанных с концептуальны — ми истинами. Ни один из моих аргументов не зависит от существования подобных дефиниций. Иногда я отсылаю к анализу различных понятий, но эти анализы могут быть лишь приблизительными и не претендующими на указание точных необходимых и достаточных условий. Большинство понятий (к примеру, «жизнь») несколько неопределенны в своем применении и нет большого смысла пытаться устранить эту неопределенность путем искусственных уточнений. Вместо того чтобы говорить, что «система является живой, если и только если она воспроизводится, адаптируется с коэффициентом полезности 800 или выше и осуществляет метаболизм с эффективностью в 75 процентов или проявляет все это в надлежащем сочетании с такими‑то и такими‑то свойствами», мы можем просто заметить, что, если система проявляет все это в достаточной степени, она будет живой вследствие значения этого термина. Если описание соответствующих низкоуровневых фактов фиксирует данные факты о размножении, полезности, метаболизме и т. д. системы, то оно также фиксирует факты о том, является ли эта система живой , — в той мере, в какой этот вопрос вообще имеет фактуальный характер.
Мы можем обобщить это с помощью схематической диаграммы (рис. 2.1), показывающей, как высокоуровневое свойство Р могло бы зависеть от двух низкоуровневых параметров А и В, каждый из которых может принимать множество значений. Если бы у нас имелось четкое определение в терминах необходимых и достаточных условий, то ситуация напоминала бы картину слева, где черный прямоугольник изображает область реализации свойства Р. Зависимость, однако, неизменно напоминает картину справа с размытыми границами и большим участком, в котором вопрос о наличии свойства Р остается неопределенным, — при наличии, однако же, и участка, где этот вопрос определен. (Неопределенным, возможно, является, живы ли бактерии и компьютерные вирусы, но нет сомнений, что собаки — это живые существа.) При наличии примера, взятого из второго участка, реализующего А и В в степени, достаточной для реализации Р, кондиционал «если х есть А и В в этой степени, то х есть Р» оказывается концептуальной истиной, несмотря на отсутствие четкой дефиниции Р. Любая неопределенность в таких кондиционалах, в серых участках, будет отражать фактуальную неопределенность, как и должно быть. Эту картину можно напрямую расширить до зависимости свойства от любого множества факторов и до супервентностных кондиционалов в целом.
Важно, таким образом, что одно множество фактов может влечь за собой другое множество и при отсутствии четкого определения понятий второго множества в терминах первого. Указанный выше случай может быть примером этого: не существует простой дефиниции Р в терминах А и В, но факты относительно А и В сразу влекут за собой факты о Р. В качестве другого примера возьмем округлость замкнутых кривых в двумерном пространстве (рис. 2.2). Округлость наверняка нельзя точно определить в терминах более простых математических понятий. Тем не менее посмотрим на фигуру слева, характеризуемую уравнением 2х 2 + 3 у 2 = 1. В той мере, в какой округлость вообще фактуальна, фактом является то, что эта фигура округла (сравним с фигурой справа, которая уж точно не округла). Более того, этот факт вытекает из базовой характеристики данной фигуры в математических терминах — наличие этой характеристики и понятия округлости определяют факт округлости данной фигуры. Принимая во внимание, что А — факты
Рис. 2.1. Два варианта возможной зависимости свойства Р от свойств А и В
Рис. 2.2. Округлая кривая 2х 2 4- Ъу 2 = 1 и ее лишенный округлости товарищ могут влечь за собой В — факты без определения В — фактов в терминах A — фактов, можно заключить, что понятие логической супервентности не затрагивается отсутствием дефиниций. (Полезно помнить об этом примере, размышляя о более сложных проблемах и возражениях, связанных с логической супервентностью.)
Этот момент можно выразить замечанием, что «значение» понятия, релевантное в большинстве случаев, является не дефиницией, а интенсионалом : функцией, специфицирующей то, каким образом понятие применяется в различных ситуациях. Иногда интенсионал можно выразить в дефиниции, но, как показывают наши случаи, это не обязательно. Но пока можно отсылать к фактам о том, как понятия применяются в различных ситуациях, у нас будут интенсионалы; и мы вскоре увидим, что этим обычно и будет исчерпываться «значение», нужное для моих аргументов.
Второе возражение, выдвинутое Куайном (Quine 1951), состоит в том, что предполагаемые концепту — альные истины всегда могут быть пересмотрены перед лицом достаточных эмпирических свидетельств. К примеру, если какие‑то данные вынуждают меня пересмотреть различные базовые положения какой- то теории, то не исключено, что положение, некогда представлявшееся концептуально истинным, может оказаться ложным.
Это верно в случае многих предположительно концептуальных истин, но неприменимо к рассматриваемым нами супервентностным кондиционалам, которые имеют следующий вид: «если низкоуровневые факты оказываются такими‑то, высокоуровневые факты будут такими‑то». Факты, специфицированные в антецеденте этого кондиционала, на деле включают все релевантные эмпирические факторы. Эмпирические свидетельства могут показать нам ложность антецедента этого кондиционала, но не ложность его самого. В предельном случае можно сделать так, чтобы антецедент полностью специфицировал низкоуровневые факты о мире. Сама полнота антецедента гарантирует нерелевантность эмпирических свидетельств для истинностного значения кондиционала. (Эта картина несколько осложняется существованием апостериорных необходимостей, о которых вскоре пойдет речь. Здесь меня интересуют только эпистемические кондиционалы, касающиеся возможных вариантов актуального мира.)
Хотя соображения о ревизуемости могут быть реальным доводом в пользу отсутствия многих простых концептуальных истин, ничто в них не говорит против наличия того лимитированного, комплексного типа концептуальных истин, который был предметом моего рассмотрения. Итогом этих соображений является то, что условия истинности высокоуровневых положений могут и не быть легко локализуемыми, так как на них могли бы косвенно влиять самые разные факторы; но это не ставит под угрозу глобальные условия истинности, выражаемые супервентностными кондиционалами. В самом деле, если значение определяет функцию от возможных миров к классам референции (интенсионал), и если возможные миры допускают конечное описание (скажем, в терминах размещения базовых качеств в этих мирах), то в результате мы автоматически получаем громадный класс концептуально истинных кондиционалов.
Традиционно считалось, что все концептуаль — ные истины познаваемы априори, как и все необходимые истины, и что классы априорных истин, необходимых истин и концептуальных истин близкородственны или даже совпадают по своему объему. Книга Сола Крипке «Именование и необходимость» (Kripke 1972) покоробила эту картину. В ней доказывалось существование большого класса необходимо истинных положений, истинность которых не является чем‑то, что познается априори. Примером является положение «вода есть Н 2 О». Мы не можем знать о его истинности априори; вполне можно предположить (или вполне можно предположить в начале изысканий), что вода состоит из чего- то другого, возможно XYZ. Крипке доказывает, что, невзирая на это, если исходить из того, что вода есть Н 2 О в актуальном мире, получается, что вода есть Н 2 О во всех возможных мирах. Из этого следует, что «вода есть Н 2 О» — необходимая истина, несмотря на то что она апостериорна по своей природе.
Это создает ряд трудностей для предложенной мной модели. К примеру, согласно некоторым толкованиям, эти необходимые истины оказываются концептуальными истинами, из чего следует, что не все концептуальные истины познаются априори. Согласно альтернативным толкованиям, подобные положения не являются концептуальными истинами, но тогда разрушается связь между концептуальной истиной и необходимостью. В различных частях этой книги я использую априорные методы, чтобы удостовериться в необходимости; но именно такие процедуры, как нередко утверждается, ставятся под вопрос концепцией Крипке.
По размышлении я полагаю, что можно показать, что эти сложности не вносят существенных изменений в мои аргументы; но дело стоит того, чтобы прояснить, что тут, собственно, происходит. Я потрачу некоторое время для создания систематической модели, позволяющей справляться с этими проблемами, которые будут периодически напоминать о себе. В частности, я покажу, как можно естественным путем выразить крипкеанские интуиции в двумерной картине значения и необходимости. Эта модель представляет собой синтез идей, высказанных Крипке, Патнэмом, Капланом, Столнейкером, Льюисом, Эвансом, Дэвисом, Хамберстоуном и другими авторами, рассматривавшими эти двумерные феномены.
Согласно традиционному взгляду на референцию, восходящему к Фреге, но выраженному здесь в современной терминологии, понятие определяет некую функцию f: W-*R от возможных миров к референтам. Подобная функция зачастую именуется интенсионалом; вместе со спецификацией мира w она определяет экстенсионал f(w). Сам Фреге считал, что каждое понятие имеет смысл , который, как предполагалось, определяет референт данного понятия в зависимости от состояния мира; так что эти смыслы тесно соотносятся с интенсионалами. Смысл нередко трактовали в качестве значения соответствующего понятия.
Более современные исследования привели к признанию того, что никакой единичный интенсионал не может выполнить всю ту работу, которую должно выполнять значение. Картина, полученная Крипке, усложнила ситуацию, показав, что референция в актуальном мире и референция в контрфактическом мире определяются совершенно разными механизмами. В известном отношении крипкеанская картина словно бы разбивает фрегеанскую картину на два отделенных друг от друга уровня.
Эту крипкеанскую интуицию можно выразить, сказав, что на деле с понятием связано два интенсионала. Иными словами, существуют две совершенно разные схемы зависимости референта понятия от состояния мира. Во — первых, это зависимость, фиксирующая референцию в актуальном мире сообразно тому, каким является этот мир: если он является таким‑то, то понятие будет выделять одно, если каким‑то другим — другое. Во — вторых, это зависимость, определяющая референцию в контрфактических мирах при условии фиксации референции в актуальном мире. Каждой из этих зависимостей соответствует свой интенсионал. Я буду называть эти интенсионалы соответственно первичным и вторичным.
Первичный интенсионал понятия — это функция от миров к экстенсионалам, отражающая способ фиксации референции в актуальном мире. Она выделяет в мире тот референт понятия, который имелся бы при актуальности этого мира. Возьмем понятие «вода». Если бы океаны и озера актуального мира заполняла XYZ, то «вода» отсылала бы к XYZ[38], но поскольку фактически их заполняет Н 2 О, «вода» отсылает к Н20. Поэтому первичный интенсионал «воды» соотносит XYZ — мир с XYZ, НгО — мир — с Н 2 О. В первом приближении можно было бы сказать, что первичный интенсионал указывает в мире на прозрачную, пригодную для питья жидкость, преобладающую в океанах и морях, или, короче, на водянистую материю.
